Часть вторая ( А. Я. Артынова воспоминания )

Глава I

Болезнь жены. — Невский дьячок-колдун. — Волшебный веник. — «Глухой» нечистый дух. — Былое крепостного права. — Колдун на сельской свадьбе и на господском дворе. — Пустошь Фефилицы и Галактионов клад. — Юродивый Алексей. — Чудные штуки угодичского колдуна. — Кликуши. — Служба в церковных старостах. — Церковные постройки. — Благотворители. — Постройка лавок. — Кончина матери. — Продолжение церковных построек.

Начало 1851 года было для меня неблагоприятно: у моей жены образовалась падучая болезнь, последовавшая, как надо полагать, от расстройства наших торговых дел. В это-то тяжкое время ей пришлось поддерживать и меня и себя, так как только одна она и могла развлекать меня всеми способами, нисколько не щадя себя; ей же против меня было вдвойне тяжело, так как в то же время она скрывала от меня перемену к ней отношений родной ее матери, для которой обедневшая дочь как будто бы сделалась совершенно чужой. Я же, занятый всецело своими делами, этого не мог заметить, и жена моя все это для меня перенесла на себе. Впрочем, болезнь жены образумила ее мать и заставила ее переменить прежние отношения на более теплые. В видах излечения дочери она даже пригласила к себе в дом знаменитого врача и целителя всяких лихих болестей и черных немочей — расстригу-дьячка села Льва, Зверинцевской волости, Ивана, или попросту — Ваньку Левского; но жена оказалась в этом случае «Фомой Неверным» и наотрез отказалась пользоваться советами изверженца церковного. Это сильно оскорбило ее мать. Первое свидание с Ванькой Левским происходило в мой отъезд из дома Бабурина, и о нем после передала мне жена. Это свидание меня сильно заинтересовало, и мне самому захотелось посмотреть на такую громкую ростовскую знаменитость, что и не замедлило исполниться, так как Ванька Левский, ввиду других больных, дом Бабурина стал навещать часто, и я вскоре имел счастие встретиться и побеседовать с ним. При первом же свидании, когда взоры наши встретились, мы сразу поняли друг друга. Он скромно стал вести речь о своей многолетней практике и о познании трав и их сокровенных таинств; я еще в детстве у Василья Афанасьева Малышева читал рукописный цветник, книгу, глаголемую «Прохладный вертоград»¹⁵⁸, и хорошо помнил качества и силу многих трав. Этими-то знаниями я и воспользовался и ничем не уступал дьячку в разговоре. Таким образом, наше оружие оказалось равным, что и заставило целителя недугов прекратить такого рода разговор и не хвалиться своими великими познаниями. Смотря на его полное румяное благообразное лицо, седые волоса, солидную осанку, приличную даже архиерею, а не дьячку-расстриге, я невольно вспомнил о его плутовских проделках, которыми он морочил доверчивых людей, и следующий про него интересный рассказ. Еще когда сей муж не занимался ремеслом кудесника, но сильно жаждал кудеснических познаний, в то время в погосте Хлебницах, Щенинской волости, проживал старик, заштатный причетник, славившийся как великий колдун и волшебник; к нему-то и обратился Иван Левский для изучения знахарской премудрости; тот сказал цену своим дьяволам и назначил Ивану время, в какое к нему прийти. В назначенное время ученик пришел к учителю, и тот, передавая свое искусство, дал ему волшебный веник, в котором, по словам причетника-учителя, в каждом листике сидело по дьяволу; научил Ивана, как с ними обращаться и как потом этих бесов высадить из веника. Вручая волшебный веник, учитель строго-настрого наказал ученику, идя до своего дома назад, не оглядываться и дорогой ни с кем не говорить. В то время как Левский от погоста Хлебниц шел домой, неся под мышкою волшебный веник, с ним встретились студенты Ярославской семинарий, гостившие во время каникул у своих родителей; с ними был и еще кое-кто, и в том числе молодой дьячок Гаврила Радухин^*, зять хлебниковского колдуна, который от тестя узнал, зачем приходил к нему Ванька Левский и с чем он теперь идет обратно. Разумеется, Радухин передал об этом своим спутникам, а также и о качестве веника, бывшего под мышкой у Левского. Студенты вступили с Левским в разговор, начали его подзадоривать и, скоро рассорясь, разодрались и в конце концов из волшебного веника наделали, по семинарскому образцу, розог, с примесью находившихся близ дороги ивовых прутьев, и так угостили нового колдуна, что оставили его еле жива и в беспамятстве бросили на дороге. Скоро ли после этого образумился новый колдун, мне Радухин не передал, но говорил только, что за вторым веником Левский к его тестю уже не являлся. Слово «веник» всегда приводило Ваньку Левского в исступление, и при этом он страшно ругался. Теще моей он говаривал, что в моей жене сидит нечистый дух «глухой», и потому она, падая без чувств, и не кричит, как другие порченые крикушки, и что он мог бы вполне помочь ей, если б она прибегла к его помощи; мне же он этого не говорил, хотя я и вызвал его на такой разговор; он вскользь упоминал лишь, что причиной болезни жены есть «великая ленточная глиста».
