Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Глава 11 самовлюбленная Женщина

Поиск

Немало авторов утверждают, что самовлюбленность — это основная черта, диктующая поведение любой женщины1. Однако необоснованное расширение этого понятия может привести лишь к его размыванию. Так, Ларошфуко свел на нет понятие эгоизма. В действительности самовлюбленность представляет собой вполне определенный процесс отчуждения; собственное «я» мыслится как абсолютно самодостаточное, и субъект замыкается в нем. Женщинам свойственны и многие другие жизненные позиции, как искренние, так и надуманные: некоторые из них мы уже проанализировали. Бесспорно, однако, то, что в силу обстоятельств женщина чаще, чем мужчина, сосредоточена на себе, обращает на себя свою любовь.

Для любви всегда необходимы два лица: субъект и объект. Женщина может прийти к самовлюбленности двумя путями, сходящимися в одной точке. В качестве субъекта она чувствует себя обездоленной: в раннем детстве она была лишена alter ego, каким для мальчика является половой член, ее агрессивная сексуальность в отрочестве осталась неудовлетворенной. Но важнее всего, что ей прегражден путь к видам деятельности, которыми занимаются мужчины. Конечно, она занята, но она не делает ничего. Выполняя функции супруги, матери и хозяйки, женщина не может раскрыться как неповторимая личность. Мужчина реализуется в построенных им домах, распаханных полях, вылеченных больных. Поскольку женщина не может реализовать себя через проекты и цели, она будет стремиться осознать себя через свою имманентность. Пародируя высказывание Сьейеса, Мария Башкирцева писала: «Кто я? Ничто. Кем я хотела бы быть? Всем». Именно потому| что они — ничто, многие женщины доходят до крайности, ограничивая свои интересы своим собственным «я», значение которого они преувеличивают до такой степени, что оно для них сливается со Всем. «Моя героиня — это я», — говорила также Мария Башкирцева. Мужчина действует и таким образом неизбежно познает себя. Женщина же, живя взаперти и занимаясь трудом, не имеющим весомых результатов, не может определить ни свое место в мире, ни свои силы. Она приписывает высшее значение себе именно потому, что ей недоступен никакой важный объект деятельности.

Возможность стать объектом собственных желаний возникает у женщины в связи с тем, что она привыкла так воспринимать себя с детства. Полученное ею воспитание побуждает ее отождествлять себя со своим телом, во время полового созревания она осознает свое тело как нечто пассивное и вызывающее желание. Это вещь, до которой она может дотронуться руками, которую волнует прикосновение атласа и бархата, на которую она сама может смотреть глазами любовника. Бывает, что, занимаясь онанизмом, женщина мысленно раздваивается на мужчину — субъект и женщину — объект. Так, Ирен, случай которой описан Дальбье1, говорила себе: «Я буду себя любить» — или с большей страстью: «Я овладею собой» и, наконец, доходя до пароксизма: «Я оплодотворю себя». Когда Мария Башкирцева пишет: «А все-таки жаль, что никто не видел мои руки и грудь, ведь они так молоды и свежи», — она также выступает одновременно в роли субъекта и объекта.

На деле человек не может стать абсолютно другим, оставаясь самим собой, он неспособен в пределах собственного сознания мыслить себя как объект. Подобное раздвоение осуществимо только в мечтах, У девочки такие мечты материализуются в кукле, с которой ей легче отождествить себя, чем со своим телом, поскольку она сама и кукла существуют по отдельности. О потребности быть вдвоем с куклой для того, чтобы вести с самой собой нежный диалог, рассказывает г-жа де Ноайль, в частности в «Книге моей жизни».

Я любила кукол, их безжизненность позволяла мне оживлять их событиями моей собственной жизни. Я никогда не соглашалась лечь в свою теплую постель, если они не были тоже в тепле и уюте... Я мечтала по-настоящему насладиться чистотой раздвоенного одиночества... Как страстно испытывала я в раннем детстве потребность оставаться самой собой, но в двух лицах... Ах, как мне хотелось в трагические моменты, 1 «Психоанализ». В детстве Ирен нравилось мочиться так, как это делают мальчики. Во сне она часто видит себя в облике ундины, что подтверждает мысли Хэвлока Эллиса о взаимосвязи самовлюбленности и того, что он называет «ондинизмом», то есть разновидности мочеиспускательного эротизма.

когда вместо мечтательной кротости во мне закипали оскорбительные слезы, чтобы рядом со мной была другая, маленькая Анна, которая обнимала бы меня, утешала и понимала... Позднее я обнаружила ее в своем сердце и приложила все силы, чтобы не потерять ее. И она помогала мне, но не утешая, как я когда-то об этом мечтала, а придавая мне мужество.

