Богатство души не сравнить ни с каким учением

В семейных расстановках действуют силы, которых мы не понимаем. Я их не понимаю. Однако существуют некие воз­можности их объяснения, например морфогенетические поля. Если бы я захотел в этом разобраться, мне кажется, это отняло бы силу у моей работы. Я бы стал пытаться объяснять тайны, но тайны остаются тайнами.

Остановиться перед тайной — это важнейший источник сил терапевта, я так считаю. Подойдя к границе смерти, мы понима­ем, что бессильны перед ней. То же относится и к тайне судеб, связей, взаимодействий; к тому, что кто-то принимает на себя, сам о том не ведая; что кто-то призван на службу, которую не понимает. Это тоже границы, перед которыми я останавливаюсь.

Состояние «отступить назад» и остаться стоять на границе отнимает много сил, особенно вначале. Трудно выдержать пу­стоту между тобой и тайной. Мы ищем объяснений, чтобы устранить угрозу тайны.

Это странно, что человек, который получил диагноз своего состояния, чувствует себя лучше (даже если диагноз неверен), ведь он получил объяснение необъяснимому. Задача многих ре­лигий — объяснять необъяснимое, раскрывать или объяснять тай­ны, которые все равно остаются непостижимыми и скрытыми.

Позиция «остановиться перед тайной» — вот что наиболее уместно. Уважение к тайне может открыть нечто скрытое. Многие решения или слова приходят мне во время моей рабо­ты как подарок, потому что я всегда останавливаюсь перед тай­ной. Я останавливаюсь на границе, будучи абсолютно собран, и что-то появляется на свет из темноты, что помогает. Это может быть следующий шаг или решение, или что-то другое.

Начиная расстановку семьи, я не знаю, куда она приведет. Я делаю первый шаг, жду, иду к границе, я не знаю, что будет дальше. Внезапно, как молния, ко мне приходит указание, что делать дальше. Порой оно настолько непредсказуемо, что ста­новится страшно, оно кажется опасным. Если в этот момент я начну думать: можно ли это делать, если я, так сказать, спрошу об этом тайну, тайна ускользнет от меня, я становлюсь бесси­лен.

Судьба

Предварительное замечание: приводимое интервью было запи­сано Баварским телевидением, отрывки из него были показаны в эфире, вопросы задавала Дорит Ваарнинг.

Совесть и судьба

— Традиционно судьба рассматривалась как высшая сила, ко­торая оказывает влияние на нашу жизнь. Каково ваше видение судьбы?

— Судьба — это то, чему каждый из нас следует, не понимая почему. Судьбу определяет родовая неосознаваемая совесть, действующая в семье. Эту совесть можно распознать только по ее действию. Хороший пример для этого — греческие-трагедии. В них герой следует велению своей совести, полагая, что совер­шает нечто хорошее и великое. И все же он терпит неудачу, потому что за личной, осознаваемой совестью стоит и действу­ет другая неосознаваемая совесть — родовая совесть, подчинен­ная совершенно иным законам, чем совесть личная. Осознава­емая совесть — это персонаж трагедии, неосознаваемая — боги. То, что приписывают богам, и есть действие родовой совести. Результатом взаимодействия обоих видов совести становится судьба, она такова, что не поддается управлению до тех пор, пока мы не поймем действия неосознаваемой родовой совести.

— Что же, собственно, такое моя совесть, что управляет моей совестью?

— Совесть ощущается нами как чувство, с помощью которого мы сознаем, что необходимо, чтобы быть членом определенной

группы. Это похоже на чувство равновесия: как только мы теряем равновесие, мы испытываем головокружение, которое вынуждает нас изменить свое положение, чтобы восстановить равновесие и твердо стоять на ногах. Аналогично действие личной совести. Стоит только человеку отступить от того, что считается правильным в его семье или группе, он начинает опасаться, что из-за своих действий может потерять право на принадлежность к своей груп­пе, его мучают угрызения совести. Нечистая совесть, такая непри­ятная, заставляет его изменить свое поведение таким образом, чтобы восстановить свое право на принадлежность. Но очевидно, что это только одна из функций совести.

Родовая совесть — это своеобразная инстанция, которая воздействует не на отдельную личность, а на весь род. Это — совесть, которая принадлежит всем членам семьи. Эта совесть включает: детей, родителей, братьев и сестер родителей, бабу­шек и дедушек, иногда того или иного из прародителей, а так­же всех лиц, за счет которых другие участники системы полу­чили какое-либо преимущество. В пределах этого рода или системы действует родовая совесть, которая следит за тем, что­бы никто из ее членов не был утрачен.