Говоря о колдуне Левском, вспоминаю рассказ моей матери о другом колдуне. В конце XVIII столетия Угодичами управлял помещик Филипп Карр, от имени своей сестры княгини Голицыной. Карр вел жизнь крайне разгульную и распространял свою власть на своих новобрачных крестьянок, которых после брачного «княжьего» стола и отводили к нему «на подклеть». Это дошло до сведения его сестры княгини Голицыной, которая так за это разгневалась на него, что отрешила его от управления селом и услала в свое небольшое именьице Искадьево, находящееся в Новгородской губернии, где он безвыездно и прожил семь лет. В одно время Карру захотелось посмотреть на местные свадебные обычаи, и вот он пришел на пиршество в дом новобрачных. В самый разгар пиршества, при его входе, пирующие встали и почтительно ему поклонились, хозяин же, вне себя от радости, просил боярина откушать их крестьянского хлеба-соли. Карр, чтобы сделать честь новобрачным, на это охотно согласился; когда он сел за стол, то, к удивлению своему, увидел между духовенством и новобрачными сидящего здорового толстого старика, с длинной седой бородой и с нахальным плутовским видом. Этот старик важно сидел в шапке на голове и дерзко смотрел в лицо Удивленного боярина и, вероятно, думал себе: «Волхвы не боятся могучих владык». Видя такое невежество и едва сдерживая свой гнев, Карр, указывая Рукой на старика, спросил хозяина: «Кто такой этот старик?» Хозяин почтительно отвечал, что «это колдун и почтенный гость Иван Степанович Нагибин, свадебный отпущенник, и что без него никакой свадьбы не бывает благополучной». — «А откуда он?» — спросил боярин. «Крестьянин сельца Искадьева», — отвечали ему. Тут гнев Карра на Нагибина уже не имел границ. По его приказу вытащили с бесчестием из-за стола колдуна и увели для расплаты на боярский двор, а оттуда едва живого на рогожке принесли в его избу и бросили на пол. С этого времени рушилась вся слава знаменитого по околице отпущенника.
И у нас в старине был тоже колдун. По преданию, на пустоши Фефилица под тремя осинами, росшими вместе, был зарыт великокняжеский клад; под теми же осинами в то время будто бы жил пустынник Фефел, «борзой» скорописец ростовского князя Константина Всеволодовича¹⁵⁹. Об этой пустоши в актах села Угодич XVII века говорится следующее: «Да отхожего в осиновой роще на пожне Фефилице пятьдесят копен сена деревне Праслову Угодской волости». Где была эта пустошь, старожилы наши не знают. В то время жили в той деревне Праслове «во дворе Сидорко Оксаньев, да сын его Галактионка, да пасынок Филатка Якимов». Старожилы рассказывали, что Галактионка был великий колдун, который будто бы и нашел княжий клад под тремя осинами, зарытый на пустоши Фефилице, вследствие чего и сделался богачом. Колдовства своего он не оставлял до смерти и, чтобы дать понятие о себе другим, говорил, что умеет повелевать чертями, и приказывал им возить себя в корзине, плетенной из тонких дранок, или, по тогдашнему местному наречью, «в мочеснике»; на диво всем мочесник с колдуном двигался по дороге сам собой, по одному его слову, шибко или тихо, влекомый неведомой силой. Смерть этого колдуна была самая нехристианская: раз он пошел париться в баню, откуда больше и не возвращался; его нашли там мертвым, лежащего голым на раскаленной банной каменке. Сам ли он влез на раскаленные камни, или нет, неизвестно. Потомки этого колдуна с баснословным княжьим сокровищем переселились в село Угодичи, где они живут и до сих пор^**.
