На других. Кто будет трудиться, того будут кормить.

Это -- истины, подтверждаемые жизнью всего мира.

До сих пор, всегда и везде, где человек трудился, он получал

пропитание, как всякая лошадь получала корм. И такое пропитание получал

трудящийся невольно, неохотно, ибо трудящийся желал одного -- избавиться от

труда, приобрести как можно больше и сесть на шею того, кто у него сидит на

шее. Такой невольно, неохотно трудящийся, завистник и злой работник не

оставался без пропитания и оказывался счастливее даже того, который не

трудился и жил чужими трудами. Насколько же счастливее будет тот трудящийся

по учению Христа, которого цель будет состоять в том, чтобы сработать как

можно больше и получить как можно меньше? И насколько еще будет счастливее

его положение, когда вокруг него еще будет хоть несколько, а может быть, и

много таких же, как он, людей, которые будут служить и ему.

Учение Христа о труде и плодах его выражено в рассказе о насыщении 5 и

7 тысяч двумя рыбами и пятью хлебами. Человечество будет иметь высшее

доступное ему благо на земле, когда люди не будут стараться поглотить и

потребить все каждый для себя, но когда они будут делать как научил их

Христос на берегу моря.

Надо было накормить тысячи людей. Ученик Христа сказал ему, что видел у

одного человека несколько рыб; у учеников тоже было несколько хлебов. Иисус

понял, что у людей, пришедших издалека, у некоторых есть с собой пища, а у

некоторых нет. (То, что у многих были с собой запасы, доказывает уже то, что

во всех четырех Евангелиях сказано, что по окончании еды остатки собраны в

12 корзин. Если бы ни у кого, кроме как у мальчика, ничего не было, то и не

могло бы быть 12 корзин в поле.) Если бы Христос не сделал того, что он

сделал, то есть чудо насыщения тысячи народа пятью хлебами, то было бы то,

что происходит теперь в мире. Те, у которых были запасы, съели бы то, что у

них было, съели бы все через силу даже, чтобы ничего не оставалось. Скупые,

может быть, унесли бы домой свои остатки. Те, у которых ничего не было,

остались бы голодными, с злобной завистью смотрели бы на ядущих, а может

быть, некоторые из них утащили бы у запасливых, и произошли бы ссоры и

драки, и одни пошли бы домой пресыщенные, другие -- голодные и сердитые;

было бы то же самое, что происходит в нашей жизни.

Но Христос знал, что он хотел сделать (как и сказано в Евангелии), он

велел всем сесть кр(гом и научил учеников предлагать другим то, что у них

было, и говорить другим, чтобы они делали то же. И тогда вышло то, что когда

все те, у которых были запасы, сделали то же, что ученики Христа, то есть

свое предлагали другим, то все ели в меру, и когда обошли круг, то досталось

и тем, которые не ели сначала. И все насытились, и осталось еще много хлеба,

так много, что собрали 12 корзин.

Христос учит людей, что так сознательно они должны поступать в жизни

потому, что таков закон человека и всего человечества. Труд есть необходимое

условие жизни человека. И труд же дает благо человеку. И потому удержание от

других людей плодов своего или чужого труда препятствует благу человека.

Отдавание своего труда другим содействует благу человека.

"Если люди не будут отнимать один у другого, то они будут умирать с

голоду", -- говорим мы. Казалось бы, надо сказать обратное: если люди будут

силой отнимать один у другого, то будут люди, которые умрут с голоду, как

оно и есть.

Ведь всякий человек, как бы он ни жил, -- по учению ли Христа, или по

учению мира, -- он жив только трудом других людей. Другие люди и уберегли

его, и вспоили, и вскормили его, и берегут, и поят, и кормят. Но по учению

мира, человек насилием и угрозой заставляет других людей продолжать кормить

себя и свою семью. По учению Христа человек точно так же убережен, вскормлен

и вспоен другими людьми; но для того, чтобы другие люди продолжали беречь,

поить и кормить его, он никого к этому не принуждает, а сам старается

служить другим, быть как можно полезнее всем, и тем становиться нужным для

всех. Люди мира всегда будут желать перестать кормить ненужного им человека,

насилием заставляющего их кормить себя, и при первой возможности не только

перестают кормить, но и убивают его, как ненужного. Но всегда все люди, как

бы злы они ни были, будут старательно кормить и беречь работающего на них.