Если, например, кто-либо из членов семьи не был признан, был проклят или забыт, родовая совесть позаботится о том, что­бы позднее этот член семьи был замещен другим. Это станет его судьбой, хотя он сам не может об этом знать. Для того, кто избран родовой совестью для замещения исключенного члена семьи, это становится судьбой, хотя он и не ощущает этой связи.

Если знать, как действует родовая совесть, человека можно освободить от повторения чужой судьбы. Нужно принять ис­ключенного члена семьи обратно в группу, оказав ему уваже­ние. Тогда необходимость в подражании ему отпадает.

— Я бы хотела попросить вас рассказать подробнее о законо­мерностях, действующих в семейных системах.

Личная совесть

— Личная совесть испытывает три потребности. В принци­пе она идентична этим трем потребностям.

Первая — потребность в принадлежности. Совесть следит за принадлежностью. Если я совершаю что-либо, что ставит под уг­розу мое право на принадлежность, моя совесть нечиста. Она по-

буждает меня к тому, чтобы изменить свое поведение и вернуть себе право на принадлежность. Чувство невиновности здесь не что иное, как: «Я уверен в своем праве на принадлежность». Чувство вины — не что иное, как: «Я должен опасаться того, что потеряю свое право на принадлежность». Это первая потребность совести.

Вторая — потребность уравновешивания «брать» и «давать». Эта потребность делает возможным процесс обмена между чле­нами группы. Поскольку эта потребность связана с потребно­стью в принадлежности, она, как правило, выражается следую­щим образом: если я получил что-то хорошее, мне хочется воз­местить это. Но поскольку я чувствую свою принадлежность и люблю, я отдаю чуть больше, чем получил сам. Другие поступа­ют так же, отдавая чуть больше, и это увеличивает обмен. Так отношения становятся глубже.

Однако такая потребность в уравновешивании имеет и свою негативную сторону: если кто-то сделал мне что-то плохое, мне хочется и ему сделать что-то плохое. Поскольку я считаю себя вправе сделать это, то, как правило, делаю немного хуже, чем сделали мне. Тогда другой, в свою очередь, испытывает потреб­ность в компенсации, так развивается обмен плохим. Это стрем­ление к мести и восстановлению права иногда настолько силь­но, что мы ради него даже жертвуем своим правом на принад­лежность. Многие ссоры и споры, в том числе между целыми народами, связаны со стремлением к мести и восстановлению права. Это вторая потребность личной совести.

Третья потребность — это потребность в порядке, потреб­ность придерживаться определенных правил игры. Играющий по правилам чувствует себя добросовестным, играющий про­тив правил чувствует, что должен заплатить за это штраф. Вот основные потребности личной осознаваемой совести.

Родовая совесть

Те же потребности испытывает и родовая неосознаваемая совесть, но это проявляется совершенно иным образом, ведь речь здесь идет уже не об отдельной личности, а о целом роде.

Родовая совесть выражает потребность в принадлежности всех членов рода к этому роду. Потребность ощущает не каж­дый человек в отдельности, а весь род. Это означает: если один из членов рода исключен, родовая совесть пытается восстано-

вить нарушенную целостность, принуждая другого члена рода замещать исключенного, как я описывал ранее.

Родовая совесть испытывает, конечно, и потребность в урав­новешивании. Ведь вышесказанное также соответствует потреб­ности в уравновешивании. Но родовая совесть не проявляет ни малейшего сочувствия к тем, кого она избирает для замещения исключенных и для восстановления нарушенного права при­надлежности и равновесия, она приносит его в жертву родовой потребности. Такой опыт часто переносится на Бога.

Третья потребность — это потребность в порядке, но это также потребность совершенно иного рода. В соответствии с этим порядком вошедшие в систему раньше имеют преимуще­ство перед теми, кто вошел в систему позднее. Поэтому роди­тели имеют преимущество перед детьми, первенец — перед вто­рым ребенком и т. д. Если такой порядок нарушается (если ребенок вмешивается в дела родителей, пытаясь искупить их вину, например), родовая совесть наказывает систему крахом. Трагизм и противоречие здесь заключаются в том, что родовая совесть, выбирая младшего для замещения старшего исключен­ного, заставляет его терпеть неудачу, поскольку тот нарушает порядок преимущества старших перед младшими.

