Пугачёвщина в братском районе

 

Народные восстания в Сибири, казалось бы, окончательно подавленные к середине двадцатых годов, заполыхали с новой силой во время коллективизации. «Год великого перелома» станового хребта крестьянства ознаменовался самой настоящей войной на севере области. В деревнях по Братскому тракту одна за другой возникали повстанческие организации. Появились «блаженные», которые ходили по дворам, собирая подаяние, и предсказывали скорое падение «власти антихристов». Вскоре определились и будущие отцы восстания – кулаки Константин Серышев из деревни Антоново, отец и сын Гольские из Николаевского завода, Георгий Терпугов из Малой Кады. Весной 1930 года «блаженные» ездили по деревням уже на телегах. Подавали им щедро, но отнюдь не хлебные корочки – на дно телег клали винтовки, ружья, сабли, дробь, порох. «Блаженные», останавливаясь у бедняцких дворов, дарили крестьянам одежду, муку, сахар, при этом тянули нараспев: «От будущей власти прими, раб божий, малую толику!» Очаги восстания охватили деревни Дубынино, Антоново, Малая Када, Шаманово, Анчеряково, Седаново, Матерая, Ключи-Булак, Большая Када, Распутино, Усть-Вихорево, Кобь, Тэнга, Николаевский завод и многие другие. В самом Братске готовилась к восстанию подпольная организация под руководством бывшего белого офицера Дмитрия Храмцова.

Дата восстания – 10 июня 1930 года, пароль восставших – «Посев!», лозунг – «Россия без коммунистов». Было намечено ликвидировать за одну ночь всех представителей большевистской власти в деревнях, затем слиться воедино и двинуться на Братск, по пути обрастая новыми отрядами вооружённых крестьян. После захвата Братска повстанцы планировали развить наступление на Тулун. Конечная цель – поднять всю Иркутскую область. В бандах насчитывалось свыше семисот человек, вооружённых винтовками, револьверами, были даже пулеметы. Оружие поступало крестьянам даже из Иркутска с военных складов, где работали сочувствующие повстанцам люди.

Иркутским отделом ГПУ в ближайшее окружение вожака повстанцев Константина Серышева был внедрен чекист Игнат Колосов, который представился урядником, сподвижником бывшего казачьего есаула Бондаря, повстанческая организация которого была разгромлена за два месяца до описываемых событий. Колосов стал «делопроизводителем» Серышева и был в курсе всех его планов. Он вместе с атаманом тайно ездил в Братск к вожаку городского подполья Храмцову, который заверил, что «почва для посева вспахана». Затем вожак и чекист совершили контрольную поездку по деревням Братского района. За десять дней до начала восстания иркутские чекисты получили шифровку от Колосова и произвели аресты в нескольких деревнях и в самом Иркутске. Они пытались захватить второго по влиянию партизанского вожака Георгия Терпугова, но ему удалось уйти со своим отрядом в деревню Грамотуха, которую он сделал своей ставкой. Седьмого июня банды Терпугова и Алексея Гольского объединились и приступили к выполнению плана всеобщего восстания. Они обрушились на деревню Малая Када, разнесли магазины и контору «Заготзерно». Награбленное тут же разделили между крестьянами, затем ушли в лес. Ставка Терпугова находилась в зимовье на сопках. Уставшие повстанцы перепились и завалились спать, а в это время в Малой Каде продолжалась «экспроприация экспроприаторов» – крестьяне валили заборы у сочувствующих большевикам, камнями выбивали окна, громили склады и магазины.

Чекист Колосов прибыл в деревню с письменным приказом от Серышева к Терпугову. Повстанцы знали его в лицо как приближенного главаря и беспрепятственно пропустили его к зимовью-ставке. Колосов знал, что в зимовье есть подземный лаз в овраг, проник по нему в помещение и бесшумно убил спящего Терпугова ножом. Вышел он из зимовья тем же путем и быстро вернулся к Серышеву в деревню Антоново. В сводной банде после убийства Терпугова начался разлад. Терпуговцы подозревали в его ликвидации Алексея Гольского – другого вожака и, бездействуя, ждали три дня, пока их не окружили сводные отряды ОГПУ. Бой продолжался весь день, и к вечеру, потеряв треть своего состава, банда вышла на Братский тракт, где попала под пулеметный огонь засады. Алексей Гольский, не желая сдаваться, застрелился. Из всего повстанческого отряда лишь четверым удалось уйти в лес.

