Путешествия во вселенной души

 

Именно так озаглавил исламовед доктор Рудольф Гелпке свой отчёт об экспериментах с ЛСД и псилоцибином, который появился в издании Антайос в январе 1962, и это заглавие можно использовать для следующих описаний опытов с ЛСД. ЛСД путешествия и космические полёты похожи во многих отношениях. Оба мероприятия предполагают очень тщательную подготовку, подразумевая как меры предосторожности, так и цели, чтобы снизить до минимума опасности и получить по возможности наиболее ценные результаты. Как космонавты не могут оставаться в космосе, так и ЛСД экспериментаторы не могут остаться в трансцендентных сферах, им нужно вернуться на землю, в мир повседневности, где вновь приобретённый опыт подвергнется оценке.

Следующие отчёты были выбраны, чтобы показать насколько разным может быть ЛСД экспириенс. Конкретные побуждения, подтолкнувшие к эксперименту, имели решающее значение при их подборке. Эта подборка без исключения содержит только отчёты тех людей, которые не просто попробовали ЛСД из любопытства или как утончённый наркотик ради удовольствия, но тех, кто экспериментировал с ним в поисках расширения возможностей восприятия внутреннего и внешнего мира; тех, кто пытался с помощью этого химического ключа открыть новые «двери восприятия» (Уильям Блейк); или же, применяя сравнение Рудольфа Гелпке, тех, кто использовал ЛСД, чтобы преодолеть силу тяжести пространства и времени привычного восприятия мира, для того, чтобы таким образом прибыть к новой точке зрения и пониманию во «вселенной души».

Первые две цитаты взяты из ранее упомянутого отчёта Рудольфа Гелпке.

 

Танец духов ветра (0.075 мг ЛСД 23 июня 1961, 13:00)

После того, как я принял эту дозу, которая считается средней, я оживлённо беседовал со своими коллегами примерно до 14:00. После этого, я отправился в одиночестве в книжный магазин Вертмюллер, где препарат определённо начал действовать. Я заметил, что темы книг, в которых я спокойно копался в глубине магазина, совершенно мне безразличны, в то время как случайные детали обстановки внезапно сильно выделялись, и казались «многозначительными»… Теперь, спустя десять минут я встретился со знакомой супружеской четой, и мне пришлось вступить с ним в разговор, который, признаюсь, никак не был для меня приятным, хотя и не был особенно мучительным. Я следил за беседой (даже за собой) «как бы издалека». Вещи, о которых мы говорили (речь шла о персидских рассказах, которые я переводил) «принадлежали к другому миру»: миру, в котором я все ещё мог выражать себя (я совсем ещё недавно жил в нем и ещё помнил «правила игры»), но с которым у меня не осталось эмоциональной связи. Мой интерес к нему пропал – я просто делал вид, что этого не замечаю.

После того, как мне удалось освободиться, я прошёл дальше по городу по направлению к рынку. У меня не было «видений», я видел и слышал все так же, как и обычно, но, тем не менее, все изменилось неописуемым образом; «невидимые стеклянные стены» были повсюду. С каждым шагом, который я делал, я все больше и больше становился похожим на автомат. Меня особенно поразило, что я, как казалось, потерял контроль над мышцами лица – я был уверен, что моё лицо окаменело, стало совершенно невыразительным, пустым, вялым, похожим на маску. Единственное, что заставляло меня идти и продолжать двигаться, это то, что я помнил, что шёл и двигался «раньше». Но чем дальше я вспоминал, тем больше я сомневался. Я помню, мои собственные руки мешали мне: я опускал их в карманы, оставлял их болтаться, соединял их за спиной… как какие‑то обременительные предметы, которые мы таскаем с собой, но никто не знает, куда их спрятать. У меня была такая же реакция на все моё тело. Я больше не знал, почему оно было там, и куда мне следовало идти. Смысл таких решений был утерян. Их можно было лишь с трудом воссоздать, косвенно, через воспоминания о прошлом. Я приложил определённое усилие, чтобы пройти короткое расстояние от рынка до дома, до которого я добрался примерно в 15:10.