Судьба и свобода

— В чем вы видите свободу человека? Человек свободен, или это лишь иллюзия?

— Это зависит от того, под каким углом зрения мы рассмат­риваем свободу. С точки зрения собственной совести я зачастую могу решиться на что-то или против чего-то. У меня есть опре­деленный взгляд, пусть и ограниченный. С точки зрения родо­вой неосознаваемой совести я совершенно несвободен, если толь­ко я не научился понимать ее законы. Законы родовой совести выявляются в процессе семейных расстановок. Семейная расста­новка — это такой метод, при котором другие люди, замещаю­щие членов одной семьи, расставляются в пространстве по отно­шению друг к другу. Внезапно заместители начинают чувство­вать то же, что реальные лица, хотя и не знакомы с ними. Суще­ствует знание, которое может передаваться не только посредством простой передачи. В ходе семейной расстановки можно, напри­мер, увидеть, что кто-то замещает другого человека, не подозре­вая об этом. С помощью этого метода можно обосновать поряд­ки, которым следует родовая неосознаваемая совесть.

— На протяжении длительного времени в психотерапии суще­ствовало предположение, что личные переживания, например фру­страция, могут настолько сковать человека на личностном уров­не, ограничить настолько, что это становится его судьбой. Но вы объясняете это иначе. Как соотносятся эти обе точки зрения?

— Мы, конечно, зависим от наших переживаний. Однако представление о том, что мы становимся от этого несвободны­ми, не выдерживает критики. Есть люди с очень тяжелыми судьбами, которые тем не менее смогли преодолеть их, черпая силу из произошедшего; другие, не испытавшие ничего такого, не смогли этого.

Некоторые, напротив, пережив что-то, упрекают виновных или предъявляют к ним претензии. Они считают себя жертвами. Но жертва в таком смысле не способна к действию. Такая пози­ция становится для них судьбой, но не в смысле судьбы, прихо­дящей извне, а в смысле избранной ими же позиции жертвы.

— Для того чтобы черпать силу из семейной системы и изме­нить к лучшему свою судьбу, человек сначала должен узнать, что действует на семейную систему?

— Сначала он должен это узнать.

— Иначе освободиться невозможно?

— Возвращаясь к судьбе, связанной с системным переплете­нием: спросите себя, принимая на себя чужую судьбу под вли­янием родовой совести, не черпает ли человек из этого факта величие? Существует широко распространенное представление, что мы заслужили свое счастье, что, если жизнь идет так, как нам этого хочется, мы имеем право на хорошую жизнь. Это поверхностное представление.

Человеческое величие заключается в другом. Оно состоит в преодолении трудной судьбы. Рассматривать судьбы, сложив­шиеся под влиянием родовой неосознаваемой совести, только в негативном смысле для меня неприемлемо. Слишком содер­жателен результат. Иначе не было бы великих и трагических судеб, вынуждающих нас воспринимать жизнь иначе, чем нам этого хотелось бы.

Удавшаяся жизнь

— В чем же смысл жизни?

— Смысл жизни — в самой жизни и ни в чем больше. Удав­шаяся жизнь исполнена смыслом. Если не предаваться жизни такой, как есть, почувствуешь ее бессмысленность. А потому,

5-5433 65

смысл жизни во многом зависит от того, что каждый сможет сделать с тем, что ему дано.

— А что такое удавшаяся жизнь?

— Удавшаяся жизнь, как я это называю, это когда чувству­ешь себя в гармонии с действительностью, такой, как есть. Когда человек в гармонии со своими родителями (такими, как есть); со своими предками (такими, как есть); со своей культурой, в которой живет; с судьбой (такой, как есть); со своими травма­ми (такими, как есть); с возможностями, которые у него есть.

— Когда слышишь такое, можно подумать, что никто не мо­жет или не должен развиваться за пределами сложившейся жиз­ненной ситуации.

— Любая ситуация содержит в себе росток развития. Для того, кто видит этот росток и следует его движению, ситуация всегда содержит возможность развития.

— Но иногда говорят: существует внутренний демон, красная нить, предназначение каждого человека. Как найти свое внутрен­нее предназначение?

