Насилие в насилии: тайна жестокости

Насилие в насилии: тайна жестокости

Недостаточно говорить о насилии без определения разнообразия ситуаций, в которых оно проявляется, причин его появления[1] и в первую очередь признания факта его существования. Есть виды насилия, отвечающие на потребность выживания, другие же суть требования справедливости и достоинства. Существует насилие, сопротивляющееся гнету и насилие, сопутствующее правосудию[2]. В противовес, есть насилие, являющееся деструкцией и унижением. Таким образом, в текстах де Сада, описанное насилие суть чистое насилие, брутальная агрессия, влекомая лишь доминированием, которое она обеспечивает через доставление наслаждения. Насилие напоминает выражение неприкрытой жестокости, несомненно, лишь в сфере фикции (художественности), но художественности как проекции возможного мира. Здесь мы встречаем одну из наибольших тайн нашего вида: с жестоким животным. Мы должны смело столкнуться с этой тайной: вопрошать о нашем филогенетическом наследии; понять, каким образом наши культуры к нему адаптировались; в попытке на него отреагировать, спросить себя почему, несмотря на все наши запреты, нашу мудрость, наши религиозные и моральные заповеди, угроза худшего остается такой же нерушимой.

Тайна жестокости

По ту сторону жестокости, в понимании Ницше или Арто, (в случае последнего скорее метафорически) возникает вопрос о жестокости как предельной обыденности, как о насилии, содеянном над себе подобными или над другими живыми существами, руководствуясь явной целью – причинить страдания. Эта жестокость не имеет в себе ничего обучающего или эстетического. Она проявляет наиболее сумрачную, наиболее безнадежную сторону нашего вида и именно ей мы адресуем такие слова, как зверство и ужас. Прежде всего, жестокость ужасна своим непонятным дефицитом эмпатии, которую она, тем не менее, предполагает и отсутствием высшей конечной цели. Так как же это возможно? Как человек может причинять другим людям невыносимые физические и психические страдания вне функциональной потребности своего вида? Почему мы единственные во Вселенной совершаем это? Сейчас у нас нет разгадки этой тайны[13]. Она неотступно преследует нас как наихудшая из особенностей, связанных с нашей исключительностью. Говорящее животное – также жестокое животное. Осознающее себя животное – тот, кто может возжелать невыносимых страданий себе подобному. Увеличилось количество гипотез, связанных с проблемой человеческого насилия, основанных на работах по эволюции, на животных сообществах, на данных нейронаук и психологии влечений. Но мало исследований касается жестокости как таковой. Мы все больше узнаем о том, что у нас общего с другими видами и что нас отличает. Нам кажется, что предрасположенность к предельной жестокости составляет часть этого различия или хотя бы связана с ним. В таком случае стоит сказать, что эта предрасположенность составляет часть «сугубо человеческого» и что это бесчеловечное свойство лежит в основании человечности.

 

Насилие в насилии: тайна жестокости

Недостаточно говорить о насилии без определения разнообразия ситуаций, в которых оно проявляется, причин его появления[1] и в первую очередь признания факта его существования. Есть виды насилия, отвечающие на потребность выживания, другие же суть требования справедливости и достоинства. Существует насилие, сопротивляющееся гнету и насилие, сопутствующее правосудию[2]. В противовес, есть насилие, являющееся деструкцией и унижением. Таким образом, в текстах де Сада, описанное насилие суть чистое насилие, брутальная агрессия, влекомая лишь доминированием, которое она обеспечивает через доставление наслаждения. Насилие напоминает выражение неприкрытой жестокости, несомненно, лишь в сфере фикции (художественности), но художественности как проекции возможного мира. Здесь мы встречаем одну из наибольших тайн нашего вида: с жестоким животным. Мы должны смело столкнуться с этой тайной: вопрошать о нашем филогенетическом наследии; понять, каким образом наши культуры к нему адаптировались; в попытке на него отреагировать, спросить себя почему, несмотря на все наши запреты, нашу мудрость, наши религиозные и моральные заповеди, угроза худшего остается такой же нерушимой.