Коперниканский поворот И.Канта в философии.

В философских кругах принято признавать за Кантом, помимо прочих его заслуг, такое завоевание, как «коперниканский поворот» (или «переворот»), о котором философ сам упоминал во втором издании своей первой «Критики…». «Поворот» этот был своего рода новостью для современников Канта, по крайней мере, если верить учебной литературе, которая любит красиво представлять Канта некоей третьей ступенью, следующей после эмпиризма и рационализма Нового времени, снимающей их проблемные точки в единстве. «Поворот» имел действительно поворотное значение для философской мысли не только того времени. Этот философский ход вызывает интерес и по сей день, что, впрочем, не удивительно. Роль Канта в истории философии трудно преувеличить, а значит, с особой осторожностью следует интерпретировать его мысли. В связи с вышесказанным считаю необходимым спросить: в чем суть «коперниканского поворота» Канта и, что особенно важно, каково его значение для методологии гуманитарных наук? Попробуем разобраться.

Итак, принято считать Канта ниспровергателем двух философских позиций, двух стратегий – догматизма и скептицизма. При этом первая стратегия может быть описана как вера в безграничные силы разума человека. Кант данной веры не разделяет и впервые заявляет, что не знания должны сообразовываться с миром, а наоборот, мир должен сообразоваться с нашими познавательными способностями, чтобы вообще можно было бы как-то познавать. Ведь ситуация, в которой сознание подстраивается под окружающий мир, действительно не радует своими перспективами: у нас нет опорных точек, можно лишь строить догадки, впадать в догматизм или скептицизм. Заранее сущий мир, который должен быть познан, всегда ускользает, убегает, как черепаха от Ахиллеса. Совсем другое дело, если предметы каким-то образом находят свое место в механизме познания. Теперь у предметов и у познания есть поле пересечения. Так об этом говорит сам Кант: «До сих пор считали, что всякие наши знания должны сообразоваться с предметами. При этом, однако, кончались неудачей все попытки через понятия что-то априорно установить относительно предметов, что расширяло бы наше знание о них. Поэтому следовало бы попытаться выяснить, не разрешим ли мы задачи метафизики более успешно, если будем исходить из предположения, что предметы должны сообразоваться с нашим познанием».

Другими словами, ситуация не такова, что активное сознание трудами и молитвами приходит к познанию заранее данного, статичного (в плане истины) мира. Лишь догматизм отважился бы предполагать, что у разума хватит на это сил, насильно наводя мосты между бытием и мышлением. Что значит: мир сообразуется с возможностями познания? Очевидно, что разум с его способностями является активным участником явления этого самого мира, основой его разворачивания. А является нам мир не в чем ином, как в опыте.

Таким образом, опыт – некое исходное синтетическое образование, имеющее в основе материю познания (то, что хоть как-то дается вещами-в-себе) и формы его работы, среди которых формы разума, рассудка, чувственности. Этот опыт, разумеется, становится субъективным, данным нам, как только мы начинаем анализировать его. Поэтому-то Кант и вводит различие мира вещей самих по себе и мира явлений, то есть того, как эти вещи принимали участие в нашем познании, буквально – сообразовывались с познанием.

Вышеописанное – и есть так называемый «коперниканский поворот» Иммануила Канта: «Здесь повторяется то же, что с первоначальной мыслью Коперника: когда оказалось, что гипотеза о вращении всех звезд вокруг наблюдателя недостаточно хорошо объясняет движения небесных тел, то он попытался установить, не достигнет ли он большего успеха, если предположить, что движется наблюдатель, а звезды находятся в состоянии покоя». Имеется в виду, таким образом, перенос точки зрения, смена перспективы. Подобно тому, как Коперник в свое время пересмотрел геоцентрическую систему Аристотеля-Птолемея и предложил свою, гелиоцентрическую, поместив в центр мира Солнце вместо Земли, Кант изменил философскую оптику. Происходит перенос внимания с того, что мы видим, на то, как мы это видим, своеобразный уход от антропоцентризма, от зацикленности сознания на самом себе в близлежащие области. «Движется наблюдатель, а звезды – в состоянии покоя», – говорит Кант. Очевидно, эти слова можно расценивать как некое осознание ситуативности познания, как уход от жесткой структуры субъекта. В этим смысле, и Коперник, и Кант действительно союзники.

Мы теперь можем увидеть, что Кант неспроста вспомнил о Копернике, и мы будем не правы, если скажем, что «поворот» – лишь красочное сравнение, отсылка к тому, как когда-то естествознание действительно встало на путь науки, и что теперь должна по ее примеру сделать и метафизика.