— Каждый в свое время понимает, что имеет особое пред­назначение, особую склонность. Можно сказать, что каждый поет свою собственную песню. Если он может петь ее, то чув­ствует себя хорошо и полно. Найти эту песню не так уж про­сто, существуют определенные отправные точки. Если человек задумал нечто и хочет непременно этого достичь, но видит препятствие на своем пути, то тот, кто остановится, сориенти­руется по-новому, поймет, в каком направлении он сможет развиться плодотворно. Обстоятельства покажут ему правиль­ное направление.

— Спрошу еще раз: как принять верное решение?

— То, что верно, придет. Мудрость, например, есть способ­ность различать, что может получиться, а что нет, что мне по­добает, а что нет. А иногда, что подобает другим и что не подо­бает. Мудрость ориентируется на целое. Нужно отдаться ситу­ации, и тогда почувствуешь: что дает силы — то и уместно, что ослабляет — то не уместно.

— Но иногда мы испытываем некие страхи или желания. Страхи нас ослабляют, хотя, возможно, мы боимся как раз того, что подобает; желания, напротив, часто ведут нас в направлении того, что нам не подобает.

— Такие страхи и желания идут не от души. Гармоничный человек ничего не боится и ничего не желает. Он пребывает в

гармонии и доволен этим, что бы это ни было. Поэтому он может предаться сложной ситуации, счастливая же ситуация для него обычна, ведь он гармоничен.

— То, о чем вы говорите, наводит меня на мысли о духовном состоянии, в котором человек более или менее не зависит от вне­шних факторов. Но это не то состояние, которое человек испы­тывает обычно. Это результат определенной работы. Как дос­тичь такого состояния?

— Существует определенный вид духовного пути, который уклоняется от жизни, например, если мы только медитируем или отворачиваемся от жизни, как будто она уже окончена. Такую позицию занимают самоубийцы. Они чувствуют, что их жизнь уже позади, поэтому жизнь им безразлична. Это не есть духовность. Духовность — это согласие с жизнью, такой, как есть, согласие с обыкновенной жизнью с ее задачами, радостя­ми и трудностями, такими, как есть. Это духовность — это гармония. А не другое, не уход от обыденного.

— Чтобы прожить хорошую жизнь, нужно непременно быть сопричастным?

— Сопричастность необходима, чтобы хорошо себя чувство­вать, для этого есть много возможностей. Я могу чувствовать принадлежность к своей семье. Тогда я защищен. Такая сопри­частность очень интимна. Однако, кто слишком долго упор­ствует в этом, скован в своем развитии. Если не признавать ценностей других семей, например, если муж не признает цен­ностей семьи своей жены, потому что они другие, — брак рас­падается. Необходимо расширять границы своей принадлеж­ности. Мужчина должен, в определенном смысле, отступиться от своей семьи. Тогда он сможет развиваться.

Связанный с целым и связан, и одинок одновременно.

Судьба и вера

— Можно ли освободиться от судьбы с помощью религиозной веры, веры в высшую действительность?

— Слишком большая вера в Бога отражает воздействие нео­сознаваемой родовой совести, а также личной совести. Она приводит к раздуванию собственного ограниченного опыта и его переносу на Бога. Такая вера имеет отрицательное действие. В религии существует представление об избранных и отвер-

женных. В большинстве религий существуют святые — избран­ные — и отверженные. Это отражение того, что с нами делает личная совесть, если она разграничивает, кто имеет право на принадлежность, а кто нет. Такое разграничение уместно и важно в рамках одной семьи, поскольку держит членов рода вместе. Но при переносе на целое оно имеет наихудшие последствия. Все религиозные войны происходят от этого разграничения, которое для человека без предрассудков при внимательном рас­смотрении является несодержательным.

Неосознаваемая родовая совесть, напротив, отражает это совсем иначе, а именно: никто не должен быть исключен, лю­бая замена ведет к скверным последствиям.

Поэтому различение добра и зла, как это принято во всех религиях, оказывает надушу человека разрушительное действие. Это видно по тому, что во всякой набожной семье имеется паршивая овца, которая олицетворяет собою то, что отрицает­ся семьей, и разоблачает претензию семьи на исключительное право представлять добро как несостоятельную.

— В некоторых мистических религиях распространено пред­ставление, что через приверженность Богу человек обретает сво­боду, поскольку он при этом забывает о самом себе. Не есть ли это возможность для изменения собственной судьбы?

