Западло (о принудительном лечении народа и честном интеллектуальном споре с каннибалами). «апн северо-запад», 13 марта 2009 Г.

Парламент с чистого листа

19 января 2008 года исполняется 90 лет со дня созыва Учредительного собрания. Оно собралось 5 января 1918 г. по старому стилю (19-го — по новому) в тогдашней столице России Петрограде. На следующий день оно было распущено руководимым большевиками «советским» правительством.

Большинство историков сходится на том, что эти события знаменовали провал очередной попытки утвердить в России выработанные западной цивилизацией принципы правового государства и парламентской демократии. Первая такая попытка была предпринята в непродолжительный период российской истории, получивший название Думской монархии. Когда в результате первой русской революции в России появилась Государственная Дума, умеренно-либеральная (либерально-консервативная) общественность надеялась, что эта привитая к самодержавному стволу парламентская веточка постепенно изменит все дерево российской государственности. Но веточка оказалась для этого слишком слабой. Дума обладала слишком незначительными полномочиями, да и формировалась по вопиюще недемократической системе: 2 % наиболее богатых граждан избирали половину ее депутатов. Произошло обратное: древо самодержавия отторгло парламентскую веточку, а в результате сгнило и зачахло само, рухнув под ударами новой революции в феврале 1917 г.

Тогда была предпринята попытка полностью расчистить историческую почву, выкорчевав самодержавную государственность под корень, и выстроить основанную на народовластии политическую систему «с чистого листа». Эту задачу и должно было выполнить Учредительное собрание — особый парламент, созываемый в переломные моменты истории и наделенный полномочиями учредить новый строй. Учредительные собрания не связаны законами и правилами, выработанными прежней властью. Они как непосредственные выразители воли суверенного народа правомочны сами устанавливать те законы и правила, которые считают нужным. Воля народа, выраженная через свободно и справедливо избранное Учредительное собрание, должна была, по мысли его приверженцев, придать установленному им демократическому строю силу и прочность.

Провал и этой попытки сейчас принято объяснять зловредностью большевиков, стремившихся к собственной единоличной и неограниченной диктатуре (причем непременно тоталитарного характера), да политической неразвитостью российского народа, не успевшего проникнуться ценностями парламентаризма и не вставшего на их защиту от узурпаторов. Пропаганда же самих большевиков утверждала на протяжении долгих десятилетий их правления, что именно большинство Учредительного собрания встало на пути реализации воли народа, заключавшейся в прекращении войны, передаче крестьянам помещичьих земель и переходе власти к Советам.

На самом деле победившая на выборах в Учредительное собрание партия социалистов-революционеров (эсеров) разошлась с большевиками не по вопросам о земле и мире. Именно эта партия с момента своего создания обещала крестьянам помещичью землю без выкупа. И принятое Учредительным собранием постановление о земле повторяло знаменитый декрет, предложенный Лениным Второму съезду Советов и с восторгом утвержденный им. Ведь этот декрет был списан именно с эсеровской программы. Что касается мира, то эсеры, как и большевики, выступали за всеобщий демократический мир без победителей и побежденных, без аннексий и контрибуций, на основе самоопределения народов. Правда, они считали, что условия мира должны быть первоначально согласованы между союзниками и затем предложены Германии от имени Антанты в целом, а не от имени одной России. Большевики же настаивали на том, что действовать нужно без оглядки на союзников, что они немедленно и сделали, захватив в октябре 1917 г. власть. Как бы то ни было, на фронте действовало прекращение огня, переговоры с Германией реально уже шли, и Учредительное собрание, выразив сожаление, что они начались без участия союзников, все же постановило, что процесс должен быть продолжен.

Принципиальные расхождения большевиков с эсерами и прочими представленными в Учредительном собрании партиями касались государственного устройства. «Умеренные социалисты» (эсеры и социал-демократы-меньшевики), как и либеральные конституционные демократы (кадеты), выступали за превращение России в республику во главе с избираемым путем всеобщего и равного голосования парламентом и подконтрольным ему правительством. Большевики же считали, что органами власти должны стать возникшие в ходе революции Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, а правительство будет формироваться их съездом.