А на следующую ночь началось восстание в селе Дубынино. Серышев и его сподвижники выстрелами из охотничьих ружей убили председателя Дубынинского колхоза прямо на его квартире, и это стало сигналом к выступлению. Крестьяне стали хватать по домам активистов колхоза, расстреливали их в бане и убивали обухом топора. На рассвете, погрузив добро колхозников на телеги, банда двинулась в Антоново – вотчину Серышева. Колосов прибыл в Антоново, когда Серышев, стоя на телеге, произносил речь. Он призывал крестьян постоять за «мужицкую Расею», и многие в толпе плакали от счастья. Добровольцам тут же выдавали вознаграждение – деньги, мануфактуру, золотые портсигары и мундштуки. Банда росла на глазах. Впрочем, сам Серышев называл её не иначе как армией.

Вспоминает очевидец тех событий Александр Гаврилович Погодаев, уроженец села Седаново Братского района.

«Когда Братской подпольной организацией под руководством бывшего белого офицера Д.Храмцова было принято решение о дне восстания, почти во всех деревнях района были в одну ночь схвачены члены партии, комсомольцы, председатели колхозов, работники учреждений Советской власти. Многие были расстреляны.

Не сойдясь по идейным соображениям со своим отцом, который не хотел вступать в организованный в Седаново колхоз, мне, как секретарю комсомольской ячейки, пришлось уйти из родительского дома и жить у знакомых. В ту пору в деревне находились в ссылке сосланные за участие в крестьянских мятежах на Тамбовщине и в других западных районах страны поселенцы. Они вместе с зажиточными мужиками арестовали ночью весь сельский актив и закрыли в бывшей деревенской церкви, находящейся на высоком скалистом берегу Ангары. Повстанцы ждали подхода отряда Серышева.

Утром нас вывели в церковную ограду, поставили в шеренгу для расстрела, чтобы по прибытии главаря ликвидировать. По ту сторону ограды стояли наши матери, отцы, братья и сестры. Женщины голосили, мужики хмуро дымили самосадом. Солнце медленно поднималось на восточной стороне Ангарских гор. От церкви видны были близлежащие острова с зеленью посевов ржи на полях, цветущие кусты черемухи по их берегам. А нам было в то время по восемнадцать-двадцать лет.

Над рекой еще висел утренний туман, прижимаясь к голубизне Ангарской воды. Восставшие нетерпеливо вглядывались в излучину Ангары за деревенским погостом, откуда должны были приплыть карбасы с атаманской ватагой.

И лодки скоро действительно показались на реке, спускались вниз по мелководной шивере. Но когда они стали подплывать ближе к месту казни, где уже были приготовлены хлеб да соль для Серышева, кто-то из особенно глазастых разглядел красные банты на шапках. То подошел отряд ОГПУ, или как их тогда называли – ЧОН.

Оказалось, что один из отрядов Серышева, направлявшийся в низовья, был разгромлен чоновцами у деревни Усть-Вихоревка. Так снова в Седаново была восстановлена Советская власть. А сам я, вступив в отряд ЧОН, принимал участие в ликвидации повстанцев в Приангарье».

Чекист Колосов понимал, что малочисленный гарнизон Братска не сможет противостоять крестьянской массе, и уговорил Серышева раздробить «армию» на три колонны, чтобы охватить по пути как можно больше деревень. На самом же деле Колосов проложил маршруты бандитских отрядов по деревням, в которых уже находились заградительные отряды милиции. Три банды Серышева двинулись к Братску, грабя колхозные магазины и убивая активистов-совдеповцев, и в полдень 12 июня встретились с войсками ОГПУ. После двухчасового боя повстанцы потеряли половину своих бойцов и отошли к деревне Матерая. Матерая была хорошо подготовлена к обороне. От дерева к дереву была натянута колючая проволока, на чердаках засели повстанцы, двухэтажная деревянная башня превращена в пулеметное гнездо. Даже женщины помогали повстанцам, перегораживая жердями улицы. Деньги, ценности, мануфактура были погружены на баржу, работой по погрузке руководил Колосов.