— Для меня — нет. Приверженность такому чувству: если я отдамся целиком, я свободен — связана психологически со стрем­лением к невиновности. А чувство невиновности — это не что иное, как: я уверен в своем праве на принадлежность. Движе­ние ребенка к матери или к отцу, где он чувствует себя в безо­пасности, переносится на религиозное. Для меня это недопус­тимо. Это перенос человеческого на религиозное, это попытка объяснения человеческого религиозным.

— Но ведь понятие судьбы не сводится к вопросу: как я себя чувствую в жизни, чувствую ли я себя свободным и гармоничным? Тогда уже не важно, почему. Если я чувствую себя уютно под опекой Божьей, жизнь моя прекрасна, я покорил судьбу?

— Это чувство ребенка. Кто предается ему, останется ребен­ком и никогда не станет взрослым. Покорение судьбы предпо­лагает мужество испытать вину, мужество отступить от того, что нам диктует совесть. Совесть всегда ставит нам рамки, дик­тует, что хорошо для нашей группы, она говорит нам, что тех, кто привержен иным ценностям, нам надлежит исключить. Поэтому совесть всегда имеет ограничительное действие. То же

действие имеет и религия, считая правыми одних, а других — неправыми. А потому необходимо прийти в гармонию с иной действительностью (с действительностью, которая снимает все различия), преодолеть границы совести, оставив их позади себя. Вот это для меня религия.

Судьба и душа

— Вы верите в эволюцию сознания, верите, что человечество движется к более высокому, глобальному сознанию?

— Я замечаю, что душа способна к прогрессу, что жизни человека присуще развитие. Личная осознаваемая совесть мо­ложе родовой неосознаваемой совести. Она — результат разви­тия. И то, что стало возможным понимание взаимодействия обоих видов совести, — это прогресс. Движения души, в самом широком смысле, сделали это возможным. Если следовать дви­жениям души, будешь движим вперед, к чему-то большему.

— Что такое душа?

— Душа по-латыни anima — это то, что делает возможным чувственное, т. е. одушевляет живое и делает возможной жизнь. Душа — это не что-то отдельное, что принадлежит каждому, каждый участвует в душе. Эта Большая Душа управляет эволю­цией, я так считаю. Эволюция управляется чем-то знающим, а это душа. Предающийся движению этой души способен разви­ваться. Однако зачастую мы отрезаны от движений души обо­ими видами совести. Чтобы ощущать движения души и следо­вать им, необходимы просвещение и очищение.

— Если человек распознал свое переплетение, он свободен?

— Нет, он не свободен. Думать так — дерзость. Переплете­ние заключается в том, что я втянут в судьбу того, кто жил до меня, сам этого не зная. Если я смог увидеть это переплетение (например при помощи семейной расстановки), увидеть его по-другому, то я смогу освободиться от него, но только частич­но. Поскольку освобождение — это процесс очищения, часть моей жизни. Представление, что можно быть совершенно сво­бодным, иллюзорно. Я спрашиваю себя: что же делать тому, кто совершенно свободен? Он парит где-то в воздухе, и это ему ничего не дает. Но если чувствовать себя включенным в про­цесс — узнаешь очищение, и это сделает тебя счастливым. Это не сделает тебя свободным, но ты станешь больше.

L

ПРИНЯТИЕ ЖИЗНИ

Введение

Эта глава расскажет о том, что происходит с людьми, которые отказываются принять свою жизнь или свое счастье; что стоит на пути принятия жизни. Речь также пойдет о том, какие возможности открывает перед человеком принятие жизни.

Принятию жизни и счастья препятствует наша совесть, да­ющая нам чувство невиновности, когда мы хотим страдать вме­сто других, несмотря на'то, что другим наше страдание не при­носит облегчения и не может помочь. Когда мы счастливы и при­нимаем жизнь, мы испытываем чувство вины. Полная и счастли­вая жизнь — это достижение души.

Счастье

Многие гоняются за счастьем, полагая, что непременно дол­жны его поймать. Они без устали мчатся за ним, а на глазах у них шоры. При этом счастье бежит за ними следом, но не может догнать их, потому что они сами бегут за ним.

Б. X. (клиентке, которой после химиотерапии стало лучше): Выпусти счастье из рук. А если оно придет и постучит к тебе в дверь, просто открой ее. А еще ты можешь просто оставить двери открытыми. Тогда счастье сможет приходить и уходить, когда захочет. Может, тогда оно почувствует себя в твоем доме как дома.

