С нами незримо бредут по дороге

С нами они.

С нами незримо бредут по дороге

В ночи и дни.

С ними встречаемся мы на ночлеге,

В свете костра.

С ними беседы ведём у телеги,

Делим места.

Частые гости в их вечном сюжете,

Лишь иногда

Можем мы явственно вспомнить об этих

Днях и годах.

Днях и годах в их стране, в их всегдашней,

В их молодой,

Там, где ажурные вспоены башни

Светлой водой.

Там, где деревьями сказано вчерне,

Чем мы живём,

Там, где волшебные кони вечерний

Пьют окоём.

Но обрывается даль заревая

В омрак сквозной…

Так и живём мы, о том забывая,

Жизнью двойной.

ПТИЦЫ

1.

На крылах отточенных и верных,

Сквозь просторы воздуха литые

Несколько веков уже примерно

Мы летим и ставим запятые.

Птичья стража, выводок весенний,

Выводок нездешний, пережитый, -

Сторожим мы ангельские сени,

Охраняем ангельское жито.

Ставим запятые в строках неба,

Там где вдруг зиянье и огреха.

Нам отведать ангельского хлеба

Под раскаты ангельского смеха.

Грай вороний или клич лебяжий,

Голубь, что воркует нотой ниже, -

Этот гомон ворожит и княжит

Что в Москве, что в Риме, что в Париже.

Птичий род, отточенный и верный,

Свита Богородицы святая,

Мы еще не выросли, наверно,

Мы летим, себя перелетая.

Вёсны, лета, осени и зимы

Нашими путями перешиты.

А на купине неопалимой

Вечно зреет ангельское жито.

2.

На пространствах древних, обветшалых,

Пишем мы кривыми взлётов птичьих.

Ничего, казалось, не мешало

В давнее уйти косноязычье,

В долгие заветные темноты,

В нашепты коры шероховатой.

Но яснились звёзд весенних ноты

В радостном упорстве остинато.

Эту ясность, эту молодую,

Для письма мы взяли камертоном,

В росчерке свободном чередуя

Глыбы гор – и лунные затоны.

Наших птиц заоблачные встречи

Немота глухая не погубит.

Но пространство всё противоречит,

Всё мешать, всё рваться странно любит.

3.

Сколько новых племён в облаках…

Там достанет на всех сквозняка.

Нам теперь суждено эту овидь,

Сквозняковый и долгий проём,

Нами намертво взятый внаём,

Птичьей алгеброй хоть обустроить.

Нам даны траектории птиц:

Вот - неровные петли синиц,

Ястребиное злое кружало,

Лебединый пологий разлёт,

Белой чайки стремительный лот,

Что вонзается в море, как жало.

Голубиные вспорхи, шажки,

Неприметные совьи стежки,

Синусоиды рваные уток,

Хлопотливые дёрги ворон, -

Это всё, что теперь нам дано,

Чтобы в рай обратить промежуток.

Да, из птичьих воздушных письмен

Возведём и округлости стен,

И ажурные острые крыши.

И в подвалах еще до зари

Зашевелятся нетопыри,

ДАЛЬНИЙ ПОЛУСТАНОК

На железнодорожной тишине,

Где рядом – камышовый острый шелест,

И звёзды косяком идут на нерест,

И сосны подымаются к Луне, -

Так вот, на т и ши железнодорожной

Свои мы пишем песни осторожно.

Как глаз циклопа, смотрит семафор.

В глуши пруда – лягушачья бравада,

И тянется тысячелетья кряду

Вдоль времени пологий косогор.

Еще раз – пишем мы на тишине,

Что рельсами сквозь зренье протянулась,

Но не захолодела, не замкнулась,

А стелется туманом по стерне,

Заходит в сёла, где проулки кривы,

И дремлет у корней огромной ивы.

До срока поезда отменены.

Ночь ладится напористо и споро.

Разбрасывает папоротник споры.