Когда милиция пошла в наступление, пулеметы на башне почему-то молчали. Серышев бросился на башню и увидел, что оба пулеметчика кем-то зарезаны, а замки с пулеметов сняты. Это опять-таки поработал Колосов. Милиционеры уже ворвались в деревню, и мужики начали сдаваться. Серышев швырнул гранату и выскочил на крыльцо, и тут по нему ударила пулеметная очередь. С баржи видели, что главарь упал и пополз за угол. Колосов спрыгнул на берег и кинулся за угол. Через минуту он выбежал обратно, перерезал ножом дрожащую от напряжения веревку и с трехметровой высоты спрыгнул на палубу. Река понесла баржу с добром и уцелевшими повстанцами по течению. Главарь банды Константин Серышев был найден убитым на крыльце своей ставки, а остатки его банды были ликвидированы в конце июня 1930 года.

Чекист Игнат Колосов продолжал свою работу в антибольшевистском подполье. Летом 1936 года от него поступила последняя информация о создании «Новой повстанческой армии» в Братском районе, о готовящемся восстании в Забайкалье и замышляемых диверсиях на Ленских приисках. Где и как он погиб, осталось неизвестным.

Свидетельство историка-краеведа Василия Федоровича Шаманского:

«Аграрная политика Советского государства, направленная на быстрейшее восстановление сельского хозяйства, получила одобрение широких масс, но когда стали организовывать колхозы, а особенно после действия продотрядов, изымавших хлеб у крестьян, вызвала недовольство жителей деревни.

Во многих районах Иркутской области начались мятежи банд Донского, Кочкина, Чернова, Замащикова, которые во время своих выступлений убивали партийных и советских работников села, всех, кто поддерживал действия власти.

Мне довелось узнать о действиях одной такой банды в Братском районе. Я – уроженец деревни Владимировка Подъеланского сельсовета Братского района. Мой отец – красный партизан отряда Бурлова, после установления Советской власти работал секретарем Подъеланского сельсовета. В июле 1930 года по нашей деревне пронесся слух, что от Братска вниз по Ангаре движется банда Константина Серышева и убивает всех коммунистов, активистов-колхозников, комсомольских работников. Отца в это время дома не было, он находился в командировке в одном из сел в низовьях Ангары. Весь день и ночь мы не отходили от окна, смотрели вдоль улицы, не появятся ли какие-то незнакомые люди – ожидали появления бандитов. Наша мать состояла в колхозе под названием «Великий перелом», работала дояркой, мы, её дети, во всем ей помогали. Командира банды К.Серышева за год до восстания мы видели в своей деревне. Он проезжал по деревням в качестве заготовителя утильсырья. Естественно, все дети старались нести заготовителю это сырье, так как за сырье он давал конфеты и пряники. Поездки Серышева по сбору утильсырья главным образом преследовали своей целью ознакомление с теми, кого надо было уничтожить или привлечь на свою сторону.

Через несколько дней к нам пришло новое сообщение: главарь банды Серышев убит, а банда разогнана. Через год нашего отца взяли на работу в Братский райисполком инспектором по бюджету и сбору налогов. Мы переехали на постоянное место жительства в село Братск. Вскоре мы узнали о новом, более крупном восстании в селах, расположенных выше по течению Ангары. Братск оказался под угрозой захвата. В 1934 году наша семья переехала в г.Усолье-Сибирское. Отец стал работать на строительстве химического предприятия – завода №97. Еще раз фамилию Серышева мы услышали в конце 30-х годов, когда один из жителей нашего города, в прошлом уроженец Братского района, женился на вдове Серышева, проживавшей в Иркутске».

 

БАНДА ПОЖИДАЕВА

 

Весной 1933 года на территории Братского района объявилось бандитское формирование, в которое влились бежавшие из лагерных пунктов семеновцы, махновцы и уголовники. Этот отряд, возглавляемый бывшим белым офицером, насчитывал около 500 человек и контролировал небольшие сибирские деревни, где еще не утвердилась власть большевиков.

В начале мая бандиты ворвались в деревню Егорово, где стоял лесозавод, и расстреляли нескольких коммунистов, учителей, рабочих завода. В числе убитых был участковый уполномоченный Муратов и уполномоченный ОГПУ Братского района Вдовин.

5 мая на Егоровский лесозавод спешно прибыл спецотряд из 50 человек, которым командовал сотрудник ОГПУ Фоминых, а 10 мая сюда же перебросили еще один отряд внутренних войск ОГПУ под командой офицера Буда. Была также сформирована бригада в 50 человек из рабочих лесозавода.