Как же вернее, разумнее и радостнее жить: по учению мира или по учению

Христа?

 

 

XI

 

Учение Христа устанавливает Царство Бога на земле. Несправедливо то,

чтобы исполнение этого учения было трудно: оно не только не трудно, но

неизбежно для человека, узнавшего его. Учение это дает единственно возможное

спасение от неизбежно предстоящей погибели личной жизни. Наконец, исполнение

этого учения не только не призывает к страданиям и лишениям в этой жизни, но

избавляет от девяти десятых страданий, которые мы несем во имя учения мира.

И, поняв это, я спросил себя: отчего же я до сих пор не исполнял этого

учения, дающего мне благо, спасение и радость, а исполнял совсем другое --

то, что делало меня несчастным? И ответ мог быть и был только один: я не

знал истины, она была скрыта от меня.

Когда мне открылся в первый раз смысл Христова учения, я никак не

думал, что разъяснение этого смысла приведет меня к отрицанию учения церкви.

Мне казалось только, что церковь не дошла до тех выводов, которые вытекают

из учения Христа, но я никак не думал, что новый открывшийся мне смысл

учения Христа и выводы из него разъединят меня с учением церкви. Я боялся

этого. И потому во время своих исследований я не только не отыскивал ошибки

церковного учения, напротив, умышленно закрывал глаза на те положения,

которые мне казались неясными и странными, но не противоречили тому, что я

считал сущностью христианского учения.

Но чем дальше я шел в изучении Евангелий, чем яснее открывался мне

смысл учения Христа, тем неизбежнее становился для меня выбор: учение Христа

разумное, ясное, согласное с моею совестью и дающее мне спасение, или учение

прямо противоположное, не согласное с моим разумом и совестью и не дающее

мне ничего, кроме сознания погибели вместе с другими. И я не мог не

откидывать одно за другим положения церкви. Я делал это нехотя, с борьбой, с

желанием смягчить сколько возможно мое разногласие с церковью, не отделяться

от нее, не лишиться самой радостной поддержки в вере -- общения со многими.

Но когда я кончил свою работу, я увидал, что, как я ни старался удержать

хоть что-нибудь от учения церкви, от него ничего не осталось. Мало того, что

ничего не осталось, я убедился в том, что и не могло ничего остаться.

Уже при окончании моей работы случилось следующее: мальчик, сын мой,

рассказал мне, что между двумя совсем необразованными, еле грамотными

людьми, служащими у нас, шел спор по случаю статьи какой-то духовной книжки,

в которой сказано, что не грех убивать людей-преступников и убивать на

войне. Я не поверил тому, чтобы это могло быть напечатано, и попросил

показать книжку. Книжечка, вызвавшая спор, называется: "Толковый

молитвенник". Издание третье (восьмой десяток тысяч). Москва, 1879 г. На

странице 163-й этой книжки сказано:

"Какая шестая заповедь Божия? -- Не убий. Не убий -- не убивай. -- Что

Бог запрещает этой заповедью? -- Запрещает убивать, то есть лишать жизни

человека. -- Грех ли наказывать по закону преступника смертью и убивать

неприятеля на войне? -- Не грех. Преступника лишают жизни, чтобы прекратить

великое зло, которое он делает; неприятеля убивают на войне потому, что на

войне сражаются за государя и отечество". И этими словами ограничивается

объяснение того, почему отменяется заповедь Бога. Я не поверил своим глазам.

Спорящие спросили моего мнения о своем споре. Я сказал тому, который

признавал справедливость напечатанного, что это объяснение неправильно.

"Как же так печатают неправильно против закона?" -- спросил он. Я

ничего не мог ему ответить. Я оставил книгу и просмотрел ее всю. Книга

содержит: 1) 31 молитву с поучениями о коленопреклонениях и сложении

перстов; 2) объяснение символа веры; 3) ничем не объясненные выписки из 5-й

главы Матфея, почему-то названные заповедями для получения блаженства; 4)

десять заповедей с объяснениями, большей частью упраздняющими их, и 5)

тропари на праздники.

