Мифы любительской лингвистики

В среде лингвистов-любителей широко распространен целый ряд совершенно фантастических, не опирающихся ни на какие реальные факты идей относительно свойств языка, которые можно назвать мифами любительской лингвистики.

Первый из таких мифов – это то, что гласные можно вообще не принимать во внимание, достаточно взять так называемый костяк согласных. Над этим принципом любителей ХVIII века издевался уже Вольтер, говоря, что их наука состоит в том, что гласные не значат ничего, а согласные очень мало.

Замечу, что при этом мало кто из любителей удерживается от ссылки – не имеющей решительно никакого отношения к делу и к тому же еще и неверной – на то, что в древних письменностях гласные якобы никогда не писались.

Понятно, что этот миф на порядок расширяет возможности для полета фантазии. Например, ничто не мешает любителю объявить первоначально тождественными слова мир, мэр, мор, мера, море, умора, амур, эмир и т.д.

В действительности изменения гласных подчинены столь же строгим закономерностям, как и у согласных, только более сложным. Эта сложность определяется тем, что в сфере гласных фонетические переходы обычно более многочисленны и более дробно дифференцированы по позициям, а также тем, что во многих языках существует система чередований гласных.

Написание важнее звучания

Следующий миф любительской лингвистики – это приоритет письма перед звучащей речью. Для любителя написание первично, а звучание вторично: «это то, как прочли слово». Многие слова, по мнению любителей, возникли из того, что кто-то неправильно прочел некоторое другое слово. Любитель настолько привык к своему умению читать и к своей жизни среди письменных текстов, что он уже не в состоянии осознать, что в истории человечества письменность была уделом совершенно ничтожной части умеющих говорить.

Любой живой язык – это средство устного общения, тогда как письменная форма на протяжении последних, скажем, четырех тысяч лет (за вычетом последних двух веков) существовала никак не более чем для одной сотой части языков, а доля грамотных людей в составе человечества была, вероятно, еще в тысячу раз меньше. Представление о приоритете письменного языка над устным – яркий пример того, насколько независим лингвист-любитель от фактов.

Обратное прочтение

На представлении о приоритете написания основан один из самых невежественных, однако же чрезвычайно распространенных, мифов любительской лингвистики – миф о так называемом «обратном прочтении» слов. Нет, вероятно, ни одного любительского лингвистического сочинения, где не использовалась бы эта идея.

Франц Бопп (1781—1867), немецкий лингвист. Первый возвел сравнительное языкознание на высоту науки, приняв за основание для сравнения не случайное созвучие слов, но весь общий строй языка, и первый объяснил, «что сходство языков означает происхождение их от одного общего первобытного языка».	Карл Адольф Вернер (1846—1896), датский индоевропеист и славист (автор закона Вернера).	Расмус Кристиан Раск (1787—1832), датский языковед и ориенталист, один из основоположников индоевропеистики, сравнительно-исторического языкознания.	Филипп Фёдорович Фортунатов (1848–1914) — выдающийся русский лингвист, член Российской академии наук, основатель московской (или «фортунатовской») лингвистической школы, один из наиболее значительных лингвистов дореволюционной России.	Фердинанд де Соссюр (1857–1913) — швейцарский лингвист, создатель Женевской лингвистической школы и структурализма, один из самых влиятельных гуманитарных ученых XX века. Ф. Соссюр внес огромный вклад в сравнительно-историческое изучение языков и стал основоположником нового мощного направления в лингвистике — изучения языков в синхронии, то есть исследования их состояния в определенный момент времени.

Этот миф состоит в том, что кто-то может прочесть слово задом наперед, и результат может войти в язык в качестве нового слова. Например, вместо собака появится акабос, вместо Тула – Алут, вместо Мадрид – Дирдам и т.д.

Как заверяют нас любители, такое легко может случиться, например, с арабом или этруском, поскольку в их письменности слова читаются справа налево. Например, араб якобы видит запись Тула и читает ее привычным для себя способом как Алут. И таким путем якобы может возникнуть новое слово, которое станут употреблять как новое название города.

