Роль идей в развитии цивилизаций

(С. 123) Показав, что психологические черты рас обладают большой устойчивостью и что из этих черт вытекает история народов, мы прибавили, что психологические элементы могли, подобно анатомическим, под конец преобразоваться медленными наследственными изменениями. Большей частью от этих изменений зависит развитие цивилизации.

Факторы, способные вызывать психологические перемены, весьма разнообразны. К числу их относятся: потребности, борьба за сосуществование, действие известной среды, успехи знаний и промышленности, воспитание, верования и проч. <…>

Изучение различных цивилизаций, следовавших друг за другом от начала мира, показывает, что руководящая роль в их развитии всегда принадлежала очень незначительному числу основных идей.

<…> Но идеи могут оказать настоящее действие на душу народов только тогда, когда они, после очень медленной выработки, спустились из подвижных сфер мысли в ту устойчивую и бессознательную область чувств, где вырабатываются мотивы наших поступков. Они составляют тогда некоторым образом часть характера и могут влиять на поведение.

Когда идеи подверглись уже этой медленной выработке, то сила их очень значительна, потому что разум перестает иметь власть над ними.

Убежденный человек, над которым господствует какая-нибудь идея, религиозная или другая, неприступен для рассуждений, (С. 124) как бы основательны они ни были. <…>

Если идеи могут оказать влияние только после того, как они медленно спустились из сознательных сфер в сферу бессознательного, то не трудно понять, с какой медленностью они должны изменяться, а также почему руководящие идеи какой-нибудь цивилизации столь немногочисленны и требуют так много времени для своего развития. <…> Благодаря медленности наших психических изменений нужно много человеческих поколений, чтобы дать восторжествовать новым идеям и еще много человеческих поколений, чтобы заставить их исчезнуть. Наиболее цивилизованные народы — это те, руководящие идеи которых сумели держаться на равном расстоянии от изменчивости и устойчивости. <…>

<…> (С. 125) <…> Будет ли это научная, художественная, философская, религиозная, одним словом, какая бы то ни была идея, распространение ее совершается всегда одинаковым образом. Нужно, чтобы она сначала была принята небольшим числом апостолов, которым сила их веры или авторитет их имени дают большой престиж. Они действуют тогда более внушением, чем доказательствами. Не в достоинстве какого-нибудь доказательства следует искать существенные элементы механизма убеждения. Внушают свои идеи престижем, которым обладают, или обращаясь к страстям, но нельзя произвести никакого влияния, если обращаться только к разуму. Массы не дают себя никогда убеждать доказательствами, но только утверждениями, и авторитет этих утверждений зависит от того обаяния, каким пользуется тот, кто на них настаивает.

Когда апостолы успели убедить небольшой кружок своих учеников и образовали таким образом новых апостолов, то новая идея начинает входить в область спорного. Она сначала поднимает против себя всеобщую оппозицию, потому что сильно задевает много старых и установленных вещей. Апостолы, ее защищающие, естественно возбуждаются этой оппозицией; она убеждает их только в превосходстве над остальными людьми, и они защищают с энергией новую идею не потому, что она истинна — чаще всего они ничего этого не знают, — но просто потому, что они ее приняли. Новая идея тогда все больше и больше обсуждается, т.е. в действительности принимается без оговорок одними и отвергается без оговорок другими. Происходит обмен утверждениями и отрицаниями и очень многими аргументами, так как они не могут служить единственными мотивами понятия или утверждения (С. 126) какой-нибудь идеи для громадного количества людей, в отличие от мотивов, чувств, в которых рассуждения не могут играть никакой роли.

Благодаря этим всегда страстным дебатам идея прогрессирует очень медленно. Новые поколения, видя, что она оспаривается, склонны принять ее в силу того, что она оспаривается. Для молодежи, всегда жаждущей независимости, полная оппозиция принятым идеям представляет самую доступную для нее форму проявлять свою оригинальность.

Итак, идея продолжает расти, и скоро она уже не будет нуждаться ни в какой поддержке. Ее распространение теперь станет совершаться повсюду одним только действием подражания, путем заражения, способностью, которой люди одарены в той же степени, как и человекообразные обезьяны.

С того времени, как вмешался механизм заражения, идея вступает в фазу, приводящую ее быстро к успеху. Общественное мнение принимает ее скоро. Она приобретает тогда проникающую и непреодолимую силу, покоряющую ей все умы, создавая вместе с тем специальную атмосферу, общую манеру мышления. Как тонкая пыль, проникающая всюду, она проскальзывает во все понятия и умственные продукты известной эпохи. Идеи и выводы из нее составляют тогда часть того запаса наследственных банальностей, который навязывался нам воспитанием. Она восторжествовала и вошла в область чувства, что впредь ее ограждает от всяких посягательств.

Из различных идей, руководящих цивилизаций, одни, относящиеся к искусству или к философии, остаются в высших слоях; другие, особенно относящиеся к религиозным и политическим понятиям, спускаются иногда в глубину масс. Последние доходят туда обыкновенно сильно искаженными, но когда им уже удалось туда проникнуть, то власть, какую они имеют над первобытными, не способными к рассуждению умами, громадна. Идея представляет тогда что-то непобедимое, и ее следствия распространяются со стремительностью потока, который не может удержать никакая плотина. Тогда-то и вспыхивают те великие события, которые создают исторические перевороты и которые могут совершить одни только массы. Не учеными, не художниками и не философами основывались новые религии, управлявшие миром, громадные империи, которые простирались от одного полушария до другого, великие религиозные и политические революции, которые перевернули Европу, но людьми, достаточно поглощенными известной идеей, чтобы пожертвовать своей жизнью для ее распространения. С этим очень ничтожным в теории, но очень сильным на практике багажом кочевники аравийских пустынь завоевали часть древнего греко-римского мира и основали одну (С. 127) из величайших империй, какие когда-либо знала история. С подобным же нравственным багажом — преданностью идее — героические солдаты Конвента победоносно отражали коалицию вооруженной Европы.

Сильное убеждение — непобедимо, пока оно не встретилось с таким же сильным убеждением: последнее может бороться против первого с шансами на победу. У веры нет другого, более серьезного врага, чем вера. Она уверена в победе, когда физическая сила, которую против нее выставляют, служит слабым чувствам и ослабленным верованиям. Но если она находится лицом к лицу со столь же сильной верой, то борьба становится очень оживленной, и успех тогда решается случайными обстоятельствами, большей частью нравственного порядка, каковы дух дисциплины и лучшая организация. При более близком знакомстве с историей арабов, о которой только что шла речь, мы заметили бы, что в своих первых победах — а эти победы всегда и самые трудные, и самые важные — они встретили морально очень слабых противников, хотя их военная организация была достаточно высока. Сначала арабы направили свое оружие против Сирии. Там они нашли только византийские войска, образованные из наемников, мало расположенных жертвовать собой для какого-нибудь дела. Воодушевленные живой верой, удесятерившей их силы, они рассеяли эти отряды без идеала так же легко, как некогда горсть греков, воодушевленных любовью к отечеству, рассеяла многочисленные полчища Ксеркса. Исход их предприятия был бы совершенно другой, если бы они несколькими веками раньше столкнулись с римскими когортами. История доказывает многочисленными примерами, что, когда сталкиваются между собою одинаково могущественные моральные силы, одерживают верх всегда лучше организованные. Вандейцы, наверное, имели очень живую веру; это были очень сильно убежденные люди; с другой стороны, и солдаты Конвента имели также очень стойкие убеждения, но так как они были в военном отношении лучше организованы, то и одержали верх. В религии, как и в политике, успех всегда принадлежит верующим, но никогда скептикам, и если в настоящее время кажется, что будущее принадлежит социалистам, несмотря на явную незрелость их учений, то только потому, что они горячо верят в спасительность своих идеалов. Современные правящие классы потеряли веру в плодотворность своей деятельности. Они не верят ни во что, даже в возможность защищаться против угрожающей волны варваров, окружающих их со всех сторон.

Когда после более или менее долгого периода блужданий, переделок, пропаганды какая-нибудь идея приобрела определенную (С. 128) форму и проникла в душу масс, то она образует догмат, т.е. одну из тех абсолютных истин, которые уже не оспариваются. Она составляет тогда часть тех общих верований, на которых держится существование народов. Ее универсальный характер позволяет ей тогда играть решающую роль. Великие исторические эпохи, такие, как век Августа или век Людовика XIV, — те, когда идеи, вышедшие из периода блужданий и обсуждения, утвердились и стали верховными властительницами мысли людей. Они становились тогда светящими маяками, и все, что им приходится освещать своим светом, принимает их окраску.

С того времени, как новая идея водворилась в мире, она кладет свою печать на малейшие элементы цивилизации; но, чтобы эта идея могла на все произвести свои следствия, нужно всегда, чтобы она проникала в душу масс. С интеллектуальных вершин, где идея часто зарождалась, она спускается от слоя к слою, беспрестанно изменяясь и преобразуясь, пока не примет формы, доступной для народной души, которая ей и подготовит торжество. Она может быть тогда выражена в нескольких словах, а иногда даже в одном слове, но это слово вызывает яркие образы, то обольстительные, то страшные, и, следовательно, всегда производящие сильное впечатление. Таковы рай и ад в средние века, короткие слова, имеющие магическую силу отвечать на все и для простых душ объяснять все. Слово "социализм" представляет для современного рабочего одну из тех магических синтетических формул, способных властвовать над душами. Она вызывает, в зависимости от среды, в которую проникла, различные образы, но сильно действующие, несмотря на их всегда зачаточные формы.

У французского теоретика слово "социализм" вызывает представление о каком-то рае, где люди равны, справедливы, добры, и все, ставшие работниками, будут наслаждаться под покровительством государства идеальным счастьем. Для немецкого рабочего вызванный образ представляется в виде накуренного трактира, где правительство предлагает даром каждому приходящему громадные пирамиды сосисок с кислой капустой и бесконечное число кружек пива. Понятно, что ни один из таких мечтателей о кислой капусте и равенстве не потрудился узнать действительную сумму вещей, подлежащих разделу, или число участников в дележе. Особенность этой идеи заключается в том, что она внушается в безусловной форме, против которой бессильны всякие возражения,

Когда идея постепенно преобразовывалась в чувство и сделалась догматом, тогда торжество ее обеспечено на долгий период, и всякие попытки поколебать ее были бы напрасны. Несомненно, что и новая идея подвергнется в конце концов (С. 129) участи идеи, которую ей удалось заместить. Эта идея состарится и придет в упадок, но прежде чем стать совершенно негодной. ей придется испытать целый ряд регрессивных изменений и странных искажений, для осуществления которых потребуется много поколений. Прежде чем окончательно умереть, она будет долгое время составлять часть старых наследственных идей, которые называют предрассудками, но которые мы уважаем. Старая идея даже тогда, когда она не более как слово, звук, мираж, обладает магической властью, способной еще подчинять нас своему влиянию.

Так держится это старое наследие отживших идей, мнений, условностей, которые мы благоговейно принимаем, хотя они не выдержали бы малейшего прикосновения критики, если бы нам вздумалось исследовать их. Но много ли людей, способных разобраться в своих собственных мнениях, и много ли найдется таких мнений, которые могли бы устоять даже после самого поверхностного исследования?

<…> Критический ум составляет высшее, очень редкое качество, между тем как подражательный ум представляет весьма распространенную способность: громадное большинство людей принимает без критики все установившиеся идеи, какие ему доставляет общественное мнение и передает воспитание.

Таким-то образом через наследственность, воспитание, среду, подражание и общественное мнение люди каждого века и каждой расы получают известную сумму средних понятий, которые делают их похожими друг на друга…<…>

(С. 130) <…> Так как в современных цивилизациях старые идеи, служившие основанием для обычая и общественного мнения, почти уничтожены, то власть их над душами стала очень слаба. Они вошли в тот фазис обветшания, когда старая идея уже переходит в состояние предрассудка. Пока их заменят новые идеи, в умах царствовать будет анархия. Только благодаря этой анархии и может быть терпима критика. Писатели, мыслители и философы должны благословлять настоящий век и спешить воспользоваться им, ибо мы больше его не увидим. Это может быть век упадка, но это один из тех редких моментов в истории мира, когда выражение мысли свободно. Новые догматы, которые в скором времени родятся, не могут в действительности иначе утвердиться, как только под условием не допускать никакой критики и быть так же нетерпимыми, как те, которые им предшествовали.

(С. 131) Современный человек еще ищет идеи, которые могли бы служить основанием для будущего социального строя, и тут кроется опасность для него. Важны в истории народов и глубоко влияют на их судьбу не революции, не войны — следы их опустошений скоро изглаживаются, — но перемены в основных идеях. Они не могут совершиться без того, чтобы одновременно все элементы цивилизации не были осуждены на преобразование. Настоящие революции, несущие опасность для существования известного народа, это единственно только те, которые касаются его мысли.

Не столько опасно для какого-нибудь народа принятие новых идей, сколько непрерывная проба идей, на что он неминуемо обречен, прежде чем найти ту из них, на которой он мог бы прочно обосновать свое социальное здание, предназначенное заменять старое. <…>

Столь глубоко ложная идея, что количество составляет силу армии, покрыла Европу своего рода вооруженной национальной обороной и ведет к ее неизбежному разорению. Социалистические идеи о труде, капитале, преобразовании частной собственности в государственную докончат те народы, которые избегнут гибели от постоянных армий и банкротства.

Национальный принцип, столь дорогой некогда государственным деятелям и составлявший единственное основание их политики, может быть еще приведен в числе тех руководящих идей, вредное влияние которых пришлось испытать цивилизованному миру. Его осуществление привело Европу к самым гибельным войнам, поставило ее под оружие и (С. 132) постепенно привело все современные государства к гибели и упадку. Единственный разумный мотив, который можно было привести для защиты этого принципа, был тот, что самые большие и самые населенные страны вместе с тем и наиболее защищены от нападений. Втайне они думали также, что наиболее способны к завоеваниям. Но в настоящее время оказывается, что как раз самые маленькие и наименее населенные страны: Португалия. Греция, Швейцария. Бельгия. Швеция, мелкие Балканские княжества менее всего могут бояться нападении. Идея объединения разорила некогда столь счастливую Италию до того, что в настоящее время она находится накануне революции и банкротства. <…>

Не во власти людей остановить ход идей, когда они уже проникли в душу. <…> Чтобы народы могли освободиться из-под ига какой-нибудь идеи, нужны века или насильственные революции, а иногда и то, и другое. Человечеству остается только считать химеры, которые оно себе измышляло и жертвой которых оно последовательно становилось.

Глава вторая