Послание к Александру Алексеевичу Плещееву

 

Мой друг! вступая в шумный свет

С любезной, искренней душею,

В весеннем цвете юных лет,

Ты хочешь с музою моею

В свободный час поговорить

О том, чего все ищут в свете;

Что вечно у людей в предмете;

О чем позволено судить

Ученым, мудрым и невежде,

Богатым в золотой одежде

И бедным в рубище худом,

На тронах, славой окруженных,

И в сельских хижинах смиренных;

Что в каждом климате земном

Надежду смертных составляет,

Сердца всечасно обольщает,

Но, ах!., не зримо ни в одном!

О счастьи слово. Удалимся

Под ветви сих зеленых ив;

Прохладой чувства освежив,

Мы там беседой насладимся

В любезной музам тишине.[12]

Мой друг! поверишь ли ты мне,

Чтоб десять тысяч было мнений,

Ученых философских прений,

В архивах древности седой[13]

О средствах жить счастливо в свете,

О средствах обрести покой?

Но точно так, мой друг; в сем счете

Ошибки нет. Фалес, Хилон,

Питтак, Эпименид, Критон,

Бионы, Симмии, Стильпоны,

Эсхины, Эммии, Зеноны,

В лицее, в храмах и садах,

На бочках, темных чердаках

О благе вышнем говорили

И смертных к счастию манили

Своею… нищенской клюкой,

Клянясь священной бородой,

Что плод земного совершенства

В саду их мудрости растет;

Что в нем нетленный цвет блаженства,

Как роза пышная, цветет.

Слова казалпся прекрасны,

Но только были несогласны.

Один кричал: ступай туда!

Другой: нет, нет, поди сюда!

Что ж греки делали? Смеялись;

Ученой распрей забавлялись,

А счастье… называли сном!

И в наши времена о том

Бывает много шуму, спору.

Немало новых гордецов,

Которым часто без разбору

Дают названье мудрецов;

Они нам также обещают

Открыть прямой ко счастью след;

В глаза же счастия не Знают;

Живут, как все, под игом бед;

Живут, и горькими слезами

Судьбе тихонько платят сами

За право умниками слыть,

О счастьи в книгах говорить!

Престанем льстить себя мечтою,

Искать блаженства под луною!

Скорее, друг мой, ты найдешь

Чудесный философский камень,

Чем век без горя проживешь.

Япетов сын эфирный пламень

Похитил для людей с небес,

Но счастья к ним он не принес;

Оно в удел нам не досталось

И там, с Юпитером, осталось.

Вздыхай, тужи; но пользы нет!

Судьбы рекли: «Да будет свет

Жилищем призраков, сует,

Немногих благ и многих бед!»

Рекли — и суеты спустились

На землю шумною толпой:

Герои в латы нарядились,

Пленяся Славы красотой;

Мечом махнули, полетели

В забаву умерщвлять людей;

Одни престолов захотели,

Другие самых олтарей;

Одни шумящими рулями

Рассекли пену дальних вод;

Другие мощными руками

Отверзли в землю темный ход,

Чтоб взять пригоршни светлой пыли!..

Мечты всем головы вскружили,

А горесть врезалась в сердца.

Народов сильных победитель

И стран бесчисленных властитель

Под блеском светлого венца

В душевном мраке унывает

И часто сам того не знает,

На что величия желал

И кровью лавры омочал!

Смельчак, Америку открывший,

Пути ко счастью не открыл;

Индейцев в цепи заключивший

Цепями сам окован был,

Провел и кончил жизнь в страданье, —

А сей вздыхающий скелет,

Который богом чтит стяжанье,

Среди богатств в тоске живет!..

Но кто, мой друг, в морской пучине

Глазами волны перечтет?

И кто представит нам в картине

Ничтожность всех земных сует?

Что ж делать нам? Ужель сокрыться

В пустыню Муромских лесов,

В какой-нибудь безвестный кров,

И с миром навсегда проститься,

Когда, к несчастью, мир таков?

Увы, Анахорет не будет

В пустыне счастливее нас!

Хотя земное и забудет;

Хотя умолкнет страсти глас

В его душе уединенной,

Безмолвным мраком огражденной,

Но сердце станет унывать,

В груди холодной тосковать,

Не зная, чем ему заняться.

Тогда пустыннику явятся

Химеры, адские мечты,

Плоды душевной пустоты!

Чудовищ грозных миллионы,

Змеи летучие, драконы

Над ним крыламп зашумят

И страхом ум его затмят…[14]

В тоске он жизнь свою скончает!

Каков ни есть подлунный свет,

Хотя блаженства в оном нет,

Хотя в нем горесть обитает, —

Но мы для света рождены,

Душой, умом одарены

И должны в нем, мой друг, остаться.

