Стаття 3 зв’язок з конвенцією

У відносинах між Держави-учасницями положення статей 1 та 2 цього Протоколу вважаються додатковими статтями Конвенції й усі положення Конвенції застосовуються відповідно.

 

39. 93

40. 94 (діє і 61 року і 96 року!)

41. 95

42. 99

43. 100

44. 101

45. http://zakon2.rada.gov.ua/laws/show/995_106

46. http://zakon3.rada.gov.ua/laws/show/994_318

47. 98

48. http://zakon2.rada.gov.ua/laws/show/994_226

49. http://zakon2.rada.gov.ua/laws/show/994_150

50. http://zakon2.rada.gov.ua/laws/show/994_308?test=XX7MfyrCSgkyjrEIZi1X5mSaHdl3IsFggkRbI1c

51. http://zakon2.rada.gov.ua/laws/show/994_444

52. 102

53. 104

54. http://zakon2.rada.gov.ua/laws/show/995_036?test=XNLMf5x.qwJgjrEwZi1X5mSaHdl3IsFggkRbI1c

55. 103

56. http://zakon2.rada.gov.ua/laws/show/995_029?test=qY4Mfbtc78fVjrEUZi1X5mSaHdl3IsFggkRbI1c

57. http://zakon1.rada.gov.ua/laws/show/994_004

58. http://zakon2.rada.gov.ua/laws/show/994_135?test=AZPMfVYbMbFmjrEsZi1X5mSaHdl3IsFggkRbI1c

15 лютого 2012 року Комітет міністрів Ради Європи ухвалив Стратегію Ради Європи щодо прав дитини на 2012-2015 роки та прийняв до уваги План дій для її імплементації на національному рівні. Про це Уповноваженому Президента України з прав дитини Юрію Павленку повідомили у Постійному Представництві України при Раді Європи.

За інформацією Постійного Представництва України при Раді Європи, також було відзначено внесок української сторони у процес розробки Стратегії та розвиток співпраці у сфері захисту прав дітей, зокрема у рамках діяльності Уповноваженого Президента України з прав дитини.

Основна мета Стратегії – забезпечення виконання на практиці правових інструментів і стандартів у сфері прав дитини, розроблених Радою Європи та іншими міжнародними організаціями, а також аналіз стану реалізації цих документів.

Основні цілі Стратегії: пропагування дружніх до дитини послуг та систем – охорона здоров’я, соціальні послуги, правосуддя, сімейне право, освіта, спорт, молодіжна політика, права національних дитячих установ; ліквідація усіх форм насильства щодо дітей – сексуального насильства, торгівлі дітьми, тілесних покарань, гендерного насильства та насильства в сім’ї, школі; забезпечення прав усіх дітей – дітей з обмеженими можливостями, дітей, які перебувають у місцях позбавлення волі, дітей-мігрантів, шукачів притулку, циганських дітей; сприяння участі дітей – забезпечення права дітей бути почутими і права на серйозне ставлення до своїх думок в усіх питаннях, які їх стосуються.

Ю. Павленко позитивно оцінив те, що всі пропозиції нашої держави до Стратегії були враховані в повній мірі відповідно до пріоритетних завдань, визначених у сфері захисту прав дітей Президентом України. У співпраці органів центральної та місцевої влади Стратегія Ради Європи щодо прав дитини на 2012-2015 роки буде імплементована на національному рівні

 

59. 42

60. 42

61. 42

62. Судовий прецедент — це принцип, на основі якого ухвалене рішення у конкретній справі, що є обов 'язковим для суду тієї самої або нижчої інстанції при вирішенні в майбутньому всіх аналогічних справ або виступає зразком тлумачення закону.

прецедентне право – це рішення судів, що є джерелами права

два види прецедентного права: 1) загальне прецедентне право; 2) прецедентне право, що тлумачить діюче законодавство.

Рішення загального прецедентного права є окремим, незалежним від законодавства джерелом права (наприклад, у договірних відносинах). Рішення прецедентного права, що тлумачить нормативно-правові акти є джерелом права, яке вносить доповнення до діючого права (містить додаткову норму права). Вони є похідними від законодавства, яке тлумачать.

Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ) называет собственную практику прецедентной. Прецедентность проявляется в том, что этот суд при решении дел склонен в целом следовать подходам, применявшимся им ранее, если не сочтет необходимым их изменить. В частности, в мотивировочной части решения суд вместо воспроизведения высказанных им ранее соображений может сослаться на соображения, высказанные в предыдущих решениях. При этом ЕСПЧ неоднократно подчеркивал, что он не связан собственными предыдущими решениями и, действительно, время от времени меняет свои правовые позиции. Это оправдано, поскольку хотя возможность изменения судебной практики не способствует правовой определенности, однако следует иметь в виду, что существует диалектическое противоречие между правовой определенностью и развитием права [1, с.509]. В общем, можно однозначно утверждать, что для ЕСПЧ собственные решения не являются обязательными.

В то же время важным является вопрос о том, как национальные судебные системы должны относиться к прецедентной практике ЕСПЧ, в частности, не должны ли решения ЕСПЧ быть обязательными в том или ином смысле по крайней мере для некоторых из них, учитывая, что участниками Конвенции о защите прав человека и основных свобод (Конвенция) являются страны с разными правовыми традициями, принадлежащие как к англосаксонской правовой семье (страны «общего права»), так и к романо-германской правовой семье (страны «континентального права»). Целью настоящей статьи является исследование вопроса о том, к какому именно виду прецедента следует отнести практику ЕСПЧ. Прежде чем перейти собственно к этому вопросу, вспомним вкратце разницу между правовыми традициями таких стран относительно обязательности прецедентов.

Любые виды прецедентов (лат. praecēdēns - предыдущий) предназначены для следования им в судебной практике. Это, однако, не означает, будто всем видам прецедентов присуща общеобязательность. Наоборот, она является скорее исключением и характерна лишь для «англосаксонской» разновидности прецедента. В частности, как указано выше, решения ЕСПЧ не являются обязательными для этого суда, что не мешает ему называть собственную практику прецедентной.

Не присуща общеобязательность и прецеденту стран континентального права, где действует доктрина jurisprudence constante, что означает «устоявшаяся судебная практика». Суды стран континентального права по устоявшимся представлениям не могут прецедентом создавать нормы права. Но правотворчество не ограничивается установлением законодательных текстов, а включает в себя и интерпретацию, толкование закона. Толкование, даваемое судом при рассмотрении дел, не имеет общеобязательной силы и имеет значение лишь для сторон по этим делам. Вместе с тем если интерпретация относительно определенного правового вопроса распространяется настолько, что становится общеупотребительной – устоявшейся, можно говорить об осуществлении правотворчества судебной практикой. Действительно, если исходить из того, что право действует именно так, как его «осуществляют», т.е. как и насколько оно будет соблюдено (право как «закон в действии» [2, с.17]), то можно сделать вывод, что установление правила поведения не следует сводить к словесной форме закона, а следует включать в это понятие и толкование [3, с.36]. Из этого следует правотворческая функция устоявшейся судебной практики. Поэтому устоявшаяся судебная практика является источником права стран романо-германской правовой семьи, включая Украину.

В странах общего права, где действует доктрина «stare decisis», что означает «следование решенному раньше», как побочный результат осуществления правосудия решение суда в некоторых случаях может считаться в определенном смысле общеобязательным (binding case, authoritative precedent), из аргументации которого выводится определенное правило, принцип, подход (ratio decidendi), и применение которой привело к решению дела тем или иным способом при данных конкретных обстоятельствах. Решение, которое создает таким образом новое правило, должно применяться в части ratio decidendi низшими инстанциями (вертикальное *50 действие прецедента) или тем же судом или другими судами того же уровня (горизонтальное действие прецедента) при решении «аналогичных» дел. В дальнейшем будем называть такие прецеденты англосаксонскими (хоть это и не очень точно, потому что англосаксонским является как «официальный» или «авторитетный» прецедент (authoritative precedent) по доктрине stare decisis, о котором сейчас идет речь, так и убедительный прецедент (persuasive precedent) [4, с.217], о котором будет сказано ниже).

Существенным отличием континентального прецедента от англосаксонского является то, что последний может быть создан одним судебным решением, в то время как континентальный прецедент создается благодаря появлению ряда судебных решений [5, с.1165], т.е. возникает если не в результате консенсуса [6, с.28 ], то во всяком случае вследствие восприятия правовой позиции значительной частью юридического сообщества.