Коперниканский ход Канта послужил началом глубочайшего философского исследования. Перенос внимания с самого знания о предметах на процесс добычи этого знания позволяет взглянуть на опыт как на цельную первоначальную структуру, а также поле для трансцендентального анализа. Такое рассмотрение непосредственно ведет к тому, что постфактум различаются способности познающего и материя познания, различаются как базовые элементы опыта. Другими словами, происходит выделение вещей-в-себе и явлений.

При этом необходимо понимать, что в данном случае под явлениями понимаются именно те самые предметы, которые должны «сообразоваться с нашим познанием». Ведь благодаря этому мы теперь можем говорить об объективности в поле знания – гносеологической объективности. О ней говорит, к примеру, В. А. Жучков в своей статье «”Коперниканский переворот” и понятие культуры у Канта»: «Обнаружение гносеологической объективности знания и его двуединой структуры или единства объективных и субъективных, содержательных и формальных моментов… было действительно революционным достижением, новаторским вкладом Канта в теорию познания»[3]. Именно Кант впервые заявил об объективности подобного рода. Причем возможна она не иначе, как благодаря наличию установки на различение вещей-в-себе и явлений. Если копать глубже – найдем коперниканскую оптику в метафизике.

Следует особо отметить, что, добывая свои априорные формы, Кант трактует их не только как составляющие синтетического акта, извлеченные постфактум, но и как механизмы получения нового знания. Разумеется, то же самое касается и вещей-в-себе. Тем не менее, философ не говорит о них так, как если бы они были увидены им до познания. Об этом свидетельствует жесточайший запрет на какое-либо позитивное описание вещей-в-себе. Таким образом, происходит своего рода «подмена процесса познания его результатами, способов достижения истины формами выражения уже достигнутой истины»[4]. Но очевидно, что сам Кант прекрасно отдавал себе отчет в этой «подмене». В этом и состоит изящество его априоризма: с одной стороны, изящество, а с другой – парадоксальность.

Ведь суть «коперниканского поворота» в том, что теперь в фокусе философского исследования находится не истина в каком бы то ни было виде, а то, как мы пытаемся ее познать, то, что мы делаем, когда хотим познать истину. Кант занимается уже не познанием, не познает в классическом смысле этого слова. Он исследует механизмы познания после того, как сам акт познания уже совершился.

Эту же «коперниканскую» машинку мы можем наблюдать и в этическом учении Канта. Для философа не существует плохих или хороших людей, существуют лишь конкретные поступки, совершенные действия, которые должны быть соотнесены с чистой формой, с категорическим императивом. Суть не в том, чтобы вспоминать о вещах, обстоятельствах, вынудивших к поступку, а в том, чтобы сравнить то, как мы уже поступили, с тем, как должны были поступить. И это долженствование основывается только лишь на автономной воле и свободе, более того, оно их утверждает. Человек, совершивший преступление, полностью ответственен за него, так как он лично на это решился. И здесь не имеет значение его воспитание, трудное детство и сомнительное окружение. В тот самый миг, когда человек совершал деяние, он знал, на что идет, так как моральный закон присутствует во всех без исключения, и все-таки мог поступить иначе. Лишь после деяния мы можем анализировать его, выяснять и раскладывать по полочкам причины, но в сам момент совершения человек этими каузальными связями не руководствуется, иначе этот поступок к практическому (в кантовском смысле) отношения не имеет. И в этом смысле человек абсолютно свободен. Так непоколебимая строгость этики Канта оборачивается гуманизмом.

Еще более отчетливо «коперниканский поворот» можно увидеть в связи с понятиями Бога и веры. Последнее у Канта весьма своеобразно, да и Бог не является ориентиром для практического разума. Дело не обстоит так, что человек не находит эмпирического подтверждения Бога, но тем не менее верит в него, в страшный суд и в геенну огненную, и поэтому, страшась, поступает правильно. Эта ситуация по существу ничем не будет отличаться от той, в которой Бог был бы обнаружен в опыте. Предмет веры не может выступать ориентиром для поведения, условием выбора, таковым может быть лишь моральный закон. Сначала совершается поступок, а потом мы можем найти оправдание реализованной максиме. Вот почему вопрос о том, «на что я могу надеяться», задается Кантом после вопроса «что я должен делать». Объект веры не предпосылается должному, но оправдывает поступок, совершенный в качестве должного.