Чем можно будем наслаждаться,

Как можно менее тужить,

Как можно лучше, тише жить,

Без всяких суетных желаний,

Пустых, блестящих ожиданий;

Но что приятное найдем,

То с радостью себе возьмем.

В лесах унылых и дремучих

Бывает краше анемон,

Когда украдкой выдет он

Один среди песков сыпучих;

Во тьме густой, в печальной мгле

Сверкнет луч солнца веселее:

Добра не много на земле,

Но есть оно — и тем милее

Ему быть должно для сердец.

Кто малым может быть доволен,

Не скован в чувствах, духом волен,

Не есть чинов, богатства льстец;

Душою так же прям, как станом;

Не ищет благ за океаном

И с моря кораблей не ждет,

Шумящих ветров но робеет,

Под солнцем домик свой имеет,

В сей день для дня сего живет

И мысли в даль не простирает;

Кто смотрит прямо всем в глаза;

Кому несчастного слеза

Отравы в пищу не вливает;

Кому работа не трудна,

Прогулка в поле не скучна

И отдых в знойный час любезен;

Кто ближним иногда полезен

Рукой своей или умом;

Кто может быть приятным другом,

Любимым, счастливым супругом

И добрым милых чад отцом;

Кто муз от скуки призывает

И нежных граций, — спутниц их;

Стихами, прозой забавляет

Себя, домашних и чужих;

От сердца чистого смеется

(Смеяться, право, не грешно!)

Над всем, что кажется смешно, —

Тот в мире с миром уживется

И дней своих не прекратит

Железом острым или ядом;

Тому сей мир не будет адом;

Тот путь свой розой осветит

Среди колючих жизни терний,

Отраду в горестях найдет,

С улыбкой встретит час вечерний

И в полночь тихим сном заснет.

 

 

Илья Муромец

 

Богатырская сказка(Вот начало безделки, которая занимала нынешним летом уединенные часы мои. Продолжение остается до другого времени, конца еще нет, — может быть, и не будет. В рассуждении меры скажу, что она совершенно русская. Почти все наши старинные песни сочинены такими стихами.)

 

Le monde est vieux, dit-on: je le crois; cependant Il le faut amuser encore comme un enfant.

[15] La Fontaine

 

 

Часть первая

 

He хочу с поэтом Греции

звучным гласом Каллиопиным

петь вражды Агамемноновой

с храбрым правнуком Юпитера;

или, следуя Виргилию,

плыть от Трои разоренныя

с хитрым сыном Афродитиным

к злачным берегам Италии.

Не желаю в мифологии

черпать дивных, странных вымыслов.

Мы не греки и не римляне;

мы не верим их преданиям;

мы не верим, чтобы бог Сатурн

мог любезного родителя

превратить в урода жалкого;

чтобы Леды были — курицы

и несли весною яйца;

чтобы Поллуксы с Еленами

родились от белых лебедей.

Нам другие сказки надобны;

мы другие сказки слышали

от своих покойных мамушек.

Я намерен слогом древности

рассказать теперь одну из них

вам, любезные читатели,

если вы в часы свободные

удовольствие находите

в русских баснях, в русских повестях,

в смеси былей с небылицами,

в сих игрушках мирной праздности,

в сих мечтах воображения.

Ах! не все нам горькой истиной

мучить томные сердца свои!

ах! не все нам реки слезные

лить о бедствиях существенных!

На минуту позабудемся

в чародействе красных вымыслов!

Не хочу я на Парнас идти;

нет! Парнас гора высокая,

и дорога к ней не гладкая.

Я видал, как наши витязи,

наши стихо-рифмодетели,

упиваясь одопением,

лезут на вершину Пиндову,

обступаются и вниз летят,

не с венцами и не с лаврами,

но с ушами (ах!) ослиными,

для позорища насмешникам!

Нет, любезные читатели!

я прошу вас не туда с собой.

Близ моей смиренной хижины,

на брегу реки прозрачныя

роща древняя, дубовая

нас укроет от лучей дневных.

Там мой дедушка на старости

в жаркий полдень отдыхал всегда

на коленях милой бабушки;

там висит его пернатый шлем;

там висит его булатный меч,

коим он врагов отечества

за гордыню их наказывал

(кровь турецкая и шведская

и теперь еще видна на нем).

Там я сяду на брегу реки

и под тенью древ развесистых

буду повесть вам рассказывать.

Там вы можете тихохонько,

если скучно вам покажется,

раза два зевнув, сомкнуть глаза.