При этом в странах обеих правовых семей существует и общий для них вид прецедента - так называемый убедительный прецедент (persuasive precedent): отдельные судебные решения, которые сами по себе не создают прецедента ни в англосаксонском, ни в континентальном смысле, тем не менее, учитывая авторитетность суда, который их принял, существенно влияют на практику других судов, хотя и не являются обязательными для них. В том числе убедительный прецедент может создаваться и решением иностранного суда и влиять на практику национального суда, что особенно распространено в странах общего права. В странах континентального права убедительными прецедентами являются отдельные решения высших судов, которые создают основу для дальнейшего формирования устоявшейся судебной практики. Трудно переоценить и роль убедительного прецедента при применении международных договоров различными национальными судами, где англосаксонский прецедент не применяется и не может применяться для осуществления судебного правотворчества [7, с.882]. В настоящее время среди ученых широко распространенной [8, с.549] является точка зрения, афористично сформулированная лордом Денингом (Alfred Denning) в деле Trendtex Trading Corporation Ltd v Central Bank of Nigeria [1977] QB529: «международное право не знает stare decisis». Поэтому применение убедительных прецедентов, а также их модификация или отклонение от них в других убедительных прецедентах становятся первыми шагами перед тем, как роль судебных решений по таким делам становится схожей с ролью судебных решений согласно доктрине jurisprudence constante [9, с.196; 10, с.479].

Обратимся теперь к опыту Англии, которая входит в состав Великобритании, являющейся участником Конвенции, и где действует англосаксонский прецедент, причем согласно доктрине stare decisis в ее более жесткой модификации. На первый взгляд может показаться, что прецедент ЕСПЧ должен восприниматься в Англии именно как англосаксонский прецедент, причем должен занимать в иерархии прецедентов высшую ступень. Ничего подобного, однако, не наблюдается. Как раз наоборот: в случае конфликта между прецедентом ЕСПЧ и прецедентом высшей судебной инстанции Англии применяется последний [11].

Такой подход был сформулирован апелляционным судом в 2005 году по делу Leeds City Council v. Price and others and others [2005] EWCA Civ 289. Апелляционный суд пришел к выводу, что прецедент, созданный Палатой лордов в 2003 году по делу Harrow London Borough Council v Qazi [2003] UKHL 43, несовместим с прецедентом ЕСПЧ 2004 года по делу Connors v United Kingdom (2004) 40 EHRR 189. Апелляционный суд пришел к выводу, что при таких обстоятельствах он должен руководствоваться прецедентом Палаты лордов, а не прецедентом ЕСПЧ. Такая позиция представляется естественной и не вызывает удивления, поскольку еще раз подтверждает универсальность процитированного выше правила «международное право не знает stare decisis».

Этот подход был единодушно одобрен всеми членами Палаты лордов в решении по результатам рассмотрения жалобы на решение апелляционного суда по делу Leeds City Council v. Price and others and others [2006] UKHL 10 (в частности п.п. 43, 50, 62, 121, 177, 178, 213 решения). Таким образом создан подтвержденный высшей судебной инстанцией прецедент относительно приоритета в применении в национальных судах национального права над применением прецедентной практики ЕСПЧ. При этом решение Палаты лордов касается обеих составляющих английского права - как приоритета национального прецедента, о чем говорилось выше, так и приоритета национального закона. В частности, лорд Хоуп (Hope) сформулировал этот подход так, что если национальный закон не может быть истолкован таким образом, который совместим с Конвенцией (в свете практики ЕСПЧ - Ю.П.), то должен применяться закон (п.86 решения), а лорд Браун (Brown) отметил, что суд не может придать правам человека большего веса, чем это предусмотрено национальным законом (п.202 решения), и должен исходить из того, что национальный закон соответствует Конвенции (п.203 решения).

При этом в решении подчеркивается, что национальные суды не должны без веской причины (strong reason) разбавлять или ослаблять (dilute or weaken) влияние прецедентной практики Страсбурга (п. 87 решения).

