Бойцы индонезийских островов

На архипелаге было издавна отмечено некое явление, которое далеко не все европейцы соотносили с боевым искусством, настолько оно отличалось от всего виденного ими раньше. Хотя именно в Европе (точнее, в ее северо-западной части) у викингов довольно часто наблюдались схожие симптомы. Но берсеркерство оказалось настолько забыто, что никто из колонизаторов не додумался сопоставить его и индонезийский феномен.

Для обозначения его прибегнем к малайскому слову «амок» (первоначальный смысл – что-то вроде «буйное помешательство»). На всех островах Индонезии существовало умение в нужный момент вызвать в себе боевой экстаз. На фоне множества «экстатических» школ это не кажется удивительным, но амок предназначен для войны, а не для праздника. Боец добавляет к имеющимся у него навыкам разрушительную силу безумия. Классические восточные единоборства также практикуют боевой транс, но в основе его отрешенность, «пустота»; фундамент же амока – бешеная ярость. Входили в него без «посредника» – колдуна, а выход, как правило, не предусматривался: это – крайнее средство, последнее, к нему прибегают, когда нужно не спасти свою жизнь, а продать ее подороже. В состоянии амока воин уже не обращал внимания даже на смертельные раны: многократно простреленный, он мог ворваться в ряды европейской пехоты и, прежде чем повалится сам, захватить с собой еще многих. Установившие протекторат над Индонезией голландцы и англичане не на шутку опасались подобных «дьявольских штучек».

Транс, в который впадали жители Бали – и во время боевого танца, и в настоящем бою, – был весьма далек от амока. Правда, и с отрешенностью кэмпо он не совсем совпадал. Мастеру классических восточных единоборств наполняющая его «пустота» отнюдь не мешает видеть все вокруг, а балийцу – именно мешает: например, исполнитель бариса видит только пространство боевой площадки. В состоянии транса он способен оценивать свои действия и действия своих союзников или противников, но всякий, кто не входит в их число, может спокойно приблизиться к бойцу сбоку либо сзади, не будучи замеченным. Во время танца это не так уж важно, но в бою…

К японскому мастеру меча в сражении сзади лучше не подходить: он, несмотря на боевой транс (вернее – благодаря ему!) среагирует мгновенно и однозначно. А к впавшему в амок малайцу или яванцу не стоит приближаться не только во время сражения, но и при любых других обстоятельствах: амок не позволяет ему отличить битву от всех остальных форм человеческой деятельности.

Балийский (а фактически – древнеиндийский) неаффектированный боевой транс, несмотря на свою ограниченность, имеет ряд преимуществ перед амоком. Прежде всего – он обратим и контролируем. Даже во время так называемых танцев самоубийства, когда участники в определенный момент обращают оружие против самих себя, они в крайнем случае наносят себе символические ранки. Правда, такие танцы всегда происходят под наблюдением местного «психотерапевта» – колдуна, который в любой момент готов скорректировать поведение вошедших в транс плясунов, на случай, если они уж очень увлекутся.

Более того: такая форма боевого транса явно обладает целительным действием. По свидетельствам международных медицинских организаций, на Бали поразительно мало случаев психических заболеваний. Видимо, во время транса происходит «сброс» комплексов.

Балийцы, как правило, вводят себя в состояние транса загодя: участников боевых танцев иногда приходится вести к площадке под руки, потому что они, находясь в состоянии самосозерцания, не замечают ничего вокруг. Лишь ступив на боевую площадку, они «пробуждаются».

Но только для действий, происходящих на самой площадке!

Высшая степень такого транса, проявляющегося уже в военных условиях, называлась пупутан. Последний раз в массовом порядке он применялся в 1906–1908 гг., во время окончательного завоевания острова голландцами. Несколько раз подряд балийские войска шли на европейцев как бы в психическую атаку: размеренным шагом, сомкнутыми рядами, под звуки музыки… Несмотря на губительный обстрел, они не оборачивались на упавших и продолжали наступление, пока было кому наступать.

Но хотя голландские отряды при виде пупутана действительно испытывали ужас и иногда с трудом удерживались от бегства, нарезное скорострельное оружие делало свое дело…

Пожалуй, в этих условиях амок дал бы больший эффект: атакуя бегом, в рассыпном строю, воины представляли бы худшую мишень. Но амок никогда не бывал массовым. Это понятно: если одновременно ввести в состояние амока целую армию, то для ее уничтожения даже не потребуется противник.