Ты, которая в подсолнечной

всюду видима и слышима;

ты, которая, как бог Протей,

всякий образ на себя берешь,

всяким голосом умеешь петь,

удивляешь, забавляешь нас, —

все вещаешь, кроме… истины;

объявляешь с газетирами

сокровенности политики;

сочиняешь с стихотворцами

знатным похвалы прекрасные;

величаешь Пантомороса[16]

славным, беспримерным автором;

с алхимистом открываешь нам

тайну камня философского;

изъясняешь с систематиком

связь души с телесной сущностью

и свободы человеческой

с непременными законами;

ты, которая с Людмилою

нежным и дрожащим голосом

мне сказала: я люблю тебя!

о богиня света белого —

Ложь, Неправда, призрак истины!

будь теперь моей богинею

и цветами луга русского

убери героя древности,

величайшего из витязей,

чудодея Илью Муромца!

Я об нем хочу беседовать,

об его бессмертных подвигах.

Ложь! с тобою не учиться мне

небылицы выдавать за быль.

Солнце красное явилося

на лазури неба чистого

и лучами злата яркого

осветило рощу тихую,

холм зеленый и цветущий дол.

Улыбнулось все творение;

воды с блеском заструилися;

травки, ночью освеженные,

и цветочки благовонные

растворили воздух утренний

сладким духом, ароматами.

Все кусточки оживилися,

и пернатые малюточки,

конопляночка с малиновкой,

в нежных песнях славить начали

день, беспечность и спокойствие.

Никогда в Российской области

не бывало утро летнее

веселее и прекраснее.

Кто ж сим утром наслаждается?

Кто на статном соловом коне,

черный щит держа в одной руке,

а в другой копье булатное,

едет по лугу, как грозный царь?

На главе его пернатый шлем

с золотою, светлой бляхою;

на бедре его тяжелый меч;

латы, солнцем освещенные,

сыплют искры и огнем горят.

Кто сей витязь, богатырь младой?

Он подобен маю красному:

розы алые с лилеями

расцветают на лице его.

Он подобен мирту нежному:

тонок, прям и величав собой.

Взор его быстрей орлиного

и светлее ясна месяца.

Кто сей рыцарь? — Илья Муромец.

Он проехал дикий темный лес,

и глазам его является

поле гладкое, обширное,

где природою рассыпаны

в изобилии дары земли.

Витязь Геснера не читывал;

но, имея сердце нежное,

любовался красотою дня;

тихим шагом ехал по лугу

и в душе своей чувствительной

жертву утреннюю, чистую

приносил царю небесному.

«Ты, который украшаешь все,

русский бог и бог вселенныя!

Ты, который наделяешь нас

всеми благами щедрот своих!

будь всегда моим помощником!

Я клянуся вечно следовать

богатырским предписаниям

и уставам добродетели,

быть защитником невинности,

бедных, сирых и несчастных вдов

и наказывать мечом своим

злых тиранов и волшебников,

устрашающих сердца людей!»

Так герой наш размышлял в себе

и, повсюду обращая взор,

за кустами впереди себя,

над струями речки быстрыя,

видит светло-голубой шатер,

видит ставку богатырскую

с золотою круглой маковкой.

Он к кусточкам приближается

и стучит копьем в железный щит;

но ответу богатырского

нет на стук его оружия.

Белый конь гуляет по лугу,

неоседланный, невзнузданный,

щиплет травку ароматную

и следы подков серебряных

оставляет на росе цветов.

Не выходит витязь к витязю

поклониться, ознакомиться.

Удивляется наш Муромец;

смотрит на небо п думает:

«Солнце выше гор лазоревых,

а российский богатырь в шатре

неужель еще покоится?»

Он пускает на зеленый луг

своего коня надежного

и вступает смелой поступью

в ставку с золотою маковкой.

Для чего природа дивная

не дала мпе дара чудного

нежной кистию прельщать глаза

и писать живыми красками

с Тицианом и Корреджием?

Ах! тогда бы я представил вам,

что увидел витязь Муромец

в ставке с золотою маковкой.

Вы бы вместе с ним увидели —

беспримерную красавицу,

всех любезностей собрание,

редкость милых женских прелестей;

вы бы вместе с ним увидели,

как она приятным, тихим сном

наслаждалась в голубом шатре,

разметавшись на цветной траве;

как ее густые волосы,

светло-русые, волнистые,

осеняли белизну лица, шеи,

груди алебастровой и,

свиваясь, развивалися,

упадали на колена к ней;

как ее рука лилейная,

где все жилки васильковые

были с нежностью означены,

се голову покоила;

как одежда снего-белая,

полотняная, тончайшая

от дыханья груди полныя

трепетала тихим трепетом.