Как я говорил, я не только старался избегать осуждения церковной веры,

я старался видеть ее с самой хорошей стороны и потому не отыскивал ее

слабостей и, хорошо зная ее академическую литературу, я был совершенно

незнаком с ее учительной литературой. Распространенный в таком огромном

количестве экземпляров еще в 1879 г. молитвенник, вызывающий сомнения самых

простых людей, поразил меня.

Я не мог верить, чтобы чисто языческое, не имеющее ничего

христианского, содержание молитвенника было сознательно распространяемое в

народе церковью учение. Чтобы проверить это, я купил все изданные Синодом

или "с благословения" его книги, содержащие краткие изложения церковной веры

для детей и народа, и перечитал их.

Содержание их было для меня почти новое. В то время как я учился закону

Божию, этого еще не было. Не было, сколько мне помнится, заповедей

блаженств, не было и учения о том, что убивать не грех. Во всех старых

русских катехизисах этого нет. Нет ни в катехизисе Петра Могилы, ни в

катехизисах Платона, ни в катехизисе Белякова, нет и в кратких католических

катехизисах. Нововведение это сделано Филаретом, составившим также катехизис

для военного сословия. Толковый молитвенник составлен по этому катехизису.

Основная книга есть "Пространный христианский катехизис православной церкви"

для употребления всех православных христиан, изданный по высочайшему его

императорского величества повелению.

Книга разделена на три части: о вере, надежде и любви. В первой разбор

Никейского символа веры. Во второй разбор молитвы Господней и восьми стихов

пятой главы Матфея, составляющих вступление к Нагорной проповеди и почему-то

названных заповедями для получения блаженства. (В обеих частях этих

трактуется о догматах церкви, молитвах и таинствах, но нет никакого учения о

жизни.) В 3-й части излагаются обязанности христианина. В этой части,

названной: "О любви", излагаются не заповеди Христа, а 10 заповедей Моисея.

И заповеди Моисея излагаются как будто только для того, чтобы научить людей

не исполнять их и поступать противно им. После каждой заповеди оговорка,

уничтожающая заповедь. По случаю первой заповеди, повелевающей почитать

одного Бога, катехизис поучает почитать ангелов и святых, не говоря уже о

матери Бога и трех лицах Бога ("Прост. катех.", стр. 107-108). По случаю

второй заповеди -- не сотворять кумира -- катехизис научает поклонению

иконам (стр. 108). По случаю третьей заповеди -- не клясться напрасно --

катехизис научает людей клясться по всякому требованию законной власти (стр.

111). По случаю четвертой заповеди -- о праздновании субботы -- катехизис

научает праздновать не субботу, а воскресенье и 13 праздников больших и

множество малых и поститься все посты, среды и пятницы (стр. 112-115). По

случаю пятой заповеди -- почитать отца и мать -- катехизис научает "почитать

государя, отечество, пастырей духовных, начальствующих в разных отношениях "

(sic); и о почитании начальствующих -- три страницы с перечислением всех

сортов начальствующих. "Начальствующие в училищах, начальники гражданские,

судьи, начальники военные, господа (sic) в отношении к тем, которые им

служат и которыми они владеют " (sic) (стр. 116-119). (Я цитирую из

катехизиса издания 64-го 1880 года. Двадцать лет прошло с уничтожения

рабства, и никто не позаботился даже выкинуть ту фразу, которая по случаю

повеления Бога почитать родителей была вписана в катехизис для поддержания и

оправдания рабства.)

По случаю 6-й заповеди -- не убий -- люди с первых же строк научаются

убивать.

" В. -- Что запрещается 6-й заповедью?"

"О. -- Убийство или отнятие жизни у ближнего каким бы то ни было

образом".

"В. -- Всякое ли отнятие жизни есть законопреступное убийство?"

"О. -- Не есть беззаконное убийство, когда отнимают жизнь по должности,

как-то:

1) когда преступника наказывают смертью по правосудию;

2) когда убивают неприятеля на войне за государя и отечество" (курсивы

в подлиннике). И дальше:

" В. -- Какие случаи относиться могут к законопреступному убийству?"

"О. --...2) когда кто укрывает или освобождает убийцу".

