Глава VI ужин и одна удивительная история

 

Саймон Ифф и Сирил Грей покинули гостиную, чтобы переодеться соответственно своему орденскому рангу. Вскоре они вернулись: старый маг был одет в хитон, скроенный как у сестры Кибелы (все орденские одеяния были одного покроя), только из черного шелка, а нагрудный значок изображал Око Божие в сияющем золотом треугольнике. У Сирила Грея хитон был такой же, а значок другой: Око в шестиконечной звезде, из внутренних углов которой исходили шесть маленьких мечей с волнистыми лезвиями. С их возвращением беседа прервалась, и сестра Кибела, взяв Лизу под руку, направилась с нею в приемную. Там-то и начались чудеса. Стену против выходной двери затеняли статуи величиной больше человеческого роста.

Они были из бронзы. Одна представляла Гермеса, сопровождающего Геракла в Аид. Вторая Харона с рукой, протянутой за оболом; другая рука сжимала руль лодки. Лодка была пуста.

Подождав, пока все гости рассядутся в лодке, сестра Кибела сделала вид, будто кладет монету в раскрытую ладош, перевозчика. На самом деле она всего лишь нажала скрытый рычаг. Стена разошлась в стороны; лодка двинулась и вскоре достигла причала. Она очутилась в огромном зале; Лиза поняла, что размещаться он может только в недрах холма за домом. Зал был длинный, но узкий, потолок очень высокий. В центре зала находился круглый стол. Гостей ждали; за каждым стулом стояло по кандидату Ордена, в белых хитонах, с ярко-красными пентаграммами на груди. Воротник, рукава и подол были обшиты золотом. Чуть подале стола, за которым уже сидело несколько членов Ордена в хитонах разного цвета, виднелась плоская треугольная плита из черного мрамора, углы которой ради удобства были закруглены. Вокруг нее располагались шесть кресел из эбенового дерева со вделанными серебряными дисками. Сестра Кибела оставила вновь прибывших, чтобы занять свое место во главе круглого стола. Саймон Ифф сел во главе мраморной плиты, Сирил Грей и Махатхера Пханг — по обеим оставшимся углам ее. Лорд Энтони Боулинг сел по левую, Лиза — по правую руку от. Иффа, Морнингсайд — напротив него, у основания треугольника. Когда все уселись, сестра Кибела взяла колокольчик, лежавший у нее под рукой и, встав, позвонила в него, говоря:

— Что Хочешь, То Делай, вот весь Закон! О Магистр Храма, чего хочешь ты?

Саймон Ифф поднялся с места.

— Я хочу есть, и я хочу пить, — сказал он.

— Зачем тебе есть и зачем тебе пить?

— Чтобы поддерживать мое тело.

— Зачем тебе поддерживать свое тело?

— Чтобы оно помогло мне завершить Великое Делание.

После этих слов все поднялись со своих мест и торжественно провозгласили:

— Да будет так!

— Любовь — вот Закон, та Любовь, которой ты хочешь, — произнесла сестра Кибела глубоким, мягким голосом и села.

— Это, конечно, суеверие, и абсурдное, — заметил Морнингсайд Саймону Иффу, — считать, что еда поддерживает тело. Лучшая поддержка для тела — сон. Еда лишь обновляет ткани.

— Совершенно с вами согласен, — подхватил Сирил, прежде чем Ифф успел раскрыть рот, — и я как раз намереваюсь обновить свои ткани не менее чем дюжиной этих замечательных шсрбургских креветок — по крайней мере для начала!

— Мой дорогой друг, — наставительно произнес лорд Энтони, — креветками лучше всего заканчивать. Вы бы и сами согласились с этим, если бы побывали вместе со мной в Армении.

Когда Морнингсайд произносил какую-нибудь нелепость, это означало лишь, что ему не терпится дать выход своим очередным душевным {если не сказать телесным) позывам. Когда же нелепость исходила из уст лорда Энтони, она всегда предвещала какую-нибудь историю, а истории у него были одна другой удивительнее. Зная это, Саймон Ифф немедленно попросил рассказать ее. — Она вообще-то довольно длинная, — промолвил лорд как бы в раздумье, — по зато на диво хороша.

