Джозеф Л. Хендерсон Древние мифы и современный человек

Извечные символы

История первобытных времен переосмысливается сегодня заново благодаря анализу символов, образов и мифов, дошедших до нас из глубины веков и переживших древнего человека. Чем дальше археологи продвигаются в глубь веков, тем больше мы понимаем, что важны не сами исторические события, а оставляемые ими следы — изваяния, рисунки, храмы и языки, повествующие о старинных верованиях. Другие символы открывают нам филологи и историки религии, переводя эти верования на язык понятных современных идей. Третьи вводятся в употребление антропологами культуры. Они показывают, что в ритуалах или мифах маленьких племенных сообществ, существующих, не меняясь столетиями, на задворках цивилизации, можно обнаружить композиции все тех же символов.

Все эти исследования помогли исправлению однобокого представления о том, что символы —дело далекого прошлого, которое касается лишь отставших в развитии племен и не имеет отношения к современной жизни с ее проблемами. В Лондоне или в Нью-Йорке обряд плодородия эпохи неолита воспринимается нами как архаическое суеверие. Если кто-то утверждает, что у него было «видение» или что ему «явился голос», мы не думаем, что этот человек святой или оракул, а считаем, что у него умственные отклонения. Читая мифы Древней Греции или сказания американских индейцев, мы не обнаруживаем какой-либо связи между ними и нашим отношением к «героям» или происшествиям современности. Между тем, такая связь существует, и символы, в которых она выражается, не потеряли своего значения для человечества.

Школа аналитической психологии д-ра Юнга является в наше время одним из немногих научных центров, сделавших значительный вклад в изучение и переоценку таких извечных символов. Она помогла развеять ничем не обоснованное представление, согласно которому первобытный человек отличался от современного тем, что символы для него были естественной частью повседневной жизни, тогда как для современника они как будто бессмысленны и никчемны.

Как указывал д-р Юнг в предыдущей главе этой книги, человеческий разум обладает собственной историей, а психика сохраняет много следов от предыдущих стадий своего развития. Более того, содержимое подсознания оказывает формирующее воздействие на психику. Сознательно мы можем его игнорировать, но подсознательно мы реагируем на него и на ту символическую оболочку, включая сны, в которой это содержимое преподносится.

Человек может считать, что его сны произвольны и не связаны между собой. Но если в течение длительного периода времени последовательно изучать все его сны, психоаналитик заметил бы, что их символика образует некую осмысленную композицию. Разобравшись в ней, пациент в конечном счете может обрести новое отношение к жизни. Некоторые символы в таких снах имеют своим источником то, что д-р Юнг называл «коллективным подсознательным». Это часть психики, сохраняющая и передающая общее для всего человечества психологическое наследие. Такие символы настолько далеки от современного человека, что он не способен самостоятельно их понять или усвоить.

Именно в этом и может быть полезен психоаналитик. Возможно, пациента надо освободить от бремени устаревших и ставших неуместными символов. Или, может быть, ему надо раскрыть непреходящую ценность старого символа, вовсе не умершего, а стремящегося возродиться в современной форме.

Прежде чем психоаналитик сможет продуктивно исследовать вместе с пациентом значение его символов, он сам должен как следует разобраться в их происхождении и значении. Дело в том, что аналогии с сюжетами древних мифов, возникающие в сновидениях современных людей, вовсе не поверхностны и не случайны. Они возникают, потому что подсознательная часть разума современного человека сохраняет способность создания символов, некогда находившую выражение в верованиях и ритуалах первобытных людей. Эта способность все еще играет для психики жизненно важную роль. Мы зависим в большей степени, чем думаем, от посланий, которые получаем с помощью таких символов, оказывающих воздействие, и на наши убеждения, и на поведение.

