Современные задачи Русской жизни

1855 г.

 

В жизни отдельных людей и народов бывают минуты, когда потрясенные неожиданными событиями, они как бы пробуждаются от долгого сна, озираются вокруг себя и приходят к ясному сознанию своего положения. Такая минута наступила теперь для России. Долго мы успокоивались на мысли о величии и могуществе нашего отечества и шли беззаботно тем путем, которым нас вело правительство. Немногие мыслящие люди с горестью понимали, куда мы идем. Они видели, как под влиянием ложной системы управления постепенно растлевался государственный организм, как постепенно подрывались и расшатывались все основы общественной жизни, как подавлялись все внутренние наши силы и как народ осужден был коснеть и тупел в своем безмолвном повиновении. Они видели, что мы незаметно приближаемся к бездне, и вдруг эта бездна открылась перед нашими глазами. Неожиданно разразилась над нами гроза, и в то время, как, пробужденные опасностью отечества, мы оглянулись кругом себя, мы увидали, что ложная правительственная система подточила могущество России, что у нас нет ни людей, ни средств бороться с внешними врагами и что все наши усилия остаются тщетными при той порче общественного организма, которая распространилась всюду.

Час сознания настал. Голос проповедников, поэтов и публицистов призывает нас к покаянью. Для всех стали ясны внутренние наши пороки и недостатки, хотя не все еще, может быть, ясно понимают, откуда они произошли и какими средствами можно помочь очевидному злу. Настало время разъяснить себе эти вопросы и, углубившись в себя, собравшись с силами, извергнуть внутреннюю свою порчу и снова пуститься в путь с обновленным духом и разумным самосознанием.

Настоящее тяжело и печально: извне страшная гроза, ополчение народов, которого мы не в силах отразить, внутри всеобщее расстройство и распадение. Повсюду беззакония, повсюду притеснения, повсюду жалобы и неудовольствия.

Нет в общественной жизни отрадного явления, на котором бы взор мог с участием остановиться и успокоиться. Один был город на краю государства, где сосредоточивался весь героизм русского народа и который своею мужественной защитой искупал бедствия тяжелого времени. Но и этот город пал наконец в неравной борьбе. Уныние распространилось повсюду, и будущее стало, если можно, еще темнее.

Каким же образом дошли мы до такого унизительного бессилия? Каким образом юная и могущественная Россия могла впасть в такое безвыходное положение?

Обратимся к прошедшему и постараемся в нем найти ключ к уразумению на-стоящего. Посмотрим, под какими естественными условиями развивался русский народ, каковы его свойства, какова его история, и тогда мы, может быть, лучше поймем, какой перелом совершается ныне в его жизни и что может вывести его из того печального состояния, в котором он находится.

Область России идет по неизмеримому пространству от Черного моря до Белого и Балтийского однообразною степью, пересекаемою только большими реками и на Севере широкими озерами. Гор в ней вовсе нет, только незначительные, едва заметные возвышения теряются на этой обширной плоскости. Скудное народонаселение рассеяно по равнине; села и города лежат на огромном расстоянии друг от друга, дороги часто едва проезжаемы и связи между различными центрами нет никакой. Но, с другой стороны, нет и естественных преград, разъединяющих народонаселение и тем самым соединяющих его в отдельные замкнутые союзы. Все расплывается вширь, не ища средоточия. Обильная почва легко дает пропитание, не нужно человеку посильно трудиться и бороться с природою.

Нет ничего, вызывающего деятельность и напряжение умственных и физических сил, нет поразительных картин и явлений в природе, возбуждающих воображение, нет разнообразия, развивающего различные стороны человеческого духа.

Человек как будто затерян в пространной степи, он живет под влиянием однообразной природы и безграничного простора, возбуждающего в нем разгул и удальство, никуда не направленное.

Под влиянием этой среды образовался и характер народный. Русский народ не слагается из отдельных частей, живущих своею самостоятельною жизнью и носящих каждая свой особенный отпечаток. Он составляет более или менее однообразную массу, разлитую по всему пространству и не имеющую слишком резких различий в своих частях. Одна только Малороссия, оторванная от России вследствие исторических обстоятельств, образует как бы отдельное целое и имеет свою особенную характеристику. Но вместе с тем эта однообразная масса, расплываясь в безграничном пространстве, лишена внутреннего средоточия. В ней нет центральных пунктов, притягивающих к себе рассеянные интересы и поддерживающих в народе жизнь и движение. Естественные условия вели к образованию великого государства, но тесной общественной связи нет ни в целом, ни в частях, нет живых и частых сношений, возбуждающих человеческую деятельность и составляющих жизнь общества. Народонаселение, рассеянное по равнине, живет более под влиянием природных определений, нежели общественных начал. Потому нет в Европе народа, у которого бы общественный дух был так мало развит, как у русских, каждый живет себе особняком и никому дела нет до общих потребностей и интересов. Русский человек неохотно выходит из той частной сферы, в которую поставили его рождение и обстоятельства. Он любит подчас разгуляться, но постоянной деятельности не любит. Обладая значительными природными способностями, он, когда захочет, сделает больше и лучше другого, но это мгновенная вспышка, которая скоро остывает. Вообще же он не идет неутомимо вперед, а все делает кое-как, на авось, случайно и лениво. Он не умеет создать из себя внутреннего многообразного мира и нелегко вырывается из-под влияния тяготеющей над ним среды. Изумительна в нем сила обычая и предания, изумительно, как он безропотно и покорно подчиняется раз признанному им господству.

Все эти черты ясно показывают, что русский человек обладает характером более пассивным, нежели деятельным. Но это самое делает его, с другой стороны, чрезвычайно способным перенять чужое, и, когда его раз заставят выйти из обычной колеи, он может так же легко и в такой же крайности подчиниться новизне, как он прежде упорно держался старины. Не мудрено, что при таких условиях он не развил из себя разнообразного исторического содержания, не выработал человеческих начал – науки, искусства, промышленности, изящества нравов. Этому способствовало и удаление его от римского мира, передавшего западным народам вековые стяжания древней истории. Русский народ принял от него христианскую религию, но принял ее, можно сказать, языческим образом.

Он не усвоил себе ее отвлеченного духовного содержания, отделяющего человека от земли, его не занимали высокие философское вопросы, христианство не побуждало его к неутомимой деятельности на пользу ближнего. Нет, он принял преимущественно внешнюю обрядную сторону, которая стала для него таким же обычным преданием, такой же святынею, как и все вековые обычаи жизни. Мелочной обряд стал для него важнее существенных истин, от курящего табак он отвращался, как от богоотступника, изменение книжной буквы сделалось основанием важнейших расколов. И доныне еще в народе живут обряды язычества, так перемешанные с христианскими, что их и не отличишь. Достаточно указать на обряды свадебные и другие, остатки глубокой языческой старины, сохранившиеся доселе как свежий, вечно юный цвет народного быта.

Разумеется, при таких естественных условиях, при таком народном характере, при отчуждении от древнего образованного мира русская история не могла быть так богата великими явлениями, как история Запада. Но русский народ способен к развитию, он принадлежит к семье народов европейских, и при всех своих особенностях, при всей скудности исторического содержания он развился параллельно с ними, по одним и тем же началам жизни. Патриархальный быт, основанный на кровном единстве, господствовал первоначально как на Западе, так и на Востоке, но ни одно племя не было так способно подчиниться влиянию этого естественного элемента человеческой жизни, как племя славянское.

У нас до сих пор сохраняются его остатки. Наоборот, ни одно племя не было менее способно выйти из него путем внутреннего развития и выработать из себя новые формы общественного быта. Между тем как на Западе дружинное начало, начало личности и добровольного союза, разрушающее естественные связи, вытекло из самой жизни народной, у нас оно было элементом пришлым. Патриархальный быт поколебался от наплыва иноземных стихий, и, когда наконец оказалась его внутренняя несостоятельность, славянские племена явили себя неспособными к созданию новых форм гражданственности. Для этого нужна была внешняя власть, и они принуждены были призвать к себе варягов, старых врагов своих.

Им они предоставили господство над собою и установление порядка. Это замечательное явление, обратившее на себя внимание всех историков, ярко характеризует пассивные свойства славянского племени и неспособность отдельных личностей соединиться самим собою в союз, основанный на собственных силах и на собственной деятельности.

Варяжская дружина окончательно разрушила кровные связи и мало-помалу заменила их началом добровольного союза, основанного на личной воле каждого человека. Но личность, как мы сказали, не умела выработать из себя богатого исторического содержания, значительных общественных интересов. Вырвавшись из-под влияния естественных связей, она предалась безграничному разгулу, и тогда началось то бессмысленное брожение народных элементов, которое обозначается именем удельного периода. Все предалось кочевому стремлению – и князья, и бояре, и слуги, и торговцы, и поселяне. Пошли они ходить по всему пространству широкой Руси, нигде не останавливаясь прочным образом, нигде не образуя постоянных и крепких форм жизни. Даже вольные города Новгород и Псков, где общественное начало было более развито, представляют пример такой неурядицы, какую едва ли можно найти в другом месте.

Первые оселись князья, и они-то и сделались образователями и строителями русской земли. Бессмысленное брожение не могло продолжаться, нужен был порядок, и вот явились государи, которые, олицетворяя в себе общественное начало, покорили кочующие элементы и принудили их подчиниться государственному порядку. Упорного и явного сопротивления не могло быть, но трудно было заставить бродячие массы сделаться оседлыми и принять на себя постоянные обязанности. Все бежало с своего места: бояре бежали в Литву, посадские люди и крестьяне бежали с земель, к которым они были прикреплены. Нелегкое дело было устроить государство в земле русской. Иван IV должен был вооружиться всею яростью грозного венценосца, Борис Годунов должен был употребить весь разум хитрого политика, чтоб обуздать разгул кочевой жизни. Но едва успели они водворить некоторый порядок, как все подавленные элементы опять взбунтовались и выплыли наружу. Настало смутное время. Самозванцы, бояре, казаки, холопы, крестьяне, ляшские и русские полчища – все пошло гулять по России, шатаясь повсюду без цели, без мысли, без всякого разумного стремления. Но это было уже последнее празднество старинного быта; народ довольно окреп, чтобы предпочитать государственный порядок бессмысленному разгулу. К тому же он был затронут в коренных основах своей жизни, в своей народности и вере. Нашествие иноплеменников переполнило меру горечи. Народ восстал, на этот раз сам собою, без всякого принуждения, и, сделав отчаянное усилие, выгнал поляков и выбрал себе царя, после чего он опять погрузился в свое ленивое и покорное состояние, предоставив дальнейшую судьбу свою установленной им власти.

Первые Романовы снова водворили порядок, но вскоре оказалось, что управлять на старый лад было невозможно, что крепкое государство не может обойтись без мысли и просвещения. Россия до Петра Великого вырабатывала одну беспорядочную форму общественной жизни. Теперь этой форме надлежало придать разумность и стройность, надлежало оживить ее мыслью, и как ученик Петр Великий обратился к западным народам, хранителям мысли и просвещения. Русский царь надел на себя матросскую куртку, чтобы служить образованию, которое он хотел насадить в своем отечестве. Это великое и благородное явление служит указателем нового направления в русской истории; отселе она получает более обширное и возвышенное значение. Русский народ вдвигается в европейскую семью и становится одним из народов, управляющих ходом исторических событий. Внешнее его могущество растет в изумительных размерах, внутри государство строится и крепнет, войско и флот созидаются как бы чудом, умножаются финансы, распространяется образование, является литература, на всех поприщах выдвигаются талантливые люди, прославляющие русское имя.

Но исторически ход остался тот же. Как прежде правительство было исходною точкою всех общественных учреждений, всех мер для порядка и благоустройства, так и теперь оно стало во главе нового движения, во главе образования. Насильственно заставляло оно русских учиться грамоте, насильственно насаждало на девственной почве науку, искусство, промышленность, новые нравы и обычаи. Впрочем, и здесь оказалось, как легко русской человек подчиняется чужому влиянию: раз отделавшись от старинных предрассудков, перешедши на иную колею, он совершенно поработился новому направлению, отрекся от самого себя, заимствовал чужой язык и обычаи, офранцузился и с остервенением преследовал все родное, все, что прежде считалось святыней.

С одной стороны, низший класс, в который не проникла реформа,

остался при упорном отрицании иностранного. С другой стороны – высшее сословие предалось бессмысленному отрицанию всего русского, и, разумеется, при своем младенческом развитии оно переняло сначала одни внешние формы жизни и потом уже стало мало-помалу вникать в разумное ее содержание.

Этого беглого взгляда на русскую историю достаточно, чтобы показать, что

правительство всегда стояло у нас во главе развития и движения. При пассивном своем характере русский народ не в состоянии был собственными силами, без принуждения выработать из себя многообразные формы жизни. Правительство вело его за руку, и он слепо повиновался своему путеводителю. Потому нет в Европе народа, у которого бы правительство былое сильнее, нежели у нас. В продолжение всей истории оно не встречало себе в народе опасных преград. Оно должно было бороться более с невежеством, с тупостью, с вековыми и закоренелыми обычаями, нежели с деятельным и энергическим сопротивлением. Враги его были крамольные бояре, разгульные казаки, невежественные поклонники старины. Но бояре не имели корня в народе и могли противопоставить царям только тайные козни да местнические счеты, с казаками легко было справиться при учреждении постоянного войска, а поклонники старины могли действовать только тупым и безмолвным сопротивлением, а отнюдь не открытою силою. Вольных городов у нас было мало, с одним из них борьба была непродолжительна, а другой покорился беспрекословно. Правительственной деятельности мешали не столько отдельные, замкнутые центры и союзы, сколько отсутствие прочных общественных связей, всеобщее неустройство и огромные пространства, препятствовавшие расширению действий центральной власти. Но чем более эти препятствия исчезали, тем более возвышалось значение правительства.

С возрастанием народонаселения, с установлением прочных общественных отношений, с развитием государственного организма, с умножением правительственных средств, преграды падали сами собою, и правительство делалось сильнее и сильнее.

В настоящее время оно обладает такою силою, какой никогда не имело: огромное войско, покорное единому его мановению, огромная бюрократия, которая распространяется по всем концам русской земли и всюду приводит в исполнение исходящие из центра меры и распоряжения, всеобщая безропотная покорность, к которой приучили нас века прошедшей истории, – все это делает власть правительства безграничною и безусловною. Всякое прекословие тотчас заглушается, всякий ропот тотчас подавляется, всякая прихоть тотчас может быть приведена в исполнение в самых отдаленных частях империи.

Но эта сила именно и составляет слабость правительства. Нет в политике более положительной аксиомы, как то, что правительство никогда не должно слишком упорно действовать в своем смысле. Все политическое искусство есть не что иное, как система беспрерывных сделок. Оно состоит в умении согласить разнородные требования и интересы, живущие в обществе, удовлетворять каждый из них, насколько дозволяют другие, и таким образом установляя всеобщее единение, подчинять их верховной правительственной цели, которая есть благо совокупного общества. Только такая примирительная деятельность дает правительству истинную силу, ибо тогда оно находит опору везде. Каждый общественный интерес, получив законность, тем самым привязывается к общему законному порядку и примыкает к правительству. Если же оно, имея в виду только себя, упорно идет по одному направленно и пренебрегает всем остальным, оно неизбежно доходит до крайности, отрывается от народа, возбуждает всеобщее неудовольство и подкапывает собственное основание, стараясь сделать его слишком крепким и прочным. По-видимому, оно делается сильнее, но в сущности оно становится слабее, ибо сила его потеряла внутреннюю свою опору.

Таков неизбежный закон, который должно иметь в виду при правлении всякого политического тела. Но если вообще каждый общественный интерес, каждая существенная потребность должны получить законное место, то тем более нельзя пренебрегать совокупностью потребностей и интересов, составляющих народную жизнь. Правительство и народ – это два основные элемента, из которых слагается общество. Каждый имеет свое назначение и каждый должен иметь надлежащую самостоятельность. Народ составляет государственное тело, а правительство есть глава и распорядитель.

Первый живет и действует, рождает из себя разнообразные стремления, потребности, интересы. Второе все это разнообразие сводит к единству, установляет в обществе согласие, препятствует личным целям вредить друг другу, способствует их развитию, наконец, побуждает народ к тому, что необходимо для блага совокупного целого. Но это единство не должно развиваться на счет разнообразия. Правительственная деятельность не должна уничтожать самостоятельности народа, ибо самостоятельность есть необходимое условие жизни. Разумеется, власть не может позволить различным интересам восставать друг на друга и действовать открытою силою, ибо это было бы узаконение анархии, но иметь и высказывать мнения и требования, отличные от мнений и требований правительства, – это законное право народа, без которого он лишается всякой самостоятельности и всякого общественного значения.

Каждый общественный интерес, вокруг которого группируются отдельные лица, должен жить и развиваться самобытно, согласно с законами внутренней своей природы, а не по мерке, данной извне. Но для этого ему необходимо свободно высказывать свои потребности и свое отношение к установленному правительством порядку. Тогда только он получит правильный ход и настоящее значение в народной жизни. Выставить же известную норму правительственных целей и убеждений и все гнуть под нее, уничтожая всякое отклонение, сделать народ безгласным и безмолвным перед своим правительством – значит убить в нем всякую жизнь и уничтожить один из основных элементов общества. Такое поглощение народной деятельности правительством есть подавление разнообразия в пользу единства, заменение живого организма мертвой машиною, поставление внешней формы на место внутреннего развития сил. Ибо правительство, подавивши народную жизнь, необходимо становится одной внешней формою и мертвой машиною.

Только из народа оно черпает и дух, и силу, и жизнь. Народ живет как самобытная цель и для него установляется и самое правительство, которое не имеет другого значения, как содействовать народному благу. Народ есть самое общество, для пользы которого и существуют все государственные учреждения. Каким же образом лишить его участия в собственном деле?

Очевидно, что это противно всякому здравому политическому смыслу. Оба элемента должны существовать рядом, дополняя друг друга и совокупными силами стремясь к достижению единой общественной цели. Потому преобладание того или другого никогда не обходится даром. Как скоро один из них возьмет слишком сильный перевес над другим, так немедленно в обществе чувствуется разлад, является потребность реакции и начинается обратный ход истории для восстановления необходимого равновесия. В этом взаимном действии обоих государственных элементов, в этом вечном стремлении к равновесию состоит вся политическая жизнь государств. Их история представляет нам назидательное зрелище, которое должны изучать все управляющие судьбами народов, ибо одно близорукое невнимание к настоящему ведет их к пагубным заблуждениям. При таком узком взгляде на вещи минутные стремления кажутся необходимыми условиями жизни и, наоборот, великие исторические явления, развивающиеся в продолжение целых веков, кажутся временными заблуждениями ума человеческого. Только изучение прошедшего дает нам ключ к уразумению настоящего, а вместе и возможность прозревать будущее. Посмотрим же, что открывает великая учительница внимающим ее голосу.

 

Если обратимся к началу истории современных обществ – к тому времени,

когда, вышедши из первобытного патриархального состояния, они стали жить

историческою жизнью, мы видим почти исключительное господство народного

элемента. В средние века государство не существовало, правительственная сила

была совершенно ничтожна, все общественные отношения в высочайшей степе-

ни шатки и изменчивы. Но самая эта крайность должна была возбудить более

потребности. Лишенный власти, народ представляет хаотическую массу, пре-

данную господству необузданного произвола. Вместо отношений, основанных

на взаимной пользе и справедливости, установляется право сильного, и боль-

шинство попирается под ногами немногих могучих личностей. Возгораются бес-

прерывные междоусобия и господствует анархия, повсеместная и нестерпимая.

Отсюда необходимость обратного движения истории для установления власти,

водворяющей порядок и тишину. Стремление выйти из беспрерывных смут об-

разует реакцию против буйных и анархических сил. Возникает государство и

существенной задачею жизни делается постепенное развитие и усиление недо-

стающего общественного элемента – правительства. Тогда общество выходит из

анархического состояния, установляется порядок, устроивается государственное

управление, умножаются правительственные средства, созидается могущество

политического тела. Народные элементы более и более отходят на задний план, а

правительство, напротив того, все усиливается.

 

Но и это управление доходит, наконец, до крайности. Правительство, при-

выкши постоянно действовать в своем смысле, начинает считать себя един-

ственным представителем общества и упускает из виду другой существенный его

элемент. Народ совершенно устраняется от участия в общественном деле. Всякое

прекословие подавляется, и голос правительства один раздается среди всеобще-

го молчания. Тогда в обществе опять начинает ощущаться разлад, опять чувству-

ется, что есть какой-то важный недостаток, что полнота жизни исчезла, что из

нее выбыло нечто существенное. Все тогда идет навыворот. Какие бы ни прини-

мались меры, они все остаются бесполезны, ибо между законодательством и ис-

полнением целая пропасть. Правительство, в сущности, становится бессильным,

а в народе все более возрастает неудовольствие.

 

В таком положении находимся мы теперь. С XV века развивается у нас госу-

дарство, и правительственная деятельность все усиливается, но только в ваше

время достигла она нестерпимой крайности. В московской России народная

жизнь далеко не была так стеснена, как теперь. Тогда в обществе и в управлении

господствовала еще такая неурядица, что правительственная власть была связа-

на по рукам и ногам. При каждом движении она чувствовала свое бессилие. Она

ничего не могла ни узнать, ни привести в исполнение без содействия народа и

принуждена была постоянно сзывать земские думы для совещания об устройстве

общественных дел. Отдельным лицам легко было избавиться не только от при-

теснительной власти, но даже от законных обязанностей. Они просто уходили

на другие места и при существующем беспорядке невозможно было ни пресле-

довать их, ни найти. Такой же свободою нередко пользовались и целые общины.

Если какому-нибудь городу или селу слишком тяжела становилась власть назна-

ченного государством правителя, они тотчас посылали в Москву деньги и выхло-

патывали себе льготные грамоты, освобождавшие их от тягостного управления.

Случалось даже, что подчиненные самовольно сменяли своих начальников, и это

считалось нипочем. Правительство было так отдаленно и бессильно, что не мог-

ло удовлетворять справедливым жалобам и должно было допускать всякого рода

своеволия и беспорядки.

 

Все это, однако же, прекратилось с преобразованиями Петра Великого. Госу-

дарство устроилось и перестало терпеть как своевольные действия подданных,

так и исключения из общего порядка управления. Но правительственный эле-

мент все еще не получил такого преобладания, которое бы сделало его слишком

стеснительным для народа. Внимание правительства было обращено на общие

государственные дела, оно устроивало войско, флот, пробуждало промышлен-

ность, насаждало образование. Граждане несли трудные обязанности, необходи-

мые для величия России, но в ежедневную жизнь их правительство не проникало.

Они не сталкивались беспрестанно с каким-нибудь административным органом,

доставленным для надзора за каждым их действием. Все сосредоточивалось око-

ло центра, а в провинциях жили себе привольно, мало заботясь о власти. Прави-

тельство представлялось как нечто дальнее и славное, возвышающее могущество

России и высоко поднимающее отечественное знамя. Русские видели на престо-

ле гениальную деятельность Петра, либеральную мудрость Екатерины и любили

престол как источник славы и добра для отечества.

 

Но в XIX веке все это изменилось. Вековой процесс государственной орга-

низации наконец совершился: управление, постепенно расширяясь от корня,

как дерево, пустило свои ветви по всем областям, а централизация увенчала все

здание и сделала его покорным орудием единой воли. Образовалась бюрократи-

ческая машина, по которой правительственная струя беспрепятственно течет

от центра к оконечностям и возвращается от оконечностей к центру. Тогда уже

подданные увидели власть близ себя, лицом к лицу. Администрация охватила нас

со всех сторон, и чем более она расширялась и разветвлялась, тем более стесня-

лась народная деятельность. Правительство сделалось всеобъемлющим, господ-

ствующим всюду, проникающим всюду, а народ все более бледнел и исчезал перед

ним. В настоящее время нельзя уже сделать ни шага, чтобы не натолкнуться на

какое-нибудь правительственное лицо, чтобы не увидать перед собою начальни-

ка, распорядителя и надзирателя. На каждой улице встретишь квартального или

жандарма, на проселочной дороге, прежде не видавшей чиновного мундира, те-

перь звонит колокольчик станового пристава. И все это не обходится даром. Ибо

подданный бессилен и безгласен перед малейшим чиновником, который являет-

ся нам не как защитник и покровитель, а как лицо совершенно чуждое и притом

весьма скверное. Узко и тесно стало нам в административных пеленках, свиваю-

щих нас со всех сторон, и с каждым днем мы чувствуем более и более, что из жиз-

ни выбыло нечто существенное.

 

Между тем это страшное преобладание правительства в государстве еще бо-

лее усилилось вследствие принятой им ложной системы управления. Внутрен-

ний ход истории, безропотная покорность народа развили в нем до крайности

самовластие и самоуверенность, а консервативная система, заимствованная у

австрийского двора, все это узаконила и превратила в теоретическое убеждение.

Она внушила ему мысль, что кроме него не должно существовать в государстве

другого общественного элемента, что всякое самостоятельное проявление жизни

есть беззаконие, ведущее к смутам и революциям, что правительство, желающее

сохранить себя, должно подавлять в народе всякое движение и всякую жизнь.

 

Нетрудно было осуществить у нас такую систему. Препятствий никаких не

было, нужно было только идти все далее по тому же пути, не озираясь кругом и

ни на что не обращая внимания. Все, что требовалось для водворения прочного

порядка, – это то, чтобы правительство отказалось от некоторых заблуждений,

проистекавших от излишнего внимания к народному благу. Оно заботилось о

пробуждении мысли в народе, о распространении просвещения, но ему объясни-

ли, что просвещение зарождает либерализм и неверие, что образованный народ

непременно хочет принимать участие в общественных делах и затевает револю-

ции, когда правительство запрещает такие вредные замыслы. Все это, разумеет-

ся, было подкреплено очевидными примерами, и правительство, сдаваясь на та-

кие убедительные доказательства, отреклось от прежнего своего дела. Собствен-

но говоря, его и нельзя было продолжать при дальнейшем шествии по прежнему

пути. Общественные благо, мысль, просвещение совместны только с известной

степенью развития правительственного элемента. Все эти интересы живут в

народе и требуют некоторой самостоятельности, а как скоро эта самостоятель-

ность подавляется, так они становятся правительству чуждыми и противными.

Нужно только перейти за известную границу, отойти подальше от народа, и они

представляются совершенно в другом свете: где прежде были одни союзники,

там являются уже враждебные силы. Правительство наше смело переступило эту

границу, и последствием было всеобщее растление государственного организма.

Отсюда произошли те общественные язвы, от которых мы страдаем теперь. По-

стараемся на них указать.

 

Первым делом власти, пропитанной консервативным духом, было найти

себе людей преданных и покорных. Это сделать было нетрудно, стоило только об-

ратиться к раболепству и низкопоклонству, и без того всегда готовым угождать

властям. Правительство искало покорных орудий и нашло их: оно окружило себя

сановниками, лично преданными царю, государственные люди были заменены

царедворцами. Но государство от этого не выиграло. Царедворцам ли заботить-

ся о народном благе и удерживать правительство от заблуждений? От народа им

нечего ожидать, а царь для них источник всех милостей, и личная выгода побуж-

дает их потакать царям и поддерживать их заблуждения. Только через это они

делаются всемогущими в государстве, только при всеобщем безмолвии голос их

получает некоторое значение. Они тогда заменяют собою общественное мнение.

Их правительство вопрошает, когда хочет искать в нем опоры, и суждения их счи-

таются голосом России. Через них правительство получает сведения о положе-

нии государства, они решают, что ему открыть и что надобно скрывать. Одним

словом, при подавлении всякой народной самостоятельности они делаются един-

ственными посредниками между царем и народом.

 

Нельзя, однако же, сказать, чтобы эти посредники были самые добросовест-

ные. Они призваны к престолу за преданность и покорность, и на этом они стоят.

Вся цель их состоит в том, чтобы лично угодить царю, удалить от него всякое не-

приятное зрелище и раболепным поклонением власти купить себе несметные ми-

лости. Стоя на вершине, они обращаются лишь к сияющему на них солнцу и мало

заботятся о том, что происходит внизу. Пускай себе в глубине мутится волна и

ходят чудовища, пожирающие мелких жителей пучины, лишь бы на поверхности

все было гладко и спокойно! И в самом деле, все делается гладким и спокойным до

невероятности. Самые возмутительные злоупотребления тщательно скрывают-

ся, вопиющие жалобы не допускаются до царского слуха, все обделывается, об-

глаживается и представляется в таком выгодном свете, что заглядение. Истина

преследуется неумолимо, ибо она обличает и царей, и царедворцев. Тройная пре-

града занятых сановников заслоняет ее от престола, и правительство остается в

совершенном неведении о том, что думает и что делает Россия. Среди придворно-

го раболепства престол стоит одинок, и народ перестал считать его святынею, к

которой бы он обращался с доверием и любовью.

 

Само правительство чувствует отчуждение от народа, или, лучше сказать,

оно это отчуждение считает необходимым правилом политики. Охранительная

система возвещает, что народ опасен, что в нем всегда таятся революционные

мысли и что правительство должно искать опоры не в любви его, а в огромном

количестве войска, могущем сдерживать всякое движение. Действительно, со-

гласно с этими началами правительство стало умножать войско до чрезвычайно-

сти и устремило на него главное внимание. Войско сделалось образцом для всего

государственного управления, все должно было идти на военный лад. Военная

дисциплина сделалась основным государственным началом, оно проводилось

всюду – и на службе, и в частных отношениях, и в общественном воспитании.

Невежественных генералов поставили попечителями университетов, в учебные

заведения стали вводить военный строй и учение.

 

Но, в сущности, такое огромное войско было вовсе не нужно. О внешней вой-

не никто и не думал, а внутри и без того повиновались охотно. Поэтому оно само

собою обратилось в игрушку. Вместо того, чтобы заботиться об улучшении его

состояния, о материальных его средствах, о духе солдат, об образовании офице-

ров, правительство обратило преимущественно внимание на внешнюю сторону.

Смотры, парады, маневры служили царю забавой. Все дело состояло в изящном

обмундировании, в красивых эволюциях, а когда наконец вследствие опрометчи-

вости грянула на нас война, как снег на голову, когда явилась истинная потреб-

ность в войске, тогда во всем оказался недостаток. Неприятель вторгся в пределы

России, и русское правительство не могло противопоставить ему равного количе-

ства сил. У него нет ни достаточно материальных средств, ни способных генера-

лов. Беспрестанные рекрутские наборы истощают народ, а рекруты от плохого

содержания мрут тысячами без пользы для государства. Гвардия бережется вда-

ли от театра войны, а в Крым посылаются ополчения, наскоро набранные и вовсе

негодные для военного дела.

 

Те же недостатки ощущаются и в гражданском управлении. Цель правитель-

ства состояла в том, чтобы превратить его в машину, которая бы всегда действо-

вала одинаково, как покорное орудие центральной власти. Внешняя дисциплина,

основанная на чинопочитании, должна была всех содержать в повиновении, а

бюрократическая рутина, идущая сверху донизу неизменным порядком, должна

была заменить способных людей, которых самостоятельность и убеждения могли

не согласоваться с правительственной волею. Цель действительно была достиг-

нута. Машина существует, порядок делопроизводства, формы письменности до-