Другой клиентке: Тебе стало лучше, но все могло кончиться плохо. Если тебе стало лучше, хотя и могло кончиться плохо, склонись смиренно перед счастьем и скажи ему: «Спасибо, что ты пришло!» Просто прими его и все. Дай ему кров, если оно

пришло, и отпусти, когда оно захочет уйти, смиренно. Тогда в твоей душе воцарится мир. Это тихое счастье. Ты излучаешь это тихое счастье, для твоей семьи например. По лицам осталь­ных ты увидишь, как оно сияет.

Восприятие счастья

Если кто-то хорошо сделал свою работу, сделал что-то хо­рошее и это получилось, он счастлив. Такое счастье ощущается как исполнение. Это не связано с так называемым ощущением счастья. Это нечто существенное, нечто полное, что делает че­ловека счастливым, даже если он в трудном положении, в кото­ром несчастлив.

Есть еще и светлое чувство, это тоже счастье. Я могу разде­лить его с другими, но независимо от них. Такое чувство ис­пытываешь, если принял своих родителей, они живут в тебе как нечто целое, такие, как есть. Когда принимаешь своих родителей, чувствуешь, как все хорошее перетекает из них в тебя; все, что отвергаешь и чего боишься в них, останется за пределами тебя. Если это удается, ощущаешь, как чувство сча­стья нарастает.

Путь к счастью

УЧАСТНИК: Я думаю, что не стоит будить спящую собаку, не стоит также собак выкапывать.

Б. X.: А может, там зарыто сокровище? Если не копать, так и не узнаешь, собака это или сокровище.

Знайте, что каждый счастлив со своей проблемой. Это очень глубокое счастье, потому что оно дает ощущение связи с други­ми в несчастье, сопричастность с ними. Счастье, напротив, делает человека одиноким.

Если я иду по пути к счастью, я должен освободиться от чего-то, а это страшно. Но такой путь выведет меня на более высокий уровень. На этом уровне я связан с чем-то большим и освобожден от многого другого и более узкого.

Самореализация и полнота

Совершенство — весомое понятие. В духовности это весо­мое понятие. Стремление к совершенству в монастырях — выс­ший идеал. В светском понимании стремление к совершенству существует и в психотерапии, например, в стремлении к пол­ному анализу. Если ты полностью проанализирован, ты совер­шенен. Стремление к самореализации — это стремление к со­вершенству. Если мы посмотрим на так называемого состояв­шегося человека, мы увидим, что самореализация значит для него жить за счет других.

Но я кое-что понял об истинном совершенстве. Оно начи­нается с того, чтобы быть в ладу с собой. Это первое. Многие переживают внутренний разлад. Они не довольны собой. При­смотревшись к таким людям, можно увидеть, что они изгнали из своего сердца одного из родителей или даже обоих. Тогда они отрезаны от источника своей жизни. Если человек отделен от своих родителей, он обладает только половиной жизненной силы. А если это так, он впадает в депрессию.

Депрессия — это чувство пустоты, не скорби. Чувство пус­тоты означает отсутствие в душе одного из родителей. Тогда сердце полно только наполовину.

Депрессия исчезает, и человек в ладу с собой, если он ува­жает и любит обоих родителей. Если это удается, это ощущает­ся как дар свыше. Никто не может это просто «взять и сделать», не в силах человека «управлять» этим процессом. Если это уда­ется — это подарок. Тогда испытываешь светлое исполненное чувство, и депрессия проходит.

Так вот, это была первая ступень совершенства. Вторая сту­пень истинного совершенства достигнута, когда для каждого члена моей системы есть место в моем сердце. Это мои бабуш­ки и дедушки, тети и дяди, и все, кто уступил в системе место для меня, все исключенные, все люди с тяжелыми судьбами, презираемые, другие члены системы. Если хотя бы один из них останется исключенным, я чувствую себя несовершенным. Если они все в моем сердце, я чувствую себя совершенным. Это ис­тинное совершенство оказывает чудесное действие. В момент его достижения я чувствую себя одновременно состоявшимся и свободным.

Исцеление и благо

УЧАСТНИК: Когда я стоял там, впереди, я чувствовал, что речь идет не в точности о том событии, которое разворачива­ется на сцене, скорее речь идет о чувствах, стоящих там. Речь идет о разрешении судьбы. Это так?

Б. X.: Да, это так. Речь идет о поиске решения. В этом про­цессе не важно, что в частности верно или неверно. Коль скоро мы идем по направлению к решению, мы его достигнем и околь­ным путем.

