Первые личные опыты психиатров

 

В этой статье В.А. Штолль также дал подробное описание своего личного опыта с ЛСД. Поскольку это был первый личный опыт, опубликованный психиатром, и так как он описывает многие характерные особенности воздействия ЛСД, может быть интересным процитировать этот отчёт. Я горячо благодарен автору за любезное разрешение, опубликовать этот отрывок.

 

В восемь часов я принял 60 мкг (0.06 миллиграмма) ЛСД. Через 30 минут появились первые симптомы: тяжесть в конечностях, лёгкие атактические симптомы (неловкость, потеря координации). Последовала стадия субъективно очень неприятного общего недомогания, вместе с падением кровяного давления, отмеченным наблюдателями.

Затем возникла определённая эйфория, хотя, как показалось, более слабая, чем я испытывал в прошлых экспериментах. Усилилась атаксия (потеря координации), и я ходил «плавая» по комнате большими шагами.

После этого погасили свет (эксперимент в темноте); возникло небывалое, невообразимо мощное ощущение, которое все время усиливалось. Оно отличалось невероятным изобилием оптических галлюцинаций, которые появлялись и исчезали с огромной скоростью, уступая место бесчисленным новым образам. Я видел изобилие кругов, вихрей, искр, фонтанов, крестов и спиралей в непрерывном, ускоряющемся течении.

Образы проистекали как бы на меня, в основном из центра поля зрения, или же с левого нижнего края. Когда в середине появлялась картина, остальное поле зрения одновременно заполнялось огромным числом подобных видений. Все они были цветные: преобладали флуоресцирующий ярко‑красный, жёлтый и зелёный.

Мне никогда не удавалось продлить какую‑либо картину. Когда наблюдатель эксперимента обратил внимание на мою большую фантазию и яркость красок моего изложения, я смог прореагировать лишь сочувственной улыбкой. В действительности, я знал, что не мог удержать, а тем более описать, хотя бы части этих картин. Мне приходилось напрягать себя, чтобы давать описание. Такие слова как «фейерверк» или «калейдоскоп» были жалкими и недостаточными. Я чувствовал, что должен все глубже и глубже погружаться в этот чудной и завораживающий мир, чтобы позволить этому богатейшему, невообразимому изобилию, воздействовать на меня.

В начале, галлюцинации были элементарными: лучи, пучки лучей, дожди, кольца, водовороты, витки, брызги, облака и т.д. Затем появлялись более сложно устроенные видения: арки, ряды арок, море крыш, пустынные ландшафты, террасы, мерцающий огонь, звёздное небо невероятного великолепия. Первоначальные, более простые образы сохранялись посреди этих сложно устроенных галлюцинаций. В частности, я помню следующие образы:

Последовательность возвышающихся готических сводов, с гигантским помещением для хора; я не видел только нижней части.

Ландшафт с небоскрёбами, напоминающий изображения нью‑йоркской гавани: башни домов выглядывающих друг из‑за друга с бесчисленными рядами окон. Опять отсутствовал низ.

Структура из мачт и канатов, напомнившая мне репродукцию картины, которую я видел днём раньше (цирковой купол изнутри).

Вечернее небо невообразимого бледно‑голубого цвета над тёмными крышами испанского города. Я ощущал своеобразное предчувствие, я был полон радости, решимости и готовности к приключениям. Разом все звезды вспыхнули, собрались вместе и превратились в плотный поток звёзд и искр, который устремился ко мне. Город и небо исчезли.

Я был в саду и видел бриллиантовые красные, жёлтые и зеленые огни, падающие сквозь тёмную решётку; неописуемо радостное переживание.

Важно, что все образы состояли из многочисленных повторений одного итого же элемента: множество искр, множество кругов, множество арок, множество окон, множество огней и т.д. Я никогда не видел отдельных образов, но всегда копии одного и того же образа, бесконечно повторяющиеся.

