Х.-Г. Гадамер. Актуальность прекрасного

Тема 1.

Х.-Г. Гадамер. Актуальность прекрасного

Когда искусство вступило на путь самооправдания перед лицом окружающего мира, оно естественно объединяло в себе общину, общество, церковь и самоощущение художника. И проблема заключается в том, что это естественное, самоочевидное уходит в прошлое, а тем самым уходит в прошлое и общее для всех понимание, — и это характерно уже для XIX века. Великие художники стали ощущать — кто больше, кто меньше — свою бездомность в обществе, втянутом в индустриализацию и коммерциализацию. Их богемная судьба напоминает участь бродячих комедиантов. В XIX веке художник уже убежден, что между ним и окружающими людьми, то есть теми, для кого он творит, больше не существует взаимопонимания. В XIX веке художник уже не член некой общности, он сам ее создает, как правило, ошибаясь, безмерно многого ожидая, претендуя на то, что истина в творчестве зависит только от собственных его форм и собственной обращенности к миру.

Историческое сознание - не какая-то особая научно или мировоззренчески обусловленная методическая позиция, а способ настраивания чувств на духовность, с самого начала определяющий наше видение и наше восприятие искусства. С этим, вероятно, связано и то (и это тоже форма рефлексии), что мы вовсе не нуждаемся в том наивном узнавании, которое нам в очередной раз может предложить наш собственный мир в виде устоявшейся действительности. Поэтому мы и можем усваивать всю огромную традицию нашей собственной истории, а также постигать традиции и памятники совсем иных миров и культур, никак не определявших развитие западной истории, поскольку инаковость всего этого стала предметом нашей рефлексии. Право на собственное творческое решение современному художнику дает та высокая степень рефлексивности, которую мы все несем в себе.

Существуют два возможных фундаментальных отношения ко времени. Нормальное, прагматичное отношение ко времени — это «время для чего-нибудь», то есть время, которым распоряжаются, которое планируют, которое есть, или которого нет, или которое не предполагается. По своей структуре — это пустое время, время, которое чем-либо заполняется. Крайним примером ощущения этой пустоты времени является скука. Время переживается как мучительная данность в своем безликом ритме повторения. Противоположностью этой пустоты является пустота занятости, когда времени постоянно не хватает и постоянно что-нибудь предстоит сделать. Предстоящее —это способ ощущения времени как ресурса, необходимого для чего-либо, или как периода, для наступления которого следует выждать надлежащий момент. Крайности скуки и деловитой занятости выражают один и тот же подход: время рассматривается как «заполненное» чем-то или «не заполненное». Время ощущается при этом как нечто, что следует «провести», израсходовать и что действительно расходуется. Время переживается в этом случае не как время. — Наряду с этим существует и совершенно иное отношение ко времени, и это отношение, как мне кажется, тесно связано с отношением ко времени и в ходе праздника и в искусстве.

Что побудило философию вспомнить о «прекрасном»? На фоне общей рационалистической ориентации на математическую определенность законов природы, признания значимости природы для овладения ее силами опыт прекрасного, опыт искусства видится областью, где царят субъективность и случайность. Таким выглядело великое пробуждение XVJI века. На что здесь вообще мог претендовать феномен искусства? Обращение к античности все же дало нам возможность выяснить, что и в прекрасном и в искусстве заложен смысл, который невозможно исчерпать с помощью понятий. Как же удостовериться в их истинности? Александр Баумгартен, основатель философской эстетики, говорил о cognitio sensitiva, о чувственном познании. Для нашей великой традиции познания, начатой еще греками, «чувственное познание» представляется чем-то парадоксальным. С познанием мы имеем дело тогда, когда оно, оставив позади себя субъективную чувственную обусловленность, постигает в вещах разумное, всеобщее и закономерное. Чувственное в своей единичности рассматривается поэтому лишь как частный случай всеобщей закономерности. То, что мы, сталкиваясь с ним в жизни, принимаем за ожидаемое и рассматриваем как частный случай всеобщего, конечно же, не является познанием прекрасного ни в природе, ни в искусстве. Закат солнца, производящий на нас неизгладимое впечатление, не просто один из закатов: это тот неповторимый закат, который является для нас «трагедией неба». Именно в области искусства впервые выяснилось, что произведение искусства нельзя понять как таковое, если оно рассматривается лишь со стороны его встроенности в другие взаимосвязи. Его истина, обращенная к нам, — это не проявление заключенной в нем всеобщей закономерности. Cognitio sensitiva скорее означает, что и в том, что видится только частным случаем чувственного опыта и что мы всегда стараемся соотнести со всеобщим, внезапно при виде прекрасного нас что-то как будто останавливает и заставляет сосредоточиться на индивидуальном.

Искусство нашего времени ставит нас перед задачей гармоничного объединения двух противоречивых, расходящихся тенденций: иллюзии историчности и иллюзии прогрессивности. Иллюзию историчности можно было бы определить как ослепление культурной традицией, в соответствии с которым только освященное этой традицией действительно значимо. Иллюзия прогрессивности в свою очередь также питается культурно-критическим ослеплением: люди, подверженные ему, убеждены, что каждый день начинается новая эпоха, претендуя тем самым на то, что они полностью познали ту традицию, которой принадлежат, и преодолели ее. Истинное решение загадки, заданной нам искусством, заключается как раз в одновременности прошедшего и современного.

То, что мы познаем как конфликт поколений, или, точнее, как отношения между поколениями, — происходит и в обществе в целом. Кто полагает, будто наше искусство — только искусство элиты, глубоко заблуждается. Он забывает о стадионах, фабричных цехах, автострадах, публичных библиотеках и технических училищах, которые нередко оснащены гораздо лучше, чем старые классические гимназии, он забывает о массовой коммуникации с ее способностью охватывать своим влиянием все общество. Следует учитывать, что всегда есть разумная возможность использования всего этого. Конечно, пассивность, порождаемая чрезмерным удобством в потреблении культуры, несет с собой серьезнейшую угрозу человеческой цивилизации. Это в первую очередь относится к средствам массовой коммуникации. Но в неменьшей степени и к каждому — старшим, ведущим и воспитывающим, и младшим, ведомым и воспитываемым, — обращено гуманистическое требование: учить себя и других на примере своего собственного труда.

Ж. Делёз. Логика смысла

Платон предлагает различать два измерения: (1) измерение ограниченных и обладающих мерой вещей, измерение фиксированных качеств - постоянных или временных, - всегда предполагающих паузы и остановки, фиксацию настоящего и указывание на предмет: выделенный предмет со свойственной ему величиной - большой или маленькой - в данный момент времени; а затем (2) чистое становление вне какой-либо меры, подлинное и непрерывное умопомешательство, пребывающее сразу в двух смыслах. Оно всегда избегает настоящего и заставляет будущее и прошлое, большее и меньшее, избыток и недостаток слиться в одновременности непокорной материи ("...Ни более теплое, ни более холодное, принявши определенное количество, не были бы больше таковыми, так как они непрестанно движутся вперед и не остаются на месте, определенное же количество пребывает в покое и не движется дальше"; "младшее - старше старшего, а старшее - моложе младшего. Но стать таковыми они не могут, потому что, если бы они стали, то уже не становились бы, а были бы")

Мы узнаем этот платоновский дуализм. Но это вовсе не дуализм интеллектуального и чувственного. Идеи и материи, Идей и тел. Это более глубокая, более таинственная двойственность, скрытая в самих чувственных и материальных телах - подземный дуализм между тем, на что Идея воздействует, и тем, что избегает ее воздействия.

Скорее, различие здесь проходит не между Моделью и копией, а между копиями и симулякрами. Чистое становление, беспредельность - вот материя симулякра, поскольку он избегает воздействия Идеи и ставит под удар как. Модели, так и копии одновременно. Обладающие мерой вещи лежат ниже Идей; но нет ли ниже этих вещей еще какой-то безумной стихии, живущей и действующей на изнанке того порядка, который Идеи накладывают, а вещи получают? Сам Платон иногда сомневается, не находится ли такое чистое становление в совершенно особом отношении с языком. В этом, видимо, основной смысл Кратила. Может быть такое отношение становится существенным для языка как раз в случае "потока" речи или неуправляемого дискурса, непрерывно скользящего по своему референту? И нет ли вообще двух языков или, скорее, двух типов "имен": один обозначает паузы и остановки, испытывающие воздействие Идеи, другой выражает движение и мятежное становление.

Стоики тоже проводили различие между двумя типами вещей: 1) Тела со своими внутренними силами, физическими качествами, действиями, страданиями и соответствующими "положениями вещей". Эти положения вещей, действия и страдания определяются тем, как тела перемешаны между собой. В конечном счете существует единство всех тел в стихии первичного Огня, который поглощает их и из которого они возникают согласно своим соответствующим внутренним силам. Для тел и положений вещей есть только одно время - настоящее.

Ибо живое настоящее - это временная протяженность, сопровождающая, выражающая и измеряющая конкретное действие того, что действует, и конкретное страдание того, что страдает. И в той мере, в какой существует единство самих тел, единство активных и пассивных начал, космическое настоящее охватывает весь универсум: только тела существуют в пространстве и только настоящее существует во времени.

Среди тел нет причин и следствий. Скорее, все тела сами суть причины - причины по отношению друг к другу и друг для друга. В масштабе космического настоящего такое единство называется Судьбой.

2) Итак, все тела - причины друг друга и друг для друга, но причины чего? Они - причины особых вещей совершенно иной природы. Такие эффекты - не тела.

Собственно говоря, они "бестелесны". Они не являются ни физическими качествами, ни свойствами, а, скорее, логическими и диалектическими атрибутами. Они - не вещи или положения вещей, а события. Нельзя сказать, что эффекты существуют.

Скорее, они суть нечто такое, что в чем-то содержится или чему-то присуще, обладая тем минимумом бытия, которого достаточно, чтобы быть не-вещью, не существующей сущностью. Это не существительные и не прилагательные, а глаголы.

Они ни то, что действует, ни то, что претерпевает воздействие. Это результаты действий и страданий, нечто "бесстрастное" - бесстрастные результаты. Это - не живые настоящие, а неопределенные формы глагола: неограниченный Эон, становление, бесконечно разделяющее себя на прошлое и будущее и всегда избегающее настоящего. Значит, время должно быть ухвачено дважды, в двух дополняющих друг друга, хотя и взаимоисключающих, образах: как живое настоящее тел - действующих и подвергающихся воздействию, и как момент, бесконечно делимый на прошлое и будущее, на бестелесные эффекты, которые выступают как результаты действий и страданий тел. Только настоящее существует во времени, собирает и поглощает прошлое и будущее. Но только прошлое и будущее присущи времени и бесконечно разделяют каждое настоящее. Нет трех последовательных измерений, есть лишь два одновременных прочтения времени.

Прекрасную реконструкцию стоического мышления дает Эмиль Брейе: "Когда скальпель рассекает плоть, одно тело сообщает другому не новое свойство, а новый атрибут - "быть порезанным". Этот атрибут не означает какого-либо реального качества...

Наоборот, он всегда выражен глаголом, подразумевающим не бытие, а способ бытия.

...Такой способ бытия находится где-то на грани, на поверхности того бытия, чья природа не способна к изменению. Фактически, этот способ не является чем-то активным или пассивным, ибо пассивность предполагала бы некую телесную природу, подвергающуюся воздействию. Это - чистый и простой результат, или эффект, которому нельзя придать какой-либо статус среди того, что обладает бытием...

Стоики радикально разводили два среза бытия, чего до них еще никто не делал: с одной стороны реальное и действенное бытие, сила; с другой - срез фактов, резвящихся на поверхности бытия и образующих бесконечное множество бестелесных сущих".

Этот новый дуализм тел (положений вещей) и эффектов (бестелесных событий) влечет за собой резкое изменение в философии. Так, например, у Аристотеля все категории высказываются о Бытии. Различие присутствует внутри Бытия - между субстанцией как первичным смыслом и другими категориями, связанными с субстанцией как акциденции. Для стоиков же положения вещей, количества и качества - такие же сущие (или тела), как и субстанция. Они - часть субстанции и на этом основании противостоят сверх-бытию, учреждающему бестелесное как несуществующую сущность. Таким образом, высшим понятием выступает не Бытие, а Нечто (aliquid), поскольку оно принадлежит бытию и небытию, существованию и присущности

Это очень важное следствие. У Платона в глубине вещей, в глубинах земли бушуют мрачные раздоры - раздоры между тем, что подвергается действию Идеи, и тем, что избегает такого воздействия (копии и симулякры). Эхо этих раздоров отдается в вопросе Сократа: для всего ли есть своя Идея - даже для обрезков волос, для грязи и для помоев, - или же есть нечто, что всегда упорно избегает Идеи? Но у Платона такое нечто никогда не спрятано как следует, не убрано, не задвинуто в глубь вещей, не затоплено в океане. Теперь все возвращается к поверхности. В этом и состоит результат проделанного стоиками: беспредельное возвращается. Умопомешательство, неограниченное становление - более не гул глубинных оснований. Они выбираются на поверхность вещей и обретают бесстрастность. Речь уже идет не о симулякрах, избегающих основания и намекающих о себе повсюду, а об эффектах, открыто заявляющих о себе и действующих на своих местах. Это - эффекты, понимаемые в причинном смысле. Но есть также звуковые, оптические и лингвистические "эффекты". Может их и не так уж много, а может - и гораздо больше, чем первых, ведь такие эффекты более не телесные сущности, а, скорее, формы самой Идеи... То, что, избегая воздействия Идеи, выбирается на поверхность, на бестелесный предел, представляет теперь всякую возможную идеальность, причем последняя лишается своей каузальной или духовной действенности. Стоики открыли поверхностные эффекты. Симулякры перестают быть подпольными мятежниками и производят большую часть своих эффектов (то, что независимо от терминологии стоиков можно назвать "фантазмами"). Самое потаенное становится самым явным. И все старые парадоксы становления должны опять обрести лицо в новой юности - переродиться.

Поскольку наделенные смыслом имена подчиняются нормальным законам, они обретают определения сигнификации

Возможно, следует более внимательно присмотреться с этой точки зрения к концепциям Стоиков по поводу соединения предложений. Дело в том, что когда стоики проявляют столь большой интерес к гипотетическим высказываниям типа "если день, то светло" или "если у женщины молоко, то она родила", то комментаторы, конечно, в праве напомнить нам, что речь здесь идет не о связи физических следствий, не о причинности в современном смысле слова. Но они не правы, усматривая здесь простое логическое следование, основанное на принципе тождества. Стоики исчисляли члены гипотетического предложения: мы можем рассматривать "быть днем" или "быть родившей" как означающие свойства более высокого типа чем те, которыми они управляют ("светло", "иметь молоко"). Связь между предложениями не может быть сведена ни к аналитическому тождеству, ни к эмпирическому синтезу; скорее, она принадлежит области сигнификации - причем так, что противоречие возникает не между термином и его противоположностью, а в отношении одного термина к другому. Происходит превращение гипотетического в конъюнктивное, и предложение "если день, то светло" заключает в себе невозможность того, чтобы был день и не было света. Возможно, это так потому, что (словосочетание) "быть днем" вынуждено быть элементом того множества, которое задано этим свойством, и при этом принадлежать одной из групп, классифицируемых на его основе.

 

Тема 2.

М. Хайдеггер. Время и бытие

Бытие значит то же, что присутствие. Из присутствия, присутствования звучит настоящее. Последнее, согласно расхожему представлению, образует с прошлым и будущим характеристику времени. Бытие как присутствование определяется временем.

Мы именуем время, когда говорим: у всякой вещи свое время. Этим подразумевается: всё, что когда-либо есть, всякое сущее приходит и уходит в должное ей время и пребывает некоторое время на протяжении отмеренного ей времени. Что есть во времени и таким образом определяется временем, называется временным. Бытие – не вещь, соответственно оно не нечто временное, тем не менее в качестве присутствования оно все равно определяется временем. Время – не вещь, соответственно оно не нечто сущее, но остается в своем протекании постоянным, само, не будучи ничем временным наподобие существующего во времени.

Бытие и время взаимно определяют друг друга, однако так, что ни первое — бытие — нельзя рассматривать как временное, ни второе — время — как сущее.

Бытие, которым отмечено всякое сущее как таковое,— бытие означает присутствие. Осмысленное в свете того, что присутствует, присутствие выступает в качестве впускания присутствия. Бытие как присутствие, однако, мы начинаем ощущать никоим образом не только и не прежде всего тогда, когда вдумываемся в раннее, достигнутое греками развертывание непотаенности бытия. Мы ощутим присутствие при всяком простом, достаточно свободном от предрассудков осмыслении сущего в его данности и подручной близости. Подручность, равно как наличная данность — способы присутствия. Всего убедительнее дает о себе знать широта размаха присутствия тогда, когда мы замечаем, что и отсутствие тоже и именно отсутствие остается обусловлено присутствием.

Бытийная история определяется уместностью вмещающего бытия, в каковом вмещении как уместность, так и вмещающая местность, давая знать о самих себе, удерживают себя. Удержание себя по-гречески – «эпохе». Отсюда речь об эпохах истории бытия. Эпоха означает здесь не временной отрезок в происходящем, но основную черту уместности, неизменное удержание ею самой себя в пользу внятности вмещаемого, т. е. бытия в аспекте углубления в сущее. Последовательность эпох, вмещаемых бытием, и не случайна, и не может быть вычислена как неизбежная. И все же дает о себе знать уместность в имеющем место, послушность во взаимной перекличке эпох. Они перекрывают друг друга в своей последовательности, так что начальная вместительность бытия как присутствования оказывается разными способами все более и более скрыта.

Время нам известно опять же через расхожие представления, как и «бытие», но и ровно таким же образом оно нам неведомо, стоит нам попытаться прояснить собственное существо времени. Когда нам приходится характеризовать время исходя из настоящего, мы, конечно, понимаем настоящее как Теперь в отличие от уже-не-теперь прошлого и еще-не-теперь будущего. Но настоящее означает также присутствие. Вместе с тем, мы не привыкли определять собственно время из взгляда на настоящее в смысле присутствия. Наоборот, время — единство настоящего, прошедшего и будущего — представляют исходя из Теперь. Уже Аристотель говорит, что то, что от времени есть, т. е. присутствует, это каждое Теперь.

Привычно понятое протяжение времени в смысле измеренного отстояния двух временных точек есть результат отсчета времени. Этим отсчетом численно замеряется время, представленное как линия и параметр и тем самым одномерное. Так осмысленное измерение времени как следования моментов Теперь друг за другом заимствовано из представления о трехмерном пространстве.

Время не есть. Время имеет место. Место, вмещающее время, определяется из отклоняюще-отказывающей близости. Она хранит открытость пространства-времени и таит то, что остается отклонено в осуществившемся, в чем отказано настающему. Мы называем место, вмещающее собственно время, просветом утаивающего протяжения. Поскольку протяжение само есть вмещение, в собственно времени уже таится имение места.

Таким образом, поскольку вместительность бытия покоится в протяжении времени, а это последнее вместе с бытием — в событии, то в событии дает о себе знать то особенное, что оно отнимает у безудержного раскрытия свою собственнейшую суть. Понятое со стороны события, это значит: оно отнимает себя в названном смысле у себя самого. К событию как таковому принадлежит это отнятие. Через него событие не оставляет себя, но хранит свою собственность.

Другую особенность в событии мы заметим, как только с достаточной отчетливостью осмыслим уже сказанное. В бытии как присутствии заявляет о себе касательство, которое так задевает нас, людей, что во внимании к этому касательству и в принятии его мы нашли отличительность человеческого бытия. А это принятие того, чем захватывает нас присутствие, покоится в способности стоять внутри области того простирания, в качестве которого нас достало собственно время в его четырех измерениях.

Бытие

1. Философское понятие, обозначающее существующий независимо от сознания объективный мир, материю. В применении к обществу употребляется термин “общественное Б.”. Рассматривая материальность мира и его Б. как понятия тождественные, диалектический материализм отвергает идеалистическое представление о Б. как существующем до материи или независимо от нее, а также идеалистические попытки вывести Б. из акта сознания. С др. стороны, недостаточным является подчеркивание только объективности Б., т. к. в таком случае остается невыясненным вопрос о материальном или идеальном характере Б. Признавая Б. первичным, а сознание — вторичным, диалектический материализм тем не менее трактует сознание не как пассивное отражение, но как активную силу, оказывающую воздействие на Б. 2. Наиболее общее и абстрактное понятие, обозначающее существование ч.-л. вообще. В этом случае Б. следует отличать от реальности, существования, действительности и т. д. как более конкретных и глубоких характеристик объективных процессов и явлений.

Ничто

Ничто— категория, фиксирующая отсутствие, небытие определённой сущности, или отсутствие, отрицание бытия вообще. Поскольку всякое сущее есть единство двух аспектов — бытия и сущности, постольку «ничто» как отрицание аспекта определённости, сущности есть одновременно и отрицание бытия. Как чистое отрицание «ничто» удерживается только в языке. Все, что существует, имеет определённость, и поэтому «ничто» не существует, его нет, но мы способны отнестись к любой определенности со стороны отрицания и удерживать эту позицию. Таким образом, «ничто» в этом мире существует благодаря нам, нашей способности негации, как нигилизм есть отрицание ценности мира.

Платон и неоплатоники, Гегель и другие признавали «ничто» как ключевую категорию онтологии (как Бог, бытие, абсолют и другие), отрицая принцип из ничего ничто не возникает (лат. ex nihilo nihil fit).

В другом подходе, восходящем к элейской школе древнегреческой философии, «ничто» происходит из формального отрицания и определяется как формально-логическое понятие. Некоторые философы заявляют, что пустота возможна лишь как понятие в сознании человека: природа не терпит пустоты (лат. natura abhorret a vacuo) — Аристотель.

В рамках материалистической философии понятие «ничто» не является философской категорией, так как подобная категория противоречит постулатам неуничтожимости материального мира.

Единое и многое

Единое - центральная категория философии неоплатонизма, обозначающая начало всякого множества, всякого бытия и ума (нуса), предшествующее им и превосходящее их. Будучи в конечном счете причиной всякой вещи, Е. не есть та или иная вещь, хотя именно благодаря Е. всякая вещь есть то, что она есть, а не иное (ср. определение Е. у Николая Кузанского как «не-иного»). Концепция Е. формируется в платонизме в процессе онтологического (теологического) толкования платоновского «Парменида». Сверхбытийное понимание Е. наметилось, возможно, уже в неопифагореизме, однако еще в среднем платонизме Е. — атрибут «первого бога», который есть одновременно бытие и ум. Впервые отчетливую концепцию Е. дал Плотин, который, исходя из «Парменида», провел различие между стоящим во главе иерархии универсума «единым как таковым», «единым-многим», или умом, и «единым и многим», или душой. «Многое и единое» и «многое как таковое» Плотин понимал соответственно как овеществленный эйдос и как тела, а Прокл — как тела и как материю. С развитием неоплатонизма все более подчеркивается пропасть между Е. и сферой ума и бытия, непостижимость Е. умом. Душа, сосредоточившись на Е. в «умной молитве», обретает его в сверхумном экстазе, но не выдерживает и вновь оказывается в пределах умопостигаемого или даже чувственного космоса, причем не может рассказать о виденном. Восходящее к «Пармениду» апофатическое учение о Е. определило всю неоплатоническую традицию. Однако в неоплатонизме имеется и катафатическое учение о «едином-благе», проводившееся с помощью принципа аналогии (Е. так же соотносится с умопостигаемым бытием, как солнце с чувственным бытием) на основе ряда платоновских текстов. В христианской теологии устанавливается соответствие между Е. и первым лицом Троицы (Отцом как безначальным первоначалом).

Целое и часть

Филос. категории, выражающие отношение между некоторой совокупностью предметов и отдельными предметами, образующими эту совокупность. Человек давно научился выделять в окружающем мире отдельные объекты, а в объектах — составляющие их элементы (напр., лес состоит из отдельных деревьев, а у дерева, в свою очередь, выделяются крона, ствол и корни). Поэтому понятия Ч. и Ц. присутствовали в философии с самого начала ее возникновения. Одно из первых определений целого принадлежит Аристотелю: «Целым называется (1) то, у чего не отсутствует ни одна из тех частей, состоя из которых оно именуется целым от природы, а также (2) то, что так объемлет объемлемые им вещи, что последние образуют нечто одно». Категории Ч. и Ц. определяются посредством друг друга: часть — это элемент некоторого целого; целое — то, что состоит из частей. Со времен античности проблема соотношения Ч. и Ц. не только обсуждалась в философии, но в той или иной форме возникала во многих сферах науки и даже общественной жизни. В философии эта проблема формулировалась в самом общем виде: что является более фундаментальным, исходным, важным — целое или его части? Решения этой проблемы постепенно оформились в виде двух альтернативных позиций, противоположные исходные принципы которых образовали т.н. антиномии целостности. Важнейшие из этих антиномий таковы: 1) тезис: целое есть не более чем сумма своих частей; антитезис: целое есть нечто большее, чем сумма его частей; 2) тезис: целое познается через знание его частей; антитезис: знание целого предшествует познанию его частей; 3) тезис: части предшествуют целому; антитезис: целое предшествует своим частям. Филос. позиция, сводящая целое к его частям и рассматривающая свойства целого только как сумму свойств его частей, получила наименование м е р и з м а (от греч. meros — часть). Противоположная позиция, подчеркивающая несводимость целого к его частям, обретение целым новых свойств по сравнению с его частями, называется холизмом (от греч. holos — целый). Представители как той, так и другой позиции приводили немало примеров, подтверждающих обоснованность их исходных принципов. Сторонники ме-ризма указывали на такие объекты, как стадо животных, стая птиц, небесные созвездия, все свойства которых действительно определяются суммированием свойств входящих в них предметов. Механицизм и редукционизм в физике и биологи явились выражением именно этой позиции. С др. стороны, оправданность холизма легко усматривается, напр., из того факта, что ни мотор, ни колеса, ни кузов сами по себе не могут служить средством передвижения, этим свойством обладает только автомобиль как целое. Холистская позиция проявилась в теории эмерджентной эволюции, в витализме, в гештальтпсихологии. В истории философии и человеческого познания вообще практически все мыслители склонялись либо к меризму, либо к холизму, причем порой один и тот же мыслитель при решении одних вопросов отдавал предпочтение меризму, а при решении других — холизму. Платон и средневековые схоласты склонны были подчеркивать примат целого по отношению к его частям, но подлинно целое находили лишь в продуктах духовной деятельности, но не в материальных образованиях. Англ, эмпирики 17—18 вв. и представители фр. Просвещения под влиянием успехов ньютоновской механики полагали, что всякое целое может быть без остатка разложено на составные части и познание этих частей полностью раскрывает природу любой целостности. Нем. классическая философия в лице Ф.В.И. Шеллинга и Г.В.Ф. Гегеля разработала идею о различии между органичной (способной к саморазвитию) и неорганичной целостностями. В этом заключался первый шаг к преодолению крайностей меризма и холизма. В настоящее время соотношение Ч. и Ц. получило более точную разработку в системном подходе.

Система

От греч. systema — составленное из частей, соединенное — совокупность элементов, находящихся в отношениях и связях между собой и образующих определенную целостность, единство. Понятие С. играет важную роль в философии, науке, технике и практической деятельности. Начиная с середины 20 в. ведутся интенсивные разработки в области системного подхода и общей теории систем: Понятие С. имеет длительную историю. Уже в античности был сформулирован тезис о том, что целое больше суммы его частей. Стоики истолковывали С. как мировой порядок. В развитии философии, начиная с античности (Платон, Аристотель). большое внимание было уделено также раскрытию специфических особенностей С. знания. Системность познания подчеркивал Кант; дальнейшее развитие эта линия получила у Шеллинга и Гегеля. В 17—19 вв. в различных специальных науках исследовались определенные типы С. (геометрические, механические С. и т. д.). Марксизм сформулировал философские и методологические основы научного познания целостных развивающихся С. Важнейшую роль в этой связи играет диалек-тико-материалистический принцип системности. В середине 20 в. большое значение для понимания механизмов С. управления (больших, сложных С.) приобрели кибернетика и цикл связанных с нею научных и технических дисциплин. Понятие С. органически связано с понятиями целостности, элемента, подсистемы, связи,' отношения, структуры и др. Для С. характерно не только наличие связей и отношений между образующими ее элементами (определенная организованность), но и неразрывное единство со средой, во взаимоотношениях с к-рой С. проявляет свою целостность. Любая С. может быть рассмотрена как элемент С. более высокого порядка, в то время как ее элементы могут выступать в качестве С. более низкого порядка. Иерархичность, мно-юуровневость характеризуют строение, морфологию С. и ее поведение, функционирование: отдельные уровни С. обусловливают определенные аспекты ее поведения, а целостное функционирование оказывается результатом взаимодействия всех ее сторон, уровней. Для большинства С. характерно наличие в них процессов передачи информации и управления. К наиболее сложным типам С. относятся целенаправленные С., поведение к-рых подчинено достижению определенной цели, и самоорганизующиеся С., способные в процессе своего функционирования изменять свою структуру. Причем для мн. сложных С. (живых, социальных и т. д.) характерно существование разных по уровню, часто не согласующихся между собой целей, кооперирование и конфликт этих целей и т. д. В наиболее общем плане С. делятся на материальные и абстрактные (идеальные). Первые, в свою очередь, включают С. неорганической природы (физические, химические, геологические и т. п. С.), живые С., особый класс материальных С. образуют социальные С. Абстрактные С. являются' продуктом человеческого мышления, и они также могут быть разделены на ряд типов. Используются и др. основания классификации С. Интенсивное развитие в 20 в. системных методов исследования и широкое "использование этих методов для решения практических задач науки и техники (напр., для анализа различных биологических С., С. воздействия человека на природу, для построения С. управления транспортом, космическими полетами, различных С. организации и управления производством, систем моделирования глобального развития и т. д.) потребовало разработки строгих формальных определений понятия С., к-рые строятся с помощью языков множеств теории, математической логики, кибернетики и т. д.. взаимно дополняя друг друга.

Элемент

(Греч. systema — составленное из частей, соединенное) — совокупность элементов, находящихся в отношениях и связях между собой и образующих определенную целостность, единство. Понятие С. играет важную роль в философии, науке, технике и практической деятельности. Начиная с середины 20 в. ведутся интенсивные разработки в области системного подхода и общей теории систем: Понятие С. имеет длительную историю. Уже в античности был сформулирован тезис о том, что целое больше суммы его частей. Стоики истолковывали С. как мировой порядок. В развитии философии, начиная с античности (Платон, Аристотель). большое внимание было уделено также раскрытию специфических особенностей С. знания. Системность познания подчеркивал Кант; дальнейшее развитие эта линия получила у Шеллинга и Гегеля. В 17—19 вв. в различных специальных науках исследовались определенные типы С. (геометрические, механические С. и т. д.). Марксизм сформулировал философские и методологические основы научного познания целостных развивающихся С. Важнейшую роль в этой связи играет диалектико-материалистический принцип системности. В середине 20 в. большое значение для понимания механизмов С. управления (больших, сложных С.) приобрели кибернетика и цикл связанных с нею научных и технических дисциплин. Понятие С. органически связано с понятиями целостности, элемента, подсистемы, связи,' отношения, структуры и др. Для С. характерно не только наличие связей и отношений между образующими ее элементами (определенная организованность), но и неразрывное единство со средой, во взаимоотношениях с к-рой С. проявляет свою целостность. Любая С. может быть рассмотрена как элемент С. более высокого порядка, в то время как ее элементы могут выступать в качестве С. более низкого порядка. Иерархичность, мноюуровневость характеризуют строение, морфологию С. и ее поведение, функционирование: отдельные уровни С. обусловливают определенные аспекты ее поведения, а целостное функционирование оказывается результатом взаимодействия всех ее сторон, уровней. Для большинства С. характерно наличие в них процессов передачи информации и управления. К наиболее сложным типам С. относятся целенаправленные С., поведение к-рых подчинено достижению определенной цели, и самоорганизующиеся С., способные в процессе своего функционирования изменять свою структуру. Причем для мн. сложных С. (живых, социальных и т. д.) характерно существование разных по уровню, часто не согласующихся между собой