Я ни в коем случае не испытывал чувства опьянения. То, что я ощущал, было скорее постепенным умственным угасанием. Мне совершенно не было страшно; но я представляю, что при развитии некоторых психических заболеваний – естественно растянутом в большом промежутке времени – происходит весьма похожий процесс: пока воспоминания о прошлом существовании в мире людей ещё остаются, пациент который от него отстранился все ещё в состоянии (до какого‑то момента) найти дорогу назад: однако, позднее, когда воспоминания угасли и навсегда исчезли, он полностью теряет эту возможность.

Вскоре после того, как я вошёл в свою комнату, «стеклянное оцепенение» отступило. Я присел, глядя в окно, и сразу же пришёл в восторг: окно было широко распахнуто, прозрачные занавески из тонкой ткани, напротив, были опущены, и теперь лёгкий ветерок снаружи играл с этой вуалью и силуэтами горшков с цветами на подоконнике и их веточками, которые солнечный свет очерчивал на занавесках, колыхающихся на ветру. Это зрелище полностью очаровало меня. Я «погрузился» в него, я видел только это мягкое непрестанное волнение и покачивание теней растений посреди солнца и ветра. Я знал, чем «это» было, но я искал название этому, формулу, «волшебное слово» известное мне, и оно у меня было: Totentanz, танец мёртвых… Это то, что ветер и свет показывали мне на экране из тонкой ткани. Было ли страшно? Боялся ли я? Наверное – сначала. Но затем, восхитительное веселье проникло в меня, и я слышал музыку безмолвия, и даже моя душа танцевала с вернувшимися тенями под насвистывание ветра. Да, я понял: это занавес, и этот занавес сам по себе является тайной, тем «изначальным», что всегда сокрыто. Зачем разрывать его? Тот, кто делает это, лишь разрывает себя самого. Потому что там «за пределами», «за занавесом» находится «пустота».

 

Полип из бездны (0.150 мг ЛСД 15 апреля 1961, 9:15)

Эффекты начались уже спустя приблизительно 30 минут с сильного внутреннего волнения, дрожащих рук, холодной кожи, металлического привкуса на небе.

10:00 Обстановка комнаты превратилась в фосфорицирующие волны, бегущие от пяток даже сквозь моё тело. Кожа, особенно пальцы ног, заряжены электричеством; все ещё постоянно растущее возбуждение мешает ясному мышлению…

10:20 У меня не хватает слов, чтобы описать моё теперешнее состояние. Как будто кто‑то «другой», совершенно чужой овладевает мной частица за частицей. Очень трудно писать («сдерживаемый» или «несдерживаемый»? – не знаю!).

Этот зловещий процесс прогрессирующего самоотчуждения вызвал во мне чувство бессилия, желание беспомощно сдаться. Около 10:30 сквозь закрытые глаза я увидел бесчисленные пересекающиеся линии на красном фоне. Тяжёлое как свинец небо давило на все; я чувствовал, как моё «Я» сжимается, и я ощущал себя маленьким карликом… Незадолго до 13:00 я избавился от все более гнетущей атмосферы компании в студии, где мы только мешали друг другу полностью раскрыться воздействию ЛСД. Я уселся на полу в маленькой, пустой комнате, спиной к стене и смотрел через единственное окно над узким фасадом напротив меня на серо‑белое небо в облаках. Оно, как и вся обстановка в целом, казалось в этот момент безнадёжно нормальным. Я был удручён, и сам казался себе настолько отвратительным и ненавистным, что я не осмелился бы взглянуть (и, действительно, весь этот день отчаянно этого избегал) в зеркало или в лицо другому человеку. Мне очень хотелось, чтобы этот дурман скорее закончился, но моё тело все ещё было в его власти. Я представил, что ощущаю, под его давящей тяжестью, как мои конечности обвиты сотнями щупальцев полипа – да, я действительно воспринимал все это в мистическом ритме; электрические прикосновения, как бы настоящего, хотя и невидимого, злобного существа, к которому я обращался громким голосом, чертыхаясь и вызывая его на открытый поединок. «Это всего лишь проекция зла внутри тебя самого», уверял меня другой голос. «Это чудовище, рождённое в твоей душе!» Это понимание возникло как сверкнувший клинок. Оно прошло сквозь меня со спасительной отчётливостью. Щупальца полипа отвалились от меня, как отрезанные, и до этого пасмурное, мрачное серо‑белое небо в раскрытом окне заискрилось, как залитая солнцем поверхность воды. Пока я смотрел на него, словно околдованный, оно превратилось (для меня!) в настоящую воду: на меня хлынул подземный источник, прорвавшийся мгновенно оттуда, и теперь устремившийся ко мне, желая стать штормом, озером, океаном из миллионов миллионов каплей – и на всех, на каждой из этих капель, танцевал свет… Когда комната, окно и небо вернулись в моё сознание (было 13:25), действие вещества ещё не закончилось, но его арьергард, прошедший мимо меня в последующие два часа, очень напоминал радугу, которая возникает после бури. Как отчуждение от окружающей среды и отчуждение от собственного тела, пережитые в обоих предыдущих опытах, описанных Гелпке, так и ощущение чужеродного существа, демона, который овладевает телом – являются характерными чертами воздействия ЛСД, которые, несмотря на многообразие и непостоянство переживаний, встречаются в большинстве отчётов об экспериментах. Я уже описывал одержимость ЛСД демоном в качестве жуткого переживания из моего первого запланированного эксперимента с собой. Тогда тревога и страх овладели мной чрезвычайно сильно, потому что я ни в коей мере не подозревал, что этот демон отпустит свою жертву.