Во время последней войны, например, обнаружился возросший интерес к произведениям Гомера, Шекспира и Толстого. Люди заново перечитывали и открывали для себя те места, в которых передавалось вечное, архетипическое значение войны. Да и у читателя, не пережившего накала эмоций, характерного для военных лет, они вызывают гораздо более глубокий отклик, чем можно было бы ожидать. Сражения у стен Трои были совсем не похожи на битвы при Ажинкуре или под Бородино. Тем не менее, великие писатели могут выйти за границы времени и места, выражая универсальные темы. Чтение захватывает нас, потому что эти темы изначально символичны по своей сути.

Более неожиданный пример связан с известной каждому христианину традицией празднования Рождества. В этот праздник наружу выплескиваются наши чувства по поводу мифологического рождения ребенка-полубога, даже если мы и не верим в непорочное зачатие Христа или вообще не являемся верующими. Сами того не подозревая, мы сталкиваемся с символикой возрождения. Это отзвук безмерно более древнего празднества солнцестояния, несущего надежду обновления задержавшегося зимнего пейзажа, обычного для северного полушария. Какие бы умудренные мы ни были, нам нравится этот символический праздник, так же как и симпатичная пасхальная традиция красить яйца и дарить подарки от имени кролика, в которой мы с удовольствием участвуем вместе с детьми.

Но понимаем ли мы смысл своих действий в такие праздники, видим ли связь между историей рождения, смерти и воскрешения Христа и народной символикой Пасхи? Обычно нам недосуг даже задуматься о подобных вопросах. Тем не менее, все они взаимосвязаны. Распятие Христа на Страстную Пятницу на первый взгляд кажется вписывающимся в ту же схему символики плодородия, которая прослеживается в обрядах, связанных с Осирисом, Таммузом, Орфеем и Бальдром, то есть тоже «спасителями» своего рода. Они также были божественного или полубожественного происхождения, процветали, погибали и возрождались. Фактически они представляли циклические религии, в которых смерть и возрождение Божества — верховного правителя — были вечно повторяющимся мифом.

Однако с обрядовой точки зрения воскрешение Христа в Пасхальное Воскресенье весьма проигрывает символике циклических религий. Ведь, вознесясь, Христос сразу занимает место одесную Бога-Отца, то есть воскрешение происходит однажды и навсегда. Именно эта законченность христианской концепции воскрешения (идея Последнего Суда отмечена аналогичной завершенностью) отличает христианство от других мифов о богах-правителях. Христианский обряд проводится в связи с юбилеем единожды случившегося события. Это ощущение законченности было, возможно, одной из причин, побудивших ранних христиан, находившихся еще под воздействием дохристианских традиций, включить отдельные элементы более древних ритуалов плодородия в христианские обряды. Верующие нуждались в повторяющемся обещании воскрешения. Как раз это и символизируют пасхальные яйца и кролик.

Я привел два совершенно разных примера, показывающих, что современный человек до сих пор продолжает реагировать на глубинные психические воздействия такого рода, которые для него значат не больше, чем сказки и суеверия необразованных народностей. Но это еще не все. Чем пристальнее изучаешь историю символов и их роль в жизни различных культур, тем более убеждаешься в том, что они несут с собой обновление.

Одни символы связаны с детством и переходным возрастом, другие—с периодом зрелости, а третьи — с опытом старости, когда человек готовится к неизбежной смерти. Д-р Юнг описал, как в снах восьмилетней девочки содержались символы, обычно ассоциирующиеся со старостью. В ее снах образы вхождения в жизнь и вхождения в смерть оказались в одной архетипической композиции. Таким образом, подобная символическая последовательность может сформироваться в подсознательной части разума современного человека так же, как это происходило во время ритуалов далекой древности. Эта решающая связь между архаическими мифами и символами, генерируемыми сферой подсознательного, имеет огромное практическое значение для психоаналитиков. Она дает им возможность узнавать и интерпретировать эти символы как с точки зрения исторической перспективы, так и с психологической. Теперь мы рассмотрим несколько наиболее важных мифов древности и выясним, как и почему они перекликаются с символическим материалом, возникающим в наших снах.