К тому же пупутан не сработал только на уровне противостояния многозарядным винтовкам и пулеметам, а такому оружию не мудрено проиграть. За полвека до того балийцы сумели отразить натиск колонизаторов, имевших уже нарезные, но еще не скорострельные ружья. Остальные острова Индонезии были завоеваны много раньше – и амок не помог…

Пупутан, как и «танцевальные» виды транса, требовал для вхождения в него длительной подготовки. Поддерживался он уже автоматически: ритм шагов боевого строя, ритмичные выкрики воинов, ритмический рокот барабанов музыкального сопровождения (и тут музыка!) создают как бы «звуковой наркоз».

В амок же бросаются сразу, как в воду с обрыва. Это – одна из причин, по которой европейцы долго не могли поверить, что амок – хотя бы отчасти сознательный выбор, делаемый борцом в здравом (пусть уже мутнеющем от подступающего бешенства) рассудке.

Видимо, какая-то психическая подготовка все же имела место, потому что если впавший в амок боец паче чаяния не оказывался убит, ему порой удавалось (быть может, тут и подключался колдун-психиатр?) вернуться к реальности.

Очень похоже, что здесь мы имеем дело с одним из вариантов «внутренней наркомании», наподобие приступов берсеркерства. Эта беда постоянно сопровождает «яростные» стили боевого искусства. Впрочем, их адепты вовсе не считают данное обстоятельство бедой. По их логике, это – умеренная плата за прорыв на вершины боевого искусства.

 

 

Индейские воины Америки

Помимо великолепной физической подготовки, приобретаемой в джунглях, прериях или пампасах, индейцы опирались еще и на психологическую подготовку. Последнее – достижение бытовой магии воинского или шаманского образца.

Правда, различные формы медитации, применяемые во время магических обрядов, предназначались для других целей. Но иногда попытка вступить в контакт с дружественными духами заканчивалась тем, что воин-шаман будил в самом себе дух боевого искусства – в «зверином» (волчьем, медвежьем) или каком-нибудь ином обличье. И тогда…

Реализовать вариант берсеркера против нарезных ружей куда сложнее, чем против стрел и мечей. Но включение резервов психики повышает силу и точность движений, что немаловажно в любом бою, повышает и скорость, а это позволяет «качать маятник», сбивая прицел, не хуже, чем это делают современные диверсанты. Даже лучше: ружья все-таки еще не те.

Да и нечувствительность к боли играет свою роль. Ведь не всегда даже пуля бьет насмерть. А о чувстве боя, «мудрости безумия», включении, может быть, парапсихологических способностей, указывающих, откуда ждать удара, тем более забывать нельзя.

В общем, магия и физическая подготовка позволяют задействовать боевой транс – не такой глубокий, как амок, но представляющий явление того же порядка.

Специфика североамериканских индейцев (а именно о них создано большинство «индейских» книг и фильмов) заключалась в том, что в такой транс краснокожие не умели «кидаться» сразу: им требовалась довольно длительная предварительная настройка. Поэтому, когда самый знаменитый индейский вождь Ташунка Витко (Неистовая Лошадь) был убит во внезапной схватке после заключения перемирия (схватка проходила без применения огнестрельного оружия), он не сумел оказать убийцам серьезного сопротивления. Но его соплеменники были единодушны во мнении: если бы Неистовая Лошадь заранее успел «настроиться» на бой, возможно, его врагам не помогли бы и ружья.

Во время прошлых битв Ташунка Витко описывал свою боевую подготовку довольно странно: якобы путем длительной медитации ему иногда удавалось проникнуть в некий «подлинный мир», существующий как бы параллельно миру реальному. В случае удачи (желаемый эффект достигался не всегда) он мог идти в любой бой без малейшего риска: поразить его было столь же невозможно, как убить отражение человека в водах озера.

Становился ли сам индейский воин жертвой самообмана, убедив себя в собственной неуязвимости? Иногда, конечно, так и случалось! Но нет ли здесь выхода на некую «фантастику», которая незримо присутствует в истории искусств всего мира?

 

 

Зулусские воины-танцоры

Техника гийя, воинственной пляски зулусов, включает в себя «челночные» движения вперед-назад (в реальном бою они служат для выманивания удара противника), значительное количество обводящих и отводящих движений щита и копья, различные типы перехвата оружия на уровне жонглирования… Но техника танца – впрочем, как и реального сражения – в данном случае не является главной.

