Нью-Йорк, Манхэттен, вечер, 20.55, понедельник, 6 августа 1945 года

 

Анна ужасно хотела есть. Из Принстона они вернулись только в восемь вечера. Стэнли узнал из своих источников, что в полдень, впервые после длительного перерыва, Эйнштейн прочтет лекцию для студентов университета. Эта лекция официально была закрытой для публики и журналистов, но, как оказалось, не «герметично» закрытой. Одна знакомая Стэнли по учебе в Принстоне вписала их фамилии в список приглашенных. Им следовало в полдень быть у дверей аудитории. С фотоаппаратами. Знакомая Стэнли не была уверена, что Эйнштейн согласится на фотосъемку, но, по ее словам, как правило, он не возражает. Особенно если его снимают молодые привлекательные женщины.

Расстояние до Принстона около девяноста километров. Учитывая возможную пробку у тоннеля Линкольна, они рассчитывали доехать за три часа. Из Бруклина выехали ранним утром и около одиннадцати уже стояли у входа в аудиторию. Два часа Анна скучала, не понимая абсолютно ничего из того, что Эйнштейн говорил и писал на доске. Ее удивил его сильный немецкий акцент. Временами, услышав его замечания о «красоте физики» и сравнения интегралов и дифференциалов с «партитурой скрипичного концерта», она с интересом поднимала голову. Но только в таких случаях. Все остальное было до смерти скучным.

После лекции Эйнштейна обступили студенты, а Анна и Стэнли вышли в коридор. Стэнли записывал вопросы, которые собирался задать Эйнштейну, а Анна должна была снимать их беседу. Эйнштейн и его ассистент вышли из лекционного зала последними. Было похоже, что они очень спешат. Стэнли бросился к ним, но ассистент преградил ему дорогу.

– Простите, но у профессора нет времени! – сказал он решительно, провожая Эйнштейна к двери.

Когда они проходили мимо Анны, она спросила по-немецки:

– Вы ненавидите немцев?

Эйнштейн остановился как вкопанный. Ассистент опять запричитал:

– Извините, но профессор...

Эйнштейн, не обращая на него внимания, подошел к Анне и, улыбаясь, ответил тоже по-немецки:

– Это слишком громко сказано, фрейлейн. Я всего лишь считаю, что немцы как нация должны понести наказание. Это они избрали Гитлера и они позволили ему реализовать свои планы. Вы немка? Разрешите, я угадаю, откуда вы? Судя по вашему акценту, скорее всего, из Саксонии? – спросил он.

– Да. Я из Дрездена.

Краем глаза она увидела, что к ним приближается Стэнли, и сняла с плеча аппарат.

– Из Дрездена? Там есть замечательная синагога. То есть была. Я посещал ее когда-то. А что же вы делаете здесь, в Принстоне?

– Пытаюсь вас сфотографировать. Но ваш ассистент не позволяет, – ответила она искренне.

– Как?! Майкл, ты действительно не подпускал ко мне эту даму?! – спросил Эйнштейн, обращаясь к своему ассистенту по-английски.

– Не было такого! – воскликнул тот возмущенно.

– Вы думаете, здесь достаточно светло? – спросил Эйнштейн, снова переходя на немецкий.

– Думаю, что нет.

– А где будет лучше?

– Вон там, у портрета ректора, – ответила Анна. – Вы не могли бы туда подойти?

– Нет. Я не люблю фотографироваться на фоне профессоров, которых изображают на картинах. Может, лучше вон у того растения в углу?

– Отлично.

Эйнштейн подошел к горшку с развесистым фикусом, поправил галстук и принял позу. Но Анне не нужен был фикус! Она хотела сфотографировать лицо Эйнштейна крупным планом. Только это! Она легла на пол. Эйнштейн разразился смехом. Искренним.

– Для кого вы так стараетесь? – спросил он весело, когда она закончила фотографировать.

– Для «Нью-Йорк таймс», сэр...

– Тогда передайте от меня привет Артуру. Непременно, – сказал Эйнштейн, направляясь к двери.

– Вы знаете Артура?! – воскликнула она изумленно.

– Да. Мы, евреи, все здесь знаем друг друга, – ответил он и вышел.

Стэнли стоял, опустив руки, и вначале не мог вымолвить ни слова, а потом спросил:

– Вы, немцы, все друг с другом знакомы?

– Нет. Не все. Кроме того, он уж точно не немец.

 

После полудня Стэнли устроил для нее ностальгическую экскурсию по Принстону. Она слушала его воспоминания. «Здесь, в этом здании... а в том здании...». Давно она не видела его в таком приподнятом настроении.

В восемь вечера он высадил ее на Таймс-сквер и поехал домой.

Анна сразу отнесла пленку в лабораторию. От голода у нее урчало в животе, но она ждала, когда позвонит Макс и скажет: «Материал готов, забирай».

Раздался звонок телефона, но это не был Макс.

– Анна, включи радио! Немедленно! – услышала она крик Стэнли.

– Какую станцию?

– Любую! Немедленно!

Она нажала на кнопку радиоприемника, стоявшего на столе Стэнли. Раздался голос президента Трумэна.

 

...хотел бы сообщить, что сегодня была сброшена первая атомная бомба на военную базу в Хиросиме. Мы выиграли в научно-исследовательском соревновании с Германией. Наша задача состоит в том, чтобы завершить агонию этой войны и спасти жизнь тысяч молодых американцев. Мы будем продолжать использовать это оружие, чтобы полностью уничтожить военный потенциал Японии, продолжающей военные действия...