В последнее время у нас был еще юродивый старик, высокого роста, сухощавый, с небольшой седой бородой; звали его Алексеем; он говорил много лаконически и малопонятно. Слова его нередко и сбывались: так, например], он много говорил жене моего сына, когда еще она была девицей.

Темный смысл слов его исполнился удивительно верно во время супружеской ее жизни с моим сыном; она поминает его и в настоящее время, почитая за святого.
Во время моей службы церковным старостой Алексей часто ходил ко мне в церковь, говорил по обыкновению много, но я не обращал никакого внимания на его слова. Раз он оставил у меня на свечном ящике небольшую книжку (в 16-ю д[олю] листа) вроде памятной; о ней он потом и не спрашивал. В этой книжке была написана какая-то непонятная тарабарщина, так что я как ни старался что-нибудь разобрать, но не мог, а только в этой тарабарщине поразили меня хорошо написанные слова: «колокол звони». В это время на Богоявленской колокольне большой колокол разбили, и он имел щель длиною в пять четвертей, от верхней сковороды книзу. Этот колокол намеревались уже переменить, но этому воспрепятствовала церковная постройка, на которую тратились все деньги.
Спустя два года после оставления Алексеем тетрадки, нашелся слесарь, штатный ярославского архиерейского дома Иван Петров Ефремов, живший в Ростове, который и взялся на Пасху 1853 года этот колокол исправить. Он по протяжению всей щели насверлил около 100 дыр (толщина боков колокола была от 1 1/2 вершка вверху и до 3 1/2 вершка книзу). В две недели он кончил свою работу добросовестно, и после этой операции колокол звонил по-прежнему около 20 лет и приятностию звука был первым в ростовской округе. Этот старый Богоявленский колокол далеко не родня теперешнему новому, который хотя и более весом, но звук имеет сильный и неприятный; впрочем, об этом речь впереди. Слесарь Ефремов делал много разных вещей, умер в 1859 году июля 17 дня. Он был, можно сказать, единственным механиком Ростова. Долго у меня хранилась книжка юродивого о колоколе, но от времени куда-то затерялась.
Был у нас в Угодичах и еще колдун, старик Иван Кушилков, слава которого была очень велика. Раз он шел по улице; в это время молодая и веселого нрава девка Анна Очкина сновала пряжу крестьянки Матрены Вьюшиной на чердаке своей избы. В слуховое окно она увидела идущего колдуна и, захотев пошутить над ним, громко вскричала из окна, назвав его по имени, и, спросив, где у него живут черти, скрылась. Старик долго озирался во все стороны, желая узнать, кто кричал ему, но, никого не увидав, пошел своей Дорогой. Голос из окна опять назвал его и спросил то же самое. Тогда старик понял, что над ним шутят, и в ответ громко сказал: «Будешь меня помнить!» Это слышала шутившая над ним девица Анна и, поконча работу снованья, на другой день хотела приступить к устройству всего нужного для основанной основы, но основа оказалась так перепутана и сплетена, что никоим образом приступить к работе было нельзя. Виновница рассказала о случае с колдуном, и работа была оставлена до лета, когда, растянув основу по меже, ее разбирали по нитке.
Впоследствии времени Очкина сновала пряжу для той же крестьянки Вьюшиной на чердаке в доме колдуна Кушилкова, который, что-то усумняся, втихомолку пришел посмотреть, что Очкина делает; Очкина как-то нечаянно обернулась и увидела, что колдун стоит на лестнице, с которой видна была одна только его голова. Он смотрел, как ей казалось, очень страшно, и его кроваво-блестящие глаза до того поразили ее, что она упала в беспамятстве и долго не приходила в себя и уже никак не могла продолжать начатую работу и ушла домой; после этого она уже боялась ходить в дом колдуна.