Одной из черточек, делавших эти истории особенно увлекательными, была привычка лорда уснащать их цитатами трудно определимого происхождения. Этот нехитрый психологический прием заставлял людей внимательно слушать. Они узнавали слова, но не могли вспомнить автора и, поддавшись магии ассоциаций, увлекались рассказом, подобно тому как мы невольно увлекаемся человеком, кого-то нам напомнившим, хотя мы не можем вспомнить, кого именно.

— День был пасмурный, и уже приближался вечер, — начал лорд Энтони. — По горной дороге, ведшей к армянской деревушке Ситкаб, ехал путник. Этим путником, разумеется, был я, иначе мне нечего было бы вам рассказывать. Нет-нет, это и усилий бы не стоило. Я ехал на охоту за редкостным, почти неуловимым и чрезвычайно опасным чудовищем, страшнее которого нет в мире — если не считать женщины.

При этом лорд Энтони поднял глаза на Лизу, одарив ее, однако, такой очаровательной улыбкой, что она не могла воспринимать это иначе как комплимент.

— Надо ли уточнять, что речь идет о полтергейсте? — продолжал лорд.

— О да, конечно надо! — со смехом прервала его Лиза.

— Мне ведь хочется знать, кто моя соперница. Расскажите о ней подробнее.

— Это не она, а он, — поправил ее лорд. — Полтергейст — нечто вроде привидения, отличающегося мерзкой привычкой швыряться мебелью и отмачивать иные номера похлеще скоморошьих. Тот экземпляр, за шкурой которого охотился я (если у него, конечно, есть шкура), чтобы приобщить к своей коллекции теософских блюдец, летающих папирос и прочих редкостей, был мастером своего дела, хотя и несколько односторонним, потому что умел орудовать только одним инструментом. Зато уж им-то он владел виртуозно. Вы спрашиваете, что это за инструмент? Обыкновенная палка от метлы. Мне сообщили, что он является — или, точнее, отказывается являться, потому что полтергейстов обычно не видно, а только слышно (весьма оригинальное поведение, прямо противоположное тому, которого мы требуем от маленьких детей), — итак, мне сообщили, что его можно обнаружить в доме местного стряпчего, обитателя вышеупомянутой деревни. Этому стряпчему он надоедал уже два года; и, хотя какому-то медиуму, тоже местному, удалось выяснить, что этот дух раньше принадлежал ученому магу, то есть человеку интеллигентному, он, то есть дух, самым бессовестным образом продолжал швыряться палкой в бедного стряпчего, мешая тому исполнять свои нехитрые обязанности по улаживанию споров между жителями деревни, кажется, самой мирной на свете — да там никогда и не было никаких споров, кроме разве из-за денег, которые кто-то взял в долг у соседа и не отдал. Нет, это был весьма достойный стряпчий, можете мне поверить, я повидал много законников на своем веку, ведь мне пришлось в свое время предстать перед судом. Нашего стряпчего эта помеха очень тяготила, тем более, что на свете не существует, к сожалению, никакого Habeas Палкам, на основании которого он мог бы привлечь безобразника к ответственности.