Оперативным путем были получены сведения, что банда Пожидаева намерена захватить село Верхнее-Суворово (местное название – Малолетняя), а затем двинуться на Подволочную, Горячино и Распутино.

За околицей Малолетней в ночь с 10 на 11 мая банду Пожидаева ожидала засада. Ранним утром цепь бандитов вышла из леса и направилась к забору, вдоль которого залегли красноармейцы, милиционеры и бойцы ополчения. С их стороны ударили три пулемета, застучали винтовочные выстрелы. Бой был жарким и коротким. Бандиты, потеряв убитыми несколько десятков человек, бежали, преследуемые бойцами отряда.

Еще до полудня сельская церковь была битком набита задержанными. Многие сдавались сами, понимая, что дни банды сочтены. Среди милицейских трофеев оказался обоз банды вместе с начальником её штаба и отпечатанными листовками: «Мы идем за Советскую власть без коммунистов».

Однако верхушка банды вместе с группой человек в сорок ушла вглубь тайги, по направлению к реке Илим. На их преследование отправилось несколько оперативных групп. Эти группы метались от деревни к деревне, просиживали сутками в засадах. Все безрезультатно. Бандиты ускользали и, забирая скот и провиант, исчезали в таежной глухомани. Так проходили недели. Но в конце июня банду все же удалось выследить. В перестрелке был тяжело ранен и задержан главарь Пожидаев. Трем его приближенным удалось скрыться.

Еще около двух недель группа под руководством оперработника Григория Бичевина шла по их следу. Питались черемшой, пойманной рыбой, сухарями. Сплавлялись по реке на плотах и берестяных лодках. Ночевали в охотничьих зимовьях или под открытым небом.

К концу девятых суток группа наткнулась на свежее кострище, а в двух километрах от него оперативники заметили балаган. Зная, что бандиты вооружены, оперативники окружили стоянку, и когда те выбрались наружу, всех троих уложили тремя точными выстрелами. Так банда Пожидаева прекратила свое существование.

 

ПЯТЬ ЛЕТ НА БОЛЬШОЙ ДОРОГЕ

 

НЕУЛОВИМАЯ БАНДА

 

Летом 1920 года на Якутском и Верхоленском трактах стала пошаливать банда. Она грабила крестьянские обозы, отбирала скот, убивала местных жителей. Несколько раз сотрудники угрозыска организовывали засады и облавы, но их усилия оказались безрезультатными. Удалось только установить главаря бандитов – Сеньку Черных и его подельщиков – Игнашку Щербакова, Петра Волкова, Комарова и Антипина. Почти три года они оставались недосягаемы для милиции. И вот в середине августа 1923 года ими был совершен очередной налет. На седьмой версте от Иркутска они убили бурята-скотовода, ранили второго, забрали у них семь коров, двух лошадей с повозками и угнали скот в тайгу.

Отряд сотрудников угрозыска из двенадцати человек, двигаясь по следам банды, окружил её в тайге, но бандиты, отстреливаясь, ушли в чащу, оставив в лагере скот и повозки. Вскоре они объявились в деревне Горяшино, где ограбили дом крестьянина, забрали все его имущество и четырех лошадей с упряжью.

Один из членов банды – Антип, добравшись до поселка Иннокентьевск, заночевал на постоялом дворе. Там его и арестовали. Когда бандита доставляли в сельсовет, он вдруг выхватил из кармана горсть табака и, швырнув его в глаза конвоиру, бросился убегать, но все же был убит выстрелами из браунинга конвоира. Его труп выдали родственникам, которые организовали в городе пышные похороны бандита, собравшие около сорока человек уголовной братии. Во время похоронной процессии сотрудникам губЧК удалось задержать самого Семена Черных, тоже пришедшего проводить своего подельника в последний путь.

 

КОНЕЦ СЕНЬКИ ЧЕРНЫХА

 

Заточенный в Александровский централ, Сенька Черных умудряется бежать из тюрьмы и вскоре снова сколачивает банду из двенадцати человек, куда кроме его прежних дружков, входят новые люди. Он сажает их на краденых лошадей, и теперь этот конный отряд наводит ужас на жителей окрестных деревень. Ворвавшись в Хомутово, бандиты забирают с молодежной вечеринки несколько девушек, увозят их на заимку и, изнасиловав их всех, отпускают. Вскоре ими ограблен дом цыгана Матусевича в пригороде Иркутска. В июне 1923 года банда появляется на Белом Ключе, куда выехали служащие иркутских учреждений позагорать и отдохнуть. Черных и его люди раздели всех отдыхающих догола, забрали их одежду, продукты и с гоготом ускакали. Через сутки они выехали к железнодорожной станции на Большой Речке. На свою беду в это время на станции оказалась председатель месткома губисполкома Смыкова. На вопрос главаря, кто она такая, женщина с достоинством назвала свою должность. Её тоже изнасиловали всей бандой, хотели забрать с собой, однако проходящий поезд спугнул их, и бросив полуживую жертву, преступники скрылись в лесу.