Девочка-подросток перестает интересоваться куклами. Но в течение всей своей жизни женщина находит могущественную поддержку своему стремлению к самоотстранению и самоотождествлению в магии зеркала. Ранк вскрыл связь между зеркалом и двойником в мифах и мечтах. Чаще всего женщина ассимилирует свое зеркальное отражение со своим «я». Мужская красота является показателем трансцендентности, а женская обладает пассивной имманентностью. Только вторая создана для того, чтобы привлекать взгляды, и поэтому может стать жертвой неподвижной западни зеркальной поверхности. Мужчина, который чувствует себя активным субъектом и стремится им быть, не отождествляет себя с застывшим отражением, оно не привлекает его именно потому, что он не воспринимает свое тело как предмет, вызывающий чье-то желание. Женщине же, которой известно, что на нее смотрят как на такой предмет, и которая превращается в него, действительно кажется, что она может увидеть себя в зеркале. Пассивное, предназначенное для других отражение — это такая же вещь, как и она сама. И поскольку женщина с вожделением относится к собственной плоти, она своим восхищением и желанием оживляет неодушевленные достоинства, которые видит в зеркале. Вот что рассказывает г-жа де Ноайль, знавшая в этом толк: Я меньше гордилась своими духовными дарованиями, столь сильными, что они не вызывали у меня сомнения, чем своим отражением в зеркале, в которое я часто заглядывала... Лишь физическое удовольствие наполняет душу удовлетворением.

Слова «физическое удовольствие» неясны, неопределенны в этом контексте. Душу радует созерцание лица — оно здесь и сейчас, оно реально, в нем невозможно усомниться, в то время как наличие духовных дарований еще надо доказать. Все будущее сосредоточено в этой блестящей поверхности, границы которой образуют целую вселенную, за пределами ее узкой рамы вещи находятся в беспорядке и хаосе, мир сведен к этому кусочку стекла, в котором сияет отражение, единственное на свете. Каждая женщина, погрузившись в свое отражение, одна самодержавно царствует над пространством и временем, обладает всеми правами на мужчин, на судьбу, на славу и на сладострастие. Мария Башкирцева была так сильно опьянена своей красотой, что хотела запечатлеть ее в вечном мраморе. Таким образом она могла бы обеспечить бессмертие самой себе:

Возвращаясь домой, я раздеваюсь донага и стою пораженная собственной красотой, как будто я никогда ее не видела. Нужно обязательно сделать мое скульптурное изображение, но как? Если я не выйду замуж, это будет очень трудно. А сделать статую совершенно необходимо, ведь со временем я подурнею, фигура испортится... Придется выйти замуж, хотя бы для того, чтобы можно было заказать свое скульптурное изображение.

Сесиль Сорель так описывает свои приготовления к любовному свиданию: Я сижу перед зеркалом. Мне хотелось бы быть еще красивее. Я встряхиваю своей львиной гривой. От соприкосновения расчески с волосами вспыхивают искры. Мое лицо сияет, как солнце, обрамленное пышными волосами, как золотыми лучами.

Я вспоминаю также одну молодую женщину, которую видела в туалетной комнате в кафе. В руках у нее была роза, казалось, что она немного пьяна. Она тянулась губами к зеркалу, как будто хотела выпить свое отражение, и с улыбкой шептала; «Восхитительна, я просто восхитительна». Самовлюбленная женщина, соединяющая в себе жрицу и идола, парит в вечности, обрамленная сиянием славы, из-за облаков ее приветствуют коленопреклоненные создания. Она — Божество, сосредоточенное на самой себе. «Я люблю себя, моя богиня — это я!» — говорила г-жа Мережковская. Стать Божеством — это значит осуществить невероятный синтез двух ипостасей личности. «Я — в себе» и «я — для себя». Мгновения, в которые у индивида возникает впечатление, что он достиг этого, приносят ему всплески необычайной радости, восторга, ощущения полноты чувств. Однажды в девятнадцатилетнем возрасте Руссель, живший тогда на чердаке, почувствовал нимб славы над своей головой и уже никогда не мог избавиться от этого ощущения. Девушка, увидевшая однажды в зеркале красоту, желание, любовь и счастье, облаченные в ее собственные черты и, как ей кажется, одухотворенные ее собственным сознанием, всю свою жизнь будет стремиться исчерпать посулы этого поразительного открытия. «Я люблю тебя», — поверяет однажды Мария Башкирцева своему отражению. В другой раз она пишет: «Я так люблю себя, я приношу себе столько счастья, что за обедом я вела себя как безумная». Даже если женщина не отличается безупречной красотой, она видит в своем лице печать неповторимого богатства души, и этого достаточно для того, чтобы опьянить ее. Вот что пишет о себе г-жа Крюденер в своем романе, где она изобразила себя в персонаже по имени Валери: В ней есть что-то особенное, такое, чего я не видела ни у одной женщины. Есть женщины такие же изящные, как она, есть и гораздо более красивые, но все-таки им далеко до нее. Ею, может быть, и не восхищаются, но в ней есть что-то такое идеальное и очаровательное, что не обратить на нее внимания невозможно. Она стройная и тоненькая, как былинка...

