И как тебя еще баюкает звезда,

В сердцах баюкает, без цели и без толка?...

*** Чтобы в старости мне не пришлось поминутно краснеть,Я хотел бы забыть, а еще откровенней – запомнить,Как трава разверзает ложесна земли по веснеИ стремится прогал между почвой и твердью заполнить. В неуемной гордыне ростков, устремившихся ввысь,Я провижу безудерж и буйство недружного роста.Сколько тонких былинок, что вон из утробы рвались,Снова примет она, став уже не утробой – погостом. Я смотрю в эту буйную светлозелёную глушь,В эту раннюю рвань, волокнистую, прелую накипь.И прошу тебя, зрение, - выдержи, не занедужь:Нам держать это виденье ныне, и присно, и паки.

СКЕРЦО В АРХАИЧЕСКОМ СТИЛЕ

C. Калугину

Моя душа совсем не задалась.
Она до срока так и не сумела
Себе усвоить собственную связь,
Но зыбилась без облика и тела.

Душа... Её занятье строить сны,
А после - жить в них. Из шумов лесных,
Из лепета дождей, стихов и мыслей

Дом возвести, где вёсны так свежи.

Она у звёзд подсматривает числа,
У музыки ворует чертежи.
А после в небе, где снуют стрижи,
Возводит стены, в тишине и ладе,
Из лунных вспышек на озерной глади.

Но именами Бога крепок свод,
Легендами, где кровь земли течет,
И кто не смог тайн уяснить постройки,
Увидит, как стирает ветер вмиг
Его мираж, чьи стены столь нестойки.
Да ведь и тот, кто в таинства проник, -
Он знает как фата-морганы зыбки.
Ежесекундно сменят склад и лик,
Едва заслышав плач далёкой скрипки,
И человеку нужно мастерство,
Движения души должны быть гибки,
Чтоб справно длить такое волшебство...

Я не сумел построить ничего...

И хаос снов неусмиренных, буйных
По жизни гнал меня. Сменялись луны,
И годы уходили без следа.
И стало мне мечтаться - "Пусть вода,
Неслушная, створится в крепь алмаза".

Моя мечта сбылась, пусть и не сразу...
Песчинку в море долго ждет моллюск,
Чтоб в жемчуг полированный отлиться.

Но я забыл - где труден даже спуск,
Уже подъему заново не сбыться.
И если трудно ветер в сталь сгустить,
То стали ветром более не быть.

Закат болел, как пролитая кровь.

Все тени, как одна, косили влево.

И ангел шёл ступенями миров,

Держа в руке седьмую Чашу Гнева.

И словно странник в теневых мирах,

Я напрочь заблудился в зеркалах,

Где сотни птичьих лиц, как гроздья, зрели.

А лунный луч метался по постели,

Как будто потревоженный больной.

И вот уже за млечной пеленой,

В той области, где зрак Альдебарана

Соседствует с ущербною Луной,

Он проступает как сквозная рана.

Шуршат во тьме багряные крыла.

На землю осыпается зола.

Он тени заострившиеся будит.

И только лик над раною сквозной

Сияет занебесной белизной,

Но влага гневно буйствует в сосуде.

Я этого не видел, я ослеп.

Но взгляд его сполна почуял кожей.

Он посмотрел в меня как в тесный склеп,

И вот я взвешен, вымерен, и прожит.

Дальнейшее – для тех, кто всё постигли:

Я брошен в жерло ангельского тигля.

И вольный ветер заострился в меч –

Небесный славно поработал молот:

Ни щербины, ни выемки, ни скола.

Теперь, земля, тебе не уберечь

Своих сынов от ангельского взмаха –

Укрытием была ты, станешь плахой.

Стальные к небу ринутся орлы.

Война собой охватит континенты.

Стоит в зените грозное «Memento!»

Из плоти человечьей и золы.

Се – время жатвы, ангельской и страшной.

Растут над миром траурные башни.

А я до дна, до сути вогнан в сталь.