Спустя несколько дней они в 18 верстах от Иркутска разобрали железнодорожный путь, чтобы организовать крушение товарного состава. В этой катастрофе погибли машинист поезда и его помощники, а банда, загрузив на подводы товары из вагонов, среди которых было несколько десятков ящиков с чаем, опять растворилась в тайге.

Неизвестно, как долго она могла бы бесчинствовать в округе, если бы не одно происшествие. Ворвавшись и ограбив дом очередного богатого крестьянина, бандиты среди прочего добра забрали у него прекрасное охотничье ружье ручной работы. Черных на правах атамана завладел красивым трофеем и, приказав поджечь дом, расположился на груженой подводе. В пути подводу случайно тряхнуло, и от удара раздался случайный ружейный выстрел (ружье оказалось заряженным). Часть дробового заряда вошла бандиту в бедро, рана стала гноиться, и его пришлось срочно везти в землянку лесника на Пивовариху, где Сенька, наточив перочинный нож, сам вырезал из раны несколько дробин. Оставив атамана, его люди уехали на свою таежную базу. А вскоре землянку лесника окружили сотрудники угрозыска, получившие сведения о передвижении бандитов. Внезапно выбив дверь, милиционеры увидели атамана, лежащего на большом сундуке. Скатившись к стене со своей лежанки, Сенька выхватил обрез. Но десяток пуль, прошивших сундук насквозь, навсегда успокоили этого безжалостного и хладнокровного бандита.

 

С НОВЫМ АТАМАНОМ

 

С потерей главаря в банде началась грызня за власть, захватить которую удалось волевому, физически очень сильному и ловкому Игнатию Щербакову, застрелившему двух своих конкурентов. Новую базу Игнашка оборудовал в лесной чаще за Плишкинской заимкой, где между двух скал бежал холодный ключ. В этом ключе был сделан специальный поток, нечто вроде холодильника, где хранилась провизия. Многих охотников, грибников и ягодников, случайно забредших в это логово, порешили бандиты, но душа их требовала праздника. И вот в середине 1925 года один из них – Федор Комаров задумал жениться. Он сосватал связанную с бандой сбытом награбленных вещей Антонину Серышеву. Для свадебного пира было нанято просторное подвальное помещение в доме тетки Ковалевой, жившей в Иркутске на улице Щаповской. Стол ломился от изобилия дичи, мяса, различных напитков. Кутеж был в разгаре, когда дом оцепили сотрудники губрозыска, узнавшие от осведомителей, что на Щаповской гуляет какая-то подозрительная публика.

Увидев на пороге вооружённых людей, Щербаков выхватил револьвер и, отстреливаясь, выпрыгнул в окно, прорвал редкое милицейское оцепление и ушел, убив двух сотрудников. Остальные члены банды, включая жениха и невесту, были арестованы. Здесь же, во дворе, стояли три воза с награбленными вещами, было изъято много винтовок и охотничьих дробовиков. Все преступники были позже приговорены к расстрелу или ссылке. Не избежал этой участи и самый молодой соратник Сеньки Черныха тринадцатилетний Макарка.

 

ПО СЛЕДУ ВОЛКА

 

Оставшись без своих людей, Игнатий Щербаков нашел старую знакомую по прежним делам воровку Малышиху, которая тоже скрывалась от угрозыска и всегда носила при себе два нагана. Сам Игнатий был вооружён обрезом, наганом и гранатой.

В сентябре 1925 года иркутские сыщики получили сведения, что Игнашка скрывается в доме на окраине Рабочего предместья, куда спешно был направлен конный отряд милиции. Прождав в засаде у дома некоторое время, милиционеры увидели, что из дома вышла хромая сгорбленная старуха с корзиной и клюкой. Малышиха оказалась хорошей актрисой, но её уловку все же раскусили и задержали.