Нет ничего удивительного и в том, что даже самые некрасивые иногда приходят в экстаз, глядя на себя в зеркало. Их волнует одно то, что они видят перед собой плотский предмет. Так же как мужчинам, им достаточно увидеть чистое цветение молодого женского тела для того, чтобы прийти в изумление. И поскольку они ощущают себя неповторимым субъектом, немного хитря, они наделяют присущие лишь им качества единственным в своем роде шармом. Они видят в своем облике изящные, редкие и пикантные черты и кажутся себе красивыми только потому, что они — женщины.

Впрочем, зеркало является хотя и основным, но не единственным инструментом для раздвоения личности. Во внутреннем диалоге каждый человек пытается создать себе брата-близнеца. У женщины, которая проводит большую часть дня одна за скучной домашней работой, есть все возможности для того, чтобы в мечтах изобретать свое собственное лицо. В юности она мечтает о будущем, в зрелом возрасте, замурованная в бесцельном настоящем, она придумывает свою собственную историю, подправляя ее, эстетически упорядочивая, задолго до смерти превращая свою обыденную жизнь в судьбу.

Известно, между прочим, до какой степени женщины дорожат воспоминаниями детства: об этом свидетельствует женская литература. Рассказывая о своей жизни, мужчины обычно уделяют мало внимания детству, женщины же, напротив, нередко рассказывают лишь о первых годах своей жизни. Детство занимает особое место в сочиняемых женщинами романах и сказках. Женщина, рассказывающая о себе подруге или любовнику, почти всегда начинает со слов: «Когда я была девочкой...» Она испытывает ностальгию по этой поре. Ведь тогда она находилась под доброжелательной и властной охраной отца и в то же время вкушала радость независимости. Взрослые опекают девочек и оправдывают их существование, девочки чувствуют себя независимыми индивидами, перед которыми открывается свободное будущее. В зрелом же возрасте замужество и любовь слабо защищают их, они превращаются в прислугу, в объект наслаждения, они — узницы настоящего. Девочки, чувствуют себя центром вселенной, которую они завоевывают шаг за шагом, а взрослые женщины изолированы от мира и обречены на имманентность и однообразие, Они чувствуют себя униженными. Но больше всего они страдают оттого, что их поглощает некий общий женский удел. Каждая из них — лишь жена, мать, хозяйка, женщина, такая же, как тысячи других. В детстве, напротив, в жизни каждой из них было что-то особенное, своеобразное; она ничего не знала о том, что ее подружки познают мир теми же путями, что и она. Родители, учителя и друзья признавали ее индивидуальность, и она считала себя не похожей ни на кого, единственной в мире, предназначенной для такого счастья, которое способна испытать только она. Воспоминания об этой своей юной сестре, от свободы, требований и самостоятельности которой она отреклась, которую она в той или иной степени предала, волнуют ее. Женщина, в которую она превратилась, оплакивает в себе человеческое существо, которым она когда-то была, и пытается найти в глубине души черты этого умершего ребенка. Слово «девочка» трогает ее, но еще больше ее трогают слова «странная девочка», поскольку они воскрешают утраченную оригинальность, Она не только издалека умиляется исключительностью своего детства, но пытается оживить его в себе. Она стремится убедить себя в том, что ее вкусы, мысли и чувства сохранили необычайную свежесть. Смущенно отводя глаза, играя с бусами или вертя в руках кольцо, она шепчет: «Странно... но такая уж я есть. Представьте себе, вода меня завораживает... Αχ.1, Я безумно люблю деревню». Любое предпочтение представляется ей чем-то эксцентричным, любое мнение — вызовом миру. Дороти Паркер описала эту черту такой, какой мы видим ее в жизни. Вот что она говорит о миссис Уэлтон: Ей нравилось воображать, что она из тех женщин, которые могут быть счастливыми только в окружении цветов... В порывах откровения она признавалась, что очень любит цветы. Эти маленькие исповеди звучали почти как извинения, как будто она просила, чтобы ее не судили слишком строго за такой странный вкус. Она, казалось, ждала, что ее собеседник опешит от удивления и воскликнет: «Не может быть! До чего же мы дойдем!» Время от времени она признавалась, что у нее есть и другие излюбленные вещи. Она всегда говорила об этом с некоторым смущением, как будто ее деликатной натуре претила откровенность. Она рассказывала, как она любит какой-нибудь цвет, деревню, развлечения, какую-нибудь действительно интересную пьесу, красивую материю или одежду, солнце. Но чаще всего она говорила о своей любви к цветам. Ей казалось, что эта любовь более, чем какая-либо другая, выделяет ее из всех смертных.