Потом, по-видимому, это милое привидение все-таки усовестилось и попыталось завоевать расположение своего хозяина тем, что спасло его от гибели. Однажды, когда тот, решив съездить в город, подъехал на своей арбе к мосту, перекинутому через горную речку, с неба вдруг свалилась эта самая палка и воткнулась в землю прямо перед ним. Лошадь попятилась; а через миг мост снесло невесть откуда взявшимся бурным потоком. Вы обратили внимание, какой прекрасный у нас сегодня борщ, мистер Ифф? Ну так вот. Чтобы разобрать этот спор между человеком и духом, пригласили меня, и я вскоре приехал и поселился в доме моего брата-разбойника. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду стряпчего. Прожив там шесть недель или около того, я убедился в том, что ни в чем не убедился. Я не сомневался в правдивости слов стряпчего, как не сомневался и в том, что палка действует, однако мне ни разу не пришлось наблюдать ее в действии — по крайней мере, пока стряпчий бывал дома, а когда он отправлялся куда-нибудь по делам, я за ним не ездил. Однако я стараюсь не подвергать сомнению ничью меру обмана до тех пор, пока меня к этому окончательно не принудят, тем более, когда речь идет о законнике — и о палке от метлы. Так ни с чем я и воротился в современный Вавилон17, где провел в общей сложности целый сезон. Несколько недель спустя я получил открытку, в которой говорилось о предстоящей женитьбе моего друга на дочери местного азнвакана, а еще через год, после нескольких моих запросов, он сообщил, что после свадьбы все проявления жизнедеятельности полтергейста полностью прекратились. Маги бывают иногда подвержены страхам, это правда; чаще всего их мучают страхи, связанные с половой жизнью. Попробуй пожить жизнью такого запуганного Галахада ба, и черт меня побери, если сигары не начнут прыгать тебе в суп, а партия в бильярд не окажется прерванной экстренным посланием с Тибета, написанным на особой бумаге, которой пользуются только истинные леди, обитающие на Уолхэм-стрит, а в послании — всего лишь одна фраза: «Истину следует искать по ту сторону Покрова» или еще что-нибудь в том же роде, призванное служить доказательством внезапного просветления и хоть как-то оправдать ту немыслимую спешку, ради которой стоило пренебречь обычной почтой.

Нет, на этом моя история еще не заканчивается; на самом деле все это — лишь прелюдия к основному сюжету.

Прошел год или больше, и произошло много событий, связанных друг с другом самым тесным и, как я теперь понимаю, роковым образом. Все они уложились, повторяю, почти ровно в двенадцать календарных месяцев. Мой друг-стряпчий прислал мне еще одно письмо. Все еще ли они с женой любили друг друга или уже нет, он не сообщил мне; зато я узнал, что дух опять появился и с еще большим рвением принялся за свои безобразия. Правда, после того случая возле моста он больше не преследовал стряпчего вне дома, что в какой-то мере утешало; однако в доме эта палка таскалась за ним по пятам, как овечка за маленькой Мэри. У жены стряпчего оказались способности медиума, и она сумела получить от г-на Полтергейста несколько сообщений, которые показались мужу необычайно важными. Я понял, что целый неизведанный континент готов распахнуть передо мной двери. Знаете, я всегда чувствовал себя Колумбом, а тут еще удачная спекуляция на нефтяных акциях принесла мне значительный барыш, поэтому я, не раздумывая ни секунды, отправился на телеграф и, подражая стилю Цезаря, отбил депешу: «Приезжайте жить зиму». Неделю спустя эти простые, я бы даже сказал святые души, счастливо избежав опасностей на пути в Константинополь, уже сидели в «Восточном экспрессе». В Париже их встретил один мой друг, посланный туда загодя; еще через сутки моя мечта исполнилась и сердце радостно забилось, когда они переступили наконец порог моего фамильного гнезда на Керзон-стрит — да-да, того самого, которое я за два года перед тем снял у знаменитого домовладельца Барни Айзскса, точнее, у его наследников, потому что самого Барни к тому времени уже повесили, как вам должно быть известно.

Из тех немногих экспериментальных данных, которыми располагает психологическая наука, следовало, что хорошему полтергейсту требуется не менее четырнадцати суток, чтобы добраться до своего хозяина, если тот переехал жить в другое место. Отсюда многие делают вывод, что полтергейсты сродни кошкам; другие же находят не меньше оснований к установлению их родства с собаками, особенно когда полтергейст посещает законника, о сходстве последнего с которыми во все века говорилось немало. Я не берусь оспаривать ни тех, ни других, но у меня есть и своя гипотеза. На мой взгляд, полтергейст так же, как и обозначающее его немецкое слово, состоит из двух частей, как некоторые австралийские животные; я бы осмелился даже продолжить эту аналогию, сравнив летающую палку от метлы с австралийским бумерангом. Как бы там ни было, но ровно через четырнадцать дней после приезда ко мне стряпчего с супругой наш приятель полтергейст объявился и был настолько любезен, что спустя три дня повторил всю программу с самого начала — эдакое скерцо в до-миноре, если угодно, или просто в доминионе вашего покорного слуги. Впрочем, я не слишком скорбел потом о той вазе севрского фарфора, которую он принес в жертву каким-то своим богам Преисподней.