Доносит ветром запах белены.

А близ платформы – росчерки рябины,

Да гомон затяжной и воробьиный.

И мы уже не верим в поезда,

И в города далёкие не верим.

И зренье обостряется по мере

Того, как разгорается звезда.

Оно недаром: на вершине лета

Лунные долины,

Лунные ручьи.

Были масти львиной,

А теперь ничьи.

Льнули к сердцевине,

Слыли янтарём,

А теперь пустыне

Отданы внаём.

***

Как в этом светлом мареве колонн,

Я опрокинут в чей-то давний сон…

Заброшенный в пространство белой ночи,

Здесь ангел спит… Проснуться он не хочет, -

И вот, встают фасады и мосты.

Затерянные в сумеречной глади,

Они прямы, как войско на параде,

То ангел их сновидит с высоты.

И вот мне тоже грезится и мнится -

Мне видится совсем иной столицы

Сырой и неустойчивый апрель.

Косой и тонкий нож стоит в зените,

Сверкая, словно царственный Юпитер

В соседстве с витражами Сент-Шапель…

А спящий задыхается и стонет,

И что-то в тонком поменялось тоне, -

Строй зданий заструился как живой…

Вот росчерк солнца поперёк картины -

То словно звонкий отблеск гильотины

Над спящей Александра головой…

РОНДО

«Дантон, Дантон, почему ты спишь», -

Записка в руке, дрожа…

А ему бы с парижских весёлых крыш

Следить за броском стрижа.

А ему бы в полях собирать цветы

С весёлой ребячьей гурьбой.

Дантон, Дантон, посмотри – мосты

Парижские под тобой.

В Конвенте докука и всё врасхлёст, -

Недобрые времена.

Туман ложится на Новый мост,

И близится жерминаль.

Он прочь уйдёт, и рукой махнёт, -

Ему всё равно уже.

Ему важны лишь цветочный мёд,

И долгий полёт стрижей…

***

Я отпускаю-пускаю по водам мой хлеб –

Легкий кораблик из мягкорассыпчатой зерни.

Я опускаю ладони и вижу, что слеп –

Не до конца, так чтоб чувствовать отсвет вечерний,

Отсвет закатный, мне брошенный солнцем в лицо, -

Выкроить чтобы хоть сны из багряного плата…

Выкроить сны – или выкормить вещих птенцов?

Выкроить сны? Или выстроить за ночь палаты?

Я так хочу прикоснуться к Твоим образам,

Дева-Владычица, Матерь-Заступница, только

Страшно почувствовать, как по иконе слеза

Нитью багряной струится, и где та иголка,

Чтобы в нее провести эту алую нить,

Мир раскроённый, разорванный мигом заштопать.

Я не обучен и слеп – ну куда же мне шить?

Слезы твои пропадут – или станут потопом?

Мало кто знает, но больше я так не могу.

Сердце мое не вмещает таких лихолетий.

Здесь убивают как жрут – второпях, на бегу,

Не отерев ни клинка, ни свинцованной плети.

Я опускаю ладони, и счастлив, что слеп.

Не до конца – так, чтоб чувствовать отсвет вечерний.

Я отпускаю-пускаю по водам мой хлеб –

Легкий кораблик из мягкорассыпчатой зерни.

ЭЛЕГИЯ ОСТАНОВЛЕННОГО ВРЕМЕНИ

...Да, ты права. Барокко загостилось
У нас в Москве, но ты не виновата.
Ты так хотела, чтобы время длилось
Под ливневое горькое стаккато.
В ушко ночного неба - облака
Любила продевать твоя рука,
Их растрепав в бахромчатые клочья.

А я влюбился в долгое отточье
Твоих движений, в задержанье их,
Почти неуловимое для взгляда...
Мне миновали восемь вёсен кряду,
И время было - длить всё тот же стих..