Нередко женщина стремится подтвердить свои размышления поступками; например, она выбирает себе какой-нибудь цвет; «Мой цвет — зеленый», у нее есть любимый цветок, любимые духи, любимый музыкант, она отдает предпочтение какому-нибудь суеверию или причуде. Ей не обязательно надо быть красивой для того, чтобы выражать свою личность в нарядах и в устройстве своего дома. Персонаж, который она создает, может быть более или менее законченным и оригинальным, это зависит от ее ума, упорства и глубины ее отчужденности. Некоторые женщины лишь смешивают случайные, разнородные и не связанные между собой черты. Другие систематически создают какой-либо образ, постоянно играют какую-либо роль. Мы уже отмечали, что женщины не делают различия между такой игрой и реальностью. У созданной подобным образом героини жизнь принимает форму грустного или чудесного, но всегда немного странного романа. Бывает, что она воспроизводит уже написанный роман. Многие девушки говорили мне, что узнают себя в Джуди из романа «Пыль». Я помню одну пожилую и очень некрасивую даму, у которой была привычка повторять: «Прочитайте «Лилию в долине», это моя история». Ребенком я с почтительным удивлением смотрела на эту увядшую лилию. Другие, не находя столь ясных аналогий в литературе, говорят: «Моя жизнь — это настоящий роман». Они родились под счастливой или несчастливой звездой, «Такие вещи случаются только со мной», — говорят они. Преследуют ли их неудачи или им улыбается счастье, но у них всегда есть судьба. С наивностью, которая пронизывает все ее «Воспоминания», Сесиль Сорель пишет: «Так я пришла в мир. Моими первыми друзьями были талант и красота». Г-жа де Ноайль пишет в «Книге моей жизни», этом поразительном свидетельстве самовлюбленности: В один прекрасный день гувернантки исчезли, и их место заняла судьба. Она била и ласкала создание, полное сил и слабостей, оберегала его от крушений, в которые оно, как воинственная Офелия, спасающая свои цветы, готово было броситься и грохот которых не умолк до сих пор. Она внушала ей надежду на то, что высшее пророчество, гласящее: «Греки извлекают пользу даже из смерти», действительно верно.

В качестве примера литературного произведения, написанного самовлюбленной женщиной, следует привести еще один отрывок; Я была крепкой девочкой, с нежными, округлыми руками и ногами, с румяными щеками. В отрочестве моя внешность изменилась, я стала более хрупкой и тонкой, превратилась в трогательную девочку-подростка. В то же время я обладала жизненными силами, которые могли рождаться из моего одиночества, голода, кратких и таинственных уходов от жизни так же неожиданно, как родился источник в скале Моисея. Я не стану хвастаться своим мужеством, хотя и имею на это право. Мое мужество — это мои силы и мои удачи. Я могла бы описать его, как описывают самые обычные вещи. Так говорят: «У меня зеленые глаза, черные волосы, маленькие, но сильные руки...»

Или такие строки: Сегодня я могу позволить себе сказать, что благодаря гармоничным силам своей души я жила под звуки своего внутреннего голоса...