В то же время начали проявляться и медиумические способности нашей высокородной дамы. Для связи дух избрал такое хитроумное средство как планшетка — все знают, что это такое. Штуковина, для письма, конечно, неудобная, но в общем ничего необычного в ней нет. В конце концов, если мы автоматически признали метод «автоматического письма», то причин сомневаться в честности медиумов, работающих с планшеткой, у нас еще меньше. Через эту планшетку мы получили массу полезных сведений об образе жизни, привычках, общественных иных развлечениях разных усопших; кроме того, я получил один совет, весьма дельный. Однако мною в то время в гораздо большей мере двигали чувства, нежели разум, мне хотелось узнать как можно больше о полтергейстах — тем более, что уже узнанное давало повод считать их все-таки сродни собакам. Под руководством своей очаровательной хозяйки наш дух сумел развить способности, за которые мы привыкли хвалить наших спаниелей или фоксов.

Еще в Армении он, устав от номеров с палкой, равно как и от попыток осчастливить или просветить человечество, развлекался тем, что засовывал разные предметы туда, где им быть не полагалось. У себя в доме я время от времени находил то собственные носки, засунутые мне же в карманы брюк, то бритву, торчащую почему-то из-за зеркала; тогда до меня наконец дошло, что точильный камень, до сих пор исправно снабжавший звездами ночную половину небесной сферы, выбился из пазов, а Охотник Востока своим светоносным клинком поразил Башню Султана. Вслед за этим последовала вторая серия концертов, в которой это милейшее существо превзошло свои прежние достижения, начав доставлять ко мне в дом предметы из других мест, и даже довольно отдаленных. (Видимо, в Преисподней решили, что он заслужил право расширить сферу влияния.)

И вот в один прекрасный день в мае месяце планшетка принесла очередное сообщение. Оно гласило, что наш добрый полтергейст в самом скором времени представит новые доказательства своего существования. «Доказательство» вообще было одним из его любимых слов, я точно это помню. Заканчивалось же послание несколько неожиданно, а именно фразой: «Следи за игрой!» Ко мне это явно не могло относиться, ибо я в такие игры вообще не играю.

Однако теперь мне придется — ради ясности — описать вам столовую в моем доме. В общем она, конечно, похожа на все помещения подобного рода, только над столом, в самой середине, висит большая электрическая люстра, по форме напоминающая перевернутый зонтик, чтобы свет отражался к потолку. Острие этого зонтика находится примерно на уровне глаз стоящего человека. Разглядеть его может любой, даже сидящий в конце стола.

Ну так вот; мы спустились к обеду, и полтергейст решил показать себя. Медиум, казалось, была смущена его непрекращающимися требованиями «следить за игрой». Но все прояснилось, когда подали десерт.

— Ах! Он ущипнул меня в шею! — воскликнула она, и в тот же миг на мой скромный обеденный стол красного дерева свалилась куропатка.

Признаюсь честно: в тот и правда трудный момент мне больше всего хотелось, чтобы при этом присутствовали адмирал Мур, сэр Оливер Лодж, полковник Олкотт, сэр Альфред Тернер, мистер А.П. Синнер и сэр Артур Конан-Дойль. Тогда уж во всяком случае ни один голос из противного лагеря не осмелился бы сказать (если не считать моего собственного голоса), что у нас недостаточно авторитетных свидетельств. Я же всегда оставляю за собой право передумать.