В значительной степени в вопрос о государственном устройстве упирался другой вопрос: какая партия будет правящей? Советы, избиравшиеся далеко не всем населением страны (причем со значительной «форой» в пользу фабрично-заводских рабочих крупных городов), осенью 1917 г. дали большинство большевикам. Учредительное собрание, избиравшееся на всеобщих и равных выборах, дало большинство эсерам. Однако сводить все к борьбе партийных вождей за первые роли было бы неправильно. Столкнулись две противоположные концепции организации власти.

Большевики утверждали, что Советы как органы власти демократичнее парламентских учреждений, ибо обеспечивают более широкое участие людей в делах управления, более прямо и точно отражают волю масс и чутки к изменениям их настроений, так как не связаны формально-процедурными ограничениями, составляющими обязательный атрибут парламентаризма. Соблюдать правовые формальности большевики вообще никогда не считали обязательным, провозглашая, что интересы революции — высший закон. Одна из таких формальностей — всеобщие и равные выборы по принципу «один человек — один голос». По мнению Ленина, этот принцип соответствует лишь одному вполне определенному этапу исторического развития, а именно — буржуазно-демократическому. И этап этот, с его точки зрения, в 1917 г. закончился. Преимущество Советов перед «буржуазным парламентом» Ленин как раз и видел в том, что они представляют не всю массу населения, а ее наиболее сознательную, активную, организованную часть. Понятие воли народа он подменял понятием воли истории, а волю истории отождествлял с «волей наиболее передового класса», фактически возвращаясь к феодально-аристократическому принципу «правления лучших».

Совсем другой тоталитарный лидер в совсем другой стране чуть позже скажет: «Нас не интересует арифметическое большинство. Нас интересует большинство силы и воли. К тому же большинство присоединится само». По-видимому, Ленин сознательно лгал, когда в день захвата власти заявлял на Втором съезде Советов: «если мы проиграем выборы в Учредительное собрание, мы подчинимся воле большинства». Отдавать власть он, во всяком случае, не собирался.

После открытия Учредительного собрания большевики первым делом внесли на его утверждение так называемую «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», включавшую декреты Второго съезда Советов о мире и земле, а также декрет того же съезда о власти, объявлявший Россию «республикой Советов». Как бы теперь сказали — в одном флаконе. Причем депутаты-большевики требовали поставить эту декларацию самым первым пунктом повестки дня.

Это была классическая шахматная вилка. Если большинство Собрания отклонит декларацию, можно будет говорить, что оно выступило против прекращения войны и передачи земли крестьянам, и тогда любые насильственные действия против него будут в глазах народа оправданы. Если же Собрание утвердит декларацию, этим оно фактически самоупразднится как орган власти. Ведь это будет означать признание с его стороны, что все уже сделано, что в России уже есть законная постоянная власть, и это власть большевиков.

По-видимому, после этой вилки эсеры и поддерживавшие их меньшевики всерьез решили, что Ленин собирается с ними в шахматы играть. И их ответ с точки зрения шахмат был весьма изящен. Они вовсе не отклонили декларацию, как утверждалось потом в советских учебниках истории. Они постановили отложить ее обсуждение, предварительно приняв решения по трем отдельным вопросам: о земле, о мире и о власти. То есть по тем самым пунктам, из которых большевистская декларация и состояла. Расчет был на то, что фактически повторив, но от своего имени, два первых декрета Второго съезда, Собрание исключит обвинения в нежелании дать народу землю и мир и это позволит ему спокойно провозгласить Россию парламентской республикой, сняв вопрос о власти Советов.

Однако большевики были не те ребята, которые могли позволить обыграть себя в шахматы. В этом случае они всегда были готовы просто опрокинуть доску. Выражаясь словами песни Высоцкого, у них был еще в запасе ход конем по голове. Отказ большинства поставить декларацию первым пунктом повестки дня депутаты от ленинской партии посчитали достаточным поводом для того, чтобы объявить Собрание контрреволюционным и демонстративно выйти из его состава (заявление об уходе зачитал будущий диссидент, невозвращенец и обличитель сталинской тирании мичман Раскольников). Это послужило для правительства Ленина формальным основанием на следующий день распустить Собрание как потерявшее кворум и лишившееся тем самым правомочности.