Если женщина некрасива, ничем не замечательна, несчастлива, она выбирает роль жертвы. Она прикладывает большие усилия для того, чтобы создать образ mater dolorosa, непонятой супруги, она представляется самой себе как «самая несчастная женщина в мире», Именно такой персонаж разыгрывает больная меланхолией, описанная Штекелем в работе «фригидная женщина»; Г-жа Х.В., бледная, в темном платье, приходит ко мне на каждое Рождество для того, чтобы пожаловаться на судьбу. Она со слезами рассказывает мне свою грустную историю. Загубленная жизнь, неудачный брак! Когда она пришла ко мне впервые, я был глубоко взволнован, готов был плакать вместе с ней... Между тем прошли два долгих года, а она по-прежнему переживает крах своих надежд, оплакивает свою погубленную жизнь. На ее лице видны первые признаки старости, и в этом она находит новую причину для жалоб. «Во что я превратилась, а ведь моей красотой все восхищались!» Она постоянно жалуется и приходит в отчаяние от того, что всем ее друзьям известна ее печальная судьба. Она всем надоедает своими жалобами... И в этом находит еще одну причину для того, чтобы чувствовать себя несчастной, одинокой, непонятой. Из этого лабиринта страданий не было никакого выхода. Эта женщина наслаждалась своей трагической ролью. Мысль о том, что она — самая несчастная женщина на земле, буквально опьяняла ее. Никакие попытки привлечь ее к активной жизни не увенчались успехом.

У маленькой миссис Уэлтон, у роскошной Анны де Ноайль, у несчастной больной Штекеля, так же как у множества женщин, отмеченных исключительной судьбой, есть одна общая черта: все они считают, что их не понимают. Окружающие или вовсе не признают, или недостаточно ценят их своеобразие. Они с уверенностью объясняют себе это непонимание и равнодушие окружающих тем, что в их душе живет некая тайна. Действительно, многие из них хранят в секрете какой-нибудь эпизод детства или юности, сыгравший важную роль в их жизни. Они знают, что та история их жизни, которая известна всем, не вполне соответствует истинной истории. Однако главное заключается в том, что лелеемая самовлюбленной женщиной героиня — это всего лишь плод воображения. Свою целостность она обретает не в конкретной реальности, а благодаря некоему скрытому принципу, какой-то «силе», «добродетели», такой же необъяснимой, как флогистон. Женщина верит в эту «силу» или «добродетель», но если бы ей захотелось рассказать о них другому человеку, ей было бы так же нелегко, как психастеническому больному, силящемуся признаться в вымышленных преступлениях. И у женщины, и у психастеника «тайна» сводится к ни на чем не основанной убежденности в том, что в глубине их души имеется ключ, с помощью которого они могут распознавать и объяснять чувства и поступки. У психастеников подобная иллюзия возникает из-за безволия и вялости. Женщине кажется, что она хранит в себе неизъяснимую тайну, потому что ее душевные силы не находят себе выражения в повседневной деятельности. К этому ее побуждает общеизвестный миф о таинственной женской душе, который в свою очередь тоже как бы подтверждается.

Обладая этими невидимыми сокровищами, женщина, родилась ли она под счастливой или несчастливой звездой, приобретает в собственных глазах значимость трагедийной героини, которую ведет перст судьбы. Вся ее жизнь преображается и превращается в священное действо. В платье, выбранном с торжественной тщательностью, предстает одновременно жрица, облаченная в священные одежды, и идол, украшенный руками послушников и выставленный для поклонения. Дом превращается в храм, где царит ее культ. Так, Мария Башкирцева одинаково заботится и об окружающей ее обстановке, и о нарядах: Рядом с письменным столом я поставила старинное кресло, так что, когда кто-нибудь входит, стоит мне лишь немного повернуть его, и я сижу напротив вошедшего... на фоне стола, свидетельствующего об ученых занятиях, книг, картин, растений. Гость видит меня целиком, а не половину меня, возвышающуюся над черным столом, как это было раньше. Над диваном висят две мандолины и гитара. Представьте себе посреди всего этого светловолосую девушку с белоснежной кожей и маленькими тонкими руками с голубыми прожилками.

Красуясь в гостиных или обнимаясь с любовником, женщина выполняет миссию, она Венера, дарующая миру сокровища своей красоты. Разбив стекло на карикатуре Биба, Сесиль Сорель защищала не себя, а Красоту. Ее «Воспоминания» свидетельствуют о том, что всю свою жизнь она призывала людей поклоняться Искусству. То же можно сказать и об Айседоре Дункан, судя по тому, что она писала о себе в книге «Моя жизнь».

Как я бывала красива после спектаклей, в тунике и с розами в волосах, — пишет она. — Почему же не поделиться своей прелестью? Почему мужчине, целыми днями занимающемуся умственным трудом, не ощутить объятий прекрасных рук, не найти утешения в своих огорчениях, не забыться на несколько часов в обществе красивой женщины?