Сам Игнатий, учуяв опасность, опять ушел. Болотами он добрался до тракта, вскочил в телегу ехавшего мимо крестьянина и под револьвером заставил его погонять лошадь. Когда конные милиционеры догнали подводу, удивленный возница объяснил им, что он и сам не заметил, когда спрыгнул с телеги его опасный пассажир. Конники постояли, покурили, поругались, не ведая, что бандит притаился в десяти шагах от них под обрывом и слышит их разговор, готовый дорого продать свою шкуру.

Очередное сообщение осведомителя поступило в угрозыск спустя месяц после этих событий. По его данным, Щербаков собирался ограбить кассира центральной кассы и убраться из города, а сейчас находится в доме Яшки-хохла на Матрешинской.

На этот раз сыщики действовали осторожно. Они послали в дом этого самого осведомителя с тем, чтобы, если Игнатий внутри, он подал условный знак. Посланный человек вскоре вышел из дверей дома и, как было условлено, снял шапку. Значит, бандит в доме!

Через дверь предложили Щербакову сдаться, но в ответ раздались выстрелы из обреза. Милиционеры тоже открыли огонь по окнам. Вокруг дома быстро росла толпа зевак. Вызвали начальника уголовного розыска, чтобы он дал разрешение на применение гранат. Тот ответил, что ему нужно разрешение прокурора. Не дожидаясь, пока начальство раскачается, сыщики забросили одну гранату в окно, две другие – в двери. После взрыва из дома выскочил Яшка-хохол с выбитым осколком гранаты глазом и следом раздался крик Щербакова: «Ну, хватит, сдаюсь!»

– Сдаешься – тогда выходи с поднятыми руками!

– Не могу, я ранен, – хрипел бандит.

Ворвавшись в дом, милиционеры выволокли на крыльцо истекающего кровью Игнашку. Правые рука и нога его были перебиты взрывом, поэтому его пришлось везти в больницу.

Врачи ампутировали ему руку и ногу, вылечили, а вскоре суд вынес обычный по тем временам приговор – расстрелять.

 

МИРНОЕ БРАТСТВО

 

Среди проповедников безгосударственного общества Лев Толстой занимает видное место. И не только потому, что он великий русский писатель, но прежде всего потому, что первым понял и объяснил ненужность вооружённой борьбы ради достижения свободы. Страстная проповедь писателя против государственного насилия и церковного обмана дала всходы не только в среде интеллигенции. Тысячи рабочих и крестьян селились коммунами, общинами и артелями, чтобы совместно трудиться, отказывались платить налоги и идти на военную службу. В 20-е годы под Москвой были созданы Новоиерусалимская коммуна имени Толстого и коммуна «Жизнь и труд».

Кого только не было среди коммунаров! Бывший «барин» и забитый нуждой мужик, забросивший свой диплом студент и солдат, не захотевший больше быть пушечным мясом, эсер-боевик и красный партизан, анархист и следователь ЧК, сектанты разных течений и городская учительница, рабочий оружейного завода и работница политотдела Красной Армии. Всех объединяла любовь не к человечеству и не к будущим поколениям, а к каждому человеку, живущему сейчас на грешной земле.

Основатель коммуны «Жизнь и труд» Борис Мазурин еще со школьной скамьи примкнул к большевикам. Его отец-толстовец пробовал говорить о непротивлении злу насилием, но сына тогда чуть не тошнило от слова «любовь». «Какая любовь, когда кругом враги!» – кричал он. В феврале 1921 года умер Петр Кропоткин. Студенты-анархисты устроили в Горной академии вечер его памяти. На вечере были и толстовцы. На вопрос студента Мазурина: «Какая разница между анархистами и толстовцами?» один из анархистов ответил: «Разница та, что толстовцы более последовательны, чем мы». Спустя год несколько молодых людей решили вести коллективное хозяйство. Среди них был и Мазурин.