Но не можно в сказке выразить

и не можно написать пером,

чем глаза героя нашего

услаждались на ее челе,

на ее устах малиновых,

на ее бровях возвышенных

и на всем лице красавицы.

Латы с золотой насечкою,

шлем с пером заморской жар-птицы,

меч с топазной рукояткою,

копие с булатным острием,

щит из стали вороненыя

и седло с блестящей осыпью

на траве лежали вкруг ее.

Сердце твердое, геройское

твердо в битвах и сражениях

со врагами добродетели —

твердо в бедствиях, опасностях;

но нетвердо против женских стрел,

мягче воску белоярого

против нежных, милых прелестей.

Витязь знал красавиц множество

в беспредельной Русской области,

но такой еще не видывал.

Взор его не отвращается

от румяного лица ее.

Он боится разбудить ее;

он досадует, что сердце в нем

бьется с частым, сильным трепетом;

он дыхание в груди своей

останавливать старается,

чтобы долее красавицу

беспрепятственно рассматривать.

Но ему опять желается,

чтоб красавица очнулась вдруг

ему хочется глаза ее —

верно, светлые, любезные —

видеть под бровями черными,

ему хочется внимать ее

гласу тихому, приятному;

ему хочется узнать ее

любопытную историю,

и откуда, и куда она,

и зачем, девица красная

(витязь думал и угадывал,

что она была девицею),

ездит по свету геройствовать,

подвергается опасностям

жизни трудной, жизни рыцарской,

не щадя весенних прелестей,

не бояся жара, холода.

«Руки слабой, тленной женщины

могут шить сребром и золотом

в красном и покойном тереме, —

не мечом и не копьем владеть;

могут друга, сердцу милого,

жать с любовью к сердцу нежному, —

не гигантов на полях разить.

Если кто из злых волшебников

в плен возьмет девицу юную,

ах! чего злодей бесчувственный

с нею в ярости не сделает?» —

Так Илья с собой беседует

и взирает на прекрасную.

Время быстрою стрелой летит;

час проходит за минутами,

и за утром полдень следует —

незнакомка спит глубоким сном.

Солнце к западу склоняется,

и с эфирною прохладою

вечер сходит с неба ясного

на луга и поле чистое —

незнакомка спит глубоким сном.

Ночь на облаке спускается

и густыя тьмы покровами

одевают землю тихую;

слышно ручейков журчание,

слышно эхо отдаленное,

и в кусточках соловей поет —

незнакомка спит глубоким сном.

Тщетно витязь дожидается,

чтобы грудь ее высокая

вздохом нежным всколебалася;

чтоб она рукою белою

хотя раз тихонько тронулась

и открыла очи ясные!

Незнакомка спит по-прежнему.

Он садится в голубом шатре и,

взирая па прекрасную,

видит в самой темноте ночной

красоту ее небесную, видит —

в тронутой душе своей

и в своем воображении;

чувствует ее дыхание

и не мыслит успокоиться

в час глубокая полуночи.

Ночь проходит, наступает день;

день проходит, наступает ночь —

незнакомка спит по-прежнему.

Рыцарь наш сидит как вкопанный;

забывает пищу, нужный сон.

Всякий час, минуту каждую

он находит нечто новое

в милых прелестях красавицы;

и — недели целой нет в году!

Здесь, любезные читатели,

должно будет изъясниться нам,

уничтожить возражения

строгих, бледнолицых критиков:

«Как Илья, хотя и Муромец,

хоть и витязь Руси древния,

мог сидеть неделю целую,

не вставая, на одном месте;

мог ни маковые росинки

в рот не брать, дремы не чувствовать?»

Вы слыхали, как монах святой,

наслаждаясь дивным пением

райской пестрой конопляночки,

мог без пищи п без сна пробыть

не неделю, но столетие.

Разве прелести красавицы

не имеют чародействия

райской пестрой конопляночки?

О друзья мои любезные!

если б знали вы, что женщины

могут делать с нами, бедными!..

Ах! спросите стариков седых;

Ах! спросите самого меня…

и, краснея, вам признаюся,

что волшебный вид прелестницы, —

не хочу теперь назвать ее! —

был мне пищею небесною,

олимпийскою амврозией;

что я рад был целый век не спать,

лишь бы видеть мог жестокую!..

Но боюся говорить об ней

и к герою возвращаюся.

«Что за чудо! — рыцарь думает. —

Я слыхал о богатырском сне;

иногда он продолжается

три дня с часом, но не более;

а красавица любезная…»

Тут он видит муху черную

на устах ее малиновых;

забывает рассуждения

и рукою богатырскою

гонит злого насекомого;

машет пальцем указательным

(где сиял большой златой перстень

с талисманом Велеславиным) —

машет, тихо прикасается

к алым розам белолицыя —

и красавица любезная

растворяет очи ясные!