Подобный рассказ отражает столь младенческое понимание того, что такое письмо и чтение, что в первый момент просто невозможно поверить в серьёзность тех, кто его нам преподносит.

Каким образом вообще араб может увидеть написанное слово Тула? Если его записал другой араб, то он сделал это, естественно, арабскими буквами и в арабском порядке, то есть справа налево. Никакому «обратному прочтению» в этом случае неоткуда взяться.

Если это слово написал русский, то он записал его кириллицей, если, скажем, англичанин, то латиницей – в обоих случаях, разумеется, слева направо. Но ведь простой араб не знает кириллицы и латиницы. Если же он не простой араб, а такой, который обучен кириллице или латинице, то его, естественно, должны были обучить также и тому, в каком направлении читаются буквы другого языка.

Единственный персонаж, который устроил бы нашего любителя, – это такой араб, который выучил кириллические или латинские буквы, но не подозревает о том, что они читаются слева направо. Реален ли такой персонаж? Практически, конечно, нет. Но давайте всё же допустим, что в качестве редчайшего отклонения от нормы один такой человек на миллион арабов, может быть, и найдется. И вот именно этот недоучка однажды увидел где-то написанное по-русски слово Тула и прочел его как Алут (но при всей своей недоученности он всё-таки каким-то образом понял, что это не что-нибудь, а название города!). И вот это-то его прочтение и было принято и усвоено миллионами арабов, ближних и дальних, грамотных и неграмотных, простых и образованных!

Кто может поверить в такую сказочку? Здравомыслящий человек не может. Но для лингвиста-любителя контроль здравым смыслом необязателен.

В рассуждениях лингвистов-любителей «обратное прочтение» – это событие, которое на каждом шагу происходит в истории слов и порождает в языке «слова-перевертыши». И весьма примечательно, что любители быстро перестают прикрывать «обратное прочтение» апелляцией к неким восточным языкам, где читают справа налево, а начинают использовать эту операцию просто как удобный рабочий инструмент везде, где им нужно получить для слова другой внешний вид. Например, точно такое же «обратное прочтение» у них постоянно случается и просто в рамках русского или английского языка.

В реальной жизни обратное прочтение – это операция, которая может встретиться только в словесных играх. Некоторые авторы фантастических повестей любят давать своим героям имена, полученные обратным прочтением. Но в реальной истории языков (каких угодно) не известно ни единого примера того, чтобы слово, вошедшее в живой язык, происходило из обратного прочтения чего бы то ни было.

Обратное прочтение как источник появления слов есть абсурд в квадрате, поскольку, во-первых, слова не читают задом наперед, во-вторых, слова живого языка вообще не возникают из письменного источника (научные термины нынешних наук не в счёт). Миф об обратном прочтении ярче всего остального свидетельствует о том, в каком полностью выдуманном мире, никак не соприкасающемся с реальностью языка, живет лингвист-любитель.

Вывод: если в некоем сочинении хотя бы об одном слове сказано, что оно произошло из обратного прочтения, знайте: это фирменный знак дилетантства.

Примеры любительских лингвистических построений

Приведу некоторые примеры из числа любительских этимологий (то есть объяснений происхождения слова), в изобилии встречающихся в различных публикациях и в Интернете. Свобода в замене одних звуков на другие сочетается в них с поразительно нелепыми выдумками о том, как возник смысл того или иного слова. По-видимому, нет таких двух слов, чтобы любитель не мог придумать, как из смысла первого вывести смысл второго.

Например, мы читаем, что слово маска произведено от глагола мазать, – это якобы «нечто намазанное на лицо». Хотя достаточно заглянуть в словарь Фасмера, чтобы узнать, что слово маска пришло в русский язык из немецкого Maske или французского masque.

К глаголу мазать любитель возводит и слово помада, поскольку, по его утверждению, «имелся и переход з в д», – хотя из того же словаря Фасмера нетрудно узнать, что слово заимствовано (через немецкое посредство) из французского pommade.