Описывая индийские единоборства, мы говорили, что «дикарский» рукопашный бой, не подкрепленный философской системой и энергетикой, был даже более страшен, чем «культурные» боевые искусства. По части философии зулусы действительно небольшие специалисты. Но что касается энергетики…

Зулусские воины умели пробуждать в себе боевой дух не эпизодически, но с достаточной стабильностью. Это был один из вариантов боевой ярости, который хотя и предусматривал сохранение определенного самоконтроля (действия в строю, оценка ситуации и т. п.), по мобилизации резервов организма едва ли уступал амоку. Именно в таком состоянии зулусы атаковали англичан или буров, которых не всегда спасало даже превосходство в оружии.

Больше всего белые были изумлены тем, что после залпов, выкашивавших раз за разом огромное количество нападающих, оставшиеся продолжали наступать. И, войдя в ближний бой, каждый из уцелевших зулусов наносил врагу не меньший ущерб, чем европейский стрелок – на дистанции прицельного выстрела.

Одно из лучших описаний гийя, относящихся к концу прошлого века, содержится в дневниковых заметках Г. Р. Хаггарда. Читателям он больше известен как автор полуфантастических «боевиков» на африканские темы. Однако Хаггард значительную часть жизни провел среди зулусов (даже был принят в одно из их племен), и знакомство его с данным вопросом было вовсе не поверхностным, особенно в записях, не предназначенных для печати:

«Начались пляски. Это было замечательное зрелище. Мимо нас проносилась рота за ротой. Воины напоминали больших, свирепых птиц, бросающихся на добычу. Вытянув ассегаи и подняв щиты, они как бы летали взад и вперед, сопровождая каждое движение таким резким шипением, какое могли бы издавать тысячи змей. Описать этот незабываемый звук трудно, пожалуй, даже невозможно. Время от времени шипение змей превращалось то в рычание целой стаи львов, то в лай диких собак, преследующих добычу.

Затем каждый воин поочередно делал прыжок вперед; пробежав несколько шагов, он как бы бросался в атаку, взвивался на пять футов в воздух, кидался на землю, вскакивал, просовывал голову между ног – словом, пребывал одновременно всюду и везде. Его приветствовали шипением, переходившим в свист, который то усиливался, то ослабевал, то снова усиливался, оставаясь идеально ритмичным».

В другой части своих воспоминаний Хаггард приводит еще и описание «волнообразных движений» исполнителей гийя. Он не вполне осознал их смысл. Не сумел он и понять, что странные выкрики воинов, помимо создания ритма, служили для контроля дыхания. Но тем ценнее его свидетельство!

Впрочем, гийя (как и другие разновидности боевых и ритуальных систем зулусов) дожил до настоящего времени. И теперь мы знаем, что он содержит комплекс формальных приемов (серий ударов, связок и т. д.), аналогичных японским ката. Вообще, если смотреть зафиксированное на кинопленке исполнение гийя с боевым копьем-ассегаем, то можно подумать, что это какой-то чернокожий самурай тренируется с обоюдоострой нагинатой…

 

Анатолий Тарас

БЕРСЕРКИ ^[24]

 

Известен исторический факт превращения воина в дикого зверя (разумеется, не в буквальном смысле, а в ритуальном и психоповеденческом). Следы этого древнего «превращения в зверя» хранят военные лексиконы и геральдическая символика, унаследованная от античности и средневековья. Ведь коллективная память людей, живущая в символах и речи, очень сильна. Оттуда и выражения типа «сильный как бык» или «храбрый как лев»…

Фамильярное обхождение с дикими животными можно проследить у древних германцев, причем в самых разнообразных формах. Например, зверю подражали, он как бы играл роль наставника при инициации, т. е. тогда, когда юноша, вступая в ряды взрослых воинов, демонстрировал свои боевые умения, ловкость, мужество и храбрость. Одной из форм инициации была схватка с этим зверем, завершавшаяся поеданием его плоти и питьем его крови. Воину это должно было придавать силу и ловкость, отвагу и ярость дикого зверя. Иначе говоря, победа человека над тотемным животным (которое считалось предком и покровителем данного племени) трансформировалась в обряд передачи ему самых ценных звериных качеств. В результате зверь уже как бы и не умирал, а воплощался в победоносном герое. Во всяком случае, в этом были уверены и те, кто проходил через обряд посвящения, и все его соплеменники. Заметим, что гораздо более поздний обычай украшать себя бренными останками поверженного врага (например, его скальпом или отрубленной головой), присваивать себе его символику, иногда даже имя, обладает тем же значением. А ритуал поедания плоти и крови убитого противника приводил к воинскому людоедству, что еще раз свидетельствует о ритуальном происхождении каннибализма.

