Ф. Гваттари. Язык, сознание, общество (О производстве субъективности)

Нет никакой всеобщей схемы оппозиции между изображением и смыслом, т.е. универсальной дискурсивной системы. Например, условное время кинематографического произведения может быть структурировано различными темпами и ритмами, и при просмотре такого фильма высвобождаются «потенциальные ритурнели». Время музыкального произведения удваивается и утраивается гармонией, мелодией, полифонией и ритмом. Таким образом, соссюровская оппозиция «означающее/означаемое» здесь не работает. Существуют план содержания и выразительный план, и совпадения между ними носят лишь случайный характер. Эти планы подвергаются территориализации и детерриториализации: например, французский текст при переводе на английский язык получает новые соотношения между означающими и означаемыми. Другим примером служат патологические семиотики тела: при истерии элементы тела подвергаются детерриториализации по отношению к языку, так что тело может стать чем-то вроде пространства, в котором и на котором происходит записывание дискурсивных выражений.

Любая выразительность носит не структурный, системный или математический характер, но имеет изначально в своём основании микро-политическую оппозицию, связанную с планами, создающими логические связи и осуществляющую диаграмматическую функцию. Таким образом, на месте оппозиции «означающее/означаемое» оказывается некоторый план, в который входит некоторое количество n выразительных элементов и n элементов содержания. Все смыслы возникают как эффекты территориализации элементов избыточной «машинности». При этом не существует никакого прогнозируемого или скрытого равновесия между элементами выражения и содержания. В соссюровских терминах можно сказать, что есть серия означаемых и серия означающих, между которыми возникают связи, что и создаёт «план». При этом связь не является линией структурного корреспондирования, само корреспондирование конституируется тем или иным планом, который может возникнуть, а может и не возникнуть. Понимать это надо в том смысле, что означаемые могут создавать свой собственный план, а могут «взрывать» его, как это происходит в параноидальном бреде.

Производство возможных событий обусловлено не тем, что за всем этим стоят различные индивиды со своими индивидуальными особенностями. Ссылки на индивида здесь неуместны и излишни. Такое производство может представлять собой не индивида, а картину, научную концепцию, природный пейзаж, который в определённом плане функционирует как машина. В этой машинерии нет иерархических отношений типа «базис/надстройка». Здесь нет никакого телеологизма: например, химические эксперименты производят на «химических территориях» новые вещества, однако никто не говорит об их пред-существовании; именно в этом химическом плане они и возникли. Таким образом, направление развития описанной схемы никогда не задано заранее.

Имеем ли мы дело с экономией тел, территорий, бытия-в-мире? Или с бестелесными потоками? Все планы имеют свои особенности. У «бестелесного» своя собственная странная логика, поскольку оно не имеет референта: оно не может быть зафиксировано в пространственно-временных или кантианских координатах. Если же речь о машинных системах, мы вступаем в механосферу - область машинных ризом и различных систем бытия-в-мире. В случае с абстрактными машинами требуется прогнозирование их функционирования в конкретных машинах. На уровне стигматизации и перцепции аналитик имеет дело с единой структурой. На уровне машинной прагматики - с системами, на уровне семантики «бестелесного» система включает формы, несущие различные философские концепты и свои способы формализации (аристотелевскую или какую-то иную). Таким образом, анализ, к которому призывает Гваттари, использует гипотезы структурализма, формализма, системного подхода и т.п. Гваттари замечает, что «планы» могут быть как реальными, так и виртуальными. Когда какой-либо из четырёх элементов (системы, структуры, формы, машины) вступает в связь с другими, возникает реальный «план». В противном случае мы имеем дело с планом виртуальным. Ещё раз подчеркнём важнейший момент: в «плане» все четыре аспекта взаимодействуют.

В этой семиотической концепции просматривается представление Гваттари об истории. Историю составляют машинные типы, так что имеет смысл говорить только о «машинной истории» (histoire machinique). Тот или иной тип государства создаётся конкретными машинами, однако государство как таковое, государство как машинерия существует всегда. На уровне индивида примером может служить какая-либо травма, которая имела место в конкретный момент существования индивида, однако как таковая была «всегда»: индивид может сломать или не сломать руку, но машинерия перелома руки есть всегда. Таким образом, машины всегда трансверсальны по отношению к хронологическому потоку.

Ж. Делёз. Логика смысла

Платон предлагает различать два измерения: (1) измерение ограниченных и обладающих мерой вещей, измерение фиксированных качеств - постоянных или временных, - всегда предполагающих паузы и остановки, фиксацию настоящего и указывание на предмет: выделенный предмет со свойственной ему величиной - большой или маленькой - в данный момент времени; а затем (2) чистое становление вне какой-либо меры, подлинное и непрерывное умопомешательство, пребывающее сразу в двух смыслах. Оно всегда избегает настоящего и заставляет будущее и прошлое, большее и меньшее, избыток и недостаток слиться в одновременности непокорной материи ("...Ни более теплое, ни более холодное, принявши определенное количество, не были бы больше таковыми, так как они непрестанно движутся вперед и не остаются на месте, определенное же количество пребывает в покое и не движется дальше"; "младшее - старше старшего, а старшее - моложе младшего. Но стать таковыми они не могут, потому что, если бы они стали, то уже не становились бы, а были бы")

Мы узнаем этот платоновский дуализм. Но это вовсе не дуализм интеллектуального и чувственного. Идеи и материи, Идей и тел. Это более глубокая, более таинственная двойственность, скрытая в самих чувственных и материальных телах - подземный дуализм между тем, на что Идея воздействует, и тем, что избегает ее воздействия.

Скорее, различие здесь проходит не между Моделью и копией, а между копиями и симулякрами. Чистое становление, беспредельность - вот материя симулякра, поскольку он избегает воздействия Идеи и ставит под удар как. Модели, так и копии одновременно. Обладающие мерой вещи лежат ниже Идей; но нет ли ниже этих вещей еще какой-то безумной стихии, живущей и действующей на изнанке того порядка, который Идеи накладывают, а вещи получают? Сам Платон иногда сомневается, не находится ли такое чистое становление в совершенно особом отношении с языком. В этом, видимо, основной смысл Кратила. Может быть такое отношение становится существенным для языка как раз в случае "потока" речи или неуправляемого дискурса, непрерывно скользящего по своему референту? И нет ли вообще двух языков или, скорее, двух типов "имен": один обозначает паузы и остановки, испытывающие воздействие Идеи, другой выражает движение и мятежное становление.

Стоики тоже проводили различие между двумя типами вещей: 1) Тела со своими внутренними силами, физическими качествами, действиями, страданиями и соответствующими "положениями вещей". Эти положения вещей, действия и страдания определяются тем, как тела перемешаны между собой. В конечном счете существует единство всех тел в стихии первичного Огня, который поглощает их и из которого они возникают согласно своим соответствующим внутренним силам. Для тел и положений вещей есть только одно время - настоящее.

Ибо живое настоящее - это временная протяженность, сопровождающая, выражающая и измеряющая конкретное действие того, что действует, и конкретное страдание того, что страдает. И в той мере, в какой существует единство самих тел, единство активных и пассивных начал, космическое настоящее охватывает весь универсум: только тела существуют в пространстве и только настоящее существует во времени.

Среди тел нет причин и следствий. Скорее, все тела сами суть причины - причины по отношению друг к другу и друг для друга. В масштабе космического настоящего такое единство называется Судьбой.

2) Итак, все тела - причины друг друга и друг для друга, но причины чего? Они - причины особых вещей совершенно иной природы. Такие эффекты - не тела.

Собственно говоря, они "бестелесны". Они не являются ни физическими качествами, ни свойствами, а, скорее, логическими и диалектическими атрибутами. Они - не вещи или положения вещей, а события. Нельзя сказать, что эффекты существуют.

Скорее, они суть нечто такое, что в чем-то содержится или чему-то присуще, обладая тем минимумом бытия, которого достаточно, чтобы быть не-вещью, не существующей сущностью. Это не существительные и не прилагательные, а глаголы.

Они ни то, что действует, ни то, что претерпевает воздействие. Это результаты действий и страданий, нечто "бесстрастное" - бесстрастные результаты. Это - не живые настоящие, а неопределенные формы глагола: неограниченный Эон, становление, бесконечно разделяющее себя на прошлое и будущее и всегда избегающее настоящего. Значит, время должно быть ухвачено дважды, в двух дополняющих друг друга, хотя и взаимоисключающих, образах: как живое настоящее тел - действующих и подвергающихся воздействию, и как момент, бесконечно делимый на прошлое и будущее, на бестелесные эффекты, которые выступают как результаты действий и страданий тел. Только настоящее существует во времени, собирает и поглощает прошлое и будущее. Но только прошлое и будущее присущи времени и бесконечно разделяют каждое настоящее. Нет трех последовательных измерений, есть лишь два одновременных прочтения времени.

Прекрасную реконструкцию стоического мышления дает Эмиль Брейе: "Когда скальпель рассекает плоть, одно тело сообщает другому не новое свойство, а новый атрибут - "быть порезанным". Этот атрибут не означает какого-либо реального качества...

Наоборот, он всегда выражен глаголом, подразумевающим не бытие, а способ бытия.

...Такой способ бытия находится где-то на грани, на поверхности того бытия, чья природа не способна к изменению. Фактически, этот способ не является чем-то активным или пассивным, ибо пассивность предполагала бы некую телесную природу, подвергающуюся воздействию. Это - чистый и простой результат, или эффект, которому нельзя придать какой-либо статус среди того, что обладает бытием...

Стоики радикально разводили два среза бытия, чего до них еще никто не делал: с одной стороны реальное и действенное бытие, сила; с другой - срез фактов, резвящихся на поверхности бытия и образующих бесконечное множество бестелесных сущих".

Этот новый дуализм тел (положений вещей) и эффектов (бестелесных событий) влечет за собой резкое изменение в философии. Так, например, у Аристотеля все категории высказываются о Бытии. Различие присутствует внутри Бытия - между субстанцией как первичным смыслом и другими категориями, связанными с субстанцией как акциденции. Для стоиков же положения вещей, количества и качества - такие же сущие (или тела), как и субстанция. Они - часть субстанции и на этом основании противостоят сверх-бытию, учреждающему бестелесное как несуществующую сущность. Таким образом, высшим понятием выступает не Бытие, а Нечто (aliquid), поскольку оно принадлежит бытию и небытию, существованию и присущности

Это очень важное следствие. У Платона в глубине вещей, в глубинах земли бушуют мрачные раздоры - раздоры между тем, что подвергается действию Идеи, и тем, что избегает такого воздействия (копии и симулякры). Эхо этих раздоров отдается в вопросе Сократа: для всего ли есть своя Идея - даже для обрезков волос, для грязи и для помоев, - или же есть нечто, что всегда упорно избегает Идеи? Но у Платона такое нечто никогда не спрятано как следует, не убрано, не задвинуто в глубь вещей, не затоплено в океане. Теперь все возвращается к поверхности. В этом и состоит результат проделанного стоиками: беспредельное возвращается. Умопомешательство, неограниченное становление - более не гул глубинных оснований. Они выбираются на поверхность вещей и обретают бесстрастность. Речь уже идет не о симулякрах, избегающих основания и намекающих о себе повсюду, а об эффектах, открыто заявляющих о себе и действующих на своих местах. Это - эффекты, понимаемые в причинном смысле. Но есть также звуковые, оптические и лингвистические "эффекты". Может их и не так уж много, а может - и гораздо больше, чем первых, ведь такие эффекты более не телесные сущности, а, скорее, формы самой Идеи... То, что, избегая воздействия Идеи, выбирается на поверхность, на бестелесный предел, представляет теперь всякую возможную идеальность, причем последняя лишается своей каузальной или духовной действенности. Стоики открыли поверхностные эффекты. Симулякры перестают быть подпольными мятежниками и производят большую часть своих эффектов (то, что независимо от терминологии стоиков можно назвать "фантазмами"). Самое потаенное становится самым явным. И все старые парадоксы становления должны опять обрести лицо в новой юности - переродиться.

Поскольку наделенные смыслом имена подчиняются нормальным законам, они обретают определения сигнификации

Возможно, следует более внимательно присмотреться с этой точки зрения к концепциям Стоиков по поводу соединения предложений. Дело в том, что когда стоики проявляют столь большой интерес к гипотетическим высказываниям типа "если день, то светло" или "если у женщины молоко, то она родила", то комментаторы, конечно, в праве напомнить нам, что речь здесь идет не о связи физических следствий, не о причинности в современном смысле слова. Но они не правы, усматривая здесь простое логическое следование, основанное на принципе тождества. Стоики исчисляли члены гипотетического предложения: мы можем рассматривать "быть днем" или "быть родившей" как означающие свойства более высокого типа чем те, которыми они управляют ("светло", "иметь молоко"). Связь между предложениями не может быть сведена ни к аналитическому тождеству, ни к эмпирическому синтезу; скорее, она принадлежит области сигнификации - причем так, что противоречие возникает не между термином и его противоположностью, а в отношении одного термина к другому. Происходит превращение гипотетического в конъюнктивное, и предложение "если день, то светло" заключает в себе невозможность того, чтобы был день и не было света. Возможно, это так потому, что (словосочетание) "быть днем" вынуждено быть элементом того множества, которое задано этим свойством, и при этом принадлежать одной из групп, классифицируемых на его основе.

 

Тема 2.