И это печатается и насильно в сотнях тысяч экземпляров и под страхом

угроз и наказаний внушается всем русским людям под видом христианского

учения. Этому учат весь русский народ. Этому учат всех невинных

ангелов-детей -- тех детей, которых Христос просит не отгонять от себя,

потому что их есть Царствие Божие, -- тех детей, на которых нам надо быть

похожими, чтобы войти в Царство Бога, похожими тем, чтобы не знать этого, --

тех детей, ограждая которых Христос казал: горе тому, кто соблазнит единого

из малых сих. И этих-то детей насильно учат этому, говоря им, что это

единственный священный закон Бога.

Это не прокламации, которые распространяются тайно, под страхом

каторги, а это прокламации, несогласие с которыми наказывается каторгой. Я

теперь пишу это, и мне жутко только за то, что я позволяю себе сказать, что

нельзя отменять главную заповедь Бога, написанную во всех законах и во всех

сердцах, ничего не объясняющими словами: по должности, за государя и

отечество, и что не должно учить этому людей.

Да, сделалось то, о чем Христос предупреждал людей (Луки, XI, 33-36, и

Матф., VI, 23), говоря: смотрите, не сделался бы свет, находящийся в вас,

тьмою. Если свет, который есть в тебе, стал тьмою, то какова же тьма?

Свет, находящийся в нас, стал тьмою. И тьма, в которой мы живем, стала

ужасна.

"Горе вам, -- сказал Христос, -- горе вам, книжники и фарисеи,

лицемеры, за то, что заперли вы от людей Царство Небесное. Сами не взошли и

не даете другим войти в него. Горе вам, книжники а фарисеи, лицемеры, за то,

что поедаете домы вдов и на виду молитесь подолгу. За это вы еще больше

виноваты. Горе вам, книжники а фарисеи, лицемеры, за то, что обходите моря и

земли, чтобы обращать в свою веру, а когда обратите, то сделаете обращенного

хуже, чем он был. Горе вам, вожаки слепые!...

Горе вам, книжники а фарисеи, лицемеры, что строите гробницы пророков,

украшаете памятники праведников. И вы полагаете, что если бы вы жили в те

дни, когда замучены были пророки, то вы бы не были участниками в их крови.

Так вы сами свидетельствуете против себя о том, что вы такие же, как те,

которые били пророков. Дополняйте же меру, начатую подобными вам. И вот

пошлю вам пророков мудрых и книжников; и иных вы убьете и распнете, а иных

будете бить в ваших собраниях и будете высылать из города в город. И да

падет на вас вся кровь праведная, пролитая на земле от Авеля".

"Всякая хула (клевета) прощается людям, но не может быть прощена

клевета на Святой Дух".

Ведь все это точно вчера написано против тех людей, которые теперь уже

не обходят моря и земли, клевеща на Святой Дух и приводя людей к вере,

делающей этих людей худшими, на прямо насилием заставляют их принимать эту

веру и преследуют и губят всех тех пророков и праведников, которые пытаются

разрушить их обман.

И я убедился, что церковное учение, несмотря на то, что оно назвало

себя христианским, есть та самая тьма, против которой боролся Христос и

велел бороться своим ученикам.

 

 

----------------------------------------

 

Учение Христа, как и всякое религиозное учение, заключает в себе две

стороны: 1) учение о жизни людей -- о том, как надо жить каждому отдельно и

всем вместе, -- этическое и 2) объяснение, почему людям надо жить именно

так, а не иначе -- метафизическое учение. Одно есть следствие и вместе

причина другого. Человек должен жить так потому, что таково его назначение,

или назначение человека таково, и потому он должен жить так. Эти две стороны

всякого учения находятся во всех религиях мира. Такова религия браминов,

Конфуция, Будды, Моисея, такова же и религия Христа. Она учит жизни, как

жить, и дает объяснение, почему именно надо так жить. Но как было со всеми

учениями: браминизмом, иудаизмом, буддизмом, так было и с учением Христа.

Люди отступают от учения о жизни, и из числа людей являются такие, которые

берутся оправдать этот отступление. Люди эти, садящиеся, по выражению

Христа, на седалище Моисея, разъясняют метафизическую сторону учения так,

что этические требования учения становятся необязательными и заменяются

внешним богопочитанием -- обрядами. Это явление обще всем религиям, но

никогда, мне кажется, это явление не выразилось с такою резкостью, как в

христианстве. Оно выразилось особенно резко потому, что учение Христа есть

самое высшее учение; а самое высшее оно потому, что метафизика и этика

учения Христа до такой степени неразрывно связаны и определяются одна

другою, что отделить одну от другой нельзя, не лишив все учение его смысла,

и еще потому, что Христово учение есть уже само по себе протестантизм, то

есть отрицание не только обрядных постановлений иудаизма, но и всякого

внешнего богопочитания. И потому в христианстве разрыв этот должен был уже

совершенно извратить учение и лишить его всякого смысла. Так оно и было.