Тянулись дни, как провода. Их дрожью
Заболевал и я, когда - по коже,
По нервам, по всему, что я лишь есть -

Звонки твои сквозили - звёздным током,
И я вбирал - всем слухом одиноким -
Трезвона всполошившуюся жесть.

А после говорила ты, - с оттяжкой,
Как бы припоминая, позабыв,
Значенье слов... Так дождь на кипень ив
Роняет слезы, - вдумчиво и тяжко...

А город вновь морочил листопад,
И листья на карнизы и балконы
Ложились, как ложится на иконы
Багряно-золотой, в огнях, оклад.
Зонты шуршали, затихала скрипка.
При встречах ты проделывала гибко
Свой полуироничный реверанс.
И я встречал упрек любимых глаз -
Любимых, разлюбивших? Осторожных,
Как барышня пред узником острожным.

И время совершало шаг назад,
Хотя вперед, к тебе лететь хотело.
И становилась мне белее мела
Моя душа, хоть был упорен взгляд.
…Мне не избыть ошибки никогда.
И ты всё в том же затяжном отточье.
И всё бежит по трубам водосточным
Не время, нет, - обычная вода...

ИМЯ ЛУННОГО ВЕТРА

Нарисуй меня снегом на паперти вспаханной пашни.
Дай мне в руки зеркальные свитки.
Имя южного ветра я стану глотать вперемешку
С посеребренным льдом.

Я схвачу вековую остуду концами смеющихся пальцев.
Прошлогодние молнии лягут к ногам бересклета.
Тишина потечет по морщинистой пажити неба.
Время станет встревоженной рыбой плескаться в струях тишины.

Стилос ветра отточен.
Лунный воск подготовлен к работе.
Я целую следы пролетевшей и скрывшейся птицы.
На изломы сетчатки накинь календарную сеть
И смотри в это небо...

Камни лижут мне ноги.
За прожилками клена,
За паутиной созвездий
Растревожен, в истоме, трепещет не мой поцелуй.

Дай мне этот кувшин.
Дай тростник, бересклет, мяту, тмин и немного свирели.
Я задумал вчера сотворить хоть немного пространства.
Мне становится тесно, и я задохнуться боюсь.

Спит столица империй.
Сторожа запускают шутихи.
Гамлет встретит отца, и начнется неведомо что.

А душа моя стала пергаментом, не берестою.
Кровь давно опрозрачнена, карий зрачок обесцвечен.
Гамлет ищет меня, но ему не нужна эта встреча.

Все гораздо страшнее.
Сухою соломою пальцев
Я плету гобелен - лунный свет завивается в пряжу,
Чтобы чье-то лицо заглянуло мне в самое зренье.

Разноцветные стекла бесстыдно слагаются в имя.
Тень от платья горчит, на камнях иероглифы или...
Я боюсь продолжать. Я, наверное, болен рассудком.

Вновь ее силуэт мне встречается на перекрестке.
Особняк за оградою, запах сирени и голос.
Я умею писать не стихи, а мотивы и всплески.
Я забыл, кем я был. Я в империи южного ветра.
Я в столице столиц. Ваше имя, похоже, Елена?...

У меня же не имя, а вздох обветшалого ветра.
У меня на руках засыпает раскрывшийся ландыш.
Я давно заблудился в своих голосах и обличьях.
И, похоже, что жизнь отпустила меня этой ночью
На заслуженный отдых, и падали звезды в осоку,
И смотрело в огонь распаленное око циклопа.

Бледный конус кометы походит на след сталактита.
Имя южного ветра становится флагом на башне.
Алфавит забывается. Память становится светом.
Лишь один поцелуй. Или только пространство для взгляда.

***

«И пред престолом – море стеклянное, подобное кристаллу»

Откр. Иоанна Богослова, 4, 6

Се – твердь стекла. В его сквозных расщепах

Горчит дождей заветренная взвесь.

