Нации как политические общности.

Те, кто считает нацию исключительно политическим организмом, отличитель­ным ее признаком видят не культурную общность, а гражданские связи и вообще присущую ей политическую специфику. Нация в этой традиции предстает общно­стью людей, связанных между собой гражданством вне какой бы то ни было зави­симости от культурной или этнической принадлежности. Считается, что такой взгляд на нацию восходит к Жану-Жаку Руссо - философу, в котором многие усматрива­ют «прародителя» современного национализма. Хотя Руссо специально не касался ни национального вопроса, ни самого феномена национализма, его размышления о суверенитете народа, - и особенно идея «общей воли» (или общественного бла­га), - собственно, и посеяли те семена, из которых затем взросли националисти­ческие доктрины Французской революции 1789 г. Провозгласив, что правление должно основываться на общей воле, Руссо тем самым, в сущности, отказал в существовании как монархии, так и всяческим аристократическим привилегиям. В годы Французской революции этот принцип радикальной демократии нашел свое отражении в той идее, что все французы суть «граждане» со своими неотъемлемы­ми правами и свободами, а не просто «подданные» короны: суверенитет, таким образом, исходит от народа. Французская революция и утвердила этот новый вид национализма с его идеалами свободы, равенства и братства, а также теорией на­ции, над которой нет иной власти, нежели она сама.

Идея о том, что нации суть политические, а не этнические, сообщества, в даль­нейшем была поддержана многими теоретиками. Эрик Хобсбаум (1983), например, нашел множество подтверждений тому, что нации в известном смысле являют собой не что иное как «вымышленные традиции». Не признавая тезиса о том, что современные нации сформировались на основе издревле сложив­шихся этнических сообществ, Хобсбаум считал, что всякие разговоры об истори­ческой преемственности и культурной специфике наций, по сути дела, отражают лишь миф, - и миф, порожденный собственно национализмом. С этой точки зре­ния, как раз национализм и создает нации, а не наоборот. Свойственное современ­ному человеку осознание своей принадлежности к нации, утверждает исследователь, получило развитие лишь в XIX столетии и сформировалось, может быть, благодаря введению национальных гимнов, национальных флагов и распространению начального образования. Под воп­росом в таком случае оказывается и идея «родного языка», что передается из поко­ления в поколение и воплощает в себе национальную культуру: на самом деле и язык изменяется по мере того, как каждое поколение приспосабливает его к соб­ственным нуждам и современным ему условиям. Не вполне ясно даже, можно ли говорить о «национальном языке», коль скоро до XIX в. большинство людей не владели письменной формой своего языка и обычно разговаривали на местном диалекте, имевшем мало общего с языком образованной элиты.

Бенедикт Андерсон (1983) также считает современную на­цию артефактом, или, по его выражению, «воображаемой общностью». Нация, пишет он, существует скорее как умозрительный образ, чем как реальное сообщество, ибо в ней никогда не достигается такого уровня непосредственно личного общения людей, который только и может поддерживать реальное чувство общности. Внутри собственной нации человек общается лишь с крохотной частичкой того, что пред­положительно является национальным сообществом. По этой логике, если нации вообще существуют, то они существуют разве что в общественном сознании - как искусственные конструкции, поддерживаемые системой образования, средствами массовой информации и процессами политической социализации. Если в понима­нии Руссо нация есть нечто такое, что одухотворяется идеями демократии и поли­тической свободы, то представление о ней как о «вымышленном» или «воображае­мом» сообществе скорее совпадает со взглядами марксистов, полагающих нацио­нализм разновидностью буржуазной идеологии - системы пропагандистских ухищ­рений, призванных доказать, что национальные связи сильнее классовой солидар­ности, и тем самым привязать рабочий класс к существующей структуре власти.

Но и вынося за скобки вопрос о том, возникают ли нации из стремления к свободе и демократии или это не более чем хитроумные изобретения политических элит и правящего класса, следует понимать, что некоторым из них присущ одно­значно политический характер. В духе Майнеке такие нации вполне можно отнес­ти к категории «политических» - таких наций, для которых момент гражданства имеет куда большее политическое значение, чем этническая принадлежность; час­то такие нации состоят из нескольких этнических групп и потому культурно нео­днородны. Классическими примерами политических наций считаются Великобри­тания, США и Франция.

Великобритания по сути дела является союзом четырех «культурных» наций: англичан, шотландцев, валлийцев и северных ирлан­дцев (хотя последних можно разделить на две нации - протестантов-юнионистов и католиков-республиканцев). Национальное чувство британцев, насколько о нем можно говорить, имеет своей основой политические факторы - преданность в отношении короны, уважение в отношении парламента и приверженность идее исторически завоеванных прав и свобод британцев. Ярко выраженный полиэтни­ческий и поликультурный характер имеют Соединенные Штаты - «страна иммиг­рантов»: поскольку национальная идентичность здесь не могла развиться из каких-либо общих культурно-исторических корней, идея американской нации сознатель­но конструировалась через систему образования и культивирование уважения к таким общим ценностям, как идеалы Декларации независимости и Конституции СШ А. Аналогичным образом национальная идентичность французов многим обя­зана традициям и принципам Французской революции 1789 года.

Для всех этих наций, по крайней мере теоретически, характерно одно: они сформировались путем добровольного следования каким-то общим принципам и целям, подчас даже в противоречии с существовавшей до того культурной традици­ей. Таким обществам, говорят, присущ особый стиль национализма - толерант­ный и демократичный. Идея здесь одна: коль скоро нация это прежде всего по­литический организм, доступ в нее заведомо открыт и не ограничен какими бы то ни было требованиями по языку, религии, этнической принадлежности и так далее. Клас­сические примеры - США как «плавильный котел» и «новая» Южная Африка - «общество радуги». Понятно, однако, и то, что время от времени таким нациям недостает того чувства органического единства и историчности, которое свойственно «культурным нациям». Может быть, как пишут, этим и объяснятся известная сла­бость общебританского национального чувства по сравнению с шотландским и валлийским национализмом, а также распространенным чувством «доброй старой Англии».

С особыми проблемами в своем стремлении к национальной идентичности стол­кнулись развивающиеся государства. Эти нации выступают как «политические» в двух смыслах.

Во-первых, во многих случаях они обрели государственность лишь по завершении своей борьбы против колониального господства. Под идеей нации здесь, следовательно, было особое объединяющее начало - стремление к нацио­нальному освобождению и свободе, почему национализм в «третьем мире» и полу­чил столь сильную антиколониальную окраску.

Во-вторых, исторически эти нации нередко формировались в территориальных границах, определенных прежними метрополиями. Это особенно характерно для Африки, где «нации» часто состоят из целого спектра этнических, религиозных и местных групп, которых, за исключени­ем общего колониального прошлого, весьма мало что связывает друг с другом. В отличие от классических европейских «культурных» наций, выработавших государ­ственность на основе уже сложившейся национальной идентичности, в Африке, напротив, «нации» создаются на основе государств. Это несовпадение политичес­кой и этнической идентичности то и дело порождало острейшие противоречия, как это, например, имело место в Нигерии, Судане, Руанде и Бурунди, причем в осно­ве этих конфликтов лежит отнюдь не наследие «трайбализма», а скорее послед­ствия широко распространенного в колониальную эпоху принципа «разделяй и властвуй».