Разрыв между учением о жизни и объяснением жизни начался с проповеди Павла,

не знавшего этического учения, выраженного в Евангелии Матфея, и

проповедовавшего чуждую Христу метафизическо-каббалистическую теорию, и

совершился этот разрыв окончательно во время Константина, когда найдено было

возможным весь языческий строй жизни, не изменяя его, облечь в христианские

одежды и потому признать христианским.

Со времени Константина, язычника из язычников, которого церковь за все

его преступления и пороки причисляет к лику христианских святых, начинаются

соборы, и центр тяжести христианства переносится на одну метафизическую

сторону учения. И это метафизическое учение с сопутствующими ему обрядами,

все более и более отклоняясь от основного смысла своего, доходит до того, до

чего оно дошло теперь: до учения, которое объясняет самые недоступные разуму

человеческому тайны жизни небесной, дает сложнейшие обряды богослужебные, но

не дает никакого религиозного учения о жизни земной.

Все религии, кроме церковно-христианской, требуют от исповедующих их,

кроме обрядов, исполнения еще известных хороших поступков и воздержания от

дурных. Иудаизм требует обрезания, соблюдения Субботы, милостыни, юбилейного

года и еще многого другого. Магометанство требует обрезания, ежедневной

пятикратной молитвы, десятины бедным, поклонения гробу пророка и многого

другого. То же и все другие религии. Хороши ли, дурны ли эти требования, но

это требования поступков. Только псевдохристианство не требует ничего. Нет

ничего, чтобы обязательно должен был делать христианин и от чего он должен

бы был обязательно воздерживаться, если не считать постов и молитв, самой

церковью признаваемых необязательными. Все, что нужно для псевдохристианина,

-- это таинства. Но таинство не делает сам верующий, а над ним его

производят другие. Псевдохристианин ничего не обязан делать и ни от чего не

обязан воздерживаться для того, чтобы спастись, но над ним церковью

совершается все, что для него нужно: его и окрестят, и помажут, и причастят,

и особоруют, и исповедуют даже глухою исповедью, и помолятся за него -- и он

спасен. Христианская церковь со времен Константина не потребовала никаких

поступков от своих членов. Она даже не заявляла никаких требований

воздержания от чего бы то ни было. Христианская церковь признала и освятила

все то, что было в языческом мире. Она признала и освятила и развод, и

рабство, и суды, и все те власти, которые были, и войны, и казни, и

требовала при крещении только словестного, и то только сначала, отречения от

зла; но потом при крещении младенцев перестали требовать даже и этого.

Церковь, на словах признавая учение Христа, в жизни прямо отрицала его.

Вместо того чтобы руководить миром в его жизни, церковь в угоду миру

перетолковала метафизическое учение Христа так, что из него не вытекало

никаких требований для жизни, так что оно не мешало людям жить так, как они

жили. Церковь раз уступила миру, а раз уступив миру, она пошла за ним. Мир

делал все, что хотел, предоставляя церкви, как она умеет, поспевать за ним в

своих объяснениях смысла жизни. Мир утверждал свою, во всем противную учению

Христа жизнь, а церковь придумывала иносказания, по которым бы выходило, что

люди, живя противно закону Христа, живут согласно с ним. И кончилось тем,

что мир стал жить жизнью, которая стала хуже языческой жизни, и церковь

стала не только оправдывать эту жизнь, но утверждать, что в этом-то и

состоит учение Христа.

Но пришло время, и свет истинного учения Христа, которое было в

Евангелиях, несмотря на то, что церковь, чувствуя свою неправду, старалась

скрывать его (запрещая переводы Библии), -- пришло время, и свет этот через

так называемых сектантов, даже через вольнодумцев мира проник в народ, и

неверность учения церкви стала очевидна людям, и они стали изменять свою

прежнюю, оправданную церковью жизнь на основании этого помимо церкви

дошедшего до них учения Христа.

Так, сами люди помимо церкви уничтожили рабство, оправдываемое

церковью, уничтожили сословия, уничтожили оправдываемые церковью религиозные

казни, уничтожили освященную церковь власть императоров, пап и теперь начали

стоящее на очереди уничтожение собственности и государств. И церковь ничего

не отстаивала и теперь не может отстаивать, потому что уничтожение этих

неправд жизни происходило и происходит на основании того самого

христианского учения, которое проповедовала и проповедует церковь, хотя и

стараясь извратить его.

Учение о жизни людей эмансипировалось от церкви и установилось

независимо от нее.

У церкви остались объяснения, но объяснения чего? Метафизическое

объяснение учения имеет значение, когда есть то учение жизни, которое оно

объясняет. Но у церкви не осталось никакого учения о жизни. У ней было

только объяснение той жизни, которую она когда-то учреждала и которой уже

нет. Если остались еще у церкви объяснения той жизни, которая была когда-то

прежде, как объяснения катехизиса о том, что по должности должно убивать, то

никто уже не верит в это. И у церкви ничего не осталось, кроме храмов, икон,

парчи и слов.

Церковь пронесла свет христианского учения о жизни через 18 веков и,

желая скрыть его в своих одеждах, сама сожглась на этом свете. Мир с своим

устройством, освященном церковью, отбросил церковь во имя тех самых основ

христианства, которые нехотя пронесла церковь, и живет без нее. Факт этот

совершился -- и скрывать его уже невозможно. Все, что точно живет, а не

уныло злобится, не живя, а только мешая жить другим, все живое в нашем

европейском мире отпало от церкви и всяких церквей и живет своей жизнью

независимо от церкви. И пусть не говорят, что это -- так в гнилой Западной

Европе; наша Россия своими миллионами рационалистов-христиан, образованных и

необразованных, отбросивших церковное учение, бесспорно доказывает, что она,

в смысле отпадения от церкви, слава Богу, гораздо гнилее Европы.

Все живое независимо от церкви.

Государственная власть зиждется на предании, на науке, на народном

избрании, на грубой силе, на чем хотите, но только не на церкви.

Войны, отношения государств устанавливаются на принципе народности,

равновесии, на чем хотите, только не на церковных началах. Государственные

учреждения прямо игнорирую церковь. Мысль о том, чтобы церковь могла быть

основой суда, собственности, в наше время только смешна. Наука не только не

содействует учению церкви, но нечаянно, невольно в своем развитии всегда

враждебна церкви. Искусство, прежде служившее одной церкви, теперь все ушло

от нее. Мало того, что жизнь вся эмансипировалась от церкви, жизнь эта не

имеет другого отношения к церкви, кроме презрения, пока церковь не

вмешивается в дела жизни, и ничего, кроме ненависти, как только церковь

пытается напомнить ей свои прежние права. Если еще существует та форма,

которую мы называем церковью, то только потому, что люди боятся разбить

сосуд, в котором было когда-то драгоценное содержимое; только этим можно

объяснить существование в наш век католичества, православия и разных

протестантских церквей.

Все церкви -- католическая, православная и протестантская -- похожи на

караульщиков, которые заботливо караулят пленника, тогда как пленник уже

давно ушел и ходит среди караульщиков и даже воюет с ними. Все то, чем

истинно живет теперь мир: социализм, коммунизм, политико-экономические

теории, утилитаризм, свобода и равенство людей и сословий и женщин, все

нравственные понятия людей, святость труда, святость разума, науки,

искусства, все, что ворочает миром и представляется церкви враждебным, все

это -- части того же учения, которое, сама того не зная, пронесла с

скрываемым ею учением Христа та же церковь.

В наше время жизнь мира идет своим ходом, совершенно независимо от

учения церкви. Учение это осталось так далеко назади, что люди мира не

слышат уже голосов учителей церкви. Да и слушать нечего, потому что церковь

только дает объяснения того устройства жизни, из которого уже вырос мир и

которого или уже вовсе нет, или которое неудержимо разрушается.

Люди плыли в лодке и гребли, а кормщик правил. Люди вверились кормщику,

и кормщик правил хорошо; но пришло время, что хорошего кормщика заменил

другой, который не правил. Лодка пошла скоро и легко. Сначала люди не

замечали того, что новый кормщик не правит, и только радовались тому, что

лодка шла легко. Но потом, убедившись, что новый кормщик не нужен, они стали

смеяться над ним -- и прогнали его.

Все бы это ничего, но горе в том, что люди под влиянием досады на

бесполезного кормщика забыли, что без кормщика не знаешь, куда плывешь. Это

самое случилось с нашим христианским обществом. Церковь не правит, и легко

плыть, и мы далеко уплыли, и все успехи знаний, которыми так гордится наш

XIX век, это -- только то, что мы плывем без руля. Мы плывем, не зная куда.

Мы живем и делаем эту свою жизнь и решительно не знаем, зачем. А нельзя

плыть и грести, не зная, куда плывешь, и нельзя жить и делать свою жизнь, не

зная, зачем.

Ведь если бы люди ничего сами не делали, а были поставлены внешней

силой в то положение, в котором они находятся, они бы могли на вопрос: зачем

вы в таком положении? совершенно разумно ответить: мы не знаем, но мы

очутились в таком положении и находимся в нем. Но люди делают свое положение

сами для себя, для других и в особенности для своих детей, и потому на

вопросы: зачем вы собираетесь и сами собирались в миллионы войск, которыми

вы убиваете и увечите друг друга? зачем вы тратили и тратите страшные силы

людские, выражающиеся миллиардами, на постройку ненужных и вредных вам

городов, зачем вы устраиваете свои игрушечные суды и посылаете людей,

которых считаете преступными, из Франции в Каэну, из России в Сибирь, из

Англии в Австралию, когда вы сами знаете, что это бессмысленно? зачем вы

оставляете любимое вами земледелие и трудитесь на фабриках и заводах,

которые вы сами не любите? зачем воспитываете детей так, чтобы они

продолжали эту не одобряемую вами жизнь? зачем вы все это делаете? На это вы

не можете не ответить. Если бы все это были приятные дела, которые бы вы

любили, вы и тогда должны бы были сказать: зачем вы это делаете? Но когда

это ужасно трудные дела и вы их делаете с усилием и ропотом, то нельзя же

вам не думать о том, зачем вы все это делаете. Надо или перестать делать все

это, или ответить, зачем мы это делаем.

Без ответа на этот вопрос люди никогда не жили и не могут жить. И ответ

всегда был у людей.

Иудей жил так, как он жил, то есть воевал, казнил людей, строил храм,

устраивал всю свою жизнь так, а не иначе, потому что все это было предписано

в законе, по убеждению его, сошедшем от самого Бога. То же самое для

индийца, китайца; то же самое было для римлянина, то же самое и для

магометанина; то же самое было и для христианина за 100 лет тому назад; то

же самое и теперь для невежественной толпы христиан. На вопросы эти

невежественный христианин теперь отвечает так: солдатчина, войны, суды,

казни, все это существует по закону Бога, передаваемому нам церковью.

Здешний мир есть мир падший. Все зло, которое существует, существует по воле

Бога как наказание за грехи мира, и потому исправлять это зло мы не можем.

Мы можем только спасать свою душу верою, таинствами, молитвами и покорностью

воле Божией, передаваемой нам церковью. Церковь же учит нас, что каждый

христианин должен беспрекословно повиноваться царям, помазанникам Божиим, и

постановленным от них начальникам, ограждать насилием свою и чужую

собственность, воевать, казнить и переносить казни по воле Богом

поставленных властей.

Хороши ли, дурны ли эти объяснения, но они объясняли для верующего

христианина, как для иудея, буддиста и магометанина, все особенности жизни,

и человек не отрекался от разума, живя по закону, который он признавал за

Божественный. Но теперь пришло время, что в эти объяснения верят только

самые невежественные люди, и число таких людей с каждым днем и с каждым

часом все уменьшается. Остановить это движение нет никакой возможности. Все

люди неудержимо идут за теми, которые идут впереди, и все придут туда, где

стоят передовые. Передовые же стоят над пропастью. Передовые эти находятся в

ужасном положении: они делают жизнь для себя, готовят жизнь для всех тех,

которые идут за ними, и находятся в совершенном неведении того, зачем они

делают то, что делают. Ни один цивилизованный передовой человек теперь не в

состоянии дать ответ на прямой вопрос: зачем ты живешь тою жизнью, которой

ты живешь? Зачем делаешь все то, что ты делаешь? Я пробовал спрашивать об

этом и спрашивал у сотен людей, и никогда не получал прямого ответа. Всегда,

вместо прямого ответа на личный вопрос: зачем ты так живешь и так делаешь,

всегда я получал ответ не на мой вопрос, а на вопрос, которого я не делал.