Среди коммунаров были Ефим Сержанов и Швильпе, напоминавшие героев Андрея Платонова. Они называли себя всеизобретателями, спали по 2-3 часа в сутки, все делали своими руками, но мечтали создавать не только сеялки и молотилки, но и искусственные солнца. Хотели устроить межпланетные сообщения, сделать жизнь человека вечной, экспериментировали над своими организмами и даже изобрели собственный язык. Это были неистощимые выдумщики и прилежные работники, они не пили, не курили, не бранились, не знались с женщинами и были всегда веселы. Единственным их недостатком было чрезмерное увлечение трудом, что вызывало недовольство других коммунаров: «Работай, работай, даже почитать некогда!», «Коммуна «Жизнь и труд» – труд есть, а жизни нет!» Два чудака даже в анархизме придумали особое течение и называли себя экстархистами, то-есть внегосударственниками. Через два года оба ушли из коммуны. Хозяйство поглощало все их время, а им хотелось изобретать. След этих необычных людей затерялся, и после их ухода лидером коммуны стал Борис Мазурин.

Он оставил Горную академию, чтобы полтора десятка лет отдать свободному труду, затем провести долгие годы в краю вечной мерзлоты и в конце жизни написать хорошую книгу о своих погибших товарищах. Нет, не о товарищах, а о братьях и сестрах – так они себя называли, хотя церковных догм никто не признавал. Толстовцы выступали против государственного насилия и смертной казни, тюрем и ссылок, против права собственности на землю, так как считали её достоянием всех людей, но были и против насильственного сгона крестьян в колхозы. Они признавали добровольный труд, не за зарплату и не из-под палки, но никому своего мнения не навязывали. Толстовские коммуны возникали повсюду – на Украине, в Киргизии, Башкирии, на Черноморском побережье, на Орловщине, Смоленщине, Брянщине, в Сибири.

В коммуне «Жизнь и труд» жило свыше 500 человек. Когда делегация толстовцев пришла к Сталину и просила не вмешиваться в их жизнь, он сказал: «В военном деле вы нам не помощники, а в мирном строительстве мы знаем вас как людей честных и трудолюбивых». Толстовцы были подлинными коммунистами и не могли понять, за что партия, именующая себя Коммунистической, давит их повсеместно, не дает жить и работать, сажает в тюрьмы и расстреливает. Один из известнейших толстовцев Василий Янов еще при царе сидел в тюрьме за отказ идти на войну. Освободившись после революции, молодой крестьянин решил искать правду в политических партиях и первым делом пошел к эсерам. С головой окунулся в чтение эсеровской литературы и «как ошпаренный выскочил оттуда. Но я еще верил, что есть другие благодетели крестьян и рабочих, пошел к большевикам и опять решил начать с книг. Я увидел, что эти партии создали себе каких-то воображаемых крестьян и рабочих, которых они возвеличивали на словах, а к живым людям относились, как и прежняя власть, – на основе насилия и приказа. Ожегшись на партиях, добивающихся власти над людьми, я пошел к анархистам, отрицавшим власть. К ним я всегда заходил свободно и просто. Ко мне здесь не предъявляли никаких требований, и я честно пользовался их литературой, которая меня обновляла своей высокой нравственностью и глубиною мысли. У них я увидел произведения Толстого. Я это место назвал не политическим притоном, а действительно свободным клубом, где широко охватывается вся человеческая жизнь и освещается разумной мыслью, тем обновляя мир людской».

Крестьянин Янов, подлинный самородок, философ, никогда не жил в коммунах. Он предпочитал возделывать землю одной только лопатой, чтобы не мучить животных, но и этот безобидный человек был схвачен «благодетелями крестьян и рабочих» и заброшен в стылую Воркуту. Даже там он отказывался есть мясо и носить обувь и одежду из шкур животных. Уже в 60-х годах он писал: «Все политические движения признавали Толстого только тогда, когда он сидел в графском кресле с папиросой в зубах, описывая кровавую вражду между людьми. Но когда Толстой стал разоблачать все эти суеверия церкви, государства, науки – тогда они возненавидели Толстого. И в этой ненависти к Толстому сошлись и церковники, и монархисты, и черносотенцы, и революционеры, потому что в основе у них у всех было одно – насилие».

С началом коллективизации начался повсеместный разгром толстовских поселений. У коммунаров отбирали имущество, урожай, закрывали их школы и детские сады, арестовывали общинников как классовых врагов. Один из старых толстовцев писал после разгрома своей коммуны:

 

Чем толстовцы провинились

Пред свободною страной?

За что прав своих лишились

Жить в коммуне трудовой?

Может, в том лишь

провинились

Пред свободною страной,

Что по совести стремились

Жить, как учит Лев Толстой?