Нечестный, бандитский характер применявшихся большевиками приемов политической борьбы очевиден, как очевиден и тоталитарный характер большевистских представлений о государстве. Отрицание необходимости ограничения власти, системы гарантий прав меньшинства и отдельных граждан неотвратимо вело к превращению «диктатуры самого передового класса» в диктатуру над этим классом со стороны его еще более «передового авангарда» в лице стремительно нарождавшейся партийной номенклатуры. Уже весной 1918 г. большевики повсеместно применяли манипуляции и прямое грубое насилие при перевыборах их любимых Советов. Однако не будем ставить их на одну доску с нынешней правящей элитой. Власть нужна была большевикам не сама по себе и не ради связанных с ней благ и привилегий. Они были искренне убеждены, что только их власть в состоянии дать крестьянам землю, рабочим фабрики, народам мир. Они были искренне убеждены в том, что политикам из умеренно-социалистических партий власть нельзя отдавать ни в коем случае, потому что эти люди органически не способны дать ничего и никому, сколько бы красивых резолюций об этом ни писали.

И надо признать, что политические соперники большевиков дали им слишком много поводов считать именно так. Если большевики грешили презрением к формальной законности, то их оппоненты страдали ее абсолютизацией, и это лишало их способности нестандартно действовать в нестандартной обстановке. А между тем великих революций, протекающих строго в рамках законных процедур и правопреемственности, не бывает.

Можно сколько угодно сокрушаться по поводу неукорененности в сознании народа России приверженности парламентским нормам. А откуда этой приверженности было взяться в 1917 году? И те, кто желал утвердить эти нормы в стране, должен был сначала завоевать право одарить народ этими пока еще не вполне понятными ему диковинками. А для этого надо было сперва дать народу то, что он требовал в первую очередь, а не тянуть с реформами до Учредительного собрания, «которое одно будет правомочно решать такие вопросы». Большевики вот тянуть не стали и в результате получили от народа фактический мандат на строительство государства совсем другого типа.

«Умеренные социалисты» откладывали все существенные реформы до Учредительного собрания не только по формально-правовым основаниям. Они смертельно боялись поссориться с кадетами — партией, которая действительно желала продолжать войну и не желала давать крестьянам землю без выкупа. Эсеровские и меньшевистские лидеры были уверены, что сами, без «буржуазных либералов», управлять страной не смогут, поэтому и уступали кадетам на каждом шагу. Они и дальше собирались делить власть с кадетами. Собственное большинство в Учредительном собрании было для них, в общем-то, неприятной неожиданностью. Большевики избавили их от тягостной обязанности формировать собственное правительство на базе этого большинства.

Один мой знакомый большевик-троцкист как то сказал: «Ну что вы все обижаетесь, что мы разогнали вашу Учредилку? Не разогнал бы ее наш матрос Железняк, разогнал бы ее точно так же поручик Ржевский». А ведь так и вышло. Летом 1918 г. эсерами была предпринята попытка воссоздать Учредительное собрание на освобожденной от большевиков территории Урала и Сибири. Сформированное на его основе правительство продержалось недолго и в ноябре того же 1918 г. было свергнуто «поручиками Ржевскими», провозгласившими адмирала Колчака военным диктатором России.

Пьяные большевистские матросы закололи штыками прямо на койках Мариинской больницы депутатов Учредительного собрания от кадетской партии Шингарева и Кокошкина. Ленин грозился наказать виновных, но их, естественно, не нашли. Пьяные «поручики Ржевские» без суда и следствия расстреляли группу арестованных эсеровских депутатов ночью на берегу Иртыша («отправили в республику Иртыш»). И славный полярный исследователь Александр Васильевич Колчак тоже за это никого не наказал.

Тьма Владимира Соловьева

http://www.apn-spb.ru/publications/article6787.htm

А еще говорят: «Смысла нету борьбы.

В Девяносто первый год я на баррикадах был.

Свергнут гадину одну — готово место сволоте другой.

А вы колбаситесь, бараны, вас подставить так легко!»

А ты идешь на эту площадь вовсе не за вожаком,

За президентом или же за Богом — ты идешь за собой.

 

Недавние заметки Владимира Соловьева потрясают своей откровенностью.