Щедрость самовлюбленной женщины приносит ей выгоду: ведь в восхищенных глазах окружающих ее людей она лучше, чем в зеркале, видит свое второе «я», озаренное лучами славы. Если у нее нет снисходительной публики, она открывает свое сердце исповеднику, врачу, психоаналитику, ходит к хироманткам и гадалкам. «Дело не в том, что я им верю, — говорила одна восходящая кинозвезда, — но мне так нравится слушать, когда говорят обо мне». Самовлюбленная женщина говорит о себе с подругами, в любовнике она больше, чем любая другая женщина, ищет свидетеля. Влюбленная женщина быстро забывает о своем «я», но многие женщины неспособны на настоящую любовь именно потому, что они не могут забыться. Альковной близости они предпочитают более обширную сцену. Этим объясняется значение, которое они придают светской жизни. Им нужны зрители и слушатели, их персонажу необходима самая широкая публика. Описывая в очередной раз свою комнату, Мария Башкирцева невольно проговаривается: Таким образом, когда кто-то входит и застает меня за письменным столом, я видна как на сцене.

В другом месте она пишет: Я обязательно создам себе достойное обрамление, я построю особняк еще красивее, чем у Сары, и мастерские в нем будут еще больше...

Вот что пишет в свою очередь г-жа де Ноайль: Я всегда любила и люблю большое стечение народа... поэтому мне нередко удавалось успокоить друзей, которые извинялись передо мной, боясь, что слишком большое количество гостей может показаться мне докучливым. Я откровенно признавалась им в том, что не люблю играть в пустом зале.

В своей манере одеваться, в разговорах женщина в значительной степени удовлетворяет склонность к самодемонстрации. Но самовлюбленной женщине, обладающей честолюбием, хочется показать себя с разных сторон и самым необычным образом. В частности, она может превратить всю свою жизнь в спектакль, предназначенный для восторженной публики, поклонение которой ей действительно нравится, В «Коринне» г-жа де Сталь посвятила немало страниц описанию того, как она очаровывала итальянское общество, читая стихи и аккомпанируя себе на арфе. В Könne одним из ее любимых развлечений была декламация трагедийных ролей. Приняв вид Федры, она нередко делала пылкие признания молодым любовникам, которых она одевала в костюм Ипполита. Для г-жи Крюденер излюбленным способом показать себя был танец с шалью. Вот как она описывает его в романе «Валери»: Валери попросила свою шаль из темно-синего муслина, убрала волосы со лба и накинула шаль. Шаль закрывала ей голову и спускалась на плечи. Ее лицо приняло античные очертания, волосы скрылись под шалью, она опустила ресницы, улыбка ее растаяла. Она склонила голову, и шаль мягко опустилась на ее скрещенные руки и грудь. Синяя шаль и чистое, нежное лицо были похожи на рисунок Корреджо, изображающий тихое смирение. Когда же она подняла глаза и слабая улыбка тронула ее губы, то всем показалось, что перед ними описанное Шекспиром Терпение, улыбающееся Страданию.

...Нужно видеть Валери. Одновременно робкая, возвышенная и тонко чувствующая, она смущает, удивляет, волнует, заставляет проливать слезы и биться сердце так, как оно бьется при встрече с великой душой. Она наделена прелестным изяществом, которому невозможно научиться, но которое природа тайно дарует высшим существам.

При благоприятных условиях ничто не может дать самовлюбленной женщине столь глубокого удовлетворения, как театральная карьера.

Театр, — говорила Жоржетта Леблан, — давал мне то, что я в нем искала: повод к восторженному возбуждению. Сегодня он представляется мне карикатурой на деятельность, чем-то необходимым для склонных к крайностям темпераментов.

Это удивительно точное замечание. Не имея возможности действовать, женщина придумывает себе суррогаты деятельности. Для некоторых женщин театр представляет собой особенно привлекательный эрзац деятельности. Впрочем, актриса может руководствоваться весьма разными целями. Некоторые из них играют для того, чтобы заработать себе на жизнь, это просто ремесло; другие стремятся приобрести известность для того, чтобы впоследствии использовать ее в любовных приключениях. Есть такие, для которых театральная карьера — триумф самолюбования. Самые великие из них, такие, как Рашель или Дузе, — это подлинные актрисы; играя, они на самом деле возвышаются. Низкопробных же комедианток нисколько не интересует, как они играют; от своей деятельности они ждут только славы, видя в ней меру своей стоимости. Крайне самовлюбленная женщина не может достичь больших высот ни в искусстве, ни в любви, поскольку она неспособна к самоотдаче.