Кто опишет милый взор ее,

кто улыбку пробуждения,

ту любезность несказанную,

с коей, встав, она приветствует

незнакомого ей рыцаря?

«Долго б спать мне непрерывным сном,

юный рыцарь! (говорит она)

если б ты не разбудил меня.

Сои мой был очарованием

злого, хитрого волшебника,

Черномора-ненавистника.

Вижу перстень на руке твоей,

перстень добрыя волшебницы,

Велеславы благодетельной:

он своею тайной силою,

прикоснувшись к моему лицу,

уничтожил заклинание

Черномора-ненавистника».

Витязь сиял с себя пернатый шлем:

чернобархатные волосы

по плечам его рассыпались.

Как заря алеет на небе,

разливаясь в море розовом

пред восходом солйца красного,

так румянец на щеках его

разливался в алом пламени.

Как роса сияет на поле,

серебренная светилом дня,

так сердечная чувствительность

в масле глаз его светилася.

Стоя с видом милой скромности

пред любезной незнакомкою,

тихим и дрожащим голосом

он красавице ответствует:

«Дар волшебницы любезный

мил и дорог моему сердцу;

я ему обязан счастием

видеть ясный свет очей твоих».

Взором нежным, выразительным

он сказал гораздо более.

Тут красавица приметила,

что одежда полотняная

не темница для красот ее;

что любезный рыцарь-юноша

догадаться мог легохонько,

где под нею что таилося…

Так седой туман, волнуяся

над долиною зеленою,

не совсем скрывает холмики,

посреди ее цветущие;

глаз внимательного странника

сквозь волнение туманное

видит их вершинки круглые.

Незнакомка взор потупила — закраснелася,

как маков цвет,

и взялась рукою белою

за доспехи богатырские.

Рыцарь понял, что красавице

без свидетелей желается

нарядиться юным витязем.

Он из ставки вышел бережно,

посмотрел на небо синее,

прислонился к вязу гибкому,

бросил шлем пернатый на землю

и рукою подпер голову.

Что он думал,

мы не скажем вдруг;

но в глазах его задумчивость

точно так изображалася,

как в ручье густое облако;

томный вздох из сердца вылетел.

Конь его, товарищ, верный друг,

видя рыцаря, бежит к нему;

ржет и прыгает вокруг Ильи,

поднимая гриву белую,

извивая хвост изгибистый.

Но герой наш нечувствителен

к ласкам, к радости товарища,

своего коня надежного;

он стоит, молчит и думает.

Долго ль, долго ль думать Муромцу?

Нет, недолго: раскрываются

полы светло-голубой ставки,

и глазам его является

незнакомка в виде рыцаря.

Шлем пернатый развевается

над ее челом возвышенным.

Героиня подпирается

копием с булатным острием;

меч блистает на бедре ее.

В ту минуту солнце красное

воссияло ярче прежнего,

и лучи его с любовию

пролилися на красавицу.

С кроткой, нежною улыбкою

смотрит милая на витязя

и движеньем глаз лазоревых

говорит ему: «Мы можем сесть

на траве благоухающей,

под сенистыми кусточками».

Рыцарь скоро приближается

и садится с героинею

на траве благоухающей,

под сенистыми кусточками.

Две минуты продолжается

их глубокое молчание;

в третью чудо совершается…

К самому себе

Прости, надежда!., и навек!

Исчезло все, что сердцу льстило,

Душе моей казалось мило;

Исчезло! Слабый человек!

Что хочешь делать? обливаться

Рекою горьких, тщетных слез?

Стенать во прахе и терзаться?..

Что пользы? Рока и небес

Не тронешь ты своей тоскою

И будешь жалок лишь себе!

Нет, лучше докажи судьбе,

Что можешь быть велик душою,

Спокоен вопреки всему.

Чего робеть? ты сам с собою!

Прибегни к сердцу своему:

Оно твой друг, твоя отрада,

За все несчастия награда —

Еще ты в свете не один!

Еще ты мира гражданин!..

Смотри, как солнце над тобою

Сияет славой, красотою;

Как ясен, чист небесный свод;

Как мирно, тихо все в природе!

Зефир струит зерцало вод,

И птички в радостной свободе

Поют: «Будь весел, улыбнись!»

Поют тебе согласным хором.

А ты стоишь с унылым взором,

С душою мрачной?.. Ободрись

И вспомни, что бывал ты прежде,

Как мудрым в чувствах подражал,

Сократа сердцем обожал,

С Катоном смерть любил, в надежде

Носить бессмертия венец.