 

Приключения, описанные в следующем отчёте, написанным художником, принадлежат к совершенно другому типу ЛСД экспириенса. Этот художник пришёл ко мне, чтобы узнать моё мнение о том, как следует понимать и толковать пережитое под ЛСД. Он боялся, что полная перемена в его собственной жизни, ставшая следствием его эксперимента с ЛСД, могла основываться на пустой иллюзии. Моё объяснение – что ЛСД, как вещество биохимического действия, только подталкивает к видениям, но не создаёт их, и, что эти видения скорее рождены в его душе – дало ему уверенность в осмысленности перемен в его жизни.

 

ЛСД экспириенс художника

…Потом мы с Евой отправились в уединённую горную долину. Там, на природе я подумал, что с Евой это будет особенно замечательно. Ева была молодой и привлекательной. На двадцать лет старше её, я уже находился на середине жизненного пути. Несмотря на плачевные последствия, с которыми я сталкивался раньше в результате любовных похождений, несмотря на боль и разочарование, которые я приносил тем, кто любил меня и верил мне, меня с непреодолимой силой тянуло к этому приключению, к Еве, к её молодости. Я был околдован этой девушкой. Наш роман только начинался, но я чувствовал силу соблазна сильнее, чем когда‑либо прежде. Я непреодолимо хотел впасть в это сладострастное опьянение вместе с Евой. Она была самой жизнью, самой молодостью. И пусть потом я попаду в лапы к Дьяволу! Я уже давно покончил с Богом и Дьяволом. Они были для меня всего лишь человеческими изобретениями, используемыми безбожным, безжалостным большинством, чтобы подавлять и эксплуатировать доверчивое и наивное меньшинство. Я хотел не иметь ничего общего с этой лживой общественной моралью. Наслаждаться, я хотел любыми средствами наслаждаться, а «после нас хоть потоп». «Что мне жена, что мне дети – пусть попрошайничают, если им нечего есть». Я также воспринимал брак как социальную ложь. Брак моих родителей и браки моих знакомых достаточно подтверждали это для меня. Пары оставались вместе, потому что это более удобно; они привыкли к этому, и «если бы не дети…» Под предлогом брака каждый эмоционально мучил другого до язвы желудка, или же каждый шёл своей дорогой. Все во мне протестовало против идеи любить одну и ту же женщину всю жизнь. Откровенно говоря, я считал это отвратительным и противоестественным. Таковы были мои принципы перед этим зловещим летним вечером на горном озере.