Тут можно, правда, услышать такое возражение: «Ну и что из того, что в словаре Фасмера про слово помада сказано именно так? У Фасмера одна гипотеза, а здесь перед нами другая. Чем она хуже?»

Это чрезвычайно характерное возражение со стороны тех, кому кажется, что по любому вопросу ничего нельзя сказать, кроме того, что есть такое мнение, а есть другое мнение. Поэтому разберу этот пример в качестве образца подробно.

Во французском языке слово pommade прозрачным образом членится на корень pomm - (pommе ‘яблоко’) и суффикс - ade, то есть ясен первоначальный смысл «паста, полученная из яблок» (известно, что вначале данный вид мазей изготавливали именно из яблок). При заимствовании в русский язык французского слова такого фонетического состава, судя по другим словам с аналогичной историей (баллaда, блокaда, бригaда, рулaда и т. п., мармелaд, маскарaд и т. п.), должно было получиться помaда или помaд. Один из этих двух вариантов мы реально и видим. Таким образом, объяснение Фасмера находится в согласии с ситуацией как во французском, так и в русском языке.

Сравним с этим гипотезу любителя о том, что слово помада – русского происхождения, с корнем маз -.

Прежде всего, заявление «имелся и переход з в д» просто ложно. Такого перехода в русском языке не существовало – замену воображаемого помаза на помада можно оценивать только как уникальное искажение, не имеющее никаких аналогий и никакого объяснения.

Далее, при принятии данной версии французское pommade придется объяснять либо как поразительную случайность, либо как заимствование из русского.

Если же это заимствование из русского, то, во-первых, придется признать, что в данном случае заимствование слова шло не в том хорошо известном направлении, в котором распространялись в Европе новшества косметики, а в противоположном. Во-вторых, ничем, кроме некоей фантасмагорической случайности, невозможно будет объяснить тот факт, что взятое из русского языка слово вдруг оказалось легко членимым на французский корень и французский суффикс, да еще при этом корень (pomm -) совпал с названием того плода, из которого помаду реально изготавливали.

Как мы видим, версия любителя в каждом из своих звеньев основана на предположении, что произошло нечто случайное, причем имеющее вероятность, близкую к нулю.

Таков ответ на вопрос, почему объяснение, данное в этимологическом словаре, и объяснение любителя – не просто два разных мнения, а одно из них столь высоковероятно, что на практическом уровне может быть признано просто верным, а другое полностью фантастично.

Вот еще несколько примеров любительских этимологий, уже без подробного разбора:

солнце – это сол-неси, то есть ‘несущее силу’ (конечно, сол - и сил-а – это отнюдь не одно и то же по звучанию, равно как - нце и неси, но для любителя это сущая мелочь);

солнце – это со-лън-ц-е, то есть нечто маленькое (ввиду уменьшительного суффикса -ц-е), совместное (со-) с луной (лън-);

Бразилия – это брез-или, то есть брег + ил (‘берег илистый’);

Венесуэла – это венец вел-икий (частью - икий нужно пренебречь);

молоко – это «то, что мелют, доводят до состояния, когда оно мелко (то есть размолото), а когда это мелко кладут в воду, получают млеко, то есть молоко (взвесь размолотого в воде)»;

один из авторов утверждает, что в корне лон был заключен смысл ‘жидкость, вода’, что видно, по его мнению, из слов: Лена – ‘река’, во-лън-а – ‘прибыль воды’, лён – ‘растение, погруженное в воду’ (при отбеливании), лень – ‘состояние приятной расслабленности от погружения в воду’.

Увы, это не злая пародия, а реальные примеры любительских домыслов – рядовые из сотен подобных.

Праиндоевропейский язык – предок многих других языков, включая английский, французский, русский, немецкий, испанский, итальянский, греческий, шведский и множество языков Индии. Таковым был санскрит (на фото), который послужил ученым одним из главных оснований для реконструкции праиндоевропейского языка.