Верующий католик, протестант, православный на вопрос: зачем он живет

так, как он живет, то есть противно тому учению Христа-Бога, которое он

исповедует? -- всегда вместо прямого ответа начинает говорить о плачевном

состоянии безверия нынешнего поколения, о злых людях, производящих безверие,

и о значении и будущности истинной церкви. Но почему он сам не делает того,

что велит ему его вера, он не отвечает. Вместо ответа о себе он говорит об

общем состоянии человечества и о церкви, словно его собственная жизнь не

имеет для него никакого значения, а он занят только спасением всего

человечества и тем, что он называет церковью.

Философ, какого бы он ни был толка -- идеалист, спиритуалист,

пессимист, позитивист, -- на вопрос: зачем он живет так, как он живет, то

есть несогласно с своим философским учением? -- всегда вместо ответа на этот

вопрос заговорит о прогрессе человечества, о том историческом законе этого

прогресса, который он нашел и по которому человечество стремится к благу. Но

он никогда прямо не ответит на вопрос: почему он сам в своей жизни не делает

того, что считает разумным? Философ, так же как и верующий, как будто

озабочен не своею личной жизнью, а только наблюдением над общими законами

всего человечества.

Средний человек, огромное большинство полуверующих, полуневерующих

цивилизованных людей, тех, которые всегда без исключения жалуются на свою

жизнь и на устройство нашей жизни и предвидят погибель всему, -- этот

средний человек на вопрос: зачем он сам живет этой осуждаемой им жизнью и

ничего не делает, чтобы улучшить ее? -- всегда вместо прямого ответа начнет

говорить не о себе, а о чем-нибудь общем: о правосудии, о торговле, о

государстве, о цивилизации. Если он городовой или прокурор, он скажет: "А

как же пойдет государственное дело, если я, чтобы улучшить свою жизнь,

перестану участвовать в нем?" "А как же торговля?" -- скажет он, если он

торговый человек. "А как же цивилизация, если я для улучшения своей жизни не

буду содействовать ей?" Он скажет всегда так, как будто задача его жизни

состоит не в том, чтобы делать то благо, к которому он всегда стремится, а в

том, чтобы служить государству, торговле, цивилизации. Средний человек

отвечает точь-в-точь то же, что и верующий философ. Он на место личного

вопроса подставляет общий, а подставляет его и верующий, и философ, и

средний человек потому, что у него нет никакого ответа на личный вопрос

жизни, потому что у него нет никакого настоящего учения о жизни. И ему

совестно.

Ему совестно потому, что он чувствует себя в унизительном положении

человека, не имеющего никакого учения о жизни; тогда как человек никогда не

жил и не может жить без учения о жизни. Только в нашем христианском мире, на

место учения о жизни и объяснения, почему жизнь должна быть такая, а не

иная, то есть на место религии подставилось одно объяснение того, почему

жизнь должна быть такою, какою она была когда-то прежде, и религией стало

называться то, что никому ни на что не нужно: а сама жизнь стала независима

от всякого учения, то есть осталась без всякого определения.

Мало того, как всегда бывает, наука признала именно это случайное,

уродливое положение нашего общества за закон всего человечества. Ученые

Тиле, Спенсер и др. пресерьезно трактуют о религии, разумея под нею

метафизические учения о начале всего и не подозревая, что говорят не о всей

религии, а только о части ее.

Отсюда произошло то удивительное явление, что в наш век мы видим людей

умных и ученых, пренаивно уверенных, что они свободны от всякой религии

только потому, что не признают тех метафизических объяснений начала всего,

которые когда-то и для кого-то объясняли жизнь. Им не приходит в голову, что

им надо же жить как-нибудь и что они живут же как-нибудь и что именно то, на

основании чего они живут так, а не иначе, -- и есть их религия. Люди эти

воображают, что у них есть очень возвышенные убеждения и нет никакой веры.

Но каковы бы ни были их разговоры, у них есть вера, если только они

совершают