В семь вечера мы оба приняли по умеренной дозе ЛСД, около 0.1 миллиграмма. Потом мы прошлись вдоль озера и присели на скамейку. Мы бросали в воду камешки и смотрели на расходящиеся круги. Мы чувствовали слабое внутреннее беспокойство. Около восьми мы вернулись в холл отеля и заказали чай и сэндвичи. Некоторые из гостей все ещё сидели там, рассказывали анекдоты и громко смеялись. Они подмигивали нам. Их глаза странно блестели. Мы чувствовали себя странно и отрешённо и боялись, что они что‑то заметят в нас. На улице становилось темно. Мы с неохотой решили пойти в свой номер. К дальнему коттеджу вдоль чёрного озера вела неосвещённая улица. Когда я зажёг фонарик, гранитная лестница, которая вела от прибрежной дороги к дому, словно воспламенилась ступенька за ступенькой. Ева вся испуганно вздрогнула. «Как зловеще» пронеслось у меня в голове, и внезапный ужас проник в мои конечности, я знал: будет очень плохо. Вдалеке, в деревне, часы пробили девять.

Когда мы, испуганные, очутились в комнате, Ева рухнула на постель и посмотрела на меня широкими глазами. Было просто невозможно думать о любви. Я присел на краю постели и взял Еву за руки. Потом пришёл страх. Мы впали в глубокий неописуемый ужас, которого никто из нас не понимал.

«Посмотри мне в глаза, посмотри на меня», умолял я Еву, но её изумлённый взгляд был направлен в сторону от меня, а затем она в страхе громко вскрикнула и вздрогнула всем телом. Выхода не было. За окном была лишь тёмная ночь и чёрное бездонное озеро. В общем доме все огни погасли; люди, наверное, ушли спать. Что бы они сказали, если бы видели нас сейчас? Возможно, они позвали бы полицию, и тогда все стало бы ещё хуже. Скандал по поводу наркотиков – невыносимо мучительная мысль.

Мы не могли больше сдвинуться с места. Мы сидели в окружении четырех деревянных стен; между досок дьявольски темнели щели. Становилось все невыносимее. Вдруг дверь открылась, и вошло «нечто ужасное». Ева громко вскликнула и спряталась под покрывало. Снова крик. Под покрывалом было ещё страшнее. «Смотри мне прямо в глаза!» взывал я к ней, но она вращала глазами взад и вперёд, как безумная. Я понял: она сходит с ума. В отчаянии я схватил её за волосы, чтобы она больше не смогла отвернуться от меня. Я видел жуткий страх в её глазах. Все вокруг нас было враждебным и пугающим, как будто все хотело в следующий миг напасть на нас. Ты должен защитить Еву, ты должен продержать её до утра, тогда действие кончится, сказал я себе. Однако затем я снова погрузился в невыразимый ужас. Больше не было ни времени, ни рассудка; казалось это состояние будет длиться вечно.

Предметы в комнате ожили, как на карикатурах; они презрительно усмехались со всех сторон. Я заметил Евины туфли с черно‑жёлтыми полосками, которые я считал такими возбуждающими; они стали двумя огромными злыми осами, ползавшими на полу. Водопроводные трубы в душевой превратились в драконью голову, глаза которой – два крана – злобно смотрели на меня. Мне пришло на ум моё имя Георг, и я сразу почувствовал себя рыцарем Георгом, который должен сражаться за Еву.

Крик Евы вырвал меня из этих мыслей. Вся в поту и дрожащая, она прижалась ко мне. «Я хочу пить», простонала она. С большим усилием, не выпуская Евиной руки, мне удалось достать ей стакан воды. Но вода, казавшаяся вязкой и тягучей, была отравлена, и мы не смогли утолить ей своей жажды. Две настольных лампы сияли странным свечением, как адские огни. Часы пробили двенадцать.