Эта же девица Очкина с несколькими своими подругами раз, приступя к колдуну, опять стала просить его показать чертей; колдун долго отнекивался, наконец согласился, но только с условием, чтобы девицы сняли с себя кресты и положили бы их в назначенное им место. Девицы это сделали; после этого он не велел им ничего бояться, что бы они ни увидели, предупреждая, что его бесовская рать им ничего худого не сделает. При этом он строго запрещал творить какие бы то ни было молитвы и отнюдь не креститься. Девки обещали и это сделать. Тогда колдун повел их из села по пути к осиновой роще^***, и, выйдя с ними в поле, он что-то громко вскричал. Тотчас после этого любопытные вострушки увидели бесчисленное множество бегущих к ним от рощи каких-то людей разного возраста: и самого большого, и самого меньшого. Все они были в красных колпаках. Девки с испуга не могли рассмотреть, какие у них были лица, и с криком побежали назад в село, творя молитву и крестясь на бегу. От усилившегося затем страха они попадали на землю и немалое расстояние катились по лугу. После этого они нескоро пришли в себя и долго о сем никому не говорили, боясь гнева колдуна, и только уже после его смерти Анна Очкина стала рассказывать об этом происшествии.
А вот и еще проделка этого же колдуна Кушилкова: жена зажиточного крестьянина села Угодич, Ивана Степанова Крестьянинова, Антонида Григорьева страдала такою болезнию: лишь только переложит малую толику, так откроется у ней порча с различными выкликаньями. Крестьяниновы были люди богатые, и дом их находился почти против барского дома. Порча Антониды признана была всеми. В праздники, одетая в дорогие парчовые ферязи, она нередко сбрасывала с кокошника коноватную фату^**** и с визгом падала на землю. Однажды в день пророка Илии старый барин Филипп Карр шел домой от обедни из Николаевской церкви. Подходя уже к своему дому, он вдруг услышал громкий голос крикуши; остановясь, он послал шедшего за ним камердинера Григорья Ильина узнать, кто кричит и что выкрикивает. Григорий, возвратясь, донес, что кричит Антонида Григорьева, и при этом прибавил, что «знать засажен, сударь, в нее умный супостат: выкрикивает Антонида, что дом не на месте, муж не по мысли; дом перенесите, мужа перемените, тогда и выду!» Помещик только посмеялся и сказал: «Видно, спозаранку хватила лишнее». — «Может быть, сударь!» — отвечал Григорий, и пошли с тем домой.
Марта 17-го принял я должность церковного старосты и с этого времени всецело посвятил себя на служение церкви.

В Богоявленском храме, на своде главного алтаря, от времени образовалась щель, грозившая падением свода. Это возбудило во мне мысль исправить свод и совершенно перестроить обветшавшие три придельные храма, пристроенные впоследствии с обеих сторон главного старинного храма. Священник Павел Заозерский одобрил мою мысль, и я, по его совету, начертил план предполагаемой постройки в виде продолговатого четырехугольника и вызвал из Ярославля губернского архитектора Никол[ая] Алексеевича] Шашина, который нашел свод главного алтаря и придельные храмы неблагонадежными и одобрил составленный мной черновой план и фасад. Взявши мой план к себе, он привел его в надлежащий вид, сделал масштаб и составил, сообразно размеру, чего я, как неученый крестьянин, сделать не мог.
Радуюсь одному только, что моя мысль осталась в этом плане неизменной. Этот план я подал на утверждение Ярославскому архиепископу Евгению, который 5 июля и разрешил производить всю церковную работу, от начала до конца, под надзором главного архитектора Шашина, без всякого в этом деле участия духовника. 14 июля приступлено было к разборке свода главного алтаря и приделов Казанской Богоматери и Кирика и Улиты, находившегося с северной стороны главного алтаря. Работа эта кончилась на 20 августа. Потом стали копать рвы для нового здания и устраивать основание. Мастером каменных работ был Фаддей Тимофеев Смолин из Ярославского уезда. 29 августа была сделана торжественная закладка придела св. муч[еников] Кирика и Улиты протоиереем села Поречья-Рыбного Николаем Львовым^***** и местными священниками: богоявленским — Павлом Заозерским и николаевским — Алексеем Густовым. Первый камень в основание клал вместе со мною протоиерей Николай, читая стих: «Поможет ему Бог утро заутра» (Пс. 45, ст. 6), который я и доселе помню.