С потрясающей яркостью и точностью рисует он в заметке «Нулевые годы» историческое полотно последних трех десятилетий. Показывает, как умирало советское «равенство в нищете, построенное на деградации великой идеи». Как после горбачевской «перестройки» к власти «пришло поколение мелких жуликов и проходимцев, которые использовали лозунги демократии только для того, чтобы отобрать заводы у красных директоров и хапнуть их себе». Тех, «из породы услужливых общественников-мерзавцев с гигантским опытом комсомольской, профсоюзной и партийной работы», делавших карьеру «стукачеством и подлизыванием». С неподдельной болью он пишет:

«Для этой бесовской поросли чужая кровь как вода. Демоны протащили страну через ужасающую гражданскую войну на Кавказе, через разорение народа и его окончательное разграбление, завершившееся апофеозом залоговых аукционов и финальным аккордом — великим кидаловом 1998 года.

Стало ясно, что страха войны нет: глава государства выводит на улицу танки и расстреливает законно избранный Верховный Совет, бомбит собственные города, начинает войну внутри своей страны и ему это сходит с рук».

Пишет Соловьев и об «изнасиловании закона и права, издевательства над выборами..., омерзительных дельцах растащивших страну за поллитра, вовремя распитых с ДЕДОМ…, о подкупах и угрозах, совращении судебной системы».

С не меньшей горечью и болью описывает Соловьев и день сегодняшний:

«Все вернулось. Да, названия другие. Но я вижу тот же пошлый и фальшивый задор лижущих власть, вранье властных структур, абсолютную оторванность от реальной жизни бюрократических речей и поступков, клановость и блат, взятки и идеологическую беспомощность. Вранье на каждом шагу и жалкие заклинания агитаторов и пропагандистов, со все более жиреющими лицами. Дикий, порой глупейший вал анти-западной чуши и рост совершенно придуманных ложных идеологических пузырей, которые лопаются при первом столкновении со скепсисом, который приравнен к измене Родине».

С потрясающей честностью отвечает Соловьев на извечный вопрос «кто виноват»:

«Мы как мальчик Кай, в глаз которого попал осколок льда — не видим правду и не чувствуем чужую боль. МЫ ВИНОВАТЫ ВО ВСЕМ, ЧТО С НАМИ ПРОИСХОДИТ».

Но вдруг оказывается, что это мужественное признание служит лишь доказательством утверждения, которое и является во всем этом полотне главным: «Не верховная власть плохая». Напротив, «реально продвинутые образованные и демократически настроенные люди оказываются на самом верху власти... Путину удалось привести свою команду, которая с диким скрипом пытается хоть как-то, хоть что-то менять».

Зачем же человеку, так тонко чувствующему ситуацию и так остро ее переживающему, понадобилось повторять лубочно-простонародное «царь хороший — бояре плохие», пусть и в рафинировано-интеллигентской ипостаси: «Правительство у нас — единственный европеец»? Ответ на этот вопрос Соловьев дает в следующей своей заметке, посвященной ситуации вокруг митинга на Триумфальной.

Владимир Соловьев категорически не согласен, что власти должны извиняться перед задержанными на этом митинге. Ведь стоит власти проявить слабость, как «Алексееву сметут молодые волоки» Лимонова и непременно примутся поджигать автомашины, как в Париже. «Пробьют брешь и туда хлынут не члены Хельсинской группы, а сторонники радикальных взглядов всех мастей — от ультралевых до ультраправых, от ваххабитов, до хоругвеносцев». Начнутся Великие потрясения, а Соловьеву, как и Столыпину, дорога Великая Россия.

К апокалиптическим картинам с лимоновцами, поджигающими по все Москве машины, можно было бы не относиться серьезно. Национал-большевики продемонстрировали совершенно неожиданное для российской традиции умение проводить акции «прямого действия», избегая какого бы то ни было насилия. Не только не проливая ни одной капли чужой крови (свою им приходилось проливать не раз), но и не нанося материального ущерба имуществу граждан. И они скорее могут претендовать на звание учеников Ганди и Кинга, а не «красных бригад». Однако за страхами Соловьева стоят куда более реальные опасения поднявшегося на путинском нефтяном изобилии псевдосреднего класса, чье благополучие и символизируют те самые модные авто, за которые так тревожится Соловьев.

Что значит для нынешней власти «проявить слабость»? Это, например, — признать масштабные фальсификации на выборах. Или прекратить подлый и наглый мухлеж при согласовании митингов. Начать элементарно соблюдать собственные законы. Что же это будет, если лишить власть возможности попирать закон? Все же развалится!

И классовое чутье не подводит приверженцев путинской «стабильности». Без постоянного мухлежа и насилования закона нынешняя система существовать не сможет. Это новое царство лжи и подлости, с таким обличительным пафосом описанное Владимиром Соловьевым, на поверку и оказывается той самой «Великой Россией», на защиту которой от «Великих потрясений» он в итоге становится. Потому что своими дубинками и «совращенным правосудием» эта «Великая Россия» защищает комфорт и спокойствие тех самых «мы», о которых столь самокритично рассказал Соловьев. Тех, для кого «главное, чтобы не трогали, вовремя наливали и кормили».

И поэтому можно закрывать глаза на подлости и мухлеж, лицемерно возглашая: «Ведь прописана процедура и было предложено иное место сбора!» Лишь бы в системе не образовалась брешь, в которую на широкую политическую арену могут хлынуть «непредсказуемые радикалы», то есть те, кто не приучен договариваться «по понятиям». Хлынут и смешают все карты. И это уже не «либерал» Гершензон вещает устами Соловьева. Это сам вождь железобетонных охранителей Победоносцев леденит душу замогильным голосом: «Россия — ледяная пустыня, по которой ходит лихой человек» (вольно же было вымораживать!). Ведь как грамотно ведет свою партию Лимонов!

Это правда. Лимонов и идущие за ним ведут свою партию грамотно и зрело. И даже их увлечение Сталиным оказалось небесполезно. Они сделали именно то, чему учил товарищ Сталин западных коммунистов в 1952 году: подняли выброшенное в грязь элитными либералами знамя демократических свобод и прав человека. Подняли и понесли, подставляясь под дубинки и тюремные сроки. И они завоевали себе не только право говорить (это право есть у любого), они завоевали себе право на то, чтобы их услышали в будущей свободной Другой России. И нет ничего противоестественного в том, что вместе с ними оказываются ветераны диссидентского движения. Ведь не за нынешнее царство лжи и подлости шли они в советские тюрьмы и психушки.

Тем же, кто «в своей душевной слепоте и лени» (как справедливо пишет Соловьев) выбросил в грязь знамя свободы и демократии, теперь поздно кричать: «Это не ваше, это наше знамя!» Им остается только уныло повторять за ним: «Темно, темно, темно…» И завидовать черной завистью тем, кто сохранил способность видеть свет в конце туннеля.

Радзиховскому

http://www.apn-spb.ru/publications/article7460.htm

Лейтмотивом многочисленных публикаций и радиовыступлений Леонида Радзиховского всегда был тезис о том, что при всех очевидных для либерала недостатках путинского режима он является наименьшим злом из всех в современной России возможных (во всяком случае для либерала). Он остается верен этому тезису и в своей последней заметке, опубликованной в блоге радиостанции «Эхо Москвы». Причем заметка эта полна лукавства, как и большинство произведений указанного автора.

Лукавство начинается уже с первого утверждения Радзиховского о том, что оппозиция одержала первую формальную победу над режимом. Таковой победой автор считает согласование организуемого 16 июня «Солидарностью» на Триумфальной площади митинга и фотовыставки, посвященных событиям 31 мая под общим лозунгом «Не забудем, не простим». Власти и раньше иногда согласовывали отдельные оппозиционные акции. При этом у властей оставалась возможность и как бы право произвольно, исходя только из собственных политических соображений, определять и менять формат акции, а также ее место и время под любыми надуманными предлогами. В этом контексте любое «разрешение» оказывалось не более чем проявлением барской милости. А Стратегия-31 ставила одной из главных своих целей добиться от властей согласования по закону, а не по барской милости, то есть «по понятиям». Стратегия-31 ставила целью добиться от властей прекращения правового жульничества. И говорить о первой формальной победе можно будет только тогда, когда власти Москвы первый раз согласуют митинг именно 31-го числа, именно в 18-00, именно на Триумфальной площади и именно тем заявителям, когда, где и кому согласовывать митинг они категорически не хотели последние полтора года.

Другое дело, что успех акции 31 мая сделал такую победу весьма вероятной в обозримой перспективе. Это столь явственно почувствовали все, что многократно оплеванная «оппозиционерами с позволения начальства» идея совместных действий либералов, коммунистов и националистов в отстаивании гражданских свобод вновь вышла на первый план. Вот и Радзиховский признает, что успех общий и что польза от этого всем. Расширение гражданских свобод – вещь хорошая. Но он тут же делает разворот на 180 градусов, заявляя, что «ГРАЖДАНСКИЕ свободы имеют четкую ПОЛИТИЧЕСКУЮ проекцию», и все их политические плоды достанутся «большевикам», а либералы получат дырку от бублика. Потому что в условиях демократии на честных выборах победят «большевики» и именно они получат возможность реализовывать свои идеи.

Чтобы доказать не только диаметральную противоположность, несовместимость идеологии либералов и нацболов, но и невозможность договориться по отдельным конкретным вещам, Радзиховский не гнушается откровенных фальсификаций. Например: «Либералы – против призыва. Большевики – за, мужчина должен быть воином России». Между тем НБП выступила за переход к контрактной армии еще до своего официального запрета. Или вопрос об Иране. Поскольку «большевики» против Америки, им должен быть автоматически симпатичен Иран, который тоже против Америки. И они должны во всем поддерживать нынешний иранский режим и прощать ему любую гадость. Ведь для них «геополитические интересы» – все, а права человека – ничто. Я не слышал, чтобы Леонид Радзиховский участвовал в пикете против политических казней, пыток и вообще политических репрессий в Иране. В пикете, который провели у иранского представительства нацболы и, как водится, были за это «завинчены».

Но главная ударная мысль Радзиховского заключается в том, что «большевики за свободу» — просто горячий лед. «Для большевика, свобода – СРЕДСТВО, отмычка для взлома сейфа власти». И сейчас современные большевики просто (пока им это выгодно) едут на «полезных либеральных идиотах», которые всерьез за свободу. Естественно, далее следуют ссылки на опыт Ленина.

Между тем тоталитарные движения начала XX века – как правонационалистические, так и левые, большевистского толка, развивались в совершенно другом историческом контексте. Они крепли в жесткой, агрессивной конфронтации со всеми другими политическими силами, в утверждении собственной исключительности. По сути это были разросшиеся до масштабов массового движения секты. Можно по пальцам перечислить случаи, когда тот же Ленин был готов на какое-то сотрудничество или просто взаимодействие со своими политическими оппонентами. Наиболее естественная для него позиция – «никакого сближения с другими партиями». Но даже несмотря на это в истории большевизма есть немало исторических развилок, когда вполне могла взять верх другая тенденция и он мог повернуть на путь демократического развития. Этого не произошло по многим причинам. И по объективным (влияние на ситуацию мировой войны), и субъективным, в частности, из-за крайней недальновидности тогдашних «демократов». На этот путь вступили многие коммунистические партии, как только они стали проявлять открытость к своим политическим оппонентам и соперникам. Из тех стран, в которых коммунисты оказались в составе широких правящих коалиций, тоталитарные режимы установились лишь там, где на ситуацию напрямую воздействовала внешняя сила. Там, где это воздействие отсутствовало или было слишком слабым, коммунисты интегрировались в гражданское демократическое общество, стали вполне позитивной его частью. Все это неплохо образованный Леонид Радзиховский знает, однако считает нужным, потакая самым примитивным предрассудкам «демшизы», твердить снова и снова: «красное – значит тоталитарное».

Коммунистическая идеология вполне совместима с демократическими ценностями. Как и националистическая, которая изначально означала не что иное, как признание воли нации (то есть совокупности граждан) верховным источником власти. И стремление к гражданскому обществу, к подотчетности власти гражданам может выражаться и через эти идеологии тоже.

В любом случае, российское общество (именно общество, а не господствующая ныне элита) в XX веке получило мощную прививку от тотального политического насилия. Радзиховский в действенность этой прививки не верит. А между тем сравнительно недавно мы видели в России вполне бархатную (пусть и незавершенную, свернувшую «не туда») революцию, хотя любителей попугать бессмысленным и беспощадным русским бунтом и тогда было более чем достаточно. Я не знаю, сумеют ли нынешние «демократы» избежать ошибок своих исторических предшественников. Но в одном я уверен: уважение к индивидуальной свободе, к достоинству личности может прийти в Россию только через демократию. Через ту самую, при которой на честных выборах могут победить политические оппоненты либералов и даже проводить внешнюю политику, к которой либералы будут в оппозиции. Потому что никакая авторитарная модернизация не воспитает в российских гражданах ничего, кроме холуйства и хамства. И каждый год сохранения у власти путинского режима будет лишь увеличивать опасность того, что исторический контекст вновь сложится неблагоприятно.

Поэтому прямой интерес тех, для кого действительно первичны права человека, состоит в том, чтобы как можно скорее отстранить от власти путинскую клику и открыть стране путь к свободным выборам. И добиваться этого надлежит в союзе со всеми, кто выступает за демонтаж авторитарного режима, то есть за слом механизма несменяемости власти. Ограничительные рамки для такого союза давно известны и предельно просты. Они состоят всего в двух пунктах, в которых, тем не менее, заключается практически вся политическая программа либерализма. Это отрицание правовой дискриминации (в том числе и по национальному признаку) и отказ от ограничения свободы мирной политической деятельности оппонентов. В поддержку этих принципов неоднократно высказывались и многие коммунисты, и многие националисты. Официально подписывали обязательства. И раньше других за такой широкий союз выступили именно нацболы, продемонстрировав открытость по отношению к иным политическим и идеологическим течениям, способность воспринимать и интегрировать многое из их ценностей, способность действовать в качестве части гражданского общества.

Радзиховский призывает им категорически не верить. Либералам он предлагает «не иметь ничего общего с НБП, другими националистами» и «в одиночку гнуть свою линию против власти, против националистов, против большевиков». То есть заведомо отказаться от шансов на победу, когда ее возможность стала очевидна даже ему, и свести на нет уже достигнутые успехи. И то лукавство, с которого он начинает свою заметку, – отнюдь не случайная небрежность. Выдавая согласование митинга 16 июня за формальную победу Стратегии-31, он как бы невзначай подбрасывает либералам мысль: цель достигнута, можно идти отдыхать. А то дальнейшие успехи в отстаивании гражданских прав могут случайно привести к демократии, а демократия, в свою очередь, может привести… Далее по списку.

В доказательство своего тезиса о том, что либералы никогда не смогут поладить с «большевиками», Радзиховский приводит еще один аргумент: «Либералы – за плоскую шкалу налогов. Большевики – как и вся Россия – за прогрессивную». Вот почему «НБП – с точки зрения либерала КУДА ОПАСНЕЕ ВЛАСТИ»! Вот где Ленин-то порадовался бы! Сказал бы: «Вот и проговорился Радзиховский. Вот вся классовая сущность и проявилась».

Действительно, как и призывает Радзиховский, либералы должны сделать осознанный выбор: либо они прямо или косвенно поддерживают путинскую вертикаль, либо помогают прийти к власти правительству, которое будет проводить левую социально-экономическую политику. Сам господин Радзиховский свой выбор сделал давно. Он с теми успешными господами, которые при словах «прогрессивный налог» вопят «Караул! Грабят!» и готовы звать на помощь генерала Пиночета с пытками электротоком, концлагерями, «эскадронами смерти» и прочими инструментами защиты прав этих вполне конкретных человеков.

Дворцовая площадь раздора

http://www.apn-spb.ru/opinions/article7503.htm

На ситуацию, возникшую с митингами в защиту 31-й статьи Конституции в Петербурге, откликнулась в своем ЖЖ активистка питерской «Обороны» Дарья Костромина. Она пишет, что «вопреки упрямству с одной стороны и плагиату с другой», вопреки «фырканью а-ля "невнятный флешмоб либералов" или "а на Гостинку вообще ходить не надо"», разделение акции надвое дало не такие уж плохие результаты: «Получилось два часа вместо 30 минут. Получился удвоенный информационный повод и большее количество информации в СМИ. Уже потому что эта информация была разнообразна... Как следствие, больше внимания к Стратегии».

Сравнивая два существующих подхода к отстаиванию своих прав — законопослушный (судиться до потери пульса, когда сталкиваешься с незаконным запретом, но запрет не нарушать) и, скажем так, тактику гражданского неповиновения противозаконным запретам властей, Костромина находит свои плюсы и минусы в обоих. В первом случае власть лишается возможности обвинить своих оппонентов в пренебрежении к правовым процедурам и провоцировании конфликта. Однако при нашей басманной судебной системе приходится годами уповать только на Европейский суд, решения которого обходятся администрацией в том же порядке, что и внутрироссийское право. В результате протест захлебывается в бюрократических тенетах, остается никому неизвестным, провести уличную акцию все равно не удается или удается провести молчаливую. Во втором случае разгоны и неадекватная агрессия милиции дискредитируют власть куда быстрее. Действовать в соответствии со своим порывом и убеждениями, заметно, «драйвово». Но и тут есть минус: «слишком громко хрустят руки при переломах, а люди боятся».

Дарья Костромина приходит к выводу, что оба подхода имеют равное право на существование. В одном случае может оказаться предпочтительней один подход, в другом – другой. Поэтому противопоставлять их друг другу не следует. И уж во всяком случае, не следует обвинять в трусости тех, кто выбирает путь хотя бы частичного подчинения чужим, нечестным правилам игры. «Общество — это не только сотни храбрых, это миллионы обычных избирателей, которые готовы потратить чуть-чуть времени и сил, чтобы прочитать более-менее независимые новости, подумать, прийти на выборы, поставить галочку, поставить подпись под важным обращением. Но не готовы ложиться на амбразуры. Дать им возможность сказать что-то присутствием своего тела в определенном месте в определенный час — это нужно, это хорошо. Присутствие — это тоже гражданский поступок для многих, больше, чем участие в выборах, больше, чем подпись, меньше, чем экскурсия по обезьянникам. Не надо требовать максимума. Для кого-то это начало, первое знакомство с относительно безопасной стороны, вхождение. Пусть люди погуляют теплым летним вечером, пусть услышат о московском газе и решают сами, в какой степени должен быть выражен их протест».

На мой взгляд, Костромина упускает из вида очень важную деталь, а именно контекст данной конкретной ситуации. Митинги в рамках Стратегии-31 являются элементами единой общероссийской кампании в защиту свободы собраний. Эта кампания построена целиком на втором принципе. Она рассчитана на то, что власть отступит не в результате многолетнего судебного разбирательства во всех возможных и невозможных инстанциях, а потому, что моральные и политические потери от упорно повторяющихся незаконных запретов и разгонов достигнут неприемлемого для нее уровня. И я не случайно употребляю чисто военное понятие «неприемлемый уровень потерь». Это действительно война.

Главные сражения этой кампании разворачиваются в Москве. Столица многими воспринимается как маяк для всей остальной страны и в значительной степени таким маяком действительно является. Именно в Москве вопиющее беззаконие властей в отношении митингов и шествий приобрело наиболее наглый, демонстративный и системный характер. И когда власти Москвы первый раз согласуют митинг именно 31-го числа, именно в 18-00, именно на Триумфальной площади и именно этим заявителям, согласуют не в результате какого-то закулисного торга «по понятиям», а так как признают, что именно этого требует от них закон – вот тогда можно будет сказать, что оппозиция выиграла если не всю войну, то, как минимум, стратегически важное сражение.

И хотя на сегодня этот рубеж оппозицией пока не взят, можно с уверенностью утверждать, что морально-политические потери власти постоянно нарастают, причем с ускорением. Самое опасное для власти (и власть это прекрасно осознает) – это то, что, вопреки сомнениям скептиков, наблюдается постоянный рост числа участников акций. Люди не впадают в уныние от постоянно повторяющихся запретов и разгонов. Наоборот, это способствует их мобилизации. Сам факт роста числа участников способствует вовлечению в движение все новых колеблющихся. Режим держится вовсе не на сознательной активной поддержке большинства, а на том, что значительная часть общества воспринимает его как неизбежную данность от безысходности. Я не участвую в акциях оппозиции, потому что они слишком слабы, чтобы на что-то повлиять. Но они слабы именно потому, что я в них не участвую. Разорвать этот порочный замкнутый круг означает поставить под угрозу всю путинскую политическую конструкцию.