Германские и скандинавские саги демонстрируют нам «воина-зверя» во всей красе. В психологическом смысле это действительно зверь. Своей звериной сущностью он обязан как магической ритуальной процедуре (пляска, употребление опьяняющих веществ или примитивных наркотиков, вроде сушеных мухоморов), так и внешнему уподоблению какому-нибудь животному (через подражание его повадкам, одевание его шкуры или хотя бы маски, использование в качестве амулетов его клыков и когтей).

И свои, и враги приписывали таким воинам различные магические качества. Полагали, например, что они обладали даром неуязвимости, подобно королю Гарольду Безжалостному, ввязывавшемуся в бой раньше всех, сеявшему смерть налево и направо. Еще их считали необыкновенно свирепыми и сильными. Поэтому один только вид воинов-зверей приводил в ужас. Конечно, в определенном смысле использование их в сражении было своего рода уловкой, специально предназначенной для деморализации неприятеля. Однако считать подражание животным, тем более перевоплощение в них всего лишь тактическим приемом – значит не понимать самой сути явления. Психология и антропология давно уже выявили механизмы, посредством которых человек «вживается» в облик того существа, чью роль он исполняет в данный момент. Германский воин, рычавший как медведь или лаявший как собака, надевший на себя волчью голову или шкуру вепря, как бы на самом деле становился медведем, волком, бешеной собакой либо вепрем…

Возьмем, к примеру, берсеркров. В более поздние времена термин «берсеркр» стал синонимом слова «воин», или, скорее, «разбойник», потому что имелся в виду такой воин, который был подвержен приступам бешенства, необузданной ярости. Короче, был крайне агрессивен, не чувствовал боли и при этом совершенно не способен контролировать собственное поведение. Однако в более древние времена дело обстояло иначе, об этом свидетельствует этимология термина. «Берсеркр» – это «некто в медвежьей шкуре, воплотившийся в медведя». Обратите внимание: воплотившийся в медведя, а не просто одетый в его шкуру. Различие принципиальное. За обыденным фактом – воин в медвежьей шкуре – скрыта более глубокая истина. Она говорит, что это человек, одержимый медведем, если угодно, «медведь с человеческим лицом». Медвежья шкура здесь своего рода «магическая клетка», помогающая осуществить колдовской акт такого превращения.

Бок о бок с берсеркром, облаченным в медвежью шкуру, лучше сказать воином-медведем, стоит «ульфхеднар», то есть «некто, облаченный в шкуру волка, воплотившийся в волка». Родственная связь воина-волка и воина-медведя столь тесная, что оба термина выглядят как синонимы. Саги утверждают, что «ульфхеднары» и «берсеркры» действовали иногда в одиночку, но чаще всего небольшими группами, похожими на волчьи стаи. Еще в сагах говорится об их свирепости, безжалостности, бесстыдстве (т. е. об отсутствии нравственных норм в поведении) и пристрастии к оргиям. Так что предания о «волколаках» и «оборотнях» выглядят вполне праводоподобными.

В языческие времена, до обращения германцев и скандинавов в христианство, считалось, что берсеркры и ульфхеднары обладали просто-таки сверхъестественной силой. «Сага об Инглингах» описывает, что в бою они «рвались вперед без доспехов, грызли края щитов как бешеные собаки или волки, пуская изо рта пену, и были сильными словно медведи или быки. Они убивали врагов с одного удара, но ни огонь, ни железо не могли ранить их самих. Они нападали стаей с ужасными воплями и воем, как дикие звери, и никто не мог остановить их…» Скорее всего, «ярость воинов-зверей» была одним из проявлений тяжелого психического заболевания – ликантропии, страдающие которым воображают себя зверями. На эту мысль наталкивает то обстоятельство, что способность впадать в «звериную ярость» обычно передавалась по наследству, ей нельзя было научиться. В одной из саг, например, говорится о человеке, имевшем 12 сыновей. Все они были берсеркры: «У них стало обычаем, находясь среди своих и почувствовав приближение ярости (т. е. припадка безумия, сказали бы мы), сходить с корабля на берег и кидать там большие камни, выворачивать с корнем деревья, иначе в своей ярости они покалечили бы или убили родных и друзей».

