Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь FAQ Написать работу КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
О новой повести валентина распутина «дочь Ивана, мать Ивана».↑ Стр 1 из 3Следующая ⇒ Содержание книги
Поиск на нашем сайте
Алексей Смоленцев
На мой взгляд О новой повести Валентина Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана». (опыт прочтения)
Повесть Распутина – это именно чтение. С напряженным захватывающим читателя сюжетом, с яркими до мельчайших психологических и портретных деталей выверенных автором и от этого достоверными жизненными, образами, повесть, написанная такой чистой русской речью, что кабы не тема, окунаться в эту прозу, пить ее было бы наслаждением давно забытым и невозможным среди самопального пойла нынешних текстов. Холод такой чистоты родниковой, что зубы ломит. И – больно. Больно от сюжета, и от темы. Так больно, словно события повести происходят лично с тобой. А ведь они именно со мной, и с нами, со всем народом, и происходят …. Страшная простота В чем сюжет повести?
И событие-исток (то есть событие, дающее жизнь сюжету) и сам сюжет новой повести Валентина Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана», - страшно просты: русская девочка Света изнасилована рыночным торговцем азербайджанцем. Мать Светланы, Тамара Ивановна, убедившись, что судебная система не в силах осуществить наказание – пасует перед преступником, сама вершит возмездие – убивает насильника из собственноручно изготовленного обреза. Вот собственно и все. Но что такое для русской литературы сюжет? Лишь повод для разговора и не более. Валентину Распутину удается на этом страшно простом материале дать картину жизни современной России, обозначить все болевые точки сегодняшней народной трагедии. Убийство или Возмездие? На мой взгляд, очень важна читательская оценка поступка Тамары Ивановны. То, что она совершила, это – убийство или возмездие? Если не вникнуть в содержание повести, то спорить об этом можно до бесконечности. Однако автор художественными средствами совершенно однозначно отвечает – Возмездие. Обратимся к фактам текста повести. Сущностный смысл поступка Тамары Ивановны Распутин раскрывает через рассказ отца Тамары, Ивана Савельевича, о Ефроиме. Ефроим – человек на Ангаре чужой, пришлый. Человек с темным прошлым, в котором и добыл свое неправедное богатство – живет он гораздо богаче односельчан, которых считает людьми «десятого сорта». И сам Ефроим, и его сын, преследующий маленькую Тамару на мотоцикле и однажды покалечивший ее – «месяц на ногу не приступала», живут по принципу «Все позволено». И здесь, в своем рассказе, Иван Савельевич, произносит, на мой взгляд, ключевые для всей повести слова: «Мы, русские, большой наглости не выдерживаем. Маленькой, гонору всякого, этого и у нас самих в достатке, а большую, которая больше самого человека, то ли боимся, то ли стыдимся. В нас какой-то стопор есть». Так и ходит русский Иван в дураках до решительного столкновения: «Идем поперек реки, Коля в носу, спиной к ходу, я в корме за мотором. Вижу: с правой стороны, от верхнего острова лодка повдоль реки. Ходко бежит, носом по волне настукивает. Вглядываюсь: Ефроим. Лодка у него хоть и ходкая, на манер шитика, а верткая. Да и легкая. Сближаемся, я гляжу по ходу шитика, что я успеваю проскочить. Но Ефроим поддал газу и прет прямо на нас. На таран идет. Он-то, конечно, рассчитывал, что я струхаю и отверну. «Ах ты, гад! — думаю. — И тут захотел меня в грязь носом». Кричу Кольке: «Падай!» и руками машу, чтоб падал в лодку. И только-только успел нос развернуть под шитик... Шитик отбросило метра за три от нашего карбаза и перевернуло. Мотор оторвало, Ефроим вынырнул еще дальше». Иван Савельевич спасает Ефроима. Но будь у шитика скорость повыше – Ефроим возможно бы и не вынырнул. И что – Иван Савельевич стал бы убийцей? Любой нормальный человек скажет: «Нет». Ефроим разбивается о собственную наглость. Ведь это он идет на таран. Соответственно и за исход столкновения несет ответственность тот, кто его спровоцировал. Но ведь та же самая ситуация и в столкновении Тамары Ивановны и азербайджанца, изнасиловавшего Свету. Более того, параллельны не только сами ситуации, но и герои: Ефроим из тех кто «нигде не растеряются, повсюду найдут кума и брата», но и азербайджанец-насильник так же; Ефроим – «Ангару за свою собственность стал считать», насильник – Россию; и т.