В 1851 году были произведены следующие работы: подняты своды главного алтаря и царских врат на 3 аршина; возведены до карниза стены храма Кирика и Улиты, и между приделом и алтарем устроены две большие проходные арки; придел с алтарем освещается тремя окнами, диаконник одним, главный алтарь двумя окнами, и все они готической архитектуры с лицевыми украшениями вышиною в четыре, а шириной в два аршина, с железными решетками. Главный алтарь покрыт железом в виде полукруга.
Разломкой старых зданий, чисткой старого кирпича, копанием рвов для нового здания и укладкой бута занимались крестьяне села Угодич: Иван Иванов Караулов, Алексей Иванов Исаков, Василий Андреев Богданов-Жирнов и Николай Леонтьев Тимонов. Они от начала и до окончания работ трудились 8 лет, за весьма умеренную плату и занимаясь лишь одними сказанными работами.
Материалов было употреблено: 1500 пудов извести и 10 тысяч кирпича, а различные благотворители пожертвовали на постройку 300 рублей денег и 300 пудов извести. Не могу забыть потрудившихся для церкви крестьян села Угодич: Андрея Петрова Курманова, Ивана Семенова Епова, Василья Андреева Богданова-Жирнова и Петра Яковлева Часкина. Они целую ночь, по обещанию, ловили рыбу и вырученные деньги отдали на построение храма.
Вскоре после этого у нас в селе возникло дело о квартире нашего станового пристава Вас[илия] Андреевича] Ларисова, занимавшего дом бывшего нашего помещика и за квартиру ничего не платившего. Я выпросил у крестьян могущий быть с этого дома доход в пользу церкви, и крестьяне дали мне на это мирской приговор, в силу которого я подавал прошение начальнику губернии о том, чтобы пристав платил за квартиру деньги. Губернатор Бутурлин¹⁶⁰ мне в этом отказал, и я подал прошение министру внутренних дел, который и предписал, чтобы за квартиру пристава платилось 50 рублей в год. Эти деньги я и стад получать каждогодно в пользу церкви.
Во время зимы мной было заготовлено 350 пудов алебастру и 20 тысяч кирпичей, разного леса и значительное количество других строительных материалов; для приращения же церковных доходов около церкви я построил два корпуса для мелочных торговцев, 26 небольших тесовых лавочек и такой же навес для торговли говядиной в базарные дни.
В 1852 году дела церковные и мои шли довольно удовлетворительно; только 16 февраля, поутру, к прискорбию моему, старушка моя мать, Елена Андреева, померла в глубокой старости. Я в это время был в Ростове на ярмарке. Любовь моей жены к матери была примерная: больную мать она носила в баню на руках, хотя баня от дома была в 25 саженях; за то и у матери последним словом было имя жены моей, которая никого постороннего не допустила до тела матери. Послугой и почтением жены к моей матери я очень гордился и по сей час вспоминаю свою покойную жену за такое, столь редкое в то время, почтение к старшим. Кладбище моих предков находилось при Николаевской церкви: там предали земле и тело моей матери.
Зима в этом году была весьма продолжительна: до 23 апреля дорога была санная, и чрез озеро переезжали по льду совершенно безопасно, так что я даже 3 мая с Борисоглебской ярмарки возвращался в Угодичи чрез озеро по довольно крепкому льду, и только около берегов была небольшая заводь.

В мае месяце начали разбирать южную и западную стороны старой церковной ограды; штукатурили внутренность главного алтаря мастера из «Больших солей», товарищи: Михайла Дмитриев, Андрей Степанов и Александр Судаков.
Вслед за этим приступил к живописным работам алтаря художник Императорской Академии художеств, уроженец города Ростова, Григорий Васильевич Юров; я порядил его по контракту за 400 рублей серебром. Живопись он кончил 13 августа того же года, а 15 августа было торжественное освящение главного алтаря благочинным Николаем Львовым. Юров нарисовал на восточной стороне алтаря и на всем своде одну картину «Св. Отечество», т.е. Отец, Сын и Дух святой в сонме небесных сил, потом взятие Божией Матери на небо, окруженной сонмом ангелов; этот рисунок был взят с знаменитой картины профессора] Брюллова, находящейся на горнем месте Казанского собора в Петербурге^******.