Я чувствовал своё единство со всеми романтиками и мечтателями, думал о Э.Т.А. Хоффманне (Эрнст Теодор Амадей Хоффманн – известный немецкий писатель и композитор эпохи романтизма), кружился в вихрях поэзии Э. По (хотя я к этому времени и прочёл По, его описания казались мне преувеличенными). Часто мне казалось, что я нахожусь на вершине восприятия искусства; я наслаждался цветами алтаря Айзенхайма, и понимал, что такое эйфория и торжество видения искусства. Мне хотелось вновь и вновь говорить о современном искусстве; я подумал об абстрактных картинах, которые, как казалось, все сразу стали понятными. Затем снова пришло ощущение их полной бездарности, как относительно форм, так и комбинаций цветов. В моё сознание врезались кричащие, дешёвые современные орнаменты на лампе и диванной подушке. Ход мыслей ускорился. Но у меня было ощущение, что наблюдатель эксперимента все ещё мог продолжать общаться со мной. Разумеется, умом я осознавал, что тороплю его. Вначале, описания быстро оказывались у меня под рукой. С нарастанием же бешеного темпа, я не мог уже доводить мысль до конца. Многие предложения я мог только начать.

Я попытался ограничить себя какими‑то определёнными темами. Эта попытка оказалось неудачной. Мой ум все равно концентрировался, в определённом смысле, на противоположных образах: небоскрёбы вместо церкви, широкая пустыня вместо гор.

Я предполагал, что правильно оценивал текущее время, но не воспринимал это особенно серьёзно. Этот вопрос нисколько меня не интересовал.

Состояние моего ума было осознанно эйфорическим. Я получал удовольствие от своего состояния, был спокоен, и чувствовал живой интерес к эксперименту. Время от времени я открывал глаза. Слабый красный свет казался более таинственным, нежели раньше. Деловито писавший наблюдатель был каким‑то далёким от меня. Часто у меня возникали любопытные телесные ощущения: мне казалось, что мои руки принадлежали какому‑то отдалённому телу, точно не ясно, моему ли собственному или нет.

После прекращения первого эксперимента в темноте, я немного прогулялся по комнате, но неуверенно держался на ногах и снова почувствовал себя нехорошо. Мне стало холодно, и я поблагодарил наблюдателя, когда он накрыл меня одеялом. Я чувствовал себя непричёсанным, небритым и немытым. Комната казалась чужой и пространной. Затем я присел на корточках на высокий табурет; в этот момент мне подумалось, что я сидел там, как птица на насесте.

Наблюдатель сказал, что я выгляжу никудышно. Он казался удивительно приятным. У меня были маленькие, изящной формы руки. Когда я мыл их, то это происходило далеко от меня, где‑то снизу и справа. Я сомневался в крайне важном для меня вопросе, были ли эти руки моими собственными.

В ландшафте за окном, хорошо мне знакомом, многое изменилось. Теперь, помимо галлюцинаций, я мог видеть и реальность. Позднее это стало невозможным, хотя я и осознавал, что реальность была иной.

Бараки и гараж, стоящий слева перед ними, внезапно превратились в разнесённый на куски руинный пейзаж. Я видел разлом стены и торчащую арматуру, несомненно, навеянные воспоминаниями событий войны в этой местности.

На однообразном широком фоне я продолжал видеть фигуры, которые пытался зарисовать, но не смог продвинуться дальше грубых набросков. Я видел неимоверно пышные скульптурные орнаменты в постоянных превращениях, в непрерывном течении. Они напомнили мне о всевозможных чужих культурах, я узнавал мексиканские, индейские мотивы. Посреди решётки маленьких перекладинок и ответвлений возникли маленькие карикатурки, идолы, маски, странно вдруг перемешавшиеся с детскими рисунками людей. Темп убавился по сравнению с экспериментом в темноте.

Эйфория теперь исчезла. Я стал подавленным, особенно во время последовавшего второго эксперимента в темноте. Так же, как и во время первого эксперимента, галлюцинации ярких светящихся цветов сменялись с большой скоростью; на этот раз преобладали голубой, фиолетовый и темно‑зелёный. Движение крупных образов было медленнее, плавнее, спокойнее, хотя и они были построены из мелких рассеянных «элементарных частиц», которые струились и кружились вихрями. В течение первого эксперимента в темноте, волнение часто проникало в меня; теперь оно шло прямо от меня в центр картины, где появился засасывающий рот. Я видел гроты с удивительными размывами и сталактитами, напомнившие мне детскую книгу «Im Wunderreiche des Bergkonigs» (В волшебном царстве короля гор). Возникла чёткая сеть из арок. По правую сторону, вдруг появился ряд навесных крыш; я вспомнил о вечерней поездке домой во время военной службы. Это подразумевало под собой именно поездку домой: больше не осталось ничего похожего на отправление в путь или на любовь к приключениям. Я чувствовал себя защищённым, окутанным материнской заботой, я был спокоен. Галлюцинации больше не были захватывающими, но скорее мягкими и ослабшими. Немного позже я ощутил, что обладаю той же самой материнской силой. Я испытывал склонность, желание помочь, и вёл себя в дешёвой преувеличенной манере, когда дело касалось медицинской этики. Я осознал это и смог остановиться.

Но подавленное состояние ума сохранилось. Я снова и снова пытался увидеть светлые и радостные образы. Но бесполезно – всплывали только тёмные голубые и зеленые мотивы. Мне очень захотелось увидеть яркий огонь, как в первом эксперименте. И я действительно его увидел; однако, это были жертвенные огни на мрачной зубчатой стене крепости, стоявшей вдалеке, на осенней вересковой пустоши. Однажды мне удалось увидеть яркий восходящий сноп искр, но на середине подъёма он превратился в массу безмолвно движущихся пятен с павлиньего хвоста. На протяжении эксперимента я был очень поражён тем, что состояние моего ума и тип галлюцинаций находились в стойкой и неразрывной гармонии.

В течение второго эксперимента в темноте я обнаружил, что случайные шумы, а также шумы, целенаправленно создаваемые наблюдателем эксперимента, одновременно вызывали перемены в оптическом восприятии (синестезия). Точно так же, и надавливание на глаза создавало изменения визуальных ощущений.

К концу второго эксперимента в темноте я начал наблюдать сексуальные фантазии, которые были, однако, совершенно размытыми. Я никак не мог испытать сексуальное желание. Я хотел увидеть изображение женщины; появилась только грубая современная примитивистская скульптура. Она казалась абсолютно неэротичной, и её формы сразу же сменились дрожащими кругами и петлями.

После второго эксперимента в темноте я чувствовал себя онемевшим и физически нездоровым. Я покрылся потом и был истощён. Я был очень рад, что не пришлось идти в столовую, чтобы пообедать. Лаборант, который принёс нам еду, казался мне маленьким и далёким, таким же утончённым, как и наблюдатель эксперимента.

Около 3:00 дня я почувствовал себя лучше, и наблюдатель мог продолжить свою работу. С некоторым усилием мне удалось делать заметки самому. Я сел за стол, хотел почитать, но не мог сконцентрироваться. Один раз я показался самому себе как бы образом из сюрреалистической картины, конечности которого не были соединены с телом, а были скорее нарисованы где‑то поблизости…

Я был в депрессии и с интересом думал о возможности самоубийства. С каким‑то ужасом я понимал, что эти мысли мне весьма знакомы. Казалось странно самоочевидным, что подавленный человек совершает самоубийство…

На пути домой и вечером я был до краёв наполнен событиями утра и снова впал в эйфорию. Я испытывал неожиданные, поразительные вещи. Мне казалось, что целая эпоха моей жизни втиснулась в несколько часов. Я чувствовал искушение повторить эксперимент.

На следующий день я был безразличен в своём мышлении и действиях, мне было трудно концентрироваться, я чувствовал апатию… Небрежное, немного сноподобное состояние продолжилось и после полудня. Мне было очень сложно сколько‑нибудь связанно рассуждать на простые темы. Я ощущал нарастающую общую усталость, растущее сознание того, что мне приходится возвращаться в повседневную реальность.

На второй день после эксперимента пришло состояние нерешительности… Слабая, но отчётливая депрессия ощущалась на протяжении следующей недели, ощущение, которое, конечно же, лишь косвенно могло относиться к ЛСД.

 

Психические эффекты

 

ЛСД Картина действия ЛСД, полученная в этих первых исследованиях не была новой для науки. Она во многом совпадала с широко известным описанием мескалина, алкалоида, который исследовался в самом начале века. Мескалин это психоактивное вещество мексиканского кактуса Lophophora williamsii (син. Anhalonium lewinii). Этот кактус ещё с доколумбовых времён использовался американскими индейцами, и поныне он все ещё употребляется как священное снадобье в религиозных церемониях. В своей монографии «Фантастикумы» (издательство Georg Stilke, Berlin, 1924) Л. Левин подробно описал историю этого растения, которое ацтеки называли пейотль. В 1896 А. Хаффтером из кактуса был выделен алкалоид мескалин, а в 1919 Э. Спат установил его химическое строение и воспроизвёл его при помощи синтеза. Он стал первым галлюциногеном или фантастикумом (как называл этот тип действующих веществ Левин), который был получен как чистое вещество, доступное для изучения изменений чувственного восприятия, умственных иллюзий (галлюцинаций) и изменений в сознании, вызываемых химическим путём. В 20‑х годах К. Берингер повёл обширные эксперименты с мескалином на животных и человеке и обстоятельно описал их в своей книге Der Meskalinrausch (Интоксикация мескалином) (издательство Julius Springer, Berlin, 1927). Так как эти исследования не нашли никакого медицинского применения мескалина, интерес к этому активному веществу ослаб.

С открытием ЛСД, исследования галлюциногенов получили новый толчок. Новшеством ЛСД по отношению к мескалину была его высокая активность, измерявшаяся другими порядками. Действующая доза мескалина, от 0.2 до 0.5 г, сравнима с 0.00002‑0.0001 г ЛСД; другими словами, ЛСД примерно в 5000‑10000 раз активнее мескалина.

ЛСД уникален среди психотропных веществ не только благодаря своей высокой активности в количественном смысле. Это вещество значимо также качественно: оно весьма специфично, поскольку его действие направлено конкретно на человеческую психику. Поэтому можно утверждать, что ЛСД затрагивает высшие контрольные центры психики и умственных функций.

Психические эффекты ЛСД, которые возникают от столь малого количества вещества, слишком многозначительны и многообразны, чтобы объясняться токсическими изменениями в функциях мозга. Если бы ЛСД действовал только токсически на мозг, то ЛСД экспириенс был бы всецело психопатологическим по смыслу, без какого‑либо психологического или психиатрического значения. Напротив, похоже, что важную роль, как было показано экспериментально, играют изменения нервной проводимости и влияние на активность нервных связей (синапсов). Это может означать, что ЛСД оказывает влияние на предельно сложную систему взаимосвязей и синапсов между многими миллиардами клеток мозга, систему, от которой зависят высшие физические и психические функции. Это может стать многообещающей областью исследований в поисках объяснения уникального действия ЛСД.

Природа действия ЛСД могла бы привести ко многим вариантам использования его в медицине и психиатрии, как уже показали основополагающие исследования В.А. Штолля. Исходя из этого, Сандоз сделала новое активное соединение доступным для исследовательских институтов и врачей в виде экспериментального препарата, которому дали имя Делизид (D‑Lysergsaure‑diathylamid), которое предложил я. Данная ниже аннотация, описывает его возможные применения и упоминает о необходимых предосторожностях.

Делизид (ЛСД 25)

Тартрат диэтиламида D‑лизергиновой кислоты

Покрытые сахаром таблетки, содержат 0.025 мг (25мкг). Ампулы 1мл содержат 0.1 мг (100 мкг) для орального применения.

Раствор также можно вводить подкожно или внутривенно. Эффект такой же, как при пероральном приёме, но наступает более быстро.

СВОЙСТВА

При приёме самых малых доз Делизида (1/2‑2 мкг/кг веса тела) возникают временные нарушения восприятия, галлюцинации, деперсонализация, переживания скрытых воспоминаний и слабые нейровегетативные симптомы. Эффект наступает после 30‑90 минут и длиться в среднем от 5 до 12 часов. Однако непостоянные нарушения восприятия могут продолжаться, в отдельных случаях, несколько дней.

СПОСОБ ПРИМЕНЕНИЯ

Для орального приёма содержимое одной ампулы Делизида растворить в дистиллированной воде, 1% растворе винной кислоты, или в не содержащей галогенов водопроводной воде.

Усвоение в случае раствора происходит несколько быстрее, чем в случае таблеток.

Не открывавшиеся, хранящиеся в прохладном месте и оберегаемые от света ампулы, сохраняют действие в течение неограниченного срока. Открытые ампулы или разбавленные растворы остаются эффективными от 1 до 2 дней, при хранении в холодильнике.

ПОКАЗАНИЯ И ДОЗИРОВКА

a) Аналитическая психотерапия, для высвобождения вытесненного материала и создания психической релаксации, в частности при тревожных состояниях и неврозах навязчивых состояний.

Начальная доза 25 мкг (1/4 ампулы или 1 таблетка). Эта доза увеличивается на 25 мкг при каждом приёме до нахождения оптимальной дозы (обычно от 50 до 200 мкг). После каждого приёма лучше всего выдерживать недельный интервал.

b) Экспериментальное изучение природы психозов: принимая Делизид самостоятельно, психиатр получает возможность проникнуть в мир мыслей и ощущений душевнобольных. Делизид также может использоваться для получения модели психоза короткой длительности у нормальных субъектов, способствуя, таким образом, изучению патогенеза психических заболеваний.

У нормальных субъектов, дозы от 25 до 75 мкг в общем случае способны вызывать психоз с галлюцинациями (в среднем 1 мкг/кг веса). При определённых формах психозов и хроническом алкоголизме необходимы более высокие дозы (2‑4 мкг/кг веса тела).

ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ

Делизид может усугублять патологические состояния психики. Особая осторожность необходима для субъектов с суицидальными наклонностями и в тех случаях, когда есть опасность развития психоза. Склонность к аффектам и тенденция совершать импульсивные поступки могут в некоторых случаях сохраняться несколько дней.

Делизид следует принимать только под строгим медицинским контролем. Наблюдение нельзя прекращать до того, как эффекты препарата полностью исчезнут.

АНТИДОТ

Психические эффекты Делизида можно быстро отменить внутримышечным введением 50 мг хлорпромазина.

Литература доступна по дополнительному запросу.

САНДОЗ ГМБХ, БАЗЕЛЬ, ШВЕЙЦАРИЯ

Использование ЛСД в аналитической психотерапии базируется в основном на следующих психических эффектах.

Под воздействием ЛСД привычное видение мира претерпевает глубокие изменения и дезинтеграцию. С этим связано ослабление или даже временное разрушение границ Я‑Ты. Пациентам, увязшим в круговороте эгоцентричных проблем, можно, таким образом, помочь расслабить их фиксацию и изоляцию. Результатом может стать улучшение взаимопонимания с врачом и лучшая восприимчивость к психотерапевтическому воздействию. Повышенная внушаемость под воздействием ЛСД работает в том же направлении.

Другим важным качеством воздействия ЛСД, ценным для психотерапии, является склонность давно забытых или вытесненных переживаний снова возникать в сознании. Случаи травм, поисками которых занимается психоанализ, могут становиться более податливыми для психотерапевтического лечения. Многочисленные случаи рассказывают о переживаниях событий самого раннего детства, которые живо воскрешались в памяти во время психоанализа с использованием ЛСД. Это подразумевает не обыкновенное воспоминание, а скорее истинное переживание заново; не reminiscence, а reviviscence, как сформулировал это французский психиатр Жан Делэ.

ЛСД не действует как настоящее лекарство; он скорее играет роль вспомогательного препарата в психоаналитическом и психотерапевтическом лечении и служит для того, чтобы проводить лечение более эффективно и сокращать его длительность. Он может выполнять эти функции двумя различными способами.

В одной методике, которая была разработана в европейских клиниках и получила название психолитической терапии, умеренно сильные дозы ЛСД принимаются несколькими последовательными курсами с регулярными интервалами. Вслед за этим пережитое под воздействием ЛСД прорабатывается при помощи обсуждения в группе и экспрессивной терапии путём рисования. Термин психолитическая терапия был создан Роналдом А. Сэндисоном, английским терапевтом юнговской ориентации и пионером клинических исследований ЛСД. Корень ‑лизис или ‑литический означает растворение напряжений и конфликтов в человеческой психике.

В другой методике, популярной в Соединённых Штатах, единственная, очень высокая доза ЛСД (0.3‑0.6 мг) принимается после интенсивной психологической подготовки пациента. Этот метод, называемый психоделической терапией, пытается вызвать религиозно‑мистические переживания при помощи шоковых эффектов ЛСД. Такой экспириенс может послужить в дальнейшем начальной точкой для перестройки и лечения личности пациента, совместно с психотерапевтическом лечением. Термин психоделический, который можно перевести как «проявляющий разум» или «расширяющий сознание», был предложен Хамфри Осмондом, пионером исследования ЛСД в США.

Несомненная польза ЛСД как вспомогательного препарата в психоанализе и психотерапии вытекает из его свойств, диаметрально противоположных эффектам медикаментов из класса транквилизаторов. В то время как транквилизаторы имеют тенденцию прятать проблемы и конфликты пациента, уменьшая их видимую тяжесть и значение: ЛСД, напротив, разоблачает и заставляет сильнее переживать их. Это более чёткое понимание проблем и конфликтов делает их, в свою очередь, более поддающимися психотерапевтическому лечению.

Пригодность и успешность использования ЛСД в психоанализе и психотерапии все ещё являются предметом спора в кругу профессионалов. То же самое, однако, можно сказать и о других методах применяемых в психиатрии, таких как электрошок, инсулиновая терапия, психохирургия, методики гораздо более рискованные, чем использование ЛСД, который при подходящих условиях может считаться практически безопасным.

Поскольку забытые или вытесненные переживания под влиянием ЛСД могут весьма быстро стать осознанными, лечение может соответственно укорачиваться. Для некоторых психиатров, сокращение длительности терапии является, однако, недостатком. Они придерживаются мнения, что такое ускорение оставляет пациенту недостаточно времени для психотерапевтической проработки. Они полагают, что терапевтический эффект в этом случае длиться меньше времени, чем при постепенном лечении, включая медленный процесс осознания травматического события.

Психолитическая и, особенно, психоделическая терапия требуют тщательной подготовки пациента к ЛСД экспириенсу, чтобы избежать страха перед непривычным и незнакомым. Только после этого возможна положительная интерпретация переживания. Выбор пациента также важен, поскольку не все виды психических нарушений одинаково реагируют на эти методы лечения. Успешное применение ЛСД в психоанализе и психотерапии предполагает особые знания и опыт.

В этом отношении эксперимент психиатра с самим собой, как указал В.А. Штолль, может быть весьма полезным. Он даёт врачу личный опыт, чёткое понимание странного мира ЛСД, и предоставляет ему возможность правильно понимать эти феномены у своих пациентов, толковать их должным образом и использовать все их преимущества.

Нужно упомянуть в первую очередь следующих первопроходцев применения ЛСД как вспомогательного средства в психоанализе и психотерапии: А. К. Буш и У. К. Джонсон, С. Коэн и Б. Айзнер, Х. А. Абрамсон, Х. Осмонд, А. Хоффер в Соединённых Штатах; Р. А. Сэндисон в Англии; В. Фредеркинг и Х. Лойнер в Германии; и Г. Роубичек и С. Гроф в Чехословакии.

Второе показание для применения ЛСД, упомянутое Сандоз в аннотации Делизида, относится к применению в экспериментальных исследованиях по природе психозов. Оно происходит от того факта, что необычные состояния психики, вызываемые ЛСД у здоровых людей, подобны многим проявлениям некоторых психических нарушений. В первые дни исследований ЛСД, часто утверждалось, что воздействие ЛСД соответствует некой «модели психоза». Эта идея была, однако, отвергнута, так как тщательные сравнительные исследования показали, что есть существенные различия между проявлениями психозов и ЛСД экспириенсом. Тем не менее, использую модель ЛСД, возможно исследовать отклонения от нормальной психики и состояния ума, и наблюдать биохимические и электрофизиологические изменения, связанные с ними. Возможно, нам удастся заглянуть, таким образом, в природу психозов. В соответствии с некоторыми теориями, различные умственные нарушения могут возникать из‑за продуктов психотоксического обмена веществ, которые способны даже в минимальных количествах изменять функции клеток мозга. ЛСД представляет собой вещество, которое определённо не встречается в организме человека, но чьё существование и действие позволяют считать, что могут существовать продукты патологического обмена, которые даже в мельчайших количествах могут вызывать психические нарушения. Как результат этого, концепция биохимического происхождения некоторых психических нарушений получила все большую поддержку, и породила научные исследования в этой области.

Одним из медицинских применений ЛСД, затрагивающее основные этические вопросы, является его назначение умирающим. Эта практика возникла из наблюдений в американских клиниках, что особенно тяжёлые болезненные состояния пациентов, больных раком, которые больше не облегчаются обычными болеутоляющими препаратами, могут смягчаться или совсем устраняться при помощи ЛСД. Разумеется, это не означает болеутоляющего эффекта в истинном смысле. Уменьшение чувствительности к боли возникает, скорее, потому что пациенты под влиянием ЛСД настолько отделены от своего тела, что физическая боль больше не проникает в их сознание. Для того чтобы ЛСД мог быть эффективным в таких случаях, особенно важно, чтобы пациент был подготовлен и проинструктирован о природе этого экспириенса и изменениях, которые ожидают его. Во многих случаях оказалось полезным, чтобы представитель духовенства или психотерапевт направлял мысли пациента в религиозное русло. Многочисленные случаи рассказывают о пациентах, которые приобрели на смертном одре важные прозрения относительно жизни и смерти, освобождённые от боли, в ЛСД экстазе, смирившиеся со своей судьбой, они встретили свой земной конец спокойно и без страха.

Знания, полученные до настоящего времени, о применении ЛСД у смертельно больных, были подытожены и опубликованы С. Грофом и Дж. Халифаксом в их книге «Человек перед лицом смерти» (E. P. Dutton, New York, 1977). Авторы, совместно с Э. Кастом, С. Коэном и В.А. Панке, были срели первых, кто изучал подобное применение ЛСД.

Последняя всеобъемлющая публикация об использовании ЛСД в психиатрии, «Области бессознательного: данные исследований ЛСД» (The Viking Press, New York, 1975), также написана С. Грофом, чешским психиатром, эмигрировавшим в Соединённые Штаты. Эта книга даёт новую оценку ЛСД экспириенса с точки зрения Фрейда и Юнга, а также экзистенциального анализа.