Как объяснить роль и функцию воинов-зверей в древнем германо-скандинавском обществе? Несомненно, речь идет о небольшой группе, резко отграниченной от основной массы свободных воинов. Берсеркров и ульфхеднаров можно сравнить с индийским «гандхарва» и с эллинским кентавром (человеком-конем). И те, и другие суть «демоны», т. е. наполовину люди, наполовину звери. Можно их также сблизить с всадниками из свиты Ромула – кровожадными существами, ворующими скот и женщин и рыщущими повсюду подобно волкам. Стоит только проанализировать древние мифы и легенды, как повсюду обнаружатся люди-волки, люди-кони, люди-медведи, люди-собаки и прочие «звери с человеческими лицами».

Обратимся к римскому историку Тациту, жившему в конце I – начале II века н. э. Он выделил среди германского племени хаттов отдельную группу воинов, члены которой демонстративно носили особый знак: «Храбрейшие из них носят железное кольцо или перстень (знак бесчестья и позора у этого племени), обращая этим на себя внимание как врагов, так и соплеменников. Эти люди начинают все битвы, они всегда составляют передовой строй, вид которого ужасен. Но и в мирное время их лицо не приобретает мягкого вида. Ни у кого из них нет ни дома, ни поля, ни какого-либо занятия. Куда они пришли, там и кормятся, расточители чужого, равнодушные к своему достоянию». Вне всякого сомнения, речь идет о группе привилегированных воинов, чье воинское искусство высоко ценили соплеменники. Их обычай носить знак бесчестья, превращавшийся в знак почета, напоминает рыцарские обеты более позднего времени. В то же время это знак тайного союза, знак воинского братства.

Членам такого союза было позволено во имя общего блага нарушать обычные социальные обязанности. Они не работали, не вступали в брак, не растили детей. Община кормила их в обмен на выполнение воинского долга. Не находились ли они на положении «прирученных зверей?» На этот вопрос вряд ли когда-нибудь дадут исчерпывающий ответ. Но обратим внимание на одну особенность. Вера в то, что всякий, кто наденет железный перстень и произнесет при этом заклятье, станет медведем, до сих пор сохранилась в скандинавском фольклоре.

Звериная природа – это нечто, находящееся вне человеческой власти. Саги постоянно напоминают, что в человеке под спудом скрывается вторая природа, своего рода «внутренняя душа», не поддающаяся контролю рассудка и воли. Достаточно прибегнуть к магическому ритуалу, и эта природа вырвется наружу, человек станет зверем!

 

Юрий Сенчуков

МЕДИТАЦИИ-СОСТОЯНИЯ ^[25]

 

Чтобы ответить на вопрос, как медитация может помочь в бою, я приведу здесь пример техники динамической медитации на СОСТОЯНИИ.

Мы можем не думать. Мы можем не медитировать. Мы можем просто не существовать, но все это будут наши состояния. Мы не можем не находится в состоянии, но обычно они навязываются нам извне людьми и обстоятельствами. Если вы научитесь произвольно вызывать у себя какое-то состояние, то тем самым вы приобретете власть над обстоятельствами и над теми, кто их создает.

Чтобы быть в состоянии драться, вы должны уметь приводить себя по крайней мере в состояние боя. Всем известные «звериные» стили кун-фу базируются именно на этом, а не на технических премудростях. Их базой является классика шаолинь-цюань, а вот наполнением…

Боец стиля «обезьяны» вступает в бой и… исчезает. Его нет в бою. Он наблюдает его со стороны, как будто смотрит фильм. Вместо него в его теле действует искусственно созданный боевой «автопилот» – псевдоличность, этакий боевой монстр, сконструированный на основе повадок непоседливого животного. Не человек проводит захват – это «обезьяна рвет фрукты», нет удара – просто мартышке захотелось схватить банан. Выглядит это почти несерьезно, да, почти, – если не считать того, что роль банана выполняет, к примеру, селезенка противника, а то, что она находится в его животе… ну что ж, «непоседа» просто его не заметила.

Такой автопилот не знает ни страха, ни ярости – это все «сэкономилось» при его строительстве. Он знает только одно – быть обезьяной, – и он останется ею, пока не погибнет, или пока не вернется «хозяин»: ведь страх смерти в него тоже не закладывали.

 

Юрий Зуев

СОЗНАНИЕ В ПОЕДИНКЕ ^[26]

 

Перед человеком, серьезно практикующим боевые искусства, рано или поздно встает вопрос о роли сознания. Ибо боевые искусства (впрочем, как и любые другие) – это психофизическая деятельность, то есть динамическое взаимодействие души и тела, психики и организма, сознательного и бессознательного. В разные периоды тренировок, поединков, различных жизненных ситуаций на первый план выходит то одно, то другое.

Если с телом (физической подготовкой) более или менее все понятно, то с душой (подготовкой психики) дело обстоит сложнее. Существует множество рекомендаций философов, психологов, просто практиков по поводу того, как надо готовить психику и сознание бойца к поединку.

Рекомендации эти начинаются с того, что сознание вообще не нужно отдельно готовить (тренируй тело, а дух сам подстроится), и заканчиваются тем, как сознательно управлять не только всем телом, но и каждым органом, даже каждой мышцей в отдельности (йогический путь самосовершенствования). Всю эту массу методов можно условно разделить на две большие группы: одна опирается на психический склад, мировоззрение, традиции народов Востока, а другая – народов Запада. Дело в том, что мировосприятие и мироощущение Человека Востока и Человека Запада имеют существенные различия, иногда доходящие до противоположностей.

Рассмотрим сначала восточную трактовку взаимодействия души и тела бойца во время поединка.

 

 

1.

Суть восточного понимания роли индивидуального сознания в любой деятельности (не только боевой) хорошо показана в известном послании Такуана, настоятеля буддийского храма Тодай-дзи в Японии, мастеру меча Ягю Тадзима-но ками (1571–1646), учителю фехтования при дворе сегуна. По существу, это не письмо, а целый трактат, вошедший в историю дзэн-буддизма как трактат «О непоколебимом духе-разуме».

В нем утверждается, что просто технического знания приемов боя недостаточно для того, чтобы стать настоящим мастером боевого искусства. Надо еще, чтобы сознание человека достигло определенного состояния, называемого по-японски «мусин» – «отсутствие разума». Такое состояние означает выход за пределы оппозиций «бытие-небытие», «жизнь-смерть», «Я»-«не-Я», «добро-зло». В определенном смысле понятие «мусин» соответствует понятию «бессознательное» (в западном понимании термина).

С точки зрения современной философии и психологии состояние «мусин» – это уровень наглядно-действенного мышления (или мышления, растворенного в действии), когда тело человека становится, так сказать, «автоматом» относительно его собственного сознания. Любой человек сталкивается с этим феноменом постоянно. Например, передвижение привычной дорогой на работу происходит именно в таком режиме: выдерживание направления, обход препятствий, пересадки в транспорте и тому подобные действия осуществляются практически без вмешательства абстрактно-логического мышления. Человек в данном случае «бессознательно сознателен» или «сознательно бессознателен». В свете сказанного становится более понятной следующая инструкция Такуана:

«В случае фехтования, например, когда противник пытается напасть на вас, ваши глаза сразу же ловят движение его меча, и вы можете последовать за ним. Но как только подобное произойдет, вы перестанете владеть собой и, несомненно, потерпите поражение. Это называется “остановкой” (речь идет о свойстве духа-разума фиксироваться на чем-то одном так, что трудно оторваться – Ю.З.).

Вы, конечно, видите меч, собирающийся поразить вас, но не позволяйте своему уму “останавливаться” на этом. Оставьте намерение контратаковать противника в ответ на его угрожающий выпад, перестаньте строить различные планы на этот счет. Просто воспринимайте его движения, не позволяя своему уму “останавливаться” на них, продолжайте двигаться все так же навстречу противнику и используйте его атаку, обращая ее против него самого.

Как только разум “останавливается” на каком бы то ни было объекте – будь то меч противника или ваш собственный, атакующий вас человек, манера или размах его либо вашего действия – вы теряете контроль над собой и неизбежно становитесь жертвой вражеского меча. И когда вы настраиваете себя против него, ваш разум также приковывается к нему. Поэтому не думайте не только о противнике, но даже и о себе».

Фехтовальщик, достигший совершенства, не обращает внимания на личность противника, так же, как и на свою собственную. Он является безразличным свидетелем фатальной драмы жизни и смерти, в которой принимает самое активное участие. Несмотря на все старания, которые он проявляет или должен был проявить, он выше самого себя, он выходит за пределы двойственного (дуалистического) восприятия обстановки. И в то же время он не мистик, увлеченный созерцанием, он в гуще смертельной схватки.

«Например, на вас напали десять человек, и каждый из них пытается ударить вас мечом. Как только вы защититесь от одного, вы перейдете к другому, не позволяя своему разуму “останавливаться” на ком-либо. Как бы быстро ни следовал один удар за другим, вы не станете сражаться сразу с двумя. Таким образом вы последовательно и успешно разделаетесь с каждым из десяти. Но это возможно только тогда, когда ваш разум спонтанно движется от одного объекта к другому, когда его ничто не “останавливает” и не порабощает. Если же разум не способен двигаться таким образом, вы непременно проиграете где-нибудь между двумя схватками из числа этих десяти».

Например, буддийское божество Канон Босяцу (Авалокитешвара) иногда изображают существом с тысячью рук, каждая из которых держит определенный предмет. Если разум этого божества «остановится», скажем, на стрельбе из лука, остальные 999 рук в момент такой остановки окажутся совершенно бесполезными. Только потому, что его разум «не останавливается» на работе какой-то одной руки, а движется от одного предмета к другому, все руки сразу оказываются предельно полезными.

«Новичок ничего не знает о том, как правильно держать меч, как с ним обращаться и еще меньше о том, как надо себя вести в схватке. Если противник пытается нанести ему удар, он инстинктивно парирует его. Но как только начинается тренировка и его учат владеть мечом, учат тому, на что надо обращать внимание в бою, его разум начинает “останавливаться” на всех этих важных вещах. По этой причине всякий раз, когда он пытается действовать свободно, он ощущает сильную скованность. Он совершенно теряет то чувство свободы, которым обладал раньше. Проходят дни и годы, и по мере того, как его подготовка обретает все большую зрелость, его движения и техника владения мечом начинают приближаться к состоянию “отсутствия разума”. Иными словами, он как бы возвращается к тому умственному состоянию, которое было у него в самом начале обучения, когда он ничего не знал и был абсолютным профаном в искусстве фехтования».

Говоря современным языком, бой ведется за счет бессознательной деятельности психики, управляющей телом, когда разум (то есть, абстрактно-логическое мышление) не останавливается ни на одном объекте, ни на одной точке. Бессознательное подавляет рефлексивный слой сознания, и тогда сознание теряет самое себя – самосознание. В боевом взаимодействии человек должен освободиться от любых мыслей, особенно от тех, которые связаны с жизнью и смертью, добром и злом, выигрышем и поражением, отдавшись силе, скрытой в тайниках его существа.

Например, по утверждениям теоретиков кюдо (японского искусства стрельбы из лука) стрелку принадлежит второстепенная роль исполнителя действия, происходящего в определенном смысле без его участия. Стреляет «дух», а стрелок не должен думать в процессе стрельбы ни о цели, ни о попадании в нее. Только «дух» хочет стрелять, «дух» стреляет и «дух» попадает в цель.

Необходимое состояние сознания – «мусин» – достигается путем медитации. В первой ее фазе, предшествующей поединку, достигается изменение состояния сознания за счет сосредоточения его на каком-либо одном объекте («одноточечное сознание») при полной мышечной релаксации. Физиологически это приводит к торможению коры головного мозга с сохранением очага возбуждения. В следующей фазе медитации достигается «пустотность сознания» – состояние безмыслия, или – в терминах современной психологии – «остановка внутреннего монолога», когда объект «одноточечного сознания» исчезает из поля рефлексии.

Благодаря этому, во время поединка задействуется только нерефлексивный слой сознания. Боец не выделяет ни себя, ни противника из ситуации. Поединок почти целиком строится на технических действиях, усвоенных в ходе предыдущих тренировок. Они не требуют контроля сознания, так как производятся автоматически: на каждый удар – отработанный блок или уход, на связку ударов – серия блоков с передвижением и контратакой, и так далее.