Скажите, вы когда-нибудь задумывались над тем, какой романтикой, какими треволнениями наполнена жизнь почтенной гильдии чучельников? Вот истинные охотники нашего времени! Это они бесстрашно проникают в логово злобного индюка, захватывают в плен красавца-фазана, вступают в смертельную схватку с глухарем, чтобы буквально у него из-под клюва вырвать яйцо беззаботного щегла в его одиноком обиталище на болоте, и отваживаются на настоящие подвиги, чтобы выполнить однажды данное слово и доставить коллекционеру обещанного воробья, кошку или крысу. Вы только подумайте, какие сложные, тонкие нити связывают их с мистическими базарами Багдада, как отчаянно торгуются они с хитрыми восточными людьми и под луной, в тени мечети, отсчитывают потертые золотые; представьте себе вашего поставщика, почтенного мистера Мейсона, как он, с трепетом прочтя знаки шифрованной телеграммы из Фортнема, хватает кинжал и мешочек с нешлифованными рубинами, в страшной спешке покидает роскошный отель «Гязире» и мчится на рыбный базар, где совершаются самые темные и грязные сделки, чтобы найти какого-нибудь Ахмет-Абдуллу и, отдав рубины, покончить наконец с этим делом — вы видите, как он судорожно шарит рукой под накидкой и достает вашу желанную куропатку? Вам никогда не приходило это в голову? Мне тоже — до тех самых пор, пока я не встретился с моими армянскими друзьями. Однако я знал, что такие куропатки водятся на жарком Востоке, а чучельников в моем районе не так уж много. На следующий день рано утром я вышел из дома с намерением обойти их всех, и третий из почтенных торговцев признался, что вчера продал куропатку одной даме. Его описание (как куропатки, так и дамы) полностью соответствовало моим ожиданиям. Гости же мои каждый день выходили на прогулку — когда вдвоем, а когда поодиночке или с кем-то из моих домочадцев. И вот в тот знаменательный день я попросил даму-медиума оказать мне честь выйти на прогулку вместе со мной. Она, с обычной своей любезностью, согласилась; и, шагая по улице, я попросил ее рассказать мне какую-нибудь сказку — знаете, как дети просят своих нянюшек. Я сказал, что уверен, что у нее есть для меня в запасе по крайней мере одна премаленькая сказочка. Однако, увы, на этот раз мои ожидания не оправдались. Прогуливаясь таким образом, мы — разумеется, волею всемогущего случая — оказались возле лавки того чучельника, у которого я побывал утром. Я подвел ее к этому джентльмену.

— Да, сударь, — с готовностью ответил он, — именно этой даме я продал ту куропатку.

Однако та решительно все отрицала; оказывается, она никогда в жизни не была в этой лавке. Мы продолжили нашу прогулку.

— Расскажите же, — попросил я, — где вы были, когда ходили гулять вчера.

— Нигде, — заявила она. — Просто гуляла. Сидела на скамейке в парке. Потом пришла моя сестра, и мы сидели с ней вместе и разговаривали. А потом я вернулась на Керзон-стрит.

— Какая сестра?! — удивился ее супруг, когда я после прогулки рассказал ему об этом. — У нее нет здесь никакой сестры!

Все сразу стало ясно. Это был типичнейший случай раздвоения личности. Однако оставалась еще одна загадка: каким образом духу удалось бросить куропатку на стол? Она упала откуда-то сверху, по крайней мере нам так показалось. Дворецкий сказал, что на люстре ее не могли спрятать: он бы наверняка заметил ее, когда накрывал на стол. Что ж, эксперимент продолжался. Некоторое время спустя братец Полтергейст в своем очередном послании упомянул о креветках — разумеется, самого лучшего качества, — и я незамедлительно принял меры. Незадолго до обеда я незаметно зашел в столовую и тщательно ее обследовал. О небо! На какие низости бывают способны порой даже самые высокие души! Эта ужасная вторая личность-сестра нашей благородной дамы вновь подвела ее, очевидно стремясь укрепить в нас зародившееся недоверие к той. Потому что на верху люстры аккуратно по кругу были разложены двенадцать креветок — самого лучшего качества. Даже не заглядывая в толковый словарь, к сожалению, пока еще так и не изданный Обществом психических исследований, легко было убедиться, что подобный феномен называется «подготовленным феноменом».