Не выдохнуть, и не пошевелиться.

Не прочитать сожженные страницы,

Не выбраться к подножию Креста.

А как войне настанет завершиться –

Я сломлен буду ангельской десницей.

…Моя душа совсем не задалась.
Она до срока так и не сумела
Себе усвоить собственную связь,
Но зыбилась без облика и тела.

А связь чужая, взятая взаймы –

Лишь долгая и страшная гримаса.

И своего мне не дождаться часа,

И не ступить на вечные холмы.

СЕРДЦЕ ЭДЕМА Если ныне ветра обретают сознанье и речь, Если наши тела в зазеркальное тянутся время, - Кто берётся секрет заповедного сада беречь? Кто возьмёт на себя это долгое косное бремя? Мы стоим у ворот. Мы немного еще подождём. У тебя на руках увядает всё тот ещё ирис… Уходили отсюда под первым осенним дождём. Уходили под дождь, и под дождь навсегда возвратились. Потайная калитка – а далее по борозде, Где дожди всех столетий в одну несуразицу спелись… Где архангел обещанный? Меч его огненный – где? Мы уходим в «не-здесь», остановимся в «между» и «через». Но спадает вода – вот уже мы и молоды вдруг. И встаёт на поляне под небом лазоревым древо… Ева, ты подожди, я не знаю, к чему твой испуг? Что отводишь глаза, что на сердце скрывается, Ева? Мне бы только понять, как же с нами стряслись имена? Назови меня лишь, - и разлука ворвется мгновенно. Пишешь слово "любовь", - а написано будет "война", И горит Карфаген, и Аттила идет на Равенну. Что же эта ладонь наливается тяжестью вдруг? Что оделись в базальт невесомые мнимые числа? И мгновенный зигзаг разбивает космический круг На бессмыслицу сил и бессилие всякого смысла. А черта горизонта становится слишком близка. Воздух -- лунный ландшафт: чересчур уж в нем крапин и вмятин. Замер камень в руке -- он уже не дождется броска. Голос вычертил след -- иероглиф по образу "ятя". Мы записаны в камень, мы втравлены в известь и жесть. Мы -- лакуна пейзажа, обмолвка морщинистой речи. Мы -- последний пробел, тот, который уже не прочесть, Не лицо, но рельеф, где зияет расщелина встречи. Тягость век вековых... (Значит - "век вековать"? Подскажи...) Неба пасмурный воск процарапав ресницами сосен, Валуны-часовые, становимся на рубежи: В наших долгих морщинах, как мох, разрастается осень. И недобрым огнём зацветает в болотах вода, Цепенеют дожди, и всё стелется воздух пологий…...Через сердце Эдема продеты войной провода, Те, что выведут нас напрямую к железной дороге.

УТЁС

Увы, душа течет меж скатов - не река.
Сознание болит от долгого простора.
К душе, а не к реке всё тянется рука,

Но даже и воды коснешься ты нескоро.

И всё, что близ тебя, - вот этот дряхлый сруб
И разворот реки, размеренный и страшный.
И таволга цветёт в безмолвном срыве губ,
И у глазниц горчат прожилки льна и яшмы.

И если ревновать – то разве о дождях,
Ушедших в трещины сожженной солнцем плоти.
Костяк небесных рыб в зауженных сетях
Не двинет плавником. Не шелохнется в соте

Забытый яд цветка. Мир выщерблен и сух.

И стелется окрест полыни долгой горе.

А где горька земля – там неподвижен дух,

И складками идёт, и медлит в косогоре.

Как отстарело всё, что выпало в простор...
Да, выпало... А там - сложилось, скостенело
В зубристый, как хребет, каленый контур гор
Да в глинистую боль крошащегося тела.

Откаменеть своё... Когда-нибудь потом,
Когда пойдет на слом отживший хлам пейзажа, -
Дотянешься воды освобожденным ртом,
И улыбнешься вдруг моим рассказам даже...

ТЕОРЕМА

…А ветер – искривление пространства.