Это ад, подумал я. Нет никакого Дьявола и демонов, но, тем не менее, они ощущались в нас, заполнив собой комнату, они мучили нас невообразимым ужасом. Воображение, или нет? Галлюцинации, проекции? – этот вопрос не имел значения лицом к лицу с реальностью страха, внедрившегося в наши тела и заставлявшего их дрожать: существовал только страх. Вспомнившиеся некоторые эпизоды из книги Хаксли «Двери восприятия» принесли мне короткое успокоение. Я взглянул на Еву, на это плачущее, испуганное, измученное существо, и ощутил сильное сострадание и жалость. Она стала мне чужой; я едва узнавал её теперь. Она носила на шее тонкую цепочку с медальоном Девы Марии. Это был подарок её младшего брата. Я обратил внимание на благотворное, успокаивающее излучение, связанное с чистой любовью, которое исходило от этого ожерелья. Но вслед за этим снова ворвался страх, как бы желая окончательно нас уничтожить. Мне понадобились вся моя сила, чтобы сдержать Еву. Я слышал, как за дверью таинственно тикал электрический счётчик, как будто хотел в следующий миг сообщить мне нечто важное, злое и опустошительное. Презрение, насмешки и злоба снова зашуршали изо всех углов и щелей. И вот посреди этой агонии, я услышал вдалеке звон коровьего колокольчика, как дивную, заманчивую музыку. Однако он вскоре умолк, и снова сразу же воцарился страх и ужас. Как тонущий надеется на спасительную доску, так и я желал, чтобы коровы вновь очутились возле дома. Но все оставалось безмолвным, и только счётчик трещал, гудел и жужжал вокруг нас словно невидимое зловредное насекомое.

Наконец стало рассветать. К большому облегчению я заметил, как возник свет в щелях ставен. Теперь, я мог предоставить Еву самой себе; она успокоилась. Обессилевшая, она закрыла глаза и уснула. Поражённый, в глубокой печали, я присел на краю кровати. Ушли моя гордость и самоуверенность; все, что осталось от меня – небольшая горсть страдания. Я посмотрел на себя в зеркало и вздрогнул: я стал на десять лет старше за эту ночь. Подавленный, я уставился на свет от настольной лампы с жутким абажуром из переплетённого пластмассового шнура. Мгновенно свет стал ярче и начал мерцать и искриться на пластиковом шнуре; он сиял как бриллианты и самоцветы всех оттенков, и меня переполнило ошеломляющее чувство счастья. Все сразу, и лампа, и комната, и Ева, исчезли, и я обнаружил себя посреди удивительного, сказочного ландшафта. Он был похож на внутренности огромной готической церкви, с бесконечными колоннами и готическими арками. Они были сделаны не из камня, а скорее из хрусталя. Голубоватые, желтоватые, молочные и ясно‑прозрачные хрустальные колонны окружали меня как деревья в лесу. Их вершины, и арки терялись в головокружительной высоте. Перед моим внутренним взором появился яркий свет, и чудесный мягкий голос заговорил со мной из этого света. Я не слышал его своими ушами, а скорее воспринимал его, как ясные мысли, возникающие внутри.

Я понял, что в ужасе прошедшей ночи я воспринимал моё собственное личное состояние: эгоизм. Моя самость отделяла меня от человечества и привела к внутренней изоляции. Я любил только себя, не своего ближнего; только удовольствие, которое давали мне другие. Мир существовал только для удовлетворения моей жадности. Я стал жестоким, холодным и циничным. Ад показал мне это: эгоизм и отсутствие любви. Поэтому все и казалось мне чужеродным, презрительным и пугающим. Вместе со слезами, меня озарило знание, что истинная любовь означает отказ от эгоизма, и что не желания, а, скорее, самоотверженная любовь строит мост к сердцу другого человека. Волны невыразимого счастья катились по моему телу. Я испытывал божественное милосердие. Но как могло быть, что оно проистекало на меня именно из этого дешёвого абажура? Внутренний голос ответил: Бог есть во всем.

Пережитое у горного озера дало мне уверенность, что за пределами преходящего материального мира существует неумирающая духовная реальность, которая и есть наш истинный дом. Теперь я на пути домой.

Для Евы все осталось лишь дурным сном. Вскоре после этого мы расстались.

 

Следующие заметки «ЛСД история» написаны двадцатипятилетним рекламным агентом Джоном Кэшманом (Fawcett Publications, Greenwich, Conn., 1966). Они включены в подборку отчётов об ЛСД, так же как и предыдущий пример, потому что описывают некое развитие, характерное для многих ЛСД экспириенсов – от жутких видений до предельной эйфории, своего рода цикл смерть‑возрождение.

 

 

Радостная песнь бытия

Мой первый опыт с ЛСД произошёл в доме моего близкого друга, который стал моим гидом. Окружающая обстановка была достаточно знакомой и расслабляющей. Я принял две ампулы ЛСД (200 микрограмм) разведённых в стакане дистиллированной воды. Экспириенс продолжался почти что одиннадцать часов, с 8 часов вечера в субботу почти до 7 утра. Мне не с чем это сравнить, но я уверен, что ни один святой никогда не видел более восхитительных, наполненных радостной красотой видений, или воспринимал более блаженное состояние трансцендентальности. Средства, которыми я располагаю, чтобы передать эти чудеса – слишком убогие и неподходящие для этой задачи. Приходиться довольствоваться неумелым наброском там, где оправдана лишь работа великого мастера, творящего всей палитрой красок. Я должен извиниться за свою ограниченность в этой жалкой попытке свести наиболее значительное событие моей жизни к простым словам. Моя надменная ухмылка над неумелыми косноязычными попытками других описать мне их божественные видения превратилась в понимающую улыбку заговорщика – то, что пережито обоими не требует слов.

Первой моей мыслью после того, как я выпил ЛСД, было то, что он совершенно не действует. Мне сказали, что через тридцать минут начинается первое ощущение – покалывание в коже. Никакого покалывания не было. Я заметил об этом вслух, на что мне сказали, чтобы я расслабился и ждал. Поскольку заняться было не чем, я уставился на горевшую шкалу настройки настольного радиоприёмника и клевал носом под незнакомую джазовую мелодию. Думаю, что прошло несколько минут, прежде чем я осознал, что свечение, как в калейдоскопе, меняло свой цвет в зависимости от высоты звуков музыки; оно было светло‑красное и жёлтое в верхнем регистре и пурпурным в низком. Я засмеялся. Я не имел понятия, когда это началось. Я просто знал, что это случилось. Я закрыл глаза, но цветные ноты были и там. Я был поражён удивительной яркостью красок. Я попытался заговорить и описать то, что я видел: вибрирующие светящиеся цвета. Почему‑то это казалось неважным. Когда я открыл глаза, цветные лучи заполнили комнату, накладываясь друг на друга в ритме музыки. Внезапно я осознал, что эти цвета и были музыкой. В этом открытии не было ничего удивительного. Ценности, столь заботливо хранимые, становились безразличными. Я хотел заговорить о цветной музыке, но не смог. Я мог только произносить односложные слова, в то время как многосложные образы метались в моей голове со скоростью света.

Перспектива комнаты менялась, то, принимая форму вибрирующего ромба, то, растягиваясь в овал, словно кто‑то накачивал в комнату воздух, расширяя её до предела. Мне было трудно фокусироваться на предметах. Они расплавлялись в размытую массу чего‑то или уплывали в пространство, весьма любопытно медленно перемещаясь сами по себе. Я попытался узнать время на моих часах, но не смог сфокусироваться на руке. Я подумал спросить о времени, но эта мысль прошла. Я был слишком занят видимым и слышимым. Звуки стимулировали, а образы восхищали. Я был в трансе. Не имею понятия, сколько это продлилось. Знаю только, что следующим было яйцо.

Яйцо, большое, пульсирующее, светящееся зелёным, было там до того, как я его заметил. Я чувствовал, что оно там присутствовало. Оно было подвешено примерно на полпути от того места, где я сидел, до дальней стены. Я был заинтригован красотой этого яйца. И в то же время, я боялся, что оно упадёт на пол и разобьётся. Мне не хотелось, чтобы яйцо разбилось. Казалось чрезвычайно важным, чтобы оно не разбилось. Но, несмотря на то, что я думал об этом, оно медленно растворилось, и за ним оказался большой пёстрый цветок, не похожий ни на один из цветков, когда‑либо виденных мной. Его невероятно тонкие лепестки раскрылись, распространив по комнате во всех направлениях неописуемые цвета. Я чувствовал цвета и слышал, как они переливались по моему телу, тёплые и прохладные, похожие на свирели и колокольчики.

Первое дурное предчувствие пришло позже, когда я увидел, как центр цветка медленно поглощает его лепестки, чёрный, светящийся центр, как будто состоявший из тысяч муравьёв. Он поглощал лепестки мучительно медленно. Я хотел закричать, чтобы он прекратил или поторопился. Я страдал от плавного исчезновения прекрасных лепестков, словно съедаемых коварной болезнью. Затем, с проблеском интуиции, я к своему ужасу осознал, что эта чернота в действительности пожирала меня. Я был цветком, и это чужеродное крадущееся нечто поглощало меня.

Я закричал или застонал, точно не помню. Я был переполнен страхом и отвращением. Я услышал, как мой гид сказал: «Спокойно. Просто следуй этому. Не борись. Следуй». Я попробовал, но ужасная чернота вызвала такое отвращение, что я закричал: «Я не могу! Ради бога, помогите! Помогите!» Голос был ровным и успокаивающим: «Пусть это придёт. Все в порядке. Не волнуйся. Следуй этому. Не борись».

Я чувствовал, что превращаюсь в жуткое приведение, что моё тело растворяется в волнах черноты, мой разум лишился эго, жизни и даже смерти. В одно кристальное мгновение я осознал, что я бессмертен. Я задал себе вопрос: «Я умер?» Но ответ не имел смысла. Смысл был бессмысленным. Вдруг возник белый свет и мерцающая красота единства. Повсюду был свет, белый свет неописуемой чистоты. Я умер и был рождён, и торжество было чисто и свято. Мои лёгкие взорвались радостной песнью бытия. Было единство и жизнь, и совершенная любовь, заполнившая моё существо, была безгранична. Моё сознание было чётким и полным. Я видел Бога и дьявола и всех святых, и я знал истину. Я чувствовал себя плавающим в космосе, парящим над всеми ограничениями, освобождённым, чтобы плыть в блаженном сиянии божественных видений.

Я хотел кричать и петь о чудесной новой жизни, о сути и форме, о радостной красоте и полном безумия экстазе восхищения. Я знал и понимал все, что можно знать и понимать. Я был бессмертен, я знал за пределами знания, я был способен любить всей своей любовью. Каждая частица моего тела и души видела и чувствовала Бога. Мир был теплотой и добротой. Не было ни времени, ни места, ни меня. Была лишь космическая гармония. Все было в этом белом свете. Всеми фибрами своего бытия я знал, что это так.

Я держался за это озарение с полной отрешённостью. Когда это переживание пошло на убыль, я изо всех сил цеплялся за него и упорно боролся против вторжения реальности времени и места. Реальность нашего ограниченного существования больше не имела значения для меня. Я увидел истинную реальность, и для меня не существовало больше другой. Когда я медленно возвращался в тиранию часов, планов и мелочной злобы, я пытался рассказать о своём путешествии, своём озарении, ужасах, красоте, обо всем этом. Я бормотал как идиот. Мои мысли кружились с фантастической скоростью, но слова не поспевали за ними. Мой гид улыбнулся и сказал, что понимает меня.

 

Эта коллекция отчётов о «путешествиях во вселенной души», хотя и охватывает столь непохожие экпириенсы, все же не способна показать полную картину широкого спектра всех возможных реакций на ЛСД, которые простираются от наиболее возвышенных духовных, религиозных и мистических переживаний до грубых психосоматических нарушений. Были описаны ЛСД сеансы, в которых стимуляция фантазии и визионерские переживания, вроде описанных в отчётах, собранных здесь, совершенно отсутствуют, и экспериментатор на протяжении всего опыта находится в состоянии ужасного физического и умственного дискомфорта, или даже чувствует себя серьёзно больным.

Сообщения об изменении сексуальных ощущений под влиянием ЛСД также противоречивы. Поскольку стимуляция всех органов чувств является существенной особенностью воздействия ЛСД, размах ощущений во время полового контакта может претерпеть невообразимое расширение. Однако были описаны случаи, в которых ЛСД приводил вместо ожидаемого эротического рая, к чистилищу, или даже к аду страшного угасания всяких ощущений, к безжизненному вакууму.

Такое разнообразие и противоречивость реакций на препарат присуще только ЛСД и родственным галлюциногенам. Объяснение этому лежит в сложности и различиях сознания и подсознания людей, в которые ЛСД может проникать и вызывать их к жизни как воспринимаемую реальность.