Этот порок будет заметно ощутимым, чем бы она ни занималась. Ее соблазняют все пути, которые могут привести к славе, но она ничему не отдается до самозабвения. Живопись, скульптура, литература — все это занятия, требующие серьезного обучения и большой работы в одиночестве. Многие женщины пробуют в них свои силы, но, если ими не движет позитивное желание творчества, они быстро бросают эти занятия. Кроме того, многие из тех, что упорствуют, лишь «играют» в труд. Мария Башкирцева, столь жаждавшая славы, проводила за мольбертом целые часы, но она слишком сильно любила самое себя для того, чтобы действительно любить живопись. Спустя годы, пережив разочарование, она сама признавалась в этом: «Да, работа не поглощает меня, сегодня я следила за собой; я делаю вид...» Если женщина состоялась в творчестве, как это случилось с г-жой де Сталь и г-жой де Ноайль, то можно считать, что она не была полностью погружена в свой собственный культ. Однако есть один недостаток, который довлеет над творчеством многих писательниц; они недостаточно требовательны к себе, и это ограничивает и уменьшает их возможности, наносит ущерб их искренности.

Многие женщины, исполненные чувства своего превосходства, не могут, однако, самостоятельно продемонстрировать его миру. Они стремятся заполучить в качестве посредника мужчину, которого убеждают в своих достоинствах. Они не разрабатывают

 

 

собственных проектов, не создают своих ценностей, но стремятся присвоить уже созданные. Поэтому они обращаются к тем мужчинам, которые уже обладают влиянием и славой, становятся их музами, вдохновительницами, советчицами в надежде отождествить себя с ними. Яркий пример тому — отношения Мейбл Додж с Лоуренсом.

Мне хотелось, — говорит она, — завладеть его умом, заставить его создать некоторые вещи... Я нуждалась в его душе, воле, творческом воображении, в его лучезарном видении мира. Для того чтобы стать хозяйкой всех этих важнейших орудий, я должна была владычествовать над его кровью... Я всегда старалась заставить действовать других, даже и не помышляя предпринимать что-либо сама. У меня возникало ощущение особого типа деятельности — некоего плодотворного воздействия. Это была своего рода компенсация за отчаянное чувство невозможности что-либо сделать.

И далее; Мне хотелось, чтобы Лоуренс побеждал благодаря мне, чтобы он пользовался моим опытом, моими наблюдениями, моим Таосом и чтобы он отлил все это в совершенную форму искусства.

Жоржетта Леблан также хотела быть для Метерлинка «пищей и пламенем», но она хотела еще, чтобы ее имя стояло рядом с именем поэта на книге его стихов, Речь здесь не идет о сжигаемых честолюбием женщинах, которые поставили себе какие-то личные цели и использовали мужчин для их достижения, — такими были принцесса дез Урсэн и г-жа де Сталь, Это женщины, в которых живет чисто субъективное желание стать значимыми, Они не преследуют никаких объективных целей, но считают себя вправе присвоить достижения Другого. Отнюдь не всегда им это удается, но они прекрасно умеют не замечать свои поражения и убеждать себя в своей непобедимой обольстительности. Они убеждены в том, что достойны любви и восхищения, способны внушать желание, и это вселяет в них уверенность в том, что их на самом деле любят, желают, что ими восхищаются. Во всякой самовлюбленной женщине есть что-то от Белизы. Даже невинная и преданная Лоуренсу Брет строит из себя некую прелестно строгую малютку: Я поднимаю глаза и вижу, что вы смотрите на меня с лукавством фавна, что в ваших глазах, Пан, светится вызывающий огонек. Я пристально смотрю на вас серьезным и полным достоинства взглядом, и постепенно этот огонек гаснет.

Подобные иллюзии могут породить настоящий бред. У Клерамбо были основания считать эротоманию чем-то вроде профессионального «бреда». Чувствовать себя женщиной — значит чувствовать себя объектом желания, считать себя желанной и любимой. Знаменательно, что из десяти больных, страдающих «иллюзией любимых существ», девять — женщины. Совершенно ясно, что воображаемый любовник — апофеоз их самовлюбленности. Они хотят, чтобы он обладал абсолютной ценностью; он должен быть священником, адвокатом, врачом, суперменом. Поведение подобных больных всегда отмечено одним общим признаком: воображаемая любовница превосходит всех женщин, она обладает неотразимыми, всепобеждающими добродетелями.