Герои и творцы героев

Миф о герое является наиболее распространенным и известным. Он встречается и в классической мифологии Древней Греции и Рима, и в средневековье, и на Дальнем Востоке, и среди нынешних первобытных племен. Появляется он и в наших снах. Его будоражащая притягательность очевидна, его психологическое значение менее очевидно, но не менее значимо.

Героические мифы совсем не похожи в деталях, но при внимательном их изучении становится заметно, что они весьма сходны по структуре. У них, можно сказать, единая канва, несмотря на то, что они создавались в местностях и у народов, никак не контактирующих между собой: например, африканскими племенами и североамериканскими индейцами, жителями Греции и инками Перу. И каждый раз мы читаем о чудесном рождении героя в семье скромного достатка, о ранних свидетельствах его нечеловеческой силы, о быстром продвижении к славе или власти, о его битвах с силами зла и их разгроме, о впадении в гордыню (hybris) (Термин, введенный Юнгом. (Прим.ред). На самом деле это древнегреческое слово. (Прим. оцифровщика)), и его гибели из-за предательства или в результате «героической» жертвы.

Далее я объясню более подробно, почему я полагаю, что подобная модель имеет определенное психологическое значение и для человека, стремящегося раскрыть и утвердить свою индивидуальность, и для всего общества, аналогичным образом нуждающегося в установлении своего коллективного «лица». Однако героический миф имеет еще одну особенность, которая даст нам ключ. Во многих из этих историй первоначальная слабость героя уравновешивается появлением сильных покровителей, опекающих героя и облегчающих ему решение сверхчеловеческих задач, с которыми невозможно справиться без их помощи. Так, например, среди древнегреческих героев у Тезея богом-покровителем был бог моря Посейдон, у Персея — Афина, Ахиллеса наставлял и обучал мудрый кентавр Хирон.

Эти божественные персонажи являются на самом деле символическим олицетворением целостной психики, более глубокой и полной самобытности, служащей для индивидуального эго источником нехватающей ему силы. Их особая роль позволяет предположить, что основное назначение героического мифа состоит в развитии индивидуального самосознания, то есть в осознании своих сильных и слабых сторон с тем, чтобы подготовиться к преодолению нелегких жизненных коллизий. Как только вы справляетесь с первым серьезным испытанием и вступаете в фазу зрелой жизни, героический миф теряет для вас свое значение. Символическая смерть героя знаменует таким образом достижение зрелости.

До сих пор я говорил о законченном героическом мифе, в котором подробно описывается полный жизненный цикл — от рождения и до смерти. Кроме того, важно знать, что каждой из стадий этого цикла соответствуют отдельные виды героических историй. Каждая из них описывает определенный этап, достигнутый личностью в развитии своего самосознания, и трудности, с которыми индивид сталкивается на этом этапе. Другими словами, эволюция образа героя отражает каждую стадию развития человеческой личности.

Эту идею будет легче понять, разобрав ее в схематическом виде на примере сказаний малоизвестного племени североамериканских индейцев виннебаго, поскольку там достаточно четко выделяются четыре различные стадии эволюции героя. В этих историях, опубликованных д-ром Полом Радиным в 1948 году под названием «Героические циклы виннебаго», заметно явное продвижение от простейшего представления о герое к самому глубокому. Подобное развитие характерно и для других героических циклов. Хотя символические персонажи выступают в них, разумеется, под разными именами, они играют сходные роли, что будет понятнее при разборе этого конкретного примера.

Д-р Радин выделил четыре разных цикла в развитии героического мифа, обозначив их как цикл Плута, цикл Зайца, цикл Красного Рога и цикл Близнецов. Он очень верно передал психологию этого развития следующими словами: «Здесь представлены наши попытки бороться с проблемами взросления, опираясь на вымышленный мир вечной сказки».

Цикл Плута связан с самым ранним возрастом, когда человек наименее развит. Плут — это персонаж, чье поведение определяют его физические потребности, у него детский склад ума. Не имея других желаний кроме удовлетворения своих первичных потребностей, он жесток, циничен и бесчувственен. (Известные истории о братце Лисе и братце Кролике сохранили основные элементы мифа о Плуте). Этот персонаж, принимающий вначале облик животного, переходит от одного озорного проступка к другому. Но по мере того, как он это делает, с ним происходит перемена. В конце своих плутовских приключений он начинает внешне походить на взрослого человека.

