Богословский и философский контекст

Эта часть материала доступна лишь в печатном виде.

 

Эсхатологическая направленность богословия

Как отмечает Мольтман, под «эсхатологией» длительное время понимали учение о «последних вещах», то есть о событиях будущего, которые придут извне в этот мир и положат конец его истории. К таким событиям относили пришествие Христа во славе, суд над миром, наступление Царства, общее воскресение и новое творение. Но в связи с «отсрочкой» этих событий их значение все больше теряло смысл как для нынешней реальности, так и для христианской вести. Эсхатология стала своеобразным «приложением» к догматике, которая слабо связана со всем остальным[8].

Но эсхатология – это не периферия христианского богословия и даже не его часть, потому что ею пропитано все христианское учение. Эсхатологическая направленность характерна для всего христианства. «Эсхатология есть страдание и страсть о Мессии»[9]. По мнению Мольтмана, эсхатология – это не «учение о будущем». Язык эсхатологии – не логос, не «учение», а обетование. Не может быть учения о том, чего мы не знаем и что невыводимо из нашего опыта. Мольтман подчеркивает значение ветхозаветных исследований, которые показали, что Бог открывает Себя через обетование и его исполнение в истории. Это означает, что теология должна быть ориентирована на эсхатологию, на осуществление обетования.

Ключевое понятие эсхатологии – это надежда. Эсхатология говорит языком надежды. Христианин оказывается втянут в борьбу между его повседневным опытом и надеждой[10]. Он видит свою реальность богооставленной и преходящей, но хранит надежду на воскресение. В этом напряжении между миром греха и надеждой эсхатология должна явить свою силу. Она не должна быть потусторонней; она должна нести свою весть в мир страданий, зла и смерти. Надежда преображает жизнь человека и требует переосмысления реальности. Тот, кто имеет христианскую надежду, мыслит о мире по-иному. Поэтому вера не имеет ничего общего «с бегством от мира, безропотным смирением и пустыми отговорками»[11]. Эсхатологическая направленность богословия не означает впадение в футуризм. Воскресение дает надежду не на вечность в небесах, а на будущее этой земли. Христианская надежда – не о «конце» (жизни, мира, истории), а о «начале» (истинной жизни, Царства Божьего, нового творения).

Откуда христианин черпает надежду? Конечно, от Иисуса Христа. Поэтому эсхатология «говорит об Иисусе и Его будущности». Богословие говорит о том, кем есть Христос, а значит и о том, кем Он будет, если Он обладает будущностью. «Вера во Христа превращает надежду в глубокую уверенность»[12]. Сейчас подробнее рассмотрим связь христологии и эсхатологии у Мольтмана.

 

Христология и эсхатология

Эта часть материала доступна лишь в печатном виде.

 

Новое творение

Эта часть материала доступна лишь в печатном виде.

 

Всецелостность

Что является предметом христианской надежды? По мнению Мольтмана, в истории христианского богословия надежда часто спиритуализировалась и индивидуализировалась. Она рассматривалась в контексте «личного спасения души». Вопреки этому, Мольтман пишет, что «подлинная надежда должна быть универсальной, поскольку ее исцеляющее будущее объемлет каждого в отдельного и всю вселенную»[13].

Это означает, что в эсхатологических чаяниях нельзя отделять душу от тела, одного человека от другого, одно творение от другого. Эсхатология касается не только отдельных личностей, а всего творения в его совокупности. В эсхатоне Божья слава наполняет весь мир, Царство Божье объемлет все существующее. Неслучайно из всех библейских текстов Мольтман чаще всего цитировал 1 Кор. 15:28, где говорится о том, что «будет Бог все во всем»[14].

Есть три причины, по которым, согласно Мольтману, необходимость всецелостного искупления логически вытекает из христианского учения.

1) Бог верен творению. Это подразумевает, что Его искупительный, эсхатологический акт должен быть таким же широким, как и Его творческий акт. Если бы Бог искупил вселенную лишь частично, Он бы перестал быть Творцом[15]. Верность и последовательность Бога требует именно всеобъемлющего нового творения. Если бы Бог позволил кому-то умереть, Он бы не был верен Самому Себе как Творцу.

2) Христос умер за все и всех. Это значит, что Его воскресение подразумевает спасение всех и всего. В воскресении Христа дано обетование всему живому. Христос пострадал за всех, чтобы все жили. «Следствием теологии Христа может быть только восстановление всех и вся»[16].

3) Все творение взаимосвязано. Человечество и даже все творение связано многочисленными узами, которые не могут быть разорваны в эсхатоне. Бог замыслил творение в его целостности и Он спас творение в его целостности. Смерть разделяет, но воскресение скрепляет связи между людьми, поколениями и всеми творениями. В эсхатоне преодолевается всякое разобщение и забытие.

 

Ад

Мысль о всеобъемлющем характере искупления естественно вызывает вопрос о реальности и сущности ада. Мольтман отмечает, что раньше ад представлялся как место, полное огня. Но после Освенцима и Хиросимы люди уже мыслили не в терминах «пылания» или «горения», а в терминах «уничтожения». По выражению Мольтмана, произошла «модернизация»[17] ада. «Адское пламя» уже воспринималось просто как метафора для отдаленности от Бога, для безысходной богооставленности. Ад уже представлялся не как «концентрационный лагерь, из которого нет выхода, даже через смерть»[18], а как «предельное утверждение реальности человеческой свободы». Другими словами, Бог уважает человеческую свободу, и если человек решает быть без Бога, то Бог предоставляет ему такую возможность. Но для Мольтмана и такое «модерное» представление об аде проблематично.

Мольтман полагает, что логика ада бесчеловечна. Она предполагает уничтожение (в «модерном» варианте) или даже вечные мучения (в «традиционном» варианте) огромного множества людей, которые не приняли правильного решения. Мольтмана особенно возмущает то, что среди этих людей могут оказаться умершие младенцы, умственно отсталые люди или те, кто не слышал Евангелие. Получается, что большинство людей в вечности не будут с Богом, они уйдут в «небытие». Для Мольтмана это означает отрицание благости творения и благости Бога.

Кроме того, логика ада атеистична. Она предполагает, что человек со своей свободой выбора – сам себе царь и бог. Если он решает идти в небо – Бог его пускает, если в ад – Бог его пускает и туда. Бог просто смотрит, какое решение примет человек, и делает соответственно. Но Божья любовь состоит не в том, что Бог хранит свободную волю человека, а в том, что Он реально спасает его[19]. Наша уверенность в спасении не должна покоиться на таком скользком основании, как наши решения. Вся наша опора – это деяния Иисуса Христа.

Но если для ада нет места в эсхатологии, то каково его место в христианском учении? По мнению Мольтмана, об аде нужно говорить в контексте креста Христового. Мольтман обращается к характерной для реформатского богословия мысли, что Христос сошел в ад в Своих крестных страданиях. Он пережил мучения ада, чтобы они не были для нас безысходными и безнадежными. Своими страданиями Христос уничтожил ад. «Ад! где твоя победа?» (1 Кор. 15:55). Ад – это не место в грядущем мире, а опыт, пережитый Христом на кресте. Только там мы видим, что такое ад. Но там же ад и преодолен.