Эротомания может сопровождать различные психозы, но содержание ее неизменно. Больная озарена и возвеличена любовью великого человека, внезапно сраженного ее прелестями, он демонстрирует ей свои чувства, хотя и не прямо, но настойчиво, тогда как она от него ничего не ждет. Иногда такие отношения остаются платоническими, в других случаях приобретают сексуальную форму, но самым характерным в них является то, что могущественный и славный полубог любит больше, чем любим, и что он проявляет свою страсть необычным и двусмысленным образом. Из большого числа случаев, описанных психиатрами, я приведу один, совершенно типичный, взятый из книги Фердьера «Эротемания». Это рассказ женщины сорока восьми лет по имени Мари-Ивонн: Это был мэтр Ашийль, бывший депутат, заместитель министра, член коллегии адвокатов и Совета порядка. Я познакомилась с ним 12 мая 1920 года. Накануне я хотела встретиться с ним во Дворце правосудия, я давно уже заметила этого крупного мужчину, но не знала, кто он. Увидев его, я почувствовала озноб... Да, между нами вспыхнуло чувство, взаимное чувство, наши взгляды встретились. Я почувствовала слабость к нему с первой встречи, и он тоже... Во всяком случае, он первым намекнул мне на свое чувство, это было в начале 1922 года. Он всегда принимал меня у себя в гостиной и при этом бывал один, как-то он даже отослал своего сына... Однажды он встал и пошел мне навстречу, продолжая разговор. Я сразу поняла, что это был порыв чувств... Он говорил мне вещи, понятные только мне. Говоря мне любезности, он намекал на то, что мы питаем взаимные чувства. В другой раз в своем кабинете он подошел ко мне и сказал: «Вы, мадам, только вы, и никто другой, вы меня понимаете». Я была так взволнованна, что не знала, что ответить, я только сказала: спасибо, мэтр! Д еще один раз он провожал меня от кабинета до выхода на улицу и даже отделался от какого-то человека, который шел с ним, дав ему на лестнице двадцать су и сказав: «Оставьте меня, молодой человек, вы же видите, я с дамой!» Все это он проделал, чтобы проводить меня и остаться со мной наедине. Он всегда крепко пожимал мне руку. Во время своей первой защитительной речи он, пошутив, дал мне понять, что холост.

Он подослал ко мне во двор уличного певца, чтобы рассказать мне о своей любви... Он приходил и смотрел на мои окна, я могла бы спеть вам романс, который пел он... Он распорядился, чтобы городской оркестр прошел мимо моего дома. Как я была глупа. Я должна была ответить на его ухаживания, а я охладила пыл мэтра Ашийля... Он подумал, что я его отвергаю, и начал действовать. Лучше бы он открыто объяснился со мной, но он стал мстить. Мэтр Ашийль думал, что мне нравится В., он ревновал... Он достал мою фотографию и с ее помощью навел на меня порчу; я поняла это в этом году, после того как долго копалась в книгах и словарях. Он хорошенько потрудился над моей фотографией; из-за этого-то все и началось...

Подобный бред легко переходит в манию преследования. Нечто похожее происходит и с нормальными женщинами. Самовлюбленная женщина не может допустить, что окружающие не испытывают к ней жгучего интереса, и, если она располагает убедительным доказательством того, что ей не поклоняются, она сразу же начинает думать, что ее ненавидят. Любые критические замечания она объясняет ревностью и досадой. Все ее неудачи происходят из-за гнусных махинаций, и, таким образом, в ней еще глубже укореняется мысль о собственной значимости. Она очень склонна к мании величия или к мании преследования, которая является антиподом первой. Центр ее мира — это она, и, поскольку ей известен лишь ее собственный мир, она становится абсолютным центром вселенной.

Однако комедия самолюбования, разыгрываемая женщиной, вредит ее реальной жизни. Воображаемый персонаж домогается обожания воображаемой публики. Женщина, поглощенная своим «я», отрывается от действительного мира, она не стремится установить реальные отношения с другими людьми. Г-жа де Сталь не вкладывала бы душу в декламацию «Федры», если бы подозревала о тех насмешках, которыми осыплют ее «обожатели» вечером в своих дневниках. Но самовлюбленная женщина не допускает и мысли о том, что ее могут воспринимать не той, какой она хочет казаться. Именно этим объясняется тот факт, что, будучи постоянно сосредоточенной на самой себе, она так ошибочно о себе судит и так часто ставит себя в смешное положение. Она неспособна слушать, она лишь говорит, да и то только для того, чтобы разыгрывать свою роль.

Это забавно, — пишет Мария Башкирцева. — Я не разговариваю с ним, я играю, и, поскольку он мне нравится в качестве зрителя, я изощряюсь в шутливых, детских выражениях и ужимках.

Самовлюбленная женщина слишком пристально вглядывается в себя, чтобы что-то увидеть, но и в других людя



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-09-20; просмотров: 254; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.117.156.26 (0.016 с.)