д. Насильник-азербайджанец так же, как Ефроим идет на таран, хорошо понимая последствия своего преступления. Соверши он подобное у себя на родине, в Азербайджане – до суда бы не дожил, там – такое преступление верная смерть. Но ведь сущность преступления от изменения места его совершения не меняется. Насильник уверен – перед ним спасуют, отвернут, но – нет, он нарывается на залп. Это не только не убийство, это даже и не возмездие – это естественный ход вещей. Вспомним Ивана, сына Тамары Ивановны, который вдруг начинает прозревать существо русских слов. «Сволочь — это такая дрянь, которую надо стащить, сволочь с дороги, где люди ходят. Слово «сво`лочь» — от «своло`чь», убрать с глаз. Переставляешь ударение и все ясно. А «подонки» — осадок по дну посудины, несъедобные, вредные остатки, их только выплеснуть». Слово «Преступление», в этой логике – это Переступление через нормы общечеловеческой морали (неважно христианской, мусульманской - общечеловеческой) и расплата за это переступление Неизбежна. Есть Высший суд, как в русской жизни, так и в русской литературе: «Страшная месть» пробудила в моей душе то высокое чувство, которое вложено в каждую душу и будет жить во веки, - чувство... необходимости конечного торжества добра над злом... Это чувство есть несомненная жажда Бога, есть вера в Него» (Иван Бунин «Жизнь Арсеньева»). Валентин Распутин в этом случае верен правде жизни и традиции русской литературы. Тамара Ивановна не отступает пред насильником, ее противостоянию параллельно в повести противостояние Ивана Савельевича с Ефроимом, но на этом «цепочка» параллелей не заканчивается. Не случайно повесть названа «Дочь Ивана, мать Ивана». Сын Тамары Ивановны, Иван, находит на берегу брошенную рассохшуюся лодку (в центре рассказа Ивана Савельевича – то же лодка! У Распутина случайных деталей нет), восстанавливает ее, переправляется на другой берег, а по возвращении сталкивается с одним из ефроимов (это имя вполне можно считать нарицательным для обозначения наглости): «На берегу его поджидал мужик — с брюшком, с лысиной, с разгоряченным одутловатым лицом; не часто бывая на даче, Иван не знал его. В руках мужик держал камень, поигрывая им, нервно перебирая, чтобы камень был виден. — Ты! Подонок! — завопил он, едва лодка заскреблась о берег. — Ты что, подонок, себя позволяешь?! Тебе жить надоело! Насобачился угонять! Иван растерялся, стал оправдываться: — Да я прокатиться только… Она же стояла тут никуда не годная… Я проконопатил ее… — Я тебе счас проконопачу!.. Он шагнул вперед, Иван спрыгнул в воду и, быстро нагнувшись, выхватил из-под ног камень, который был поувесистей, чем у мужика. С минуту они стояли друг против друга в молчании. — Ты! — в тон мужику, стараясь быть спокойным, сказал потом Иван. — Ты слышал… — он не сомневался, что в их небольшом поселке об этом слышали все. — Слышал ты, что недавно одна женщина прямо в прокуратуре пристрелила… — пришлось поискать слово. — Пристрелила такого же налетчика, как ты! Это моя мать. — Щенок! — завопил мужик. — Ты еще пугать меня!.. — Этот щенок тоже умеет кусаться больно. И, отбросив камень, Иван нарочито близко, едва не задевая, прошел мимо мужика и поднялся на яр». Не случайно Иван здесь упоминает о матери. Сущность всех трех обозначенных параллелей – одна: предупреждение – с огнем играете, господа хорошие, так и до греха не далеко. В последнем эпизоде еще очень важен момент, когда Иван подбирает эпитет к действиям мужчины на берегу – «налетчик». Он не говорит: «азербайджанца», но – «налетчика». Преступление-переступление, наглость, - вне национальны. Кто разжигает рознь? Однако Распутин прав и, когда, в конкретном случае, указывает национальность насильника – азербайджанец. Долг писателя говорить не о частном, а о типическом. Валентин Распутин именно этот долг честно исполняет. Даже такая «прогрессивно-демократическая» газета как «Аргументы и факты» в № 3 за 2004 год (С.12) свидетельствует: «Чаше всего совершают преступления в России граждане Украины – 24,1%; Азербайджана – 13,6…» и т.д. То есть, указывая национальность преступника, Распутин, лишь исходит из данных статистики, тем самым говорит о явлении типичном, типическом. И «разжигание межнациональной розни» здесь совершенно ни причем. Если кто и виновен в разжигании, так это те, кто обеспечивает 13,6 процента преступлений в статистике, но естественно не сама статистика, и, уж тем паче, не писатель. Пенять на зеркало, как известно, признак ума небольшого. Предвижу ехидный вопрос возможного оппонента: «Что же теперь убивать всех и каждого наглеца-налетчика? К этому, мол, призывает русский писатель?». Отвечу: «нет». Распутин к убийству не призывает. Иван в столкновении с мужчиной на берегу, лишь поднимает камень, показывая, что готов к сопротивлению, что не боится налетчика, и этого оказывается достаточно. Но Распутин дает и более определенный ответ. Ответ, исключающий всякие иные толкования. Учить таких надо? Вернемся к истории противостояния отца Тамары с Ефроимом (по существу весь этот эпизод – рассказ Ивана Савельевича, - ключ ко всей повести). Выслушав рассказ Ивана Савельевича, - «--Учить таких надо, да, дедушка? — как поняла Дуся, так и спросила. Иван Савельевич подумал. — Учить надо — осторожно ответил он. — Но сдается мне, что поодиночке не выучить. Всех вместе надо. А как — не знаю. Сейчас вот про Бога вспомнили… Так к Богу-то пошли несчастные люди, которые от злодея терпят. Злодей к Богу не торопится. А власть, она вишь, какая власть, она распояску злодею дала, с ним по совести не поговоришь. Как на фронте было, — обращаясь уже к одному Анатолию, добавил Иван Савельевич. — Кто кого: перекрестимся втихаря да с криком «За Родину за Сталина!» — в атаку. Вот так-то бы и теперь всем оставшимся народом!». «По одиночке не выучить»! – То есть возмездие – это возмездие, но одиночными выстрелами ситуацию не изменишь. Так утверждает Валентин Распутин. Место действия - Рынок Один, как прежде. И – убит Сотрудник прокуратуры Николин ведет себя не как «рыночник», в отличие от того же следователя Цоколя, а как – человек. Николин помогает Светлане встретиться с Тамарой Ивановной, находящейся под стражей. И именно в его размышлениях прокуратура предстает как аналогия рынка (подсказка тем, кто не обратил внимания на место положение прокуратуры – «в ста шагах от рынка»): «Но как еще можно противостоять бешеному разгулу насилия и жестокости, если государство своих обязанностей не исполняет, а правосудие принимается торговать законами, как редькой с огорода? Как?» Через Николина, служителя закона, показано в повести сущностное, не должностное, но – человеческое осмысление поступка Тамары Ивановны: «Не из дремучего леса явился хищник, а из общества, объявленного цивилизованным; не овца, бессловесная тварь, стала жертвой его, а родная дочь хозяина или хозяйки; хозяйка решилась наводить свой суровый приговор не тогда, когда хищник крался к жертве, хотя намерения его и тогда были ясны, но не было еще состава преступления, а лишь после того, как преступление свершилось, и даже после того, как стреноженного хозяйкой и переданного в руки правосудия преступника вознамерились отпустить на все четыре стороны, чтобы следующей же ночью он набросился на новую жертву. Однако убийство случилось, волка в маске человека не стало, и этот конечный и исключительный факт затмил собою предыдущие события. Да, затмил, но ведь не отменил, не вошел в противоречие с ними и явился ничем иным, как их неоспоримым следствием». Он же, Николин, осмысляет и само понятие «правосудие»: «правосудие – сегодня», «правосудие рынка». «В благополучном обществе с действующими нравственными и юридическими законами эти противоположности сдвинуты, сильный становится терпимей, а слабый сильней, но как только люди выходят за установленные границы, неминуемо просыпаются самые грубые инстинкты и низменные страсти, и те законы, которые действовали в условиях «мирного» времени, становятся недостаточными не только по букве, но и по смыслу. Когда верх берет вырвавшаяся наружу грубая сила, она устанавливает свои законы, неизмеримо более жестокие и беспощадные, нежели те, которые могут применяться к ней, ее суд жестоко расправляется с тем, что зовется самой справедливостью. Ее, эту грубую и жестокую силу, начинают бояться, даже прокурор в суде заикаясь произносит вялый приговор, который тут же отменяет общественная комиссия по помилованию. Правосудие не просто нарушается — его подвешивают за ноги вниз головой, и всякий, кому не лень, с восторгом и бешенством, мстя за самую возможность его существования в мире, плюет ему в лицо». Образу Николина посвящено достаточно небольшое пространство повести. Но четко обозначен «стержень» образа: главное в Николине – он человек, и в размышлениях, и в поступках. Пока такие люди живы, пока они есть среди служителей закона, возможно если не правосудие, если не сама справедливость, то хотя бы справедливое (то есть человеческое) понимание ситуации. Пока живы… «— Папа, ты помнишь Николина… ну того, из областной прокуратуры? — Помню. — Убили его. — Как ты знаешь? За что? — Анатолий встревожился, не связано ли это как-нибудь с ними — со Светкой и Тамарой Ивановной? — По телевизору только что сказали. А за что? …Въехал, наверное, куда не просили… Анатолия поразили и этот язык, какого еще совсем недавно не было у Светки, и тон ее, тоже новый, неприятный, в котором жалость звучала спокойно, почти безучастно». Вот скинхеды. Иван становится свидетелем схватки скинхедов с обитателями современной дискотеки» - «В вестибюле его оглушила визгливая музыка, доносившаяся из зала, на подоконниках, на полу в обнимку с девчонками и бутылками корчились в дыму и мате то ли человекоподобные, то ли червеподобные»: «он держал себя нейтралом, оказавшись в этой схватке случайно, но со своей нейтральной полосы был, конечно, на стороне скинхедов: они на свой манер делали то, что должна была делать городская власть, чтобы остановить пложение этой сопливой нечисти. Но власть теперь всего боится и ничего не делает. Не поймешь, кому она служит и на что рассчитывает завтра, если сегодня последние остатки здорового увязить, как в болоте, в невмешательстве. Утром газеты с захлебом назовут скинхедов после этой истории русскими экстремистами и фашистами, снова и снова будут гнусаво каркать, добиваясь, чтобы позволили им расклевать мясо скинхедов до костей… И что же — поганистая «пионерия», захлебывающаяся наркотиками и теряющая человеческий образ, лучше? Так выходит. Это она — будущее России? А ей именно и позволяют быть будущим. Кто-то должен же ее и все подобное ей остановить? Или уж коли пущена жизнь на самотек, то так она и пойдет, пока не придет к конечному результату! И все же оказаться среди скинхедов Иван не хотел бы». Скинхеды вроде сила, и сила, вроде бы справедливая. Однако правильная ли это сила? Нет, - решает Иван. Скинхеды «на свой манер делали то, что должна была делать городская (читай – государственная) власть». То есть разгонять дискотеки? Нет. – Воспитывать поколение! На мой взгляд, и скинхеды и поганистая пионерия, - две стороны одного явления. Это результат отсутствия в современном рыночном обществе гражданского (патриотического, то есть в Любви к своей Родине) воспитания. А ведь у каждого нормального человека есть в душе и сердце «уголок». Который должен быть заполнен естественным человеческим чувством – любовью к Родине сыновней «пламенной и нежной», гордостью за свою Родину. Смотр сил состоялся. Но Иван делает свой выбор: «Иван после школы лето и осень проплавал на Байкале, на катере Гидрометслужбы, а потом на два года ушел в армию, служил в ракетной части в Забайкалье… За четыре месяца на Байкале Иван не взял в руки ни одной книжки, весь отдавшись новым и живым впечатлениям, в армии тоже было не до чтения, а, воротившись из армии, неделю бродил по городу, высматривая и выпытывая, куда без него развернулась жизнь, и вдруг нанялся в бригаду плотников, уезжавших строить в дальнем селе церковь. Это было районное село на Ангаре, недалеко от него лежала-бедовала родная деревня Тамары Ивановны и Ивана Савельевича. Когда заглянул Иван к дедушке и сообщил ему об этом, тот только крякнул от удивления: — Хо! Ну ты, парень, и пострел — везде поспел! Кто это тебя надоумил? — Надоумили, — с улыбкой отвечал Иван, поверивший, что нет, не случайно выпадает ему эта дорога на родину матери и дедушки. — Поставите церкву — свози меня поглядеть. И на деревню свози в остатный раз. — Иван Савельевич расхрабрился. — Ну, подбодрил ты меня, парень! Пойду сегодня объявление делать своему поместью… что передумал сдаваться… надумал дюжить, покуль ноги держат. Я свои ноги не совсем еще стер. Ни-че-во! — все больше утверждал себя в собственных силах Иван Савельевич. — Попыхтим еще. Ни-че-во! Поместье — и огород, и ограда — было сильно запущено…внутри избы стоял тяжелый спертый запах запущенности и старости. Все больше и больше обращая внимание на это убожество, Иван думал: «Вот навострюсь тюкать топориком — и надо сюда. Надо наводить порядок. Тут, если руки приложить, жить да жить еще можно». Здесь важно, что Иван выбирает не теорию веры, но практику – строительство православной церкви, и не где нибудь, а на Родине деда и матери. Вот они русские спасительные - почва и корни. Такие же важные для человека как и Слово: «Но когда звучит в тебе русское слово, издалека-далёко доносящее родство всех, кто творил его и им говорил; когда великим драгоценным закромом, никогда не убывающим и не теряющим сыта, содержится оно в тебе в необходимой полноте, всему-всему на свете зная подлинную цену; когда плачет оно, это слово, горькими слезами уводимых в полон и обвязанных одной вереей многоверстовой колонны молодых русских женщин; когда торжественной медью гремит во дни побед и стольных праздников; когда безошибочно знает оно, в какие минуты говорить страстно и в какие нежно, приготовляя такие речи, лучше которых нигде не сыскать и, как напитать душу ребенка добром и как утешить старость в усталости и печали — когда есть в тебе это всемогущее родное слово рядом с сердцем и душой, напитанных родовой кровью, — вот тогда ошибиться нельзя. Оно, это слово, сильнее гимна и флага, клятвы и обета; с древнейших времен оно само по себе непорушимая клятва и присяга. Есть оно — и все остальное есть, а нет — и нечем будет закрепить самые искренние порывы». Конечно, обретения Ивана – это еще дело, не деятельность. Но сегодня и нужны дела «крепкие» - по слову Распутина, - дела. Мужское и женское Умение создавать сильный запоминающийся яркий женский образ – одна из явственных особенностей творчества Распутина. Женские образы у Распутина всегда характерны индивидуально личностны и, в то же время, типичны. В традиции Распутина отводить женскому образу роль «несущего» в конструкции повествования. Традиционна с этой точки зрения и повесть «Дочь Ивана, мать Ивана». Тамара Ивановна отражена, именно отражена – как в зеркале, - из жизни, в повести Распутина, так живо правдиво и точно, словно, читатель не к образу прикасается, но знакомится с живым человеком. И от этого знакомства счастливо и радостно. И уже легче за Россию, несмотря на весь рынок и мрак: Мы – Живы! Пока есть в России такие Дочери и Матери. А они есть. И их не единицы, их много. И мы видим этих женщин. Просто не задумываемся о них. Они и сами, порой, не подозревают, какие силы таят в себе. Образ Тамары Ивановны раскрыт перед нами полностью. Мы видим ее и в детстве, и в дивичестве, когда вызревает в ней тонкое сокровенное женское свечение, и в замужестве. Постигать образ Тамары Ивановны – это наслаждение для исследователя и для читателя. Столько в ней чистоты, света, уверенности. К сожалению, у нас нет возможности сосредоточиться на этом образе. Отметим лишь важнейшее: поступок, совершенный Тамарой Ивановной, - не есть проявление отчаянья, срыва, нет, - это спокойное, но столь же и неотвратимое действие размеренной, хорошо осознающей себя силы, силы напоенной почвой, корнями, тысячелетней историей русского рода. «Виновата — буду ответ держать. Сделанного не воротишь. А я и не жалею о сделанном. Теперь мне каторга шесть лет, а если бы насильник ушел безнаказанным, — твердо подчеркнула она, — для меня бы и воля на всю жизнь сделалась каторгой». Все это убедительно показано Распутиным. Значимость и привлекательность образа Тамары Ивановны, неизбежность читательского преклонения перед этим женским образом, способно привести нас к некоторым, на мой взгляд, ошибкам в толковании повести. Мужчин-де уже нет, женщина вот истинная спасительница и защитница России и ее детей. Все это и так, и не совсем так. Мне думается, что Распутин прозревает за образом Тамары Ивановны саму Россию в ее материнской и дочерней сущности. Тамара Ивановна, и такие женщины, - это проявление России, свидетельство жизни России, затаенной ее силы и непокорености. Но служение и долг Тамары Ивановны не в возмездии насильнику (это неизбежная и необходимая, но частность), а в воспитании сына, Ивана. И вот здесь «Иван» это не только имя сына, но символ русского человека.И в воспитании не просто в духе пригодном для сегодняшней жизни (рынка), но в традиции рода, в том, что дочерне воспринято ей от отца – Ивана (здесь имя тоже символ): «Вот, Иван! (это говорит дед внуку. А. С.) Скажи ты мне на свой молодой ум… скажи, отчего это у нас в народе кровь такая молчаливая… такая вялая на родство? Будто и родных нет, а все троюродные да сводные. Или это неправда? — Не знаю, — смешался Иван. — Не думал. По-моему, неправда. Вон мама… И мы с тобой…» То есть женщина как связующее звено русского рода. От деда к внуку. От Ивана к Ивану. Даже и сам выстрел – возмездие, явная его сторона, а сущность – воспитание: «Мать не испугалась и тем самым как бы и ему наказала не бояться». Не дочь, а – сын (мужчина!) усваивает материнский урок. Думает Иван и об отце: «Иван, присматриваясь к отцу, невольно спрашивал: а мог ли он, отец, решиться на поступок, совершенный матерью? Не трус ли он? И отвечал себе: нет, отец не трус и на любой решительный поступок он способен, если… Если до него додумается. А он мог и не додуматься не от недостатка ума, а от какого-то особого положения ума, не посягающего на взлеты». Рядом с образом Тамары Ивановны, образ Анатолия бледен, читатель видит его только растерянным, «потерянным» (как все его поколение?). У Анатолия в повести нет даже отчества (важная деталь). То есть род идет по матери, мать и сохраняет и защищает род. Из испытаний выпавших на семью Воротниковых Тамара Ивановна и Иван, мать и сын, выходят только крепче, а вот Анатолий и Светлана, отец и дочь, - надломлены, им уже не подняться.
ЕГОРЬЕВНА «А ведь это я, Демин, должен был сделать… что она сделала… что Тамара моя сделала. Это мужик должен был сделать, отец. А мужика не оказалось, он спать ушел… устал сильно. «Снисходительное терпение» - вот характеристика поведения Егорьевны во время всего «мужского» разговора. Лишь единственный раз она говорит почти всерьез, когда рассказывает: «как прошлым летом в последний раз ездила за товаром в Корею и как, спроворив закупки, забежали они, три иркутские бабехи, в Сеуле в японский ресторанчик. Там на русский говор подсел к ним пожилой господин, очень пожилой, высокий, поджарый, с умным бескровным лицом, но очень подвижный, легко вскакивавший и легко говоривший, оказавшийся русским эмигрантом из Токио. — Мы ели мороженое, а оно плохое, водянистое, во рту на колючие сосульки разваливается. Ну и говорим ему, что у нас мороженое лучше. «Да, — говорит, — мороженое лучше, а конфеты хуже». — «Нет, — мы хоть бабехи-распустехи, а патриотки. — Нет, конфеты тоже лучше». Он вскочил и отошел, и, пока мы сидели, привозят огромную картонную коробку, а в ней разных сортов конфеты, сортов десять или пятнадцать. Он что… он оказался конфетным фабрикантом. Распечатывает нам, кажется, три коробки: ну-ка пробуйте. На вид конфеты не очень, беловатые такие, как наша помадка… «Ну что?» — спрашивает. Мы жуем, а понять не можем. «Какие-то не такие». — «Но какие не такие? Вкусные?» — «Вкусные». — «Ваши конфеты, — говорит, — хороши, но одно в них плохо, много в них валят сахара. В два раза надо меньше сахара — и они будут и полезней, и вкусней». Вручил нам эту коробку, довез до отеля, приглашал в Токио. Я его часто вспоминаю. Он все дивовался на нас. А мы и правда, как на подбор, одинаковые: бокастые, горластые, мужикастые. Те же бабы, да не те. Не легковые, а уж грузовые, с дороги не столкнешь. Прощаемся, он говорит: «Вы меня, бабоньки, успокоили, теперь я знаю, что есть в России сила». Алексей Смоленцев
На мой взгляд О новой повести Валентина Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана». (опыт прочтения)
Повесть Распутина – это именно чтение. С напряженным захватывающим читателя сюжетом, с яркими до мельчайших психологических и портретных деталей выверенных автором и от этого достоверными жизненными, образами, повесть, написанная такой чистой русской речью, что кабы не тема, окунаться в эту прозу, пить ее было бы наслаждением давно забытым и невозможным среди самопального пойла нынешних текстов. Холод такой чистоты родниковой, что зубы ломит. И – больно. Больно от сюжета, и от темы. Так больно, словно события повести происходят лично с тобой. А ведь они именно со мной, и с нами, со всем народом, и происходят …. Страшная простота В чем сюжет повести?
И событие-исток (то есть событие, дающее жизнь сюжету) и сам сюжет новой повести Валентина Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана», - страшно просты: русская девочка Света изнасилована рыночным торговцем азербайджанцем. Мать Светланы, Тамара Ивановна, убедившись, что судебная система не в силах осуществить наказание – пасует перед преступником, сама вершит возмездие – убивает насильника из собственноручно изготовленного обреза. Вот собственно и все. Но что такое для русской литературы сюжет? Лишь повод для разговора и не более. Валентину Распутину удается на этом страшно простом материале дать картину жизни современной России, обозначить все болевые точки сегодняшней народной трагедии. Убийство или Возмездие? На мой взгляд, очень важна читательская оценка поступка Тамары Ивановны. То, что она совершила, это – убийство или возмездие? Если не вникнуть в содержание повести, то спорить об этом можно до бесконечности. Однако автор художественными средствами совершенно однозначно отвечает – Возмездие. Обратимся к фактам текста повести. Сущностный смысл поступка Тамары Ивановны Распутин раскрывает через рассказ отца Тамары, Ивана Савельевича, о Ефроиме. Ефроим – человек на Ангаре чужой, пришлый. Человек с темным прошлым, в котором и добыл свое неправедное богатство – живет он гораздо богаче односельчан, которых считает людьми «десятого сорта». И сам Ефроим, и его сын, преследующий маленькую Тамару на мотоцикле и однажды покалечивший ее – «месяц на ногу не приступала», живут по принципу «Все позволено». И здесь, в своем рассказе, Иван Савельевич, произносит, на мой взгляд, ключевые для всей повести слова: «Мы, русские, большой наглости не выдерживаем. Маленькой, гонору всякого, этого и у нас самих в достатке, а большую, которая больше самого человека, то ли боимся, то ли стыдимся. В нас какой-то стопор есть». Так и ходит русский Иван в дураках до решительного столкновения: «Идем поперек реки, Коля в носу, спиной к ходу, я в корме за мотором. Вижу: с правой стороны, от верхнего острова лодка повдоль реки. Ходко бежит, носом по волне настукивает. Вглядываюсь: Ефроим. Лодка у него хоть и ходкая, на манер шитика, а верткая. Да и легкая. Сближаемся, я гляжу по ходу шитика, что я успеваю проскочить. Но Ефроим поддал газу и прет прямо на нас. На таран идет. Он-то, конечно, рассчитывал, что я струхаю и отверну. «Ах ты, гад! — думаю. — И тут захотел меня в грязь носом». Кричу Кольке: «Падай!» и руками машу, чтоб падал в лодку. И только-только успел нос развернуть под шитик... Шитик отбросило метра за три от нашего карбаза и перевернуло. Мотор оторвало, Ефроим вынырнул еще дальше». Иван Савельевич спасает Ефроима. Но будь у шитика скорость повыше – Ефроим возможно бы и не вынырнул. И что – Иван Савельевич стал бы убийцей? Любой нормальный человек скажет: «Нет». Ефроим разбивается о собственную наглость. Ведь это он идет на таран. Соответственно и за исход столкновения несет ответственность тот, кто его спровоцировал. Но ведь та же самая ситуация и в столкновении Тамары Ивановны и азербайджанца, изнасиловавшего Свету. Более того, параллельны не только сами ситуации, но и герои: Ефроим из тех кто «нигде не растеряются, повсюду найдут кума и брата», но и азербайджанец-насильник так же; Ефроим – «Ангару за свою собственность стал считать», насильник – Россию; и т.д. Насильник-азербайджанец так же, как Ефроим идет на таран, хорошо понимая последствия своего преступления. Соверши он подобное у себя на родине, в Азербайджане – до суда бы не дожил, там – такое преступление верная смерть. Но ведь сущность преступления от изменения места его совершения не меняется. Насильник уверен – перед ним спасуют, отвернут, но – нет, он нарывается на залп. Это не только не убийство, это даже и не возмездие – это естественный ход вещей. Вспомним Ивана, сына Тамары Ивановны, который вдруг начинает прозревать существо русских слов. «Сволочь — это такая дрянь, которую надо стащить, сволочь с дороги, где люди ходят. Слово «сво`лочь» — от «своло`чь», убрать с глаз. Переставляешь ударение и все ясно. А «подонки» — осадок по дну посудины, несъедобные, вредные остатки, их только выплеснуть». Слово «Преступление», в этой логике – это Переступление через нормы общечеловеческой морали (неважно христианской, мусульманской - общечеловеческой) и расплата за это переступление Неизбежна. Есть Высший суд, как в русской жизни, так и в русской литературе: «Страшная месть» пробудила в моей душе то высокое чувство, которое вложено в каждую душу и будет жить во веки, - чувство... необходимости конечного торжества добра над злом... Это чувство есть несомненная жажда Бога, есть вера в Него» (Иван Бунин «Жизнь Арсеньева»). Валентин Распутин в этом случае верен правде жизни и традиции русской литературы. Тамара Ивановна не отступает пред насильником, ее противостоянию параллельно в повести противостояние Ивана Савельевича с Ефроимом, но на этом «цепочка» параллелей не заканчивается. Не случайно повесть названа «Дочь Ивана, мать Ивана». Сын Тамары Ивановны, Иван, находит на берегу брошенную рассохшуюся лодку (в центре рассказа Ивана Савельевича – то же лодка! У Распутина случайных деталей нет), восстанавливает ее, переправляется на другой берег, а по возвращении сталкивается с одним из ефроимов (это имя вполне можно считать нарицательным для обозначения наглости): «На берегу его поджидал мужик — с брюшком, с лысиной, с разгоряченным одутловатым лицом; не часто бывая на даче, Иван не знал его. В руках мужик держал камень, поигрывая им, нервно перебирая, чтобы камень был виден. — Ты! Подонок! — завопил он, едва лодка заскреблась о берег. — Ты что, подонок, себя позволяешь?! Тебе жить надоело! Насобачился угонять! Иван растерялся, стал оправдываться: — Да я прокатиться только… Она же стояла тут никуда не годная… Я проконопатил ее… — Я тебе счас проконопачу!.. Он шагнул вперед, Иван спрыгнул в воду и, быстро нагнувшись, выхватил из-под ног камень, который был поувесистей, чем у мужика. С минуту они стояли друг против друга в молчании. — Ты! — в тон мужику, стараясь быть спокойным, сказал потом Иван. — Ты слышал… — он не сомневался, что в их небольшом поселке об этом слышали все. — Слышал ты, что недавно одна женщина прямо в прокуратуре пристрелила… — пришлось поискать слово. — Пристрелила такого же налетчика, как ты! Это моя мать. — Щенок! — завопил мужик. — Ты еще пугать меня!.. — Этот щенок тоже умеет кусаться больно. И, отбросив камень, Иван нарочито близко, едва не задевая, прошел мимо мужика и поднялся на яр». Не случайно Иван здесь упоминает о матери. Сущность всех трех обозначенных параллелей – одна: предупреждение – с огнем играете, господа хорошие, так и до греха не далеко. В последнем эпизоде еще очень важен момент, когда Иван подбирает эпитет к действиям мужчины на берегу – «налетчик». Он не говорит: «азербайджанца», но – «налетчика». Преступление-переступление, наглость, - вне национальны. Кто разжигает рознь? Однако Распутин прав и, когда, в конкретном случае, указывает национальность насильника – азербайджанец. Долг писателя говорить не о частном, а о типическом. Валентин Распутин именно этот долг честно исполняет. Даже такая «прогрессивно-демократическая» газета как «Аргументы и факты» в № 3 за 2004 год (С.12) свидетельствует: «Чаше всего совершают преступления в России граждане Украины – 24,1%; Азербайджана – 13,6…» и т.д. То есть, указывая национальность преступника, Распутин, лишь исходит из данных статистики, тем самым говорит о явлении типичном, типическом. И «разжигание межнациональной розни» здесь совершенно ни причем. Если кто и виновен в разжигании, так это те, кто обеспечивает 13,6 процента преступлений в статистике, но естественно не сама статистика, и, уж тем паче, не писатель. Пенять на зеркало, как известно, признак ума небольшого. Предвижу ехидный вопрос возможного оппонента: «Что же теперь убивать всех и каждого наглеца-налетчика? К этому, мол, призывает русский писатель?». Отвечу: «нет». Распутин к убийству не призывает. Иван в столкновении с мужчиной на берегу, лишь поднимает камень, показывая, что готов к сопротивлению, что не боится налетчика, и этого оказывается достаточно. Но Распутин дает и более определенный ответ. Ответ, исключающий всякие иные толкования. Учить таких надо? Вернемся к истории противостояния отца Тамары с Ефроимом (по существу весь этот эпизод – рассказ Ивана Савельевича, - ключ ко всей повести). Выслушав рассказ Ивана Савельевича, - «--Учить таких надо, да, дедушка? — как поняла Дуся, так и спросила. Иван Савельевич подумал. — Учить надо — осторожно ответил он. — Но сдается мне, что поодиночке не выучить. Всех вместе надо. А как — не знаю. Сейчас вот про Бога вспомнили… Так к Богу-то пошли несчастные люди, которые от злодея терпят. Злодей к Богу не торопится. А власть, она вишь, какая власть, она распояску злодею дала, с ним по совести не поговоришь. Как на фронте было, — обращаясь уже к одному Анатолию, добавил Иван Савельевич. — Кто кого: перекрестимся втихаря да с криком «За Родину за Сталина!» — в атаку. Вот так-то бы и теперь всем оставшимся народом!». «По одиночке не выучить»! – То есть возмездие – это возмездие, но одиночными выстрелами ситуацию не изменишь. Так утверждает Валентин Распутин.
|
||||
Последнее изменение этой страницы: 2016-09-20; просмотров: 1414; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.117.91.116 (0.015 с.) |