Житейских радостен конец

Да будет для тебя началом

Геройской твердости в душе!

Язвимый лютых бедствий жалом,

Забвенный в темном шалаше

Всем светом, ложными друзьями,

Умей спокойными очами

На мир обманчивый взирать,

Несчастье с счастьем презирать!

Я столько лет мечтой пленялся,

Хотел блаженства, восхищался!..

В минуту все покрылось тьмой,

И я остался лишь с тоской!

Так некий зодчий, созидая

Огромный, велелепный храм

На диво будущим векам,

Гордился духом, помышляя

О славе дела своего;

Но вдруг огромный храм трясется,

Падет… упал… и нет его!..

Что ж бедный зодчий? Он клянется

Не строить впредь, беспечно жить…

А я клянуся… не любить!

 

 

Выбор жениха

 

Лиза в городе жила,

Но невинною была;

Лиза, ангел красотою,

Ангел нравом и душою.

Время ей пришло любить…

Всем любиться в свете должно,

И в семнадцать лет не можно

Сердцу без другого жить.

Что же делать? где искать?

И кому люблю сказать?

Разве в свете появиться,

Всех пленить, одним плениться?

Так и сделала она.

Лизу люди окружили,

Лизе все одно твердили:

«Ты прельщать нас рождена!»

«Будь супругою моей! —

Говорит богатый ей, —

Всякий день тебе готовы

Драгоценные обновы;

Станешь в золоте ходить;

Ожерельями, серьгами,

Разноцветными парчами

Буду милую дарить».

Что ж красавица в ответ?

Что сказала? да иль нет?

Лиза только улыбнулась;

Прочь пошла, не оглянулась.

Гордый барин ей сказал:

«Будь супругою моею;

Будешь знатной госпожею:

Знай, я полный генерал!»

Что ж красавица в ответ?

Что сказала? да иль нет?

Генералу поклонилась,

Только чином не пленилась.

Лиза… далее идет;

Ищет, долго не находит…

«Так она и век проходит!..»

Ошибаетесь — найдет!

Лизе суженый сказал:

«Чином я не генерал

И богатства не имею,

Но любить тебя умею.

Лиза! будь навек моя!» —

Тут прекрасная вздохнула,

На любезного взглянула

И сказала: «Я твоя!»

 

 

К бедному поэту

 

Престань, мой друг, поэт унылый,

Роптать на скудный жребий свой

И знай, что бедность и покой

Еще быть могут сердцу милы.

Фортуна-мачеха тебя,

За что-то очень невзлюби,

Пустой сумою наградила

И в мир с клюкою отпустила;

Но истинно родная мать,

Природа, любит награждать

Несчастных пасынков Фортуны:

Дает им ум, сердечный жар,

Искусство петь, чудесный дар

Вливать огонь в златые струны,

Сердца гармонией пленять.

Ты сей бесценный дар имеешь;

Стихами чистыми умеешь

Любовь и дружбу прославлять;

Как птичка, в белом свете волен,

Не знаешь клетки, ни оков —

Чего же больше? будь доволен;

Вздыхать, роптать есть страсть глупцов.

Взгляни на солнце, свод небесный,

На свежий луг, для глаз прелестный;

Смотри на быструю реку,

Летящую с сребристой пеной

По светло-желтому песку;

Смотри на лес густой, зеленый

И слушай песни соловья:

Поэт! Натура вся твоя.

В ее любезном сердцу лоне

Ты царь на велелепном троне.

Оставь другим носить венец:

Гордися, нежных чувств певец,

Венком, из нежных роз сплетенным,

Тобой от граций полученным!

Тебе никто не хочет льстить:

Что нужды? кто в душе спокоен,

Кто истинной хвалы достоин,

Тому не скучно век прожить

Без шума, без льстецов коварных;

Не можешь ты чинов давать,

Но можешь зернами питать

Семейство птичек благодарных;

Они хвалу тебе споют

Гораздо лучше стиходеев,

Тиранов слуха, лже-Орфеев,

Которых музы в одах лгут

Нескладно-пышными словами.

Мой друг! существенность бедна:

Играй в душе своей мечтами,

Иначе будет жизнь скучна.

Не Крез с мешками, сундуками

Здесь может веселее жить,

Но тот, кто в бедности умеет

Себя богатством веселить;

Кто дар воображать имеет

В кармане тысячу рублей,

Копейки в доме не имея.

Поэт есть хитрый чародей:

Его живая мысль, как фея,

Творит красавиц из цветка;

На сосне розы производит,

В крапиве нежный мирт находит

И строит замки из песка.

Лукуллы в неге утонченной

Напрасно вкус свой притупленный

Хотят чем новым усладить.

Сатрап с Лаисою зевает;

Платок ей бросив, засыпает;

Их жребий: дни считать, не жить;

Душа их в роскоши истлела,

Подобно камню онемела —

Для чувства радостей земных.

Избыток благ и наслажденья

Есть хладный гроб воображенья;

В мечтах, в желаниях своих

Мы только счастливы бываем;

Надежда — золото для нас,

Призрак любезнейший для глаз,

В котором счастье лобызаем,

Не сытому хвалить обед,

За коим нимфы, Ганимед

Гостям амврозию разносят,

И не в объятиях Лизет

Певцы красавиц превозносят;

Все лучше кажется вдали.

Сухими фигами питаясь,

Но в мыслях царски наслаждаясь

Дарами моря и земли,

Зови к себе в стихах игривых

Друзей любезных и счастливых

На сладкий и роскошный пир;

Сбери красоток несравненных,

Веселым чувством оживленных;

Вели им с нежным звуком лир

Петь в громком и приятном хоре,

Летать, подобно Терпсихоре,

При плеске радостных гостей

И милой ласкою своей,

Умильным, сладострастным взором,

Немым, но внятным разговором

Сердца к тому приготовлять,

Чего… в стихах нельзя сказать.

Или, подобно Дон-Кишоту,

Имея к рыцарству охоту,

В шишак и панцирь нарядись,

На борзого коня садись,

Ищи опасных приключений,

Волшебных замков и сражений,

Чтоб добрым принцам помогать

Принцесс от уз освобождать.

Или, Платонов воскрешая

И с ними ум свой изощряя,

Закон республикам давай

И землю в небо превращай.

Или… но как все то исчислить,

Что может стихотворец мыслить

В укромной хижинке своей?

Мудрец, который знал людей,

Сказал, что мир стоит обманом;

Мы все, мой друг, лжецы

Простые люди, мудрецы;

Непроницаемым туманом

Покрыта истина для нас.

Кто может вымышлять приятно,

Стихами, прозой, — в добрый час!

Лишь только б было вероятно.

Что есть поэт? искусный лжец:

Ему и слава и венец!

 

 

К неверной

 

Рассудок говорит: «Все в мире есть мечта!»

Увы! несчастлив тот, кому и сердце скажет:

«Все в мире есть мечта!»

Кому жестокий рок то опытом докажет.

Тогда увянет жизни цвет;

Тогда несносен свет;

Тогда наш взор унылый

На горестной земле не ищет ничего:

Он ищет лишь… могилы!..

Я слышал страшный глас, глас сердца моего,

И с прелестью души, с надеждою простился;

Надежда умерла: и так могу ли жить?

Когда любви твоей я, милая, лишился,

Могу ли что-нибудь, могу ль себя любить

Кто в жизни испытал всю сладость нежной страсти

И нравился тебе… тот жил, и долго жил;

Мне должно умереть: так рок определил.

Ах! если б было в нашей власти

Вовеки пламенно любить,

Вовеки в милом сердце жить,

Никто б не захотел расстаться с здешним светом;

Тогда бы человек был зависти предметом

Для жителей небес. — Упреками тебе

Скучать я не хочу: упреки бесполезны;

Насильно никогда не можем быть любезны.

Любви покорно все, любовь… одной судьбе.

Когда от сердца сердце удалится,

Напрасно звать его: оно не возвратится.

Но странник в горестных местах,

В пустыне мертвой, на песках,

Приятности лугов, долин воображает,

Чрез коп некогда он шел:

«Там пели соловьи, там мирт душистый цвел!»

Сей мыслию себя страдалец лишь терзает,

Но все несчастные о счастьи говорят.

Им участь… вспоминать, счастливцу… наслаждаться:

Я также вспомню рай, питая в сердце ад.

Ах! было время мне мечтать и заблуждаться:

Я прожил тридцать лет; с цветочка на цветок

С зефирами летал. Киприда свой венок

Мне часто подавала;

Как резвый ветерок, рука моя играла

Со флером на груди прелестнейших цирцей;

Армиды Тассовы, Лансы наших дней

Улыбкою любви меня к себе манили

И сердце юноши быть ветреным учили;

Но я влюблялся, не любя.

Когда ж узнал тебя,

Когда, дрожащими руками

Обняв друг друга, все забыв,

Двумя горящими сердцами

Союз священный заключив,

Мы небо на земле вкусили

И вечность в миг один вместпли, —

Тогда, тогда любовь я в первый раз узнал;

Ее восторгом изнуренный,

Лишился мыслей, чувств и смерти ожидал,

Прелестнейшей, блаженной!..

Но рок хотел меня для горя сохранить;

За счастье должно нам несчастней платить.

Какая смертная как ты была любима,

Как ты боготворима? Какая смертная была

И столь любезна, столь мила?

Любовь к тебе пылала,

И подле сердца моего

Любовь, любовь в твоем так сильно трепетала!

С небесной сладостью дыханья твоего

Она лилась мне в грудь. Что слово, то блаженство:

Что взор, то новый дар. Я целый свет забыл,

Природу и друзей: природы совершенство,

Друзей, себя, творца в тебе одной любил

Единый час разлуки

Был сердцу моему несносным годом муки;

Прощался с тобой,

Прощался я с самим собой…

И с чувством обновленным

К тебе в объятия спешил;

В душевной радости рекою слезы лил;

В блаженстве трепетал… не смертным, богом был!..

И прах у ног твоих казался мне священным!

Я землю целовал,

На кою ты ступала;

Как нектар воздух пил, которым ты дышала…

Увы! от счастья здесь никто не умирал,

Когда не умер я!.. Оставить мир холодный,

Который враг чувствительным душам;

Обнявшись перейти в другой, где мы свободны

Жить с тем, что мило нам;

Где царствует любовь без всех предрассуждений,

Без всех несчастных заблуждений;

Где бог улыбкой встретит нас…

Ах! сколько, сколько раз

О том в восторге мы мечтали

И вместе слезы проливали!..

Я был, я был любим тобой!

Жестокая!.. увы! могло ли подозренье

Мне душу омрачить? Ужасною виной

Почел бы я тогда малейшее сомненье;

Оплакал бы его. Тебе неверной быть!

Скорее нас творец забудет,

Скорее изверг здесь покоен духом будет,

Чем милая души мне может изменить!

Так думал я… и что ж? На розе уст небесных,

На тайной красоте грудей твоих прелестных

Еще горел, пылал мой страстный поцелуи,

Когда сказала ты другому: «Торжествуй —

Люблю тебя!..» Еще ты рук не опускала,

Которыми меня, лаская, обнимала,

Другой, другой уж был в объятиях твоих…

Иль в сердце… все одно! Без тучи гром ужасный

Ударил надо мной. В волненьи чувств моих

Я верить не хотел глазам своим, несчастный!

И думал наяву, что вижу все во сне;

Сомнение тогда блаженством было мне —

Но ты, жестокая, холодною рукою

Завесу с истины сняла!..

Ни вздохом, ни одной слезою

Последней дани мне в любви не принесла!..

Как можно разлюбить, что нам казалось мило,

Кем мы дышали здесь, кем наше сердце жило?

Однажды чувства истощив,

Где новых взять для новой страсти?

Тобой оставлен я; но, ах! в моей ли власти

Неверную забыть? Однажды полюбив,

Я должен ввек любить; исчезну обожая.

Тебе судьба иная; Иное сердце у тебя —

Блаженствуй! Самый гроб меня не утешает;

И в вечности я зрю пустыню для себя:

Я буду там один! Душа не умирает;

Душа моя и там все будет тосковать

И тени милыя искать!

 

 

К верной

 

Ты мне верна!., тебя я снова обнимаю!..

И сердце милое твое

Опять, опять мое!

К твоим ногам в восторге упадаю…

Целую их!.. Ты плачешь, милый друг!..

Сладчайшие слова: «души моей супруг»,

Опять из уст твоих я в сердце принимаю!..

Ах! как благодарить творца!..

Все горе, всю тоску навек позабываю!..

…

Ты бледность своего лица

Показываешь мне — прощаешь! Не дерзаю

Оправдывать себя:

Заставив мучиться тебя,

Преступником я был. Но мне казалось ясно

Несчастие мое. И ты сама… прости…

Воспоминание души моей ужасно!..

К сей тайне я тогда не мог ключа найти.[17]

Теперь, теперь стыжусь и впредь клянусь не верить

Ни слуху, ни глазам;

Не верить и твоим словам,

Когда бы ты сама хотела разуверить

Меня в любви своей.

На сердце укажу,

Взгляну с улыбкою и с твердостью скажу:

«Оно, мой друг, спокойно;

Оно тебя достойно

Надежностью своей.

Испытывай меня!»

Пусть прелестью твоей

Другие также заразятся!

Для них надежды цвет, а мне — надежды плод!

Из них пусть каждый счастья ждет:

Я буду счастьем наслаждаться.

Их жребий: милую любить;

Мой жребий: милой милым быть!

Хотя при людях нам нельзя еще словами

Люблю друг другу говорить;

Но страстными сердцами

Мы будем всякий миг «люблю, люблю» твердить

(Другим язык сей