 

Уцелевшие коммунары обратились во ВЦИК с просьбой разрешить им переселиться в Сибирь на неосвоенные земли и начать все сначала. Старый друг и секретарь Толстого В.Г.Чертков обратился за помощью к Калинину, и «всесоюзный староста» уважил просьбу известного литератора. В 1930-м году обобранные до нитки мирные труженики получили разрешение переселиться в Томскую область. Со всей страны потянулись в Кузнецкий (тогда Сталинский) район коммунары, еще не павшие под серпом коллективизации. Ехали уральцы из артели «Мирный пахарь», волжане из общины «Всемирное братство». Центром притяжения переселенцев стала коммуна «Жизнь и труд», в которую влились члены разгромленной Новоиерусалимской коммуны. В первое же лето на Томь переселилось свыше тысячи человек. Начали с нуля, с землянок.

Местные власти сначала не воспринимали коммунаров всерьез, но когда уже через два года толстовцы сняли урожай, какой и не снился государственным колхозам, забеспокоились. Вначале они попробовали превратить коммуну в обычный колхоз, а когда это не удалось, обложили её непомерным налогом. Несмотря на это, толстовцы не голодали, сумели построить к концу 1934-го года 35 домов, столовую, баню, провести водопровод, обзавелись библиотекой и радио. Появились мельница, кузница, хлебопекарня, теплица, парники и зерносушилка. Эти люди умели работать и отдыхать. По выходным устраивались танцы и хоровые пения, но ни брани, ни спиртного не было и в помине. Это были действительно лучшие представители народа, хотя и не имели на груди ни церковных, ни Георгиевских крестов.

Начиная с 1935-го года коммунаров вновь стали арестовывать. Забирали молодежь за отказ от военной службы. Председатель совета коммуны Борис Мазурин писал много лет спустя: «Отказывается в фашистской Италии молодой человек брать оружие – карают, отказывается в царской России – карают, отказывается у нас в Советском Союзе – карают, отказывается в «свободной» Америке – карают. Страны разные, а отношение к людям одинаковое, и слова-то везде одинаковые – «изменник Родины»». Коммуна продолжала жить и работать, хотя уже закрыли школу, арестовали учителей и членов выборного совета коммуны, нагло выгребали сено и урожай. Взрослых работников становилось все меньше. На допросах толстовцы вели себя с достоинством. Многие отказывались добровольно идти на допрос, в суд, в тюрьму. Они ложились на землю и говорили мучителям: «Мы не хотим развращать вас своей покорностью». Их тащили волоком, реже – на руках. Они не отвечали на оскорбления, не сопротивлялись побоям. Когда над ними издевались, они умолкали, и никакая сила не могла заставить их говорить. Если же с ними говорили по-человечески, они отвечали прямо, не таясь. Допрашивает следователь толстовца, в прошлом солдата германской войны, Георгиевского кавалера, прозревшего после страшной бойни, воткнувшего штык в землю и пошедшего в царские тюрьмы.

- Признаешь ли ты Советскую власть?

- Я не признаю никакой власти насильственной.

- И Советской?

- Никакой!

И это в 1937-м году! Многие ли «железные коммунисты» обладали таким мужеством? Сотни толстовцев погибли в лагерях. Оставшиеся в живых были расстреляны в 1941 году за отказ брать в руки оружие. Коммуна «Жизнь и труд» погибла в 1939 году, когда её, обескровленную, превратили в рядовой колхоз. Женщина-коммунарка, работавшая в этом колхозе, рассказывала:

– Стали мы все – бабы – воры, вся жизнь пошла на воровство. Мужиков нет, детей кормить нечем. Ну и тащишь все. Вот поэтому–то я и не хотела, чтобы дети в колхозе оставались, приучались к воровству.

Позже толстовцы, выжившие в лагерях, писали, что учение так называемых коммунистов удивительно походит на учение церковников, которые предлагают на земле терпеть лишения и беды, обещая за гробом вечное блаженство. Толстовцы исповедовали «царство Божие» на земле и хотели достичь идеала в этой жизни. А может быть, и достигли? Что дало им такую силу, которую не сломили ни царские тюрьмы, ни большевистские пули и лагеря?

Толстовцы были анархистами-коммунистами и не поклонялись ни власти, ни деньгам. Сейчас это не модно. Коммуна – плохо, частная собственность – хорошо, анархия – хаос, бряцание оружием – патриотизм, любовь к государству – священный долг, хождение в церковь скоро станет обязанностью. Мне же ближе и родней эти идеалисты. Светлая память вам, сильные Духом!