Учитывая изложенное, решения ЕСПЧ тем более не могут быть обязательными для судов стран континентального права, поскольку континентальное право относится к общеобязательному прецеденту как к чуждому, отвергает его [12, с.12; 13, с.593]. При этом прецедентную практику ЕСПЧ, хотя бы и многократно подтвержденную, трудно отнести и к устоявшейся судебной практике по доктрине континентального прецедента jurisprudence constante, поскольку практика ЕСПЧ не является практикой судов национальной судебной системы. По моему мнению, решения ЕСПЧ для судебных органов стран, которые могут быть ответчиками в этом суде, имеют силу убедительного прецедента, который присущ странам обеих правовых семей. Действительно, суды таких стран при рассмотрении дел, естественно, учитывают решения ЕСПЧ, на них не могут не влиять правовые позиции, ранее высказанные ЕСПЧ, хотя на *51 суды и не возложена обязанность им автоматически следовать. По этому поводу уместно привести цитату, упоминаемую в литературе [14, с.467], из решения Федерального Конституционного суда ФРГ, в котором относительно решений ЕСПЧ сказано следующее: «Суды при любых обстоятельствах несут обязанность учитывать решения, которые касаются уже решенных ими дел, если они осуществляют повторное рассмотрение дела в соответствии с установленной процедурой и способны принять во внимание решение без нарушения материального права (Курсив мой.- Ю.П.)». Как видим, этот подход близок к приведенным выше суждениям лорда Хоупа и лорда Брауна.

По мнению С. Шевчука, есть два наиболее важных правовых аргумента в пользу признания обязательности практики ЕСПЧ для Украины: 1) пункт первый Закона Украины «О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 года, Первого протокола и протоколов N 2, 4, 7 и 11 к Конвенции» от 17 июля 1997, где сказано, что «Украина полностью признает на своей территории действие... статьи 46 Конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 года о признании обязательной и без заключения специального соглашения юрисдикции Европейского суда по правам человека во всех вопросах, касающихся толкования и применения Конвенции», 2) ст.17 Закона Украины «О выполнении решений и применении практики Европейского суда по правам человека» [14, с.455].

Представляется, что первый из этих аргументов не выдерживает критики как потому, что уже давно действует совсем другая редакция ст.46 Конвенции, так и потому, что признание обязательной юрисдикции суда и обязательность практики суда - это совершенно разные понятия.

Нельзя согласиться и со вторым аргументом - мыслью, что будто бы обязательность практики ЕСПЧ для украинских судов вытекает из ст.17 Закона Украины «О выполнении решений и применении практики Европейского суда по правам человека», где сказано, что суды применяют при рассмотрении дел, в частности, практику Суда как источник права (эта мысль высказывается иногда и авторами, которые негативно относятся к идее насаждения такой обязательности [15, с.9]). Это вытекает уже из того, что, как сказано выше, одним из источников права является устоявшаяся судебная практика, т.е. понятие источника права и понятие устоявшейся судебной практики соотносятся как родовое и видовое. Поскольку континентальный прецедент не предусматривает обязательности, то и отнесение того или иного правового феномена к источникам права не означает автоматически, что он предусматривает обязательность. Приведенное положение Закона не создает регулирования, а потому не является нормой, а является теоретическим выводом (хотя и правильным, на мой взгляд), которому место не в законе, а в учебнике. Поэтому включение этого положения в Закон является ничем иным, как юридико-технической ошибкой [16, с.124], не более того.

Иногда можно услышать и мнение о том, что обязательность практики ЕСПЧ для украинских судов вытекает из п.2 ст.237 Кодекса административного судопроизводства Украины и аналогичных положений других процессуальных кодексов, где сказано, что судебные решения могут быть пересмотрены ВСУ ввиду исключительных обстоятельств, если они обжалованы по мотивам признания судебных решений международным судебным учреждением, юрисдикция которого признана Украиной, нарушающими международные обязательства Украины. В то же время, во-первых, наличие такого основания для пересмотра судебных решений еще не означает обязанности ВСУ следовать прецедентам ЕСПЧ, а лишь предусматривает возможность ВСУ пересмотреть свое решение, если он найдет это необходимым. Во-вторых, на мой взгляд, указанные положения процессуальных кодексов вообще не могут применяться, поскольку ЕСПЧ не признает судебных решений нарушающими международные обязательства Украины, вместо этого он признает нарушение Конвенции государством Украина. Заслуживает внимания и мнение А. М. Мирошниченко[1] о том, что решая дело (в т.ч. и вопрос о «справедливом возмещении»), ЕСПЧ во многих случаях окончательно и полно решает вопрос о защите нарушенного права, и дальнейшее вмешательство национального суда в таких случаях не является необходимым.

Надо отдать должное Верховному Суду Украины (ВСУ): он, похоже, относится к прецедентной практике ЕСПЧ как к не обязательной для судов. Об этом свидетельствует реакция ВСУ на решение ЕСПЧ по делу "Сокуренко и Стригун против Украины» от 20.07.2006 г. и «Веритас против Украины» от 13.11.2008 г.

В первом из этих дел ЕСПЧ отметил, что согласно ст. 11118 Хозяйственного процессуального кодекса Украины (ХПК) ВСУ, отменив постановление Высшего хозяйственного суда Украины (ВХСУ), мог или вернуть дело на новое рассмотрение в нижестоящий суд, или прекратить производство по делу; вместо этого он оставил в силе постановление апелляционного суда, и такие действия не были предусмотрены ХПК. Поэтому, по мнению ЕСПЧ, ВСУ не может считаться «судом, установленным правом»[2] в значении пункта 1 статьи 6 Конвенции. К такому же выводу ЕСПЧ пришел и при рассмотрении дела «Веритас против Украины». При этом ЕСПЧ не учел ни того, что понятие «право» включает не только законы, но и их толкование, ни того, что апелляционный суд, чье решение оставлено в силе, явно является судом, установленным законом. Кроме того, как справедливо указано в особом мнении судьи Ягер (Jaeger) по делу «Сокуренко и Стригун против Украины», ЕСПЧ вышел за пределы, установленные Конвенцией. Действительно, ЕСПЧ предпринял толкование национального законодательства, причем истолковал его вопреки устоявшейся *52 практике национальной высшей судебной инстанции, что не относится к компетенции ЕСПЧ.

ВСУ не согласился с правовой позицией ЕСПЧ, поскольку отмена законного решения суда низшей инстанции является конституционно недопустимой. Иными словами, ВСУ пришел к выводу о наличии пробела в статье 11118 ХПК, который он и восполнил собственной судебной практикой. Поэтому ВСУ продолжает практику отмены постановлений ВХСУ с оставлением в силе судебных решений апелляционной или первой инстанции.

На мой взгляд, позиция ВСУ является верной не только с точки зрения соответствия Конституции Украины, но и потому, что отмена всех решений по делу, включая и законное решение суда одной из низших инстанций, с направлением дела на новое рассмотрение, было бы нарушением положения ст. 6 Конвенции о разумном сроке судебного разбирательства. Таким образом, ВСУ занял взвешенную позицию, не прислушавшись к мнению ЕСПЧ, для чего у ВСУ есть очень веские причины.

Вместе с тем хотелось бы подчеркнуть, что отсутствие общеобязательности правовых позиций, содержащихся в решениях ЕСПЧ, для национальных судебных систем, в том числе и для судов государств, против которых такие решения приняты, не означает, что сами такие решения не являются обязательными для этих государств. В частности, указанные выше решения ЕСПЧ против Украины являются обязательными для государства Украина, которому следует найти способ избежать в будущем подобных решений. Представляется, что таким способом должно быть не изменение практики ВСУ (которая представляется безупречной в этом отношении и не может быть изменена так, чтобы не нарушать Конвенцию в другой части), а изменение Верховным Советом Украины редакции ст. 11118 ХПК.

Резюмируя, можно сформулировать такой вывод: решения ЕСПЧ следует рассматривать как имеющие значение убедительных прецедентов. Правовые позиции, сформированные прецедентными решениями ЕСПЧ, не являются обязательными для судов национальных судебных систем, в частности и для судов государств, против которых такие решения принимались.

Рассмотренная практика высших судебных инстанций Англии и Украины соответствуют такому подходу.

 

63. 81, 82

64. http://sutyajnik.ru/documents/3446.pdf

http://document.ua/reglament-evropeiskogo-sudu-z-prav-lyudini-doc76479.html

65. Регламент гл.1, гл.2 http://document.ua/reglament-evropeiskogo-sudu-z-prav-lyudini-doc76479.html

66.

67. Гл.9 правило 82 – 90 http://document.ua/reglament-evropeiskogo-sudu-z-prav-lyudini-doc76479.html

http://zakon2.rada.gov.ua/laws/show/994_854

68. Правило 51 (Призначення заяви на розгляд і подальша процедура)

1. Якщо подається заява на підставі статті 33 Конвенції, Голова Суду негайно повідомляє Договірну сторону - відповідача про надходження заяви та призначає справу на розгляд однією з секцій.

2. Відповідно до пункту 1 a) правила 26, судді, обрані від імені Договірної сторони-заявника та Договірної сторони-відповідача, є за посадою членами палати, сформованої для розгляду справи. Правило 30 застосовується, якщо заява подана кількома Договірними сторонами, або якщо кількома Договірними сторонами подано заяви стосовно одного предмета, і вони розглядаються разом відповідно до правила 42.

3. Після призначення справи на розгляд секції голова цієї секції формує склад палати відповідно до пункту 1 правила 26 та пропонує Договірній стороні-відповідачу подати, у письмовій формі, свої зауваження щодо прийнятності заяви. Отримані таким чином зауваження Секретар Суду доводить до відома Договірної сторони-заявника, яка може надати у відповідь свої зауваження у письмовій формі.

4. Перед винесенням рішення стосовно прийнятності заяви палата або її голова може запропонувати сторонам подати додаткові зауваження у письмовій формі.

5. Слухання щодо прийнятності провадиться за проханням однієї чи кількох Договірних сторін, яких стосується справа, або за власною ініціативою палати.

6. Перед призначенням письмового і, у разі потреби, усного провадження голова палати проводить консультації зі сторонами у справі.

 

Когда Европейская конвенция вступает в силу для одной из Высоких Договаривающихся Сторон, то она (Сторона) получает право в соответствии со ст. 33 Конвенции передавать в Европейский Суд по правам человека вопрос о любом предполагаемом нарушении положений Конвенции или Протоколов к ней другой Высокой Договаривающейся Стороной.

Данное положение Европейской конвенции расходилось с признанными в начале 50-х гг. традиционными принципами международного права относительно межгосударственных претензий. Согласно этим принципам, государство могло предъявить в международном порядке претензии другому государству только тогда, когда затронуто право первого из них в результате предполагаемого нарушения нормы международного права вторым. Другим же вариантом было предъявление претензий в порядке оказания дипломатической защиты.

По смыслу же ст. 1 и ст. 33 Европейской конвенции государство может подать жалобу в связи с нарушением прав:

— лиц, не являющихся его гражданами;

— лиц, не являющихся гражданами какого-либо из государств-участников Конвенции;

— лиц без гражданства;

— лиц, являющихся гражданами государства-правонарушителя.

При этом необходимо, чтобы в момент предполагаемого нарушения указанные лица находились под юрисдикцией государства-правонарушителя, для которого Конвенция находится в силе.

Кроме того, государства могут оспаривать через контрольные органы соответствие законодательства или административной практики другого государства положениям Конвенции, при этом нет необходимости ссылаться на нарушение права конкретного лица (такие петиции в литературе получили название «абстрактных»1). Таким образом, право на подачу петиции со стороны государств приобретает характер actio popularis, т. е. любое государство имеет право подать петицию относительно предполагаемого нарушения Конвенции без необходимости доказывать особую связь между правами и интересами государства-петиционера и предполагаемым нарушением.

В своем решении по жалобе Австрии на Италию в 1961 г. Европейская Комиссия особо подчеркнула, что государство, подавшее петицию в соответствии со ст. 24 Конвенции (в прежнем тексте Конвенции именно эта статья регулировала право подачи межгосударственной петиции), «не должно рассматриваться как реализующее данное право в целях защиты своих собственных прав, а скорее как ставящее перед Комиссией вопрос о предполагаемом нарушении публичного порядка Европы»2.

На основании вышесказанного можно сделать вывод, что предусмотренная ст. 33 Конвенции контрольная процедура имеет объективный характер. Ее цель — защита прав и свобод частных лиц от нарушений со стороны государств-участников, а не реализация взаимных прав и обязанностей в отношениях между государствами–участниками Европейской конвенции.

О подобном «объективном» характере свидетельствует также и ряд других решений Европейской Комиссии. Например, исходя из толкования смысла ст. 19 Конвенции, Комиссия заявила, что она не обязана ограничиваться лишь тем предполагаемым нарушением, которое указано в петиции3. Важно учитывать и точку зрения бывшей Европейской Комиссии по правам человека о том, что, даже когда автор отзывает петицию или же не проявляет к ней более никакого интереса, процедура рассмотрения петиции тем не менее может быть продолжена в интересах все того же публичного порядка Европы4.

Объективный характер контрольной процедуры в случае подачи петиции одного государства на другое вытекает из того факта, что указанная процедура основывается на так называемой системе коллективных гарантий, закрепленных в Европейской конвенции со стороны государств–участников договора, причем предполагается, что одно государство или более, подавая петицию, действуют таким образом от имени всей группы государств-участников.

В то же время Конвенция защищает и индивидуальные интересы граждан всех государств-участников, поскольку закрепленные в ней права и свободы гарантируются, кроме прочего, гражданам одного государства, находящимся в пределах юрисдикции другого государства-участника.

Теоретически, интерес вызывает толкование слов «вопрос о любом предполагаемом нарушении положений Конвенции» в ст. 33. Исходя из ее текста, можно предположить, что в Европейском Суде возможно не только поставить вопрос о нарушении государством-участником прав и свобод, упомянутых в разделе I Конвенции, но и, к примеру, рассмотреть содержание обязательства Высоких Договаривающихся Сторон по ст. 34 Конвенции не препятствовать эффективному осуществлению права на индивидуальную петицию или же решению вопроса о нарушении положений ст. 57 Конвенции, касающихся оговорок.

В данной связи важно отметить, что сама формулировка ст. 33 отличается от текста ст. 34, где круг возможных вопросов по индивидуальной петиции ограничен лишь нарушением «прав, предусмотренных положениями Конвенции и Протоколов к ней». Однако до сих пор все петиции, поданные в соответствии со ст. 33, касались лишь нарушения прав и свобод, упомянутых в разделе I Конвенции.

В процессуальном плане весьма важно то, что для признания петиции государства приемлемой не требуется представления практически никаких доказательств. Более того, в своем решении по делу Франции, Норвегии, Дании, Швеции и Нидерландов против Турции Европейская Комиссия по правам человека, исходя из смысла английских слов «alleged breach» и французского выражения «qu’elle croira pouvoir etre impute» («нарушение, о котором есть утверждение»), заключила, что утверждения о нарушении в принципе достаточно для удовлетворения требований ст. 33 Конвенции5. По мнению Комиссии, государство при подаче жалобы не обязано представлять даже доказательств prima facie на стадии решения вопроса о приемлемости. Петиция же может быть признана неприемлемой только в том случае, если она абсолютно необоснованна или же не удовлетворяет «требованиям общего утверждения по смыслу ст. 24 Конвенции»6.

За время существования европейского контрольного механизма государствами было подано всего около 20 петиций. Вместе с тем именно эта процедура, а не подача индивидуальных петиций, по замыслу разработчиков Европейской конвенции, должна была стать основной в практике деятельности Комиссии и Суда.

Идея коллективной гарантии зафиксированных в Конвенции прав и свобод всеми Высокими Договаривающимися Сторонами, как она сформулирована в Преамбуле Европейской конвенции, также оказалась малопродуктивной. За редким исключением (например, жалоба скандинавских стран и Голландии на Грецию в 1967 г. и жалоба Франции, Голландии и скандинавских стран на Турцию в 1982 г.) государства не проявили желания ставить перед Европейской Комиссией вопрос о соблюдении другими странами своих обязательств по Конвенции, если не были затронуты их собственные интересы. Подобное положение можно объяснить лишь сугубо политическими, а отнюдь не правовыми соображениями. В сравнении с межгосударственными петициями петиции частных лиц имеют преимущество в том плане, что политические соображения не играют в них сколько-нибудь значительной роли.

И тем не менее практика Европейской Комиссии по этому вопросу выгодно отличается от деятельности Комитета по правам человека, созданного в соответствии с Международным пактом о гражданских и политических правах, который ни разу за всю свою историю не рассмотрел ни одной жалобы одного государства на другое.

 

69. 86-87

Согласно ст. 34, «Суд может получать жалобы от любого физического лица, неправительственной организации или любой группы частных лиц, которые утверждают, что они являются жертвами нарушения одной из Высоких Договаривающихся Сторон прав, предусмотренных положениями Конвенции и Протоколов к ней. Высокие Договаривающиеся Стороны обязуются никоим образом не препятствовать эффективному осуществлению этого права». До вступления в силу Протокола № 11 право частных лиц на подачу петиций регулировалось положениями бывшей ст. 25. Кроме того, до реформы контрольного механизма право индивидуальных петиций имело факультативный характер, а обращаться можно было не напрямую в Европейский Суд по правам человека, а только в Европейскую Комиссию по правам человека. Иными словами, частные лица могли обратиться в страсбургские контрольные органы только в том случае, если государство, обвиняемое в нарушении одного или нескольких из конвенционных прав, сделало соответствующее заявление о признании компетенции Европейской Комиссии по правам человека рассматривать такие жалобы.

По мнению большинства как зарубежных, так и отечественных авторов, ст. 34 является самым прогрессивным положением Европейской конвенции. Как показала практика, именно наделение частных лиц7 правом подавать петиции позволило в определенной степени «нейтрализовать» нежелание или неспособность самих государств воспользоваться своим правом, закрепленным в бывшей ст. 24 (ныне — ст. 33) Европейской конвенции.

С того момента, как государство ратифицировало Европейскую конвенцию, любое лицо, находящееся под его юрисдикцией, вправе подать на него петицию в Европейский Суд по правам человека. Как видно из ст. 1 Конвенции, гражданство лица значения не имеет. Таким образом, данным правом «обладают все граждане соответствующего государства и национальные неправительственные организации, все граждане других государств–членов Совета Европы, находящиеся на территории этого государства, все иностранцы, даже попавшие в страну очень ненадолго, случайно или незаконно проникшие на ее территорию, а также беженцы и лица без гражданства»8.

Для того чтобы Европейский Суд признал поданную петицию приемлемой, необходимо, чтобы ее автор был жертвой предполагаемого нарушения. Вместе с тем в практике Европейской Комиссии (которая раньше была адресатом получения жалоб) были случаи, когда она признавала приемлемыми петиции отчасти абстрактного характера. Например, при рассмотрении дела Донелли против Великобритании Комиссия сделала заявление следующего характера:

«Ни ст. 25, ни какое-либо другое положение Конвенции, inter alia ст. 27 (1) (b), не могут воспрепятствовать тому, чтобы частное лицо подало Комиссии петицию на предполагаемую административную практику, нарушающую Конвенцию, при условии, что это лицо представит доказательства prima facie такой практики и того, что оно является ее жертвой»9.

Можно сделать вывод, что, как и в случае межгосударственных петиций, петиция частного лица может затрагивать как личные интересы автора, так и интересы публичного характера, т. е. процедура рассмотрения петиции может принять объективный характер. В целях адекватного понимания смысла ст. 34, как, впрочем, и Конвенции в целом, важное значение имеет толкование термина «жертва».

Согласно данному толкованию, термин «жертва» в ст. 34 «подразумевает лицо, напрямую затронутое рассматриваемым действием или бездействием»10. Кроме того, нарушение должно лично затрагивать автора петиции11. Лицо может также утверждать, что оно является жертвой нарушения, вызванного «существованием секретных мер или законодательства, допускающего секретные меры, причем оно не обязано утверждать, что подобные меры в действительности к нему применялись»12. Из этого можно сделать вывод, что в случае существования секретных мер требование статуса потерпевшего (жертвы) уже будет удовлетворено, если автор петиции — потенциальная жертва. Данный вывод был позднее подтвержден и в решениях Европейской Комиссии.

В решении по делу Маркс против Бельгии Суд постановил, что «ст. 25 Конвенции наделяет частных лиц правом утверждать, что какой-либо закон сам по себе нарушает их права, даже без отдельной меры по его имплементации, если данный закон может их напрямую затронуть»13.

Практика контрольных органов Европейской конвенции выработала также концепцию так называемой «косвенной жертвы». Допускается, что лицо может понести личный ущерб в связи с нарушением Конвенции против другого лица. Таким образом, в определенных случаях Комиссия наделяла лицо правом подать петицию от своего имени по поводу нарушения, прямой жертвой которого является другое лицо, т. е. факт непосредственного нарушения права или свободы автора петиции отсутствует. В данном случае у автора петиции должна существовать настолько тесная связь с прямой жертвой нарушения Конвенции, что его тоже можно было бы считать жертвой, лично понесшей ущерб.

На этой основе в прецедентном праве Европейской Комиссии по правам человека выработалась концепция «косвенной жертвы», означающей, что близкий родственник жертвы или любая третья сторона может передать дело в Комиссию (а теперь и в Европейский Суд) по своей собственной инициативе при условии, что рассматриваемое нарушение нанесло ущерб и ему (ей) или у него (нее) имеется действительный личный интерес в том, чтобы нарушение прекратилось14.