УЧАСТНИК: Видимо, исцеление — не то, во что мы верим во многих случаях. У меня было такое чувство, что в этом про­цессе выявляются законы, которые мы понимаем лишь частич­но, и многое остается совершенно неясным. Мне показалось, что во многих случаях решение невозможно было предвидеть.

Б. X.: Я не мог его предвидеть. Но принципиальная разница в том, ищу ли я исцеления (особенно это касается телесного исцеления) или нацелен на восстановление порядка в системе. Если последнее удается, это приносит счастье и освобождение. Это именно то, на что я непосредственно нацелен. Это оказы­вает действие и на тело, в большей или меньшей степени.

Когда клиент болен или готов расстаться с жизнью из люб­ви к своей семье и тем не менее ему удается освободиться от этого давления, он чувствует себя в семье более защищенным. Если до этого клиент был готов умереть, он в той же мере готов умереть и от болезни, но начинает относиться к ней иначе. Здоровье больше не является для него высшей ценностью.

Многие больные и врачи считают здоровье высшей ценно­стью. Здоровье не есть высшая ценность. Жизнь тоже не есть высшая ценность. У души другие мерки. Если допустить, что наряду со здоровьем болезнь может обладать значением и ве­личием; что смерть в свое время обладает значением и величи­ем, можно спокойнее обращаться с болезнью и смертью.

Старейшее из философских изречений Запада идет от неко­го Анаксимандра. Хайдеггер написал об этом изречении длин­ный научный трактат, измерив его глубину. В распространен­ном переводе оно гласит: «Откуда вещи берут свое начало, там и должны они погибнуть при необходимости; они должны понести наказание и быть судимы за свои несправедливости в соответствии с порядком времени».

Имеется в виду: кто держится за жизнь сверх положенного времени, тот грешит против бытия. Мы движемся вместе с потоком жизни и с потоком смерти. В этом гармония. В этом потоке движутся как благо и исцеление, так и болезнь и смерть. Так мы можем занять другую позицию по отношению к жизни и по отношению к смерти.

Границы совести

То, что мы обычно понимаем под совестью, есть внутрен­нее чувство, которое сродни чувству равновесия. С помощью этого чувства мы ощущаем, как нужно себя вести, чтобы при­надлежать к определенной группе, и чего необходимо избегать, чтобы не проиграть право на принадлежность. Наша совесть спокойна, когда мы выполняем условия принадлежности. Наша совесть неспокойна, если мы отступаем от этих условий.

Условия принадлежности различны у разных групп. В семье воров нужно вести себя иначе, чем в семье священника, напри­мер. Для того чтоб совесть была спокойна, дети в обеих семьях ведут себя совершенно по-разному.

Моральным мы считаем то, что ценится в нашей семье, и аморальным то, что отрицается. Содержание этих принципов полностью почерпнуто из системы.

Странно, но чистая совесть дает нам право причинять вред другим, тем, кто отличается от нас. Чистой совестью прикры­вается, как правило, тот, кто собирается причинить вред дру­гому. Если я хороший и хочу добра, мне нет нужды взывать к моей чистой совести. Это странно.

Настоящее добро творится по ту сторону совести, чтобы действительно делать добро, нужно выйти за границы собствен­ной совести, а это требует мужества. Истинное добро служит многим, оно признает действительность различий между раз­ными группами, системами, религиями.

Однако существует и высшая инстанция. Она действует за пределами совести, которую я описал только что. Эта инстан­ция действует, когда мы сами в гармонии с чем-то большим. Действие этой инстанции можно иногда увидеть в расстанов­ках, когда все участники умиротворены и находятся в созвучии с чем-то большим. Или когда человек замечает, что он призван

к чему-то и не может избежать этого. Если он не следует такому призванию, что-то ломается в его душе. Или человек, занима­ясь чем-то определенным, легкомысленно полагает, что это и есть то, что надо, что-то ломается в его душе. Это тоже резуль­тат действия совести. Это — совесть высшего порядка. Она близка бытию, существенному.

То опасное движение отца, которое обозначилось в расста­новке, совершенно ясно показало движение к умершим из любви. Это и было движение совести. За ним действует следу­ющее представление: если я сделаю это — я с вами. Поэтому движение к смерти связано с глубоким чувством невиновнос­ти. Такая невиновность, как ни приятно ее ощущать, враждеб­на жизни. Видно, как важно распознать это, и вопреки страс­тному стремлению к невиновности перейти на другой уровень, где оставить то, что было, или то, что есть. Например, оставить умерших там, где они есть, или там, где они хотят быть. Зача­стую это связано с чувством вины. С этим чувством нужно столкнуться или можно столкнуться с целью подтверждения того, что «остаться жить» — это тоже невиновность, может, даже большая, чем следовать за умершими. Это было видно по обозначенному движению.