Следующий персонаж—Заяц. Он, как и Плут (американские индейцы часто наделяют его чертами койота), сначала появляется в зверином обличье. Он также не обрел еще зрелости в ее человеческом понимании, но выступает тем не менее в роли основателя человеческой культуры — в роли Преобразователя. Виннебаго верят, что Заяц, дав им знаменитый лечебный обряд, стал их спасителем, как, впрочем, и героем их культуры. Этот миф был настолько укоренившимся, сообщает доктор Радин, что индейцы, практикующие ритуал пейоте, упорно не хотели отказываться от Зайца, когда в племя стало проникать христианство. Заяц сливался у них с образом Христа, и некоторые из них доказывали, что Христос им не нужен, поскольку у них уже есть Заяц. Этот архетипический персонаж представляет собой явное продвижение вперед по сравнению с Плутом. Заметно, что он становится общественным существом, корректирующим свои инстинктивные и инфантильные устремления, которые мы видели в цикле Плута.

Красный Рог, третий в этой серии героических персонажей — личность двусмысленная. Говорят, что он младший из десяти братьев. Как и полагается архетипическому герою, он побеждает на скачках и достойно проявляет себя в сражении. Его сверхчеловеческие способности доказываются победой над великанами, которых он превосходит как хитростью (при игре в кости), так и силой (в боевом поединке). У него есть могущественный спутник в обличье гром-птицы, которую зовут «Несущая бурю». Ее сила компенсирует любую возможную слабость Красного Рога. С этим героем мы вступаем в очень древний мир, в котором помощь сверхчеловеческих сил или богов-покровителей должна гарантировать победу человека над окружающими его силами зла. В конце истории героическая бог-птица покидает Красного Рога, оставляя его с сыновьями на земле. Теперь угроза человеческому счастью и безопасности исходит от самого человека.

Эта основная тема (возникающая и в последнем цикле — Близнецов) поднимает жизненно важный вопрос: насколько долго люди могут преуспевать, не становясь жертвами своей собственной гордости или, в мифологических терминах, зависти богов?

Хотя Близнецов называют сыновьями Солнца, они все-таки люди, составляющие вкупе единую личность. Первоначально они были объединены в лоне матери, а при рождении их насильно разделили. Тем не менее, они принадлежат друг Другу, и необходимо, хотя это и чрезвычайно трудно, объединить их вновь. У Близнецов-детей две стороны человеческой натуры. Одна из них, Плоть, — уступчива, мягка и безынициативна; другая, Задира, —динамична и настроена по-бунтарски. В некоторых героических историях о Близнецах эти их качества настолько облагорожены, что один персонаж выглядит как интроверт, чья главная сила заключена в его способности к рефлексии, а другой — как экстраверт, носитель действия, могущий вершить великие дела.

В течение долгого времени эти два героя непобедимы, успех сопутствует им как поодиночке, так и совмещенным в одном образе-лице. Тем не менее, как и боги-воители в мифологии индейцев навахо, они в конце концов ослабевают от злоупотребления своей силой. Ни на небесах, ни на земле уже не остается чудищ, которых им надо было бы одолеть, и их агрессивное необузданное поведение навлекает на них возмездие. В племени виннебаго рассказывают, что под конец уже не было места, которому не угрожала бы опасность их нападения, включая даже устои, на которых покоится вся земля. Убийство Близнецами одного из четырех животных, подпиравших мир, стало последней каплей чаши: пришло время прервать их деятельность. Им полагалась смерть...

Таким образом, и в цикле Красного Рога, и в цикле Близнецов мы встречаемся с темой жертвы или смерти героя, необходимой для излечения от hybris — гордости, наказывающей самое себя. Похоже, что в примитивных обществах, уровень культуры которых соответствует циклу Красного Рога, смертельную опасность пытались упредить искупительