Основные закономерности литературы 18 вв.

Повесть о шемякинском суде.

Первая половина XVII в. Сатира. «Повесть о Шемякином суде»
--------------
Сатира, пародия, юмористическая повестушка, часто с гротеском – осмеивает приказные порядки. Элементы сатиры и юмора звучат в повести о Фроле Скобееве. Направлена против пороков общества и жестоко осмеивает их.
Фабула и сюжет «Повести». В основе повести лежит сюжет о судебной тяжбе двух братьев-крестьян, богатого и бедного. Повесть изобличает неправый суд на Руси в 17 в., рассказывая о поведении судьи-взяточника, Шемяки.
Повесть рассказывает, в неких местах были два брата-земледельца – богатый и убогий. Богатый много лет ссужал убогого. Однажды убогий пришел с просьбой дать ему лошадь, чтобы привезти себе дров. Брат в сердцах дал лошадь, но не дал хомута. Убогий привязал лошадь к дровням за хвост, набрал дров, ударил лошадь кнутом, а та рванулась и осталась без хвоста. Богатый отказывается принять лошадь без хвоста и отправляется в город к судье Шемяке с жалобой на брата. Убогий идет вслед за ним. Богатый по дороге решил заночевать в одном селе у знакомого попа.
К тому же попу пришёл убогий и лёг у него на полатях. И начал поп с богатым ужинать, убогого же не зовут кушать. Засмотревшись, как брат с попом едят, убогий упал с полатей на люльку и задавил попова сына до смерти. Поп присоединяется к богатому и идёт вместе с ним бить челом судье на виновника смерти своего сына. Когда все трое, приближаясь к городу шли через мост, некий городской житель вёз под мостом через ров
больного отца в баню. Не ожидая для себя ничего хорошего от предстоящего суда, убогий замыслил покончить самоубийством и бросился прямо в ров, но, падая, задавил больного старика, сам же остался цел. В качестве жалобщика на убийцу отправляется к судье и сын убитого.
Размышляя о том, чем бы подкупить судью, и ничего у себя не найдя, убогий поднял с дороги камень, завернул его в платок, положил в шапку и стал перед судьёй. Каждый раз при допросе судьёй обвиняемого по поводу жалоб потерпевших убогий показывает судье из шапки завёрнутый в платок камень; судья же, думая, что обвиняемый предлагает ему всё новый посул золотом, определяет: оставить у убогого лошадь до тех пор, пока у неё не
отрастёт хвост, отдать ему попадью, пока он с ней не приживёт ребёнка, и того ребёнка вместе с попадьей вернуть попу, а сыну убитого отца самому с моста броситься на убийцу, когда тот будет стоять под мостом, и задавить его, как он задавил больного старика
Само собой разумеется, что такой приговор не удовлетворяет ни одного из жалобщиков, и все спешат отделаться от него путём отступного убогому и за присуждённые ему лошадь, и попадью. и за то. чтобы сыну убитого старика не бросаться с моста, а судья, узнав, что в платке был не посул, а камень, рад, что он именно так присудил, иначе ему, как он думал, угрожала бы смерть.
Происхождение повести. Русское происхождение повести доказывается прежде всего тем, что в ней присутствуют характерные особенности русского быта, русская юридическая терминология XVII в., а также нашли себе очень широкое отражение русский судебный процесс и судебная практика того времени. Судя по тому, что в повести изображается приказно-воеводский суд, учреждённый у нас лишь во второй половине XVII в., возникновение повести следует датировать не ранее 60-х годов этого века.
В XVIII в. повесть о Шемякином суде была переложена стихами. перешла в лубочную литературу и затем у некоторых писателей подверглась дальнейшей литературной обработке.

 

10. Житие Аввакуума. «Житие протопопа Аввакума». Эволюция жанра бытия. Личность, язык, жанр

Так называемая старообрядческая литература.
Яркий и показательный образец литературы XVII в. и ее эволюции по пути к реализму – сочинения вдохновителя старообрядчества протопопа Аввакума, особенно его «Житие», им самим написанное в промежуток от 1672 до 1675 г.
В середине XVII в. по почину патриарха Никона в русской церкви были произведены некоторые реформы в сфере религиозной обрядности, и в связи с этим предпринято было исправление богослужебных книг. Сущность реформы заключалась в приведении к единству русского церковного обряда и написаниями книг.
Личность Аввакума и биография. Был самым ярким и влиятельным вождем старообрядческой оппозиции и наиболее талантливым и плодовитым писателем, выдвинутым расколом. Большое литературное дарование и незаурядность писательской манеры сделали его сочинения выдающимся явлением старой русской литературы, совершенно независимо от того идейного наполнения, которое им присуще. Многие русские писатели ценили Аввакума как писателя, как художника слова. «Житие» его переведено на многие языки.
Человек огромного темперамента, фанатически упорный в защите старой веры, шел в своей борьбе на тяжкие страдания, закончил дни свои на костре. Его жизнь полна испытаний и лишений. О них он и рассказал в своем «Житии».
Родился Аввакум в 1620 или 1621 г. в селе Григорове Нижегородской области. Мать женила его на сироте Настасье Марковне. Жена стала духовной спутницей мужа, героически делила его страдания и ободряла его в трудном жизненном пути. Аввакум был изгнан из своего села и переселился в село Лопатицы той же Нижегородской области. Он стал дьяконом, а потом – священником. Ревностно отдался своему делу: учил, строго наставлял, вступал в борьбу с притеснителями-начальниками. Он был не раз бит и потом снова изгнан. С женой и только что родившимся сыном побрел в Москву к протопопам Стефану Вонифатьеву и Ивану Неронову. С грамотой духовных отцов вернулся на старое место. Его преследовали, ссылали в Сибирь (1653). Был назначен протопопом в Вознесенскую церковь, где на него писали доносы. Рассорился с официальной церковью. Боролся с Никоном, за что его сажали. В тюрьме и началась его литературная деятельность. Место ссылки Аввакума стало местом паломничества его последователей.
От Аввакума, помимо его автобиографического «Жития» (3 редакции) до нас дошло свыше 80 сочинений разного характера и объема. Тут и беседы по вопросам церковной практики, и толкования на библейские книги, и поучения, и полемика по догматическим вопросам, и сочинения богословские.
В «житии» Аввакум неоднократно указывает на то, как «божья сила» чудесно спасала и поддерживала его в напастях: пищаль, направленная на него, не стреляет; в воде он и его семья не тонут; ангел его насыщает вкусными щами в заключении; по его молитве лед расступается. Аввакум говорит о себе, как о человеке, наделенном сверхъестественной способностью творить чудеса.
Содержание и форма. «Житие» представляют собой необычное явление. Речь его живая, русская. Она либо перебивает речь книжную, церковно-славянскую, либо в большинстве случаев совершенно ее вытесняет. Сам он свой язык характеризует как «просторечие» и «вяканье», т.е. свободную, непринужденную беседу. Аввакум не проводит ясной границы между языками русским и церковно-славянским. Обыденную и домашнюю речь он предпочитает речи книжной, торжественно приподнятой. Аввакум вводит в речь диалектические особенности своего родного григоровского говора. Начинает изложение своего «жития» чистой церковно-славянской речью, вскоре меняет на живую русскую. С церковнославянизмами контрастируют обильные вульгаризмы, присущие речи Аввакума. Они проявляются в бранных эпитетах (Товарищи! Как вам эпитеты вроде «блядь», «блядин сын» и «выблядок»? Вот она – великая древнерусская литература! -)))) – прим. благодарного студента), которые он расточает противникам; в откровенном описании физиологических отправлений, и в непривычных сочетаниях слов.
«Житие» с элементами поучения насквозь проникнуто полемикой. В своем полемическом задоре Аввакум расточает противникам обличения. По отношению к единомышленникам он деликатен и ласков. Эпитеты: «товарищ миленькой», «свет мой», «дитятко церковное», «голубка», «голубица». К страдающим иногда посылает обращения, облеченные в торжественно-витиеватую церковно-славянскую форму. С задушевно лирическими воспоминаниями Аввакум обращается не только к людям, но и к собачке, навещавшей его в Братском остроге, и к черненькой курочке, несшей, как он говорит, 2 яичка в день. Эпизод с курочкой.
Ирония, сарказм и шутка нередки в сочинениях Аввакума. Для оживления речи он вводит в нее поговорки, пословицы, часто рифмованные: «Из моря напился, а крошкою подавился». Той же цели служат диалоги, обильно уснащающие «Житие». Диалоги живо передают реальные черты персонажей, существенные особенности характера.
История выдвинула Аввакума как самого влиятельного и крупного борца за старый религиозный уклад. Фанатический и страстный борец. Борьба с Никоном – результат личной ненависти.

 

 

Творчество Тредиаковского.

То обстоятельство, что реформа русского стихосложения назрела к 1730-м гг., было обусловлено целым рядом национально-исторических причин. Секулярный характер русских культурных реформ требовал создания новой светской поэзии, а для нее силлабические вирши, прочно связанные с духовной клерикальной традицией, представлялись непригодными: новый строй мыслей и чувств требовал новых поэтических форм и нового языка. Состояние русской силлабики на рубеже XVII—XVIII вв. свидетельствовало о том, что эта форма стихотворства переживает внутренний кризис, поскольку главным в силлабическом виршетворчестве этой эпохи стали формальные эксперименты: фигурные стихи, акростихи, стихи-палиндромы составляли существенный раздел русской силлабики начала XVIII в. Национально-исторические причины необходимости реформирования русского стихосложения усилили собой основную — лингвистическую неорганичность силлабического принципа стихосложения для полиакцентного русского языка (которая существовала с самого начала бытования силлабики в русской поэзии). Сочетание силлабики с незакрепленностью ударения лишало русские силлабические стихи самого главного свойства, отличающего стихи от прозы — ритма, основанного на регулярном чередовании тождественных звуковых единиц.

Первый этап реформы стихосложения был осуществлен Василием Кирилловичем Тредиаковским в трактате «Новый и краткий способ к сложению российских стихов с определениями до сего надлежащих званий», изданном в 1735 г. И первое же основание, которое Тредиаковский приводит для своей реформы, заключается именно в необходимости соответствия принципа стихосложения акцентологии языка:

Установив соотношение акцентологии русского и древних языков: «долгота и краткость слогов в новом сем российском стихосложении не такая разумеется, какова у греков и латин <...>, но токмо тоническая, то есть в едином ударении голоса состоящая» (368), Тредиаковский в своей реформе пошел по пути последовательных аналогий. Звуки языка различаются по своему качеству: они бывают гласные и согласные. Следующая за звуком смысловая единица — слог — состоит из звуков разного качества, причем слогообразующим является гласный. Слоги соединяются в более крупную семантическую единицу — слово, и в пределах слова один слог — ударный — качественно отличается от других; словообразующим является ударный слог, который в любом слове всегда один и может сочетаться с каким угодно количеством безударных слогов, так же, как в слоге один гласный звук может сочетаться с одним или несколькими согласными. Так, Тредиаковский вплотную подходит к идее новой ритмической единицы стиха — стопе, представляющей собой сочетание ударного с одним или несколькими безударными слогами.

Мельчайшей ритмической единицей тонического стиха является долгий звук, регулярно повторяющийся в пределах стиха через равные промежутки, составленные из кратких звуков. Мельчайшей ритмической единицей силлабического стиха является слог, по количеству которых в одном стихе определяется его ритм. Соединяя для русского стихосложения ударные и безударные слоги в повторяющиеся в пределах стиха группы, Тредиаковский укрупняет мельчайшую ритмическую единицу стиха, учитывая и количество слогов в стихе (силлабика) и разное качество ударных и безударных звуков. Таким образом, объединяя силлабический и тонический принципы стихосложения в понятии стопы, Тредиаковский приходит к открытию и научному обоснованию силлабо-тонической системы стихосложения.

Давая определение стопы: «Мера, или часть стиха, состоящая из двух у нас слогов» (367), Тредиаковский выделил следующие типы стоп: спондей, пиррихий, хорей (трохей) и ямб, особенно оговорив необходимость закономерного повторения стоп в стихе. Начавшись со стопы хорея или ямба, стих должен продолжаться этими же самыми стопами. Так создается продуктивная звуковая модель русского ритмизированного стиха, отличающегося от прозы, по выражению Тредиаковского «мерой и падением, чем стих поется» (366) — то есть регулярным повторением одинаковых сочетаний ударных и безударных слогов в пределах одного стиха и переходящим из стиха в стих в пределах всего стихотворного текста.

Однако на этом положительные завоевания Тредиаковского в области русского стихосложения и кончаются. В силу ряда объективных причин его реформа в конкретном приложении к русскому стихосложению оказалась ограничена слишком крепкой связью Тредиаковского с традицией русской силлабики: именно на нее он ориентировался в своих стиховедческих штудиях: «употребление от всех наших стихотворцев принятое» (370) имело решительное влияние на степень радикальности тех выводов, которые Тредиаковский рискнул сделать из своего эпохального открытия.

Ограниченность его реформы заметна уже в том, что в «Новом и кратком способе...» даже не упомянуты трехсложные стопы — дактиль, анапест и амфибрахий, хотя впоследствии в поисках аналогов гомеровского гекзаметра Тредиаковский разрабатывает великолепную и совершенную модель шестистопного дактиля — метрического аналога античного гекзаметра в русском стихосложении. Это безусловное предпочтение двусложных стоп вообще, и хорея в частности — «тот стих всеми числами совершен и лучше, который состоит токмо из хореев» (370) — свидетельствует о не преодоленной власти силлабической традиции над метрическим мышлением Тредиаковского.

Выше уже говорилось, что каждый русский силлабический стих имел обязательный ударный слог — предпоследний. Таким образом, каждый силлабический стих оканчивался стопой хорея, которая обусловила женский тип клаузулы и рифмы. И в качестве обязательного элемента русского силлабического стиха эта заключительная стопа хорея оказывала довольно сильное ритмизирующее влияние на весь стих: слова в стихе часто подбирались и располагались таким образом, что возникала тенденция к упорядочиванию ритма стиха по законам хорея, что вело к падению ударений на нечетные слоги. Разумеется, это было вполне стихийно, но, тем не менее, по подсчетам исследователей, такие случайно хореические стихи в русской силлабике составляли до 40%. Вот характерный пример из Сатиры I А. Д. Кантемира:

Расколы и ереси науки суть детиБольше врет, кому далось больше разумети [10].

Если в первом стихе ударения вполне беспорядочны и падают на 2, 5, 9, 11 и 12-е слоги, то во втором наблюдается четкая тенденция падения ударений на нечетные слоги: 1, 3, 5, 7, 8, 12-й. Ее не нарушает то обстоятельство, что после седьмого слога ударения начинают падать на четные слоги — 8 и 12, поскольку между седьмым и восьмым слогами находится цезура — интонационная пауза, по длительности равная безударному слогу и восполняющая его отсутствие. Именно эту тенденцию русского силлабического стиха к самоорганизации в ритме хорея и разглядел Тредиаковский. И этим объясняется и его пристрастие к хорею, и его убеждение в том, что русскому стихосложению свойственны только двусложные стопы.

Далее, необходимо отметить и то обстоятельство, что в сфере внимания Тредиаковского как объект реформы находился только длинный стих — силлабический 11- и 13-сложник. С короткими стихами Тредиаковский не работал вообще, считая, что они в реформе не нуждаются. И это его суждение было не совсем уж безосновательным: на короткие стихи заключительная стопа хорея оказывала несравненно более сильное ритмизующее влияние, так что зачастую они получались совершенно тонически правильными. Например, известное стихотворение Феофана Прокоповича на Прутский поход Петра I написано практически правильным 4-стопным хореем:

То, что Тредиаковский ограничил свою реформу одним видом стиха — длинным, а также предписал для него один-единственный возможный ритм — хореический, имело еще несколько следствий, тоже клонящихся к ограничению практического применения силлабо-тоники в области клаузулы и рифмы. Во-первых, соответственно традициям героического 13-сложника, имеющего парную рифму, Тредиаковский признавал только ее, отрицательно относясь к перекрестному и охватному типам рифмовки. Во-вторых, диктуемый хореем тип рифмы и клаузулы (женский) исключал возможность мужских и дактилических окончаний и рифм, а также возможность их чередования. В результате и получилось, что Тредиаковский, первооткрыватель силлабо-тонического принципа стихосложения, создал всего один вид силлабо-тонического стиха. Реформированный им силлабический тринадцатисложник с современной точки зрения является чем-то вроде семистопного хорея с усеченной до одного ударного слога четвертой стопой.

Второй этап реформы русского стихосложения осуществил Михаил Васильевич Ломоносов в «Письме о правилах российского стихотворства», которое он, обучавшийся тогда в Германии, прислал из Марбурга в Петербург с приложением текста своей первой торжественной оды «На взятие Хотина» в 1739 г. «Письмо...» Ломоносова явилось результатом тщательного изучения им «Нового и краткого способа...» Тредиаковского. В основных положениях реформы Тредиаковского Ломоносов не усомнился: он полностью разделяет убеждение предшественника в том, что «российские стихи надлежит сочинять по природному нашего языка свойству; а того, что ему весьма несвойственно, из других языков не вносить».

 

Грибоедов. Горе от ума.

Евгений Онегин.

«Евгений Онегин» как свободный роман. Композиция. Образ автора. Онегинская строфа. Проблема 10 главы.

Роман “Евгений Онегин” — произведение удивительной творческой судьбы. Он создавался более семи лет — с мая 1823 г. по сентябрь 1830 г. Но работа над текстом не прекращалась вплоть до появления первого полного издания в 1833 г. Последний авторский вариант романа был напечатан в 1837 г. У Пушкина нет произведений, которые имели бы столь же длительную творческую историю. Роман не писался “на едином дыхании”, а складывался — из строф и глав, созданных в разное время, в разных обстоятельства, в разные периоды творчества. В течение семи лет план романа менялся, менялись его герои, для каждого полагалось по несколько развязок. Так, Ленский мог бы стать гениальным романтическим поэтом, или же превратиться в заурядного помещика, а Онегин мог с первого взгляда влюбиться в Татьяну. Тем самым романтическая идея поправлена в духе реализма. Именно в работе над “Евгением Онегиным” с наибольшей полнотой раскрылось движение Пушкина к “поэзии действительности”. При этих изменениях, сам Пушкин оставался неизменным. Поэт запечатлен в «Евгении» и свой духовный рост, и развитие своих героев. Пушкин смотрела на них глазами современника, для которого они уже стали историческими типами. В связи с этим, Пушкин разрешил себе некую широту и непринуждённость авторских оценок по отношению к героям, их судьбам. Он даже рассказывает читателям, какие трудности возникают у него, как он справляется с ними, словом, он делает себя полноправным героем романа. Все его реплики, юмористические, исторические, житейские, лирические столь же неразрывно связаны с сюжетом романа, что их никак нельзя назвать просто «лирическими отступлениями». Они составляют особый сюжет – «сюжет автора», равноправный «сюжету героев». Сдержанность, сжатость, экономия художественных средств, обычная для Пушкина, здесь нарушена. Скудость эпической, повествовательной фабулы и щедрость лирического освещения эпохи обеспечивает гармонию, по словам Ахматовой, этой «воздушной громады». Такие же противоречия встали перед исследователями романа, которые пытались выяснить – лирика или эпика – имеют в романе доминирующее значение. Так, Непомнящий считал, что эпизодами правомерно считать отступления от «сюжета автора», то есть судьбы героев, а Эткинд придерживался точки зрения, что главное в романе всё же повествовательный сюжет, эпическое начало.

Думая о форме романа, Пушкин в начале работы ещё сам смутно представлял какие поправки внесёт жизнь в ход повествования (Я сквозь магический кристалл…). Поскольку сквозь судьбу героев в поэме отражена историческая эпоха, то это произведение считается романом. Так считал и сам Пушкин, называя его только не просто романом, а «Романом в стихах». Ещё в письме к Вяземскому он указал: «Пишу не роман, а роман в стихах – дьявольская разница!».. Стихотворная форма романа потребовала от Пушкина упорной работы над стихом, побудила его к созданию новой строфической формы. Изобретённая им так называемая «Онегинская строфа» состоит из 14 стихов четырехстопного ямба, перекрёстная, парная, кольцевая рифмовки и заключительное двустишие. Каждая строфа замкнута (тема в ней развита и завершена), и разомкнута, обращена к следующей строфе, которая её продолжает. Повествовательное начало воплощено в сюжете. Он чрезвычайно прост и захватывает ограниченный круг героев – две пары Онегин и Татьяна, Ленский и Ольга. Остальные персонажи играют второстепенные роли. Отсюда ясно, что сюжет строится не на динамике событий, а сосредоточен на внутренней жизни героев, их размышлениях и нравственных исканиях. Характеры героев построены не по литературным схемам, хотя и часто сопоставлены с другими литературными героями, а по законам реальной жизни. Они не делятся на положительных и отрицательных, они многогранны.

Пушкин в романе не судья, а друг, очевидец, отдельный персонаж, повествователь, который даёт свою субъективную оценку как самим героям, так и происходящим событиям. Что придаёт роману ещё большую объективность и близость к реализму. Десятая глава знаменита тем, что Пушкин начинает сменяет маску Автора на маску самого Онегина, обращаясь к читателям от лица своего героя.

 

Южные романы.

Южная ссылка 20-24 г. Романтический конфликт, и восточные повести.В мае 1820 года Пушкин был выслан из столица и отправлен в фактическую ссылку на юг. Изменился его жизненный статус, оставаясь чиновником, он превратился в опального дворянина, поэта-изгнанника. Сроков службу вдали от Петербурга установлено не было, ссылка легко могла стать бессрочной. Дальнейшая судьба поэта зависела только от того, «куда подует самовластье».

Бурные порывы монаршего гнева вначале были благополучными для Пушкина. В мае – сентябре 1820 года он путешествует с семьей генерала Раевского (Екатеринослав – Кавказ – Крым). Эхо кавказских и крымских впечатлений, отголоски общения с представителями большой семьи и сердечных увлечений дочерьми Раевского почти десятилетие звучали в пушкинской поэзии. В 20-23 годах Пушкин служил в Кишиневе, в канцелярии наместника Бессарабского края. Генерал Инзов благосклонно относился к беспокойному подопечному и не обременял службой, позволяя длительные отлучки из Кишинёва. В Кишиневе и Каменке поэт общался с членами «Союза благоденствия» и тайного Южного общества Пестелем, Давыдовым, Раевским, Пущиным, Орловым. Это яркая и вместе с тем полная драматизма страница биографии поэта. Ссылка не отрезвила его, не заставила покаяться и смириться. Пушкин – в ореоле мученика свободы, жертвы русского тирана, что вело поэта к сближению с ещё более радикальными критиками самодержавия. Он был готов окунуться с заговорщиками в омут политической борьбы, мечты о вольности вот –вот станут реальностью. Прежние символы веры – гармоничная «звезда пленительного счастья» и прекрасная заря «свободы просвещённой» - уже не привлекали Пушкина. Он проявлял нетерпения, уповая уже на «карающий кинжал», а не на политическую мудрость деспота. Но надежды, что слово поэта-вольнодумца станет частью общего дела, рассеялись - друзья поспешили уверить Пушкина в том, что общества не существует. Пушкин в период южной ссылки – яркий поэт-романтик. Ведущее положение в «южной» лирике Пушкина заняли романтические жанры – элегия и дружеское стихотворное послание. Привлекал его и жанр романтической баллады («Песнь о Вещем Олеге»). Внутренний мир опального поэта особенно полно раскрывался в элегиях. Элегии «Погасло дневное светило…», «Редеет облаков летучая гряда…», «Я пережил свои желанья…» - как бы романтические эпиграфы к новой главе творческой биографии. Как всегда, лирика Пушкина автопсихологична. Романтическая образность стала стилевым эквивалентом мироощущения Пушкина. Многие жанровые особенности элегий (исповедальность, быстрая смена чувств и эмоций, фрагментарность) характерны и для посланий. Для Пушкина они стали естественной формой обращения к далёким петербургским друзьям и новым знакомым. Круг адресатов достаточно широк: Дельвиг, Гнедич, Катенин, Вяземский, Баратынский, Чаадаев, Глинка…Настоящее казалось поэту бесприютным, унылым и неопределённым. Но вместе с тем, испытав сильнейшее влияние личности и творчества Байрона, Пушкин преобразил русскую романтическую поэзию. Он встал у истоков нового – активного, бунтарского – течения в русском романтизме. Не уход от реальности, выражавшийся в мистическом переживании одиночества, вдохновлял Пушкина. В его произведениях на первом плане - гордый, свободолюбивый человек в конфликте с окружающей действительностью. Пушкин создает образы романтических героев (пленник, Алеко), стремящихся порвать с цивилизацией, найти новые жизненные ценности (свобода, близость к природе, любовь, страсть). Его привлекают вольные, гордые люди, бросающие вызов судьбе (Земфира, Зарема). Фабула романтической поэмы складывалась из нескольких компонентов, главные из которых – герой и среда. Герой – человек цивилизации, ищет абстрактный идеал свободы или счастья в новом для себя окружении. Среда, как правило, дана в двух аспектах - не удовлетворяющей героя и враждебной ему цивилизации и созвучная, родственная порывам мятежной души дикая природа. Сюжет – бегство из одно, в другую. Все события сосредоточены вокруг личности героя, его переживаний, который окружён эмоциональным сочувствием автора. При это характер героя статичен на протяжении вей повести, сюжет же, напротив, динамичен, показан в стремительном развитии. Для композиции характерна инверсия - история героя развернута в середине повестей, в начале поэм сохранена таинственность. Классические образцы повестей Пушкина – «Кавказский пленник» (о любви европеизированного русского к славянизированной черкешенке), «Бахчисарайский фонтан» (написанной в пример «Корсару» о любовном треугольнике хана Гирея к Марии, при ныне здравствующей Зареме) и «Цыганы». В то время, когда русские писатели только спорили о том, способны ли романтики создать русскую самобытную поэзию, Пушкин дал весомые аргументы в пользу новой художественной системы. Образы, мотивы и стиль романтической поэзии Пушкина на долгие годы определили творческие поиски русских романтиков.

 

Герой поэмы “Кавказский пленник” жестоко разочарован. Он отправился на Кавказ — край сильных и свободолюбивых людей — обрести такую желанную и необходимую ему свободу духа, а попал в плен:

 

Свобода! Он одной тебя

Еще искал в пустынном мире.

Страстями чувства истребя.

Охолодев к мечтам и лире...

Свершилось... целью упованья

Не зрит он в мире ничего... Он раб...

И жаждет сени гробовой.

 

Оказывается, свобода — это иллюзия, к которой стремился наш герой. Жажда жизни, которую на словах он не ценит, заставляет его приспособиться и к плену:

 

Казалось, пленник безнадежный

К унылой жизни привыкал.

Тоску неволи, жар мятежный

В душе глубоко он скрывал.

И на челе его высоком

Не изменялось ничего.

 

Благодаря любви молодой черкешенки, наш герой получает возможность обрести свободу. “Ты волен,— дева говорит,— беги”. Из-за безответной любви гибнет “дева гор”, но, все поняв, наш герой ни слезинки не роняет. Душа его холодна. Безответна.

В поэме “Цыганы” мы видим подобный характер, но он проработан автором более тщательно, детально. Алеко покидает свой мир, “преследуемый законом”. Ему кажется, что он обретает покой и счастье в цыганском таборе, среди свободного народа, не связанного узами, а лишь чувствами:

 

Подобно птичке беззаботной,

И он, изгнанник перелетный.

Гнезда надежного не знал

И ни к чему не привыкал...

 

Но Алеко лишь попутчик их. Он совершенно иной. Придя из другого мира, он приносит с собой и его законы. Как предостережение, звучат слова автора:

 

Но Боже! как играли страсти

Его послушною душой!

 

Рассказывая Земфире о своем прошлом, Алеко с презрением говорит о том мире, который покинул:

 

Там люди, в кучах за оградой,

Не дышат утренней прохладой.

Ни вешним запахом лугов;

Любви стыдятся, мысли гонят.

Торгуют волею своей,

Главы пред идолами клонят

И просят денег да цепей.

 

Алеко готов вечно делить “досуг и добровольное изгнанье” с любимой. Он доволен своей новой жизнью, внешне разделяя с цыганами их быт. Но герой не может до конца принять законов вольного народа. По словам старого цыгана:

 

Он “любит горестно и трудно...

А сердце женское — шутя”.

 

В ответ на рассказ старика о своей жизни Алеко удивляется, что тот не убил сказ старика о своей жизни Алеко удивляется, что тот не убил свою неверную жену. Алеко не понятны слова цыгана: “Кто в силах удержать любовь?” Он грозно отвечает: “Я не таков!” Алеко готов биться за свою любовь или хотя бы мщением утешиться. Придя к цыганам, он не изменяется. Свободолюбивый народ отвергает Алеко с его жестокостью:

 

Оставь нас, гордый человек!

Мы дики; нет у нас законов;

Мы не терзаем, не казним —

Не нужно крови нам и стонов,

Но жить с убийцей не хотим...

 

Сильные и свободолюбивые, цыганы так же милосердны, как и мудры. Они понимают Алеко:

 

Ты для себя лишь хочешь воли...

 

 

Капитанская дочка.

“Капитанская дочка” положила начало русскому историческому роману. Своими произведениями на исторические темы Пушкин внес вклад огромной ценности в русскую литературу. В своих исторических произведениях он воссоздал самые значительные эпизоды из жизни России от глубокой древности до 1812 года. Особенно привлекают поэта эпохи переворотов и кризисов начала XVII и XVIII веков.

Роман “Капитанская дочка” повествует о драматических событиях 70-х годов XVIII века, когда недовольство крестьян и жителей окраин России вылилось в войну под предводительством Емельяна Пугачева. Но роман не ограничивается только этой темой, она одна из многих, поставленных в этом многоплановом и философском произведении. Параллельно в романе Пушкин ставит и решает ряд важных вопросов: о патриотическом воспитании, о любви и верности, чести и достоинстве человека. Форма и язык произведения доведены Пушкиным до совершенства. За кажущейся простотой и легкостью скрываются серьезнейшие вопросы бытия.

Пушкин изображает Пугачева сложной и противоречивой натурой. С одной стороны, он вор и злодей, объявленный государственным преступником, но он же справедливый и благородный человек, помнящий добро, помогающий Гриневу выбраться из занятой мятежниками крепости, а потом освобождающий Машу Миронову от тирании Швабрина.

Пушкин стремится объективно показать эту историческую личность, сыгравшую огромную роль в судьбе России. Перед нами предстает человек плоть от плоти народа, знающий его самые сокровенные чаяния и горести. Емельян Пугачев старается помочь, кому возможно. По природе он не жестокий человек, об этом можно судить по его отношению К Гриневу, Маше, Швабрину... Расправа же над непокорными офицерами — вынужденная мера военного времени. Так почему же все-таки исторический роман назван “Капитанская дочка”? Мне кажется, что это название наиболее полно отражает суть его. Произведение, помимо описанной темы, повествует о данной и искренней любви, ради которой Гринев отправляется в стан мятежников, а робкая и нерешительная Марья Ивановна Миронова едет ко двору императрицы, чтобы спасти своего возлюбленного, отстоять свое право на счастье, а главное — утвердить справедливость. Она смогла доказать невиновность Гринева, верность его данной присяге.

Постепенно главной героиней романа становится Марья Ивановна — капитанская дочка. Из робкой “трусихи” она, по воле обстоятельств, перерождается в решительную и стойкую героиню, сумевшую добиться торжества справедливости.

Название романа “Капитанская дочка”, как мне кажется, отражает суть произведения.

28. Борис годунов.

 

«Борис Годунов» стал своего рода итогом всего предшествующего творческого развития Пушкина. Он отказался от социального дидактизма, наследия просветительской литературы, и усвоил свойственное романтикам историческое и диалектическое мышление. В этой связи трагедия Пушкина демонстрировала принципы «истинного романтизма». Это «романтическая трагедия», созданная по образцу романтически понятого Шекспира и его «хроник». По всем признакам она порывала с предшествующее классицистической традицией: в ней не было соблюдено ни одно единство (действие перемещалось из России в Польшу, из палат Кремля в трактир). Сцены, написанные стихами, сменялись сценами, написанными прозой, драматические эпизоды сменялись комическими. Главная задача, ставшая перед Пушкиным, - понять действие исторического процесса, его механизм, законы, им управляющие. Эти законы формируются как следствие интересов различных социальных групп, представленных различными персонажами. Одни действующие лица виновны в смуте, вызывая её (царь-узурпатор Борис Годунов, Дмитрий Самозванец), другие становятся их соучастниками – Шуйский, польская знать. Третьи участвуют в истории, но не ведают, что творят, или не имеют личного умысла – сын Курбского, Патриарх. Иные выступают свидетелями, и не участвуя в них, обсуждают его (люди из народа). Остальные – выступают в роли жертв (дети царя).

Из них Пушкин выделяет 4 группы - Царь и его сподвижники, бояре во глав с Шуйским, дворяне и поляки, поддерживающие Самозванца и народ. В истории, по мысли Пушкина, действуют две силы - рациональная и стихийная, то есть иррациональная. С одной стороны, история – это столкновение интересов различных социальных групп, с другой – стихийная иррациональность Рока, Судьбы. Так, Борис Годунов, изначально, вне зависимости от его личных качеств и способностей, обречён на гибель. И если у Шекспира действие определяет конфликт личностей, то у Пушкина Борис не является жертвой боярских интриг, Самозванца или поляков. Борис мог бы справиться со всем этим – но он в воле Рока. Судьба преследует Бориса смертью царевича, и мнением народным. Поскольку именно они выступают орудием Судьбы, то народ мыслиться Пушкиным как иррациональное, которое не подчиняется рациональным и этическим законам. Хотя народ берёт на себя право морального суда, его оценки и правильны и ошибочны, в них чрезвычайно слаб сознательный компонент. Мнение народа изменчиво, ему нельзя доверять. Кроме того, народное мнение – темно. Чтобы выявить это, Пушкин вводит религиозную тематику, организуя действие вокруг воскрешения Дмитрия. Борису приходиться вести борьбу не только с реальными соперниками, но и «тенью» Дмитрия, народным суеверием. Все события в трагедии, образуя замкнутый круг, так или иначе связаны незримо витающей тенью убитого царевича.

В пору Пушкина народ представлялся загадкой, главное противоречие заключалось в сознании мощи народа и, одновременно, в рабском его терпении, <