Вхождение в медитативное состояние осуществляется еще до поединка (боевого или спортивного), которому предшествует «сидячая» медитация. Самогипнозу перед схваткой способствует также выполнение предварительного ритуала, играющего роль своеобразного «ключа» для запуска процессов торможения в коре головного мозга. Непосредственно в ходе самого поединка ощущение «отсутствия разума» поддерживается специфическим ритмом дыхания, организацией передвижений, ударов и блоков на основе дыхательного ритма. Именно поэтому в традиционных восточных школах боевых искусств тренировочные занятия, в том числе поединки, проходят под звуки музыкальных инструментов (хотя бы барабана), являющихся метрономом.

Формальные упражнения «ката» (таолу, пхумсэ, кюйен) в восточных боевых искусствах, кроме технических аспектов, преследуют еще и цель выработки чувства ритма в поединке. Этот ритм поддерживается динамикой выполнения приемов, когда удары и блоки чередуются в комбинациях и проводятся, как правило, на выдохе. Ритм поддерживается дыханием. Он же является фактором, освобождающим сознание от логики и абстракций, то есть ритм переводит сознание на нерефлексивный уровень, который характеризуется наглядно-действенным и наглядно-образным видами мышления. Эти виды мышления намного эффективнее управляют действиями человека в бою, чем абстрактно-логическое мышление. Именно они обеспечивают решение ситуационных пространственных задач боевого поединка и целостность его восприятия. Именно об этих видах мышления фактически идет речь тогда, когда говорят: «Размышление в действии. Действие в размышлении».

В схватке мастер боевого искусства бессознательно (то есть не думая, не осуществляя сознательного перебора) пробует одну за другой отработанные им в процессе тренинга стереотипные технические комбинации, мгновенно переходя от одного варианта к другому. Поединок практически полностью управляется нерефлексивным уровнем (или слоем) сознания, то есть бессознательной сферой психики.

Итак, подход Человека Востока к подготовке психики бойца для поединка можно сформулировать следующим образом: человек и окружающий его мир составляют неразрывное целое. Необходимо сохранить это единство в любой ситуации путем «отключения» самосознания, устранить оппозицию Я и не-Я, перейти на наглядно-действенный и наглядно-образный виды мышления.

 

 

2.

В отличие от Востока, рационализированный Запад всегда стремился использовать в боевых искусствах рефлексию. Ведь главной силой и достоинством человека всегда считалось на Западе наличие у него разума, позволяющего ставить цели, планировать пути их достижения и менять планы в случае неудачи.

Точный расчет, заранее отработанный трюк или финт, сложная, но выверенная до мелочей комбинация всегда отличали западных мастеров единоборств. Какой-нибудь заранее обдуманный и отработанный прием, используемый в подходящий момент, зачастую решал исход поединка. Отдаваться «воле Господней» приходилось только тогда, когда весь технический арсенал оказывался исчерпанным и оставалось либо признать свое поражение (бежать или сдаться), либо умереть.

Нерефлексивный слой сознания считался огромной помехой в военном искусстве, так как являлся источником таких эмоций, как беспокойство, неуверенность, волнение, страх, ужас. Эту «помеху» всячески старались устранить различными путями, начиная от взбадривания себя отваром мухоморов (берсерки), употребления алкоголя, самогипноза с установкой на собственную неуязвимость и мощь, и кончая детальным расписанием всех своих действий, не оставляющим места ни для каких неожиданностей.

Запад, к тому же, в военном деле всегда больше полагался на коллективные способы ведения боевых действий, где каждый воин четко знал круг своих обязанностей, а победа достигалась за счет координации действий отдельных бойцов. Индивидуальное воинское мастерство с появлением массовых армий перестало играть решающую роль в сражениях. Эта традиция восходит еще к временам Александра Македонского и его знаменитой «фаланги». Римские легионеры также побеждали варваров только за счет организации, дисциплины, слаженности своих действий, уступая им по части индивидуального мастерства.

Но окончательно преимущества коллективных действий над индивидуальными выяснились во время экспедиции Наполеона в Египет в 1801 году. Тогда французские кавалеристы в нескольких сражениях наголову разгромили конницу мамлюков. Каждый мамлюк имел великолепную подготовку для ведения боя сразу с двумя-тремя противниками. Французский же кавалерист знал свое место в строю и был обучен всего нескольким фех