О, как сырые нашепты нелепы

Тем, кто в стекле от века и поднесь!

Мы впаяны, как древние стрекозы,

В декартову размеренную глушь.

И не взлететь. И не разбиться оземь.

Не танцевать над зеркалами луж.

Всё сужено. В стекле темно и плотно.
Не спится - что ж: сочти себя до ста.
Как страшно быть - и всё же быть животным
В святой глуши слюдяного листа.

Прожилками саднят крыла стрекозьи.
Что, тяжела фасеточная стклянь?
Не хватит лжи - и не достанет розни
Пробиться сквозь, в мутнеющую рань.

Пей твердый воздух - с ненавистью к тверди,
Что льется в обожженный ком трахей.
У стрекозы - не сердце: лишь предсердье,
Коснеющее в ветре, как в грехе.

Нам - не болеть, не ждать, и не страшиться.
Всё отболело и отождалось.
Лишь знать, что время - острая страница:
Перевернись – переломи стрекоз… * * *

Я просыпаюсь. Я режу свой сон о хрусталь.
Лезвие ветра - в фасеточном саване ос.
Ёрзают буквы, и напрочь слетают с листа
В рдяное марево светом распятых берез.

Город скользит по ладони, и тонет в стерне.
Город сквозит привидением сквозь решето.
Если б его очертания стали верней...
Впрочем, наверное снова случится не то.

Лунные рвы рассекают собой горизонт,
Швы не свести, не получишь в итоге "алеф".
И в январе все нужнее становится зонт, -
Лед получил причитавшийся льду обогрев.

Бдительны звери на шторах, уже не уйдешь.
Падай себе в горловину расхристанных зим.
Были мы - камни, а вот - получается дождь.
Капли шутя пропадают в окружной грязи.

Пляшут растения свой затяжной контрданс.
Небо вцепилось рентгеновским зрением в мозг.
Я - Дон-Кихот, я скликаю своих Санчо Панс
Сбить мне с гортани трезвучьями ноющий воск.

Скоро коней поведут под уздцы в тишину.
Скоро огонь поведут к полынье на убой.
Я остаюсь, чтобы в лапы к кабацкому сну
Всласть загреметь с перепачканной вдрызг голытьбой.

Я остаюсь, я готовлю себе бубенец,
Шапку трехцветную правлю иглой тростника.
Если написана книга, то книге - конец.
Но бесконечен пустой перебор дневника.

***

Ветви, ветошь, сухая листва.
Небо брошено в звёздную просыпь.
Нас с тобою рука божества

Выводила неловко, как пропись.

Выводила строки поперёк
И почти разрывала страницы.
Вот и вышло, что мы между строк,
С древней теменью в пасмурных лицах.

А осенняя зыбится мгла.
Время хочет окончиться, только
Всё из мнимого смотрят угла
Клинописные дряхлые волки.

Их писали пораньше еще,

Только знаки им выдались проще.

Но и здесь иероглиф смещён,

Занимая чрезмерную площадь.

Только всё же они задались,

И горды своей твердой основой.

И за нами как из-за кулис,

Наблюдают из чащи сосновой.

Проведи же меня наискось,
Мимо линии волчьей, шерстистой.
Слишком многое не удалось
Слишком многое вышло нечисто.

Да, кривая вывозит не враз.
И еще мы заглянем, наверно,
В прорезь волчью, в острастку их глаз,
В их холодную древнюю скверну.

Или стоит дождаться утра?

Нам полночные гибельны тропы.
Так давай соберем для костра
Ветви, ветошь – и звездную копоть.

***

О, город без весны, что существует час!

ТЕОРЕМА

…А ветер – искривление пространства.

Шутя своей играя кризизной.

И ветра переменчивое тело

А за туманом рыжиною ржавой

Из серого простого кирпича

На грубую керамику начала.

История проделала виток.

Асфальтовая вечная страда,

Да и не уходили никогда.

ЭПИЛОГ

1.

От Москвы, что по привычке

Тянет вверх из глин,

Убегают электрички

На Можайск и Клин.

В окоём, где птичьи стаи

Водят поезда,

Железнодорожной стали

Проросла звезда.

Вьётся бечевой,

Сядем мы на «Белорусской»

Или «Беговой».

В тёплом предвечернем свете

Всё уже вокруг.

По вагону ходит ветер

Из пяти фрамуг.

Воздух, скоростью распорот,

Скоро снова сшит.

За окном великий город

Вдаль уйти спешит.

А когда уйдёт, покорный,

Как сойдёт на нет,

Мы услышим в небе горны

Девяти планет.

Что ли, где-то во Вселенной

Разразится шторм?

И коленопреклон е нны

Призраки платформ.

Вот за этим полустанком

Скроются уже

Разноцветных зданий склянки

В двадцать этажей.

Вот уже в закатной мрежи –

Вёрсты сосняка.

Вот уже платформы реже

Начали мелькать.

Вот уже пути кривые

Сделались прямы.

Но не склонит сумрак выи,

И запомним мы

Как в глуши вечерних стёкол

Звёздный тлел венец,

И на станции далёкой

Выйдем, наконец.

Где от придорожной пыли

Заслезит в глазах,

Где прилавки облепили

Маленький вокзал,

Где бездомные собаки

Дремлют у дрезин,

Где, единственный, во мраке

Мнится магазин,

Где колодезные плески

В полной тишине,

А за тем вон перелеском

Связи больше нет,

Там, где у запруды утки

Семенят к воде,

Где один автобус в сутки

К вечному «везде».

Если рейс туда положен,

Если есть места,

Оказаться там.

Там раскидистые кроны

Серебра светлей.

Там стоят в чащобах троны

Странных королей.

Там и небыли, и были

Вместе искони.

Там Луна возводит шпили

И висит на них.

Нас по времени покружит,

И увидим мы

Как порой глядят наружу

Полые холмы.

Звёздные стоят пожары

Так недалеко.

И рябинный в залах Тары

Нам готов покой.

Где смыкаются границы

Всех пяти пятин,

От невидимой столицы

Брошены пути

Сетью железнодорожной

К разным временам.

Но туда добраться сложно,

Право, даже нам…

2. СКАЗКА

…И холодные мглились века.

Шла равниной большая река,

И несла свои светлые воды

К тишине невозможных морей,

Где стоят небеса в серебре

До сих пор незнакомой свободы.

Но и здешняя есть тишина, -

Словно гладь беспокойного сна,

На которой – цветенье кувшинок.

А деревья не спят никогда.

И озер молчаливых слюда

Их бессонные видит вершины.

Начинай меня медлить, мой сон…

Что мне грезится? Бархат, виссон,

Заколдованный, призрачный город…

Я тоскую по мшистым камням.

Ветвь терновника есть у меня.

Просыпаюсь – и ливень за ворот.

Никогда, никогда, никогда

Не ходи, где гнилая вода,

Огибай понемногу болота.

Тихим шагом, и не торопясь,

Не ступай в придорожную грязь,

Где постылая дремлет забота.

Восходи по клинкам птичьих крыл.

Вспоминай, если что позабыл,

И дойди до большого урочья,

Где сверкнет молодая роса,

И светло на четыре часа

Станет самой глубокою ночью.

Там хозяйка рассвета живёт,

Собирает в ладонь звёздный мёд,

Кормит им утомлённое время.

А у времени – холка дождя,

Время медлит, в поход уходя,

Ты поправь на нём тонкое стремя.

Время яблочной масти сейчас.

Не берут его порча и сглаз,

Ведь над ним – светоносное лоно

Молчаливых и странных небес…

И ты скачешь на нём, словно в лес,

В золотые сады Авалона.

 

С нами они.

С нами незримо бредут по дороге

В ночи и дни.