Ну, если уж феномен готовить, то делать это надо основательно. Я решил позаботиться о его разоблачении — и немного об эстетике, а как именно, вы скоро узнаете. Подали обед; полтергейст тоже составил нам компанию. Никогда еще не был он таким оживленным, остроумным и таким озабоченным устройством наших судеб в краю Вечного лета; вдруг, ни с того ни с сего, он впал в минор и туманно заговорил о доказательствах и о креветках (прошу заметить, что я не унизился до очевидно напрашивающегося здесь каламбура). Настал черед десерта. И тут полтергейст разбушевался. Стряпчему показалось, что он обнаружил и даже нащупал его; по всей комнате виделись ему знаки; он бросился ловить его, как дети гоняются с сачком за бабочками.

Однако я ни на что из этого не обращал внимания. Я следил за лицом нашей уважаемой дамы.

Вероятно, профессор Фрейд объяснил бы это моей «инфантильной психической предсексуальностью» или как-нибудь в этом роде, но это меня не волновало: я не сводил глаз с ее лица.

Стряпчий, который, как и само обозначение его профессии, олицетворял неутомимого Приама, уже почти схватил полтергейста, но — о эта трагическая заминка, которую так любит Вергилий, помогающая оттянуть развязку! — он хлопнул руками и промахнулся. Потеряв равновесие, он пошатнулся и, судя по всему, задел люстру — я так полагаю, потому что на нас мягким дождем посыпались креветки, воздавая, так сказать, по заслугам и дающему, и берущему.

И — о чудо! — эти возникшие из ничего креветки выглядели просто прелестно, ибо каждую из них украшал голубенький бантик, очень мило смотревшийся на красном. Я не отводил глаз от лица нашей дамы, однако… Мне очень жаль оканчивать эту краткую и несколько абстрактную повесть о креветках признанием, что мне не удалось обнаружить в ее лице ни следа смущения!

Лорд Энтони умолк, давая понять, что рассказ окончен; он поднял свой бокал с ликером, но, раздумав, поставил его на место.

Поднялась сестра Кибела; она поклонилась Саймону Иффу, но тут раздался голос Сирила Грея, в несколько наделанном тоне, каким произносят заздравные тосты: — Лучше обед из одного салата, зато приправленного любовью, чем целая гора креветок, политых соусом разочарования! Учитель бросил на него строгий взгляд, призывая к молчанию.

— Джентльмены! — начал старый маг нарочито-серьезно, — по правилам этого дома гости должны заплатить за угощение. Лорд Боулинг заплатил нам своим рассказом, мистер Морнингсайд — своей великолепной теорией о роли еды в жизни человека, а Махатхера Пханг — своим высоким молчанием. Должен сказать, что я и не ожидал от них большего, да и от других гостей тоже; пожалуй, нам заплатили даже сверх ожидаемого. Поэтому мы в долгу перед вами.

Морнингсайд был доволен — он принял слова Простака Саймона всерьез. Боулинг лишь добавил нечто к своим представлениям о человеческой душе вообще и душе Саймона Иффа в частности. Махатхера Пханг же продолжал пребывать в своем божественном безразличии.

Тут к Учителю обратилась Лиза:

— А я-то не заплатила! А обед был такой чудесный.

На это Саймон Ифф возразил ей уже совершенно серьезно:

— А вы, барышня, у нас не гость, а кандидат.

Догадавшись, что это означает, Лиза побледнела и заерзала на стуле.

Саймон Ифф простился с тремя гостями; Сирил и сестра Кибела проводили их до лодки и пожелали доброго пути. Остальные братья Ордена разошлись, чтобы приступить к своим обязанностям.

Вышло так, что Саймон и Сирил, Кибела и Лиза остались одни. Старый маг проводил их в небольшую комнату, дверь в которую была искусно скрыта в стене. Там они сели, каждый на свое место. Лиза Ла Джуффриа поняла, что самый ответственный момент в ее жизни наконец настал.