В этой связи я хотел бы еще кое-что сказать о другой, родо­вой, совести, которую мы не ощущаем. В процессе семейных расстановок выявляется, каким законам следует эта совесть. Она объединяет совершенно определенный круг лиц, я назову его для тех, кто его еще не знает. Это дети, родители, братья и сестры родителей, родители родителей, кто-либо из прароди­телей и все те, кто освободил место для одного из членов сис­темы, например, прежние партнеры родителей или прародите­лей. Вот этот круг. Он управляется общей совестью. Эта со­весть определяет, что никто не должен быть потерян для систе­мы. Если под влиянием личной совести (которая устанавливает различия между добром и злом) один из членов системы изго­няется из семьи или исключается, или забыт, то под влиянием родовой совести определяется другой член системы, призван­ный замещать исключенного, так сказать, для восстановления равновесия.

Родовая совесть подчинена еще одному закону, а именно: ранее вошедшие в систему имеют преимущество перед при­шедшими позднее. Т. е. родители имеют преимущество перед

детьми, первенец — перед вторым ребенком. Кто нарушает ус­тановленный порядок (например, ребенок, пытающийся сде­лать для своих родителей то, что ему не подобает — искупить вину родителей, или старший ребенок чувствует себя ответ­ственным за свою мать, полагая, что он должен держать ее, а не она его), тот идет против родовой совести.

Родовая совесть беспощадна. Она наказывает такую дерзость крахом или гибелью. Несмотря на то, что ребенок делает это из любви — и с точки зрения личной совести это воспринимается, как невиновность, — родовая совесть воспринимает это как тяжкую вину и соответственно наказывает. Все семейные тра­гедии, как и трагедии вообще, происходят в силу противоре­чия друг другу обоих видов совести. Герой трагедии с чистой совестью совершает то, что противоречит родовой совести, и оттого гибнет. Он должен освободиться не только от влияния собственной совести, но и совести родовой, уважая их и отда­ляясь от' них одновременно. Это можно сделать, только нахо­дясь в связи с глубокими силами, а это глубокая душа. Душа в самой ее глубине, погрузившись в которую можно уйти от всех различий и черпать силу для освобождающего действия.

Вина и невиновность

Чувство вины возникает в разных ситуациях и ощущается по-разному. Самая тяжкая вина, которую мы ощущаем, связана с угрозой потери принадлежности к нашей родительской семье, в силу совершения определенных действий. Страх стать исключен­ным — это самое страшное чувство вины. Поскольку это чувство так ужасно, оно побуждает нас совершить нечто, что вернет нам право на принадлежность или сохранит его. Такая вина обуслов­лена влиянием изначальной связи³. Совесть следит за тем, чтобы мы не утратили нашу принадлежность и если мы своими действи­ями ставим ее под угрозу, совесть реагирует на это, заставляя нас изменить поведение и вернуть право на принадлежность. Это одна из форм вины. Она имеет важную социальную функцию. Она служит поддержанию отношений и связей.

³ Изначальная связь — связывает ребенка с его семьей и родом. Она возникает в момент появления ребенка в семье и сохраняется всю жизнь. По мере взросления она слабеет, но совсем эту связь разорвать невозможно. — Прим. науч. ред.

Вторая форма вины связана с нарушением равновесия меж­ду «давать» и «брать». Если я получаю нечто в подарок, я чув­ствую вину по отношению к дарителю. Подарок не дает мне покоя до тех пор, пока я не дам взамен нечто равноценное. Такой вид вины ощущается как обязательство. «Я тебе дол­жен», — говорим мы в таких случаях. Если бы мы не следовали этому чувству, у другого возникло бы другое чувство: «Я вправе требовать». Требование — это чувство невиновности, соответ­ствующее вине-обязательству. Требование — это чувство пре­восходства. Многие помощники наслаждаются таким чувством. Они не принимают ничего от того, кому помогают. Вина в таком случае воспринимается как обязанность, а невиновность ощущается как свобода от обязательства и право требования одновременно.

В совместной жизни существуют определенные договорен­ности и правила. У тог<