 

Анна не стала дожидаться конца речи Трумэна и поспешила в «машинное отделение». Над телексами склонились сотрудники редакции, которые вышли на ночное дежурство. Анна стояла у ближайшего к двери телекса. Агентство «Ассошиэйтед пресс», с пометкой «срочно»:

 

После вылета с базы Тиниан на Тихом океане три бомбардировщика Б-29 393-го бомбардировочного эскадрона за шесть часов долетели до цели. Полет шел на высоте 32 тысячи футов, видимость хорошая. Капитан военно-морских сил США Уильям Парсонс привел в боевое состояние бомбу, которая к моменту взлета была недоукомплектована во избежание досрочного взрыва. Его помощник лейтенант Моррис Джеппсон снял блокировку заряда за тридцать минут до достижения цели. Бомба была сброшена с самолета «Энола-Гэй», пилотируемого капитаном военно-воздушных сил США Полом Уорфилдом Тиббетсом в 9.15 утра по местному времени. Гравитационная бомба, содержащая 130 фунтов урана-235, взорвалась над городом на высоте 1900 футов.

Из-за сильного бокового ветра бомба не попала в цель – мост Аиои, а взорвалась над госпиталем «Сима».

Мощность взрыва соответствовала примерно 13 килотоннам в тротиловом эквиваленте. Радиус полного уничтожения составил около 1,1 мили, что соответствует приблизительно 3,8 квадратной мили. По оценкам специалистов более 90% зданий в Хиросиме повреждено или полностью уничтожено. На данный момент нет точных данных о числе человеческих жертв. Президент Гарри Трумэн в своем сегодняшнем обращении к народу не исключил использование очередных атомных бомб для уничтожения других военных объектов в Японии, которая однозначно отвергла условия капитуляции, сформулированные Соединенными Штатами, Великобританией и Китаем в Потсдамской декларации от 26 июля 1945 года.

 

Анна в ужасе читала сообщения. Одна бомба уничтожила более девяноста процентов зданий в городе! Чтобы уничтожить Дрезден, англичане и американцы сбросили несколько десятков тысяч бомб и осуществили три налета. Почему же тогда они не сбросили на Дрезден одну такую бомбу?! Ведь могли! Это же было меньше полугода тому назад.

Если одна небольшая бомба уничтожила центр большого Дрездена, то что случилось бы, если бы такие бомбы сбрасывали тысячами? Какое число жертв, «подтвержденных данными», появилось бы в заголовках газет? Если бы газеты вообще вышли на следующий день. Анна не могла себе это представить. Даже если у американцев нет еще сейчас тысячи таких бомб, вскоре они будут, это вопрос времени. А если такие бомбы будут у американцев, значит, и другие захотят их иметь. Чтобы быть уверенными, что и они могут разбомбить Чикаго, Лос-Анджелес, Нью-Йорк, Вашингтон. У русских такие бомбы будут наверняка. А может, уже есть.

Что должны чувствовать те, кто придумал, сконструировал и, наконец, сбросил такого монстра на живой город? Что чувствует сегодня капитан Тиббетс? Гордость или угрызения совести?

К ней подошел Макс Сикорски. Он не смог до нее дозвониться и отправился ее искать.

– Макс, ты читал это? – спросила она, вырывая лист бумаги из телекса и передавая ему.

– Читал. С сегодняшнего дня мир стал другим, – ответил он.

Они вышли из офиса вместе. Стоял теплый, душный летний вечер. Анна не спешила возвращаться в свою комнату в Бруклин. Ей не хотелось оставаться одной. Она шла рядом с Максом и рассказывала, как снимала Эйнштейна в Принстоне сегодня днем. На углу Мэдисон-авеню и 48-й стрит Анна услышала запах свежеиспеченного хлеба, доносившийся из ярко освещенной, заполненной посетителями пекарни, и вспомнила, что еще полчаса тому назад умирала с голоду.

– Макс, – призналась она, – мне нужно поесть! Я с самого утра только на кофе и сигаретах.

Они вошли и сели за небольшой столик напротив прилавка с застекленными полками. Макс подошел к полкам и окликнул Анну.

– Что ты будешь? – спросил он, показывая на пирожные и выпечку.

– Больше всего мне хочется съесть булочку из дрожжевого теста, такую, какую пекла бабушка Марта, и выпить молока. Но здесь этого нет.

Небритый мужчина в белом халате стоял за прилавком в ожидании заказа.

– У вас есть булочки из дрожжевого теста? – спросил его Макс.

Продавец явно не понял, что ему нужно, и крикнул в открытую дверь, ведущую в служебное помещение:

– Жаклин, выйди сюда на минутку!

Обращаясь к Максу, он вежливо сказал:

– Подождите, пожалуйста. Моя сестра в этом лучше разбирается.

Из дверей появилась молодая женщина. Если бы не иссиня-черные короткие волосы, ее можно было принять за польку из Грин-Пойнта. Макс повторил ей вопрос про булочки.

– Минутку, сейчас принесу. Присаживайтесь, пожалуйста.

– А вы не могли бы принести мне молока? – робко попросила Анна.

– Только молоко? Может, хотите какао?

– Только молоко. Это не трудно?

– Конечно нет.

– А что для вас? – обратилась Жаклин к Максу.

– Мне только кофе. Черный. Без сахара.

Они сели за столик, разложили фотографии Эйнштейна и стали рассматривать их.

Через некоторое время появилась девушка с заказом. Она стояла с подносом у столика и прислушивалась к их разговору, глядя на фотографии.

– Я думаю, Стэнли выберет ту, на которой Эйнштейн смеется. Как ты считаешь, Макс? – спросила Анна.

Девушка дрожащими руками поставила поднос на стул рядом со столиком.

– Спасибо большое, – сказала Анна с улыбкой и внимательно посмотрела на нее.

Она не была уверена, но ей показалось, что девушка плачет...