Июля 6 дня, с такою же церемониею и теми же священниками, был заложен придел св. Иоанна Предтечи, находящийся по правую сторону главного алтаря Богоявленского храма. Для соединения алтарей также устроены две большие арки, между которыми устроена кладовая палатка. Того же числа был сожжен на Чистом пруде и св. престол упраздненного придела во имя Казанской Пр[есвятой] Богородицы.
Так Господь привел мне заложить собственноручно два придельные храма. Двести лет тому назад приделы эти закладывал боярин Илья Луговской, в половине XVII столетия, по благословению Ростовского] митроп[олита] Ионы Сысоевича, что видно было на антиминсе уничтоженного придельного храма.
В течение этого лета были сложены два осьмигранные купола с четырьмя готическими окнами над алтарями св. муч[еников] Кирика и Улиты и св. Иоанна Предтечи, и сделаны перемычки для арок в южной и северной стене главного храма для соединения оного с придельными. После этого был поднят главный и придельный иконостасы кверху на пять ступеней, и таким образом три св. алтаря возвысились на 5 четвертей; затем было вставлено в новую постройку 10 новых рам с разноцветными стеклами. Плотничную работу производил крестьянин Мих[аил] Иванович] Байков, а рамы со стеклами привезены из Ярославля. Кровельные железные работы производили города Ростова посадский человек Никол[ай] Лавр[ович] Бубнов и деревни Релец Алексей Иванов. Кузнечные работы производил крестьянин села Угодич Петр Мячков.
На эти постройки употреблено было материалов: извести 2440 пудов, кирпича 25 тысяч, алебастру 405 пудов, полосного железа для связей 74 пуда, резного для дверей и решеток 76 пудов, листового 55 пудов. Пожертвовано от доброхотных дателей в этом году 508 рублей серебром и 1000 пудов извести.
Кроме этого, был забучен для ограды с восточной стороны церкви бут с отступлением от храма для простора на 6 аршин.
В этом 1852 году, 15 августа, в Ростове был сильный пожар гостиного Емельяновского двора, что против Ростовского собора. Опасность угрожала даже и собору. Все ярмарочные красные ряды сделались жертвою пламени, и с этого-то времени начался упадок ярмарочных строений. После пожара лавки выстроились кое-как, а с упадком ярмарочных доходов они более не поправляются, угрожают в некоторых местах опасностью, и недалеко то время, когда они будут изображать из себя развалины Вавилона.
К концу 1852 года было мной во время зимы заготовлено строительных материалов: 1900 пудов извести, 15 тысяч стенного кирпича и 280 пудов алебастру.

^* Впоследствии он был причетником Богоявленской ц[еркви] села Угодич.
^** Фамилию их умалчиваю. Желающий знать может спросить в Угодичах о "мочеснике", и каждое дитя скажет ему, кто это.
^*** Роща эта в 1866 г. продана на сруб.
^**** Головное украшение вроде вуали.
^***** О. Николай при этом мне сказал, что он, к удивлению своему, указ владыки строить храм без участия духовенства в течение своей 25-летней службы встречает в первый раз.
^****** Живопись Юрова весьма заинтересовала гр. Мих[аила] Влад[имировича] Толстого¹⁶¹, посетившего меня в 1865 г., июня 16-го.

¹⁵⁸ Артынов называет «цветником» старый лечебник. «Прохладный ветроград» — известный лечебник (частью переводной), появившийся на Руси в конце XVI — начале XVII в. См.: Памятники литературы Древней Руси. Конец XVI — начало ХѴІІ века. М„ 1987. С. 492-527.
¹⁵⁹ Константин Всеволодович (1186—1218) — князь Ростовский и великий князь
Владимирский.
¹⁶⁰ Бутурлин Алексей Петрович (1802—1863) — генерал-майор, губернатор Ярославской губернии (1846—1861).
¹⁶¹ Толстой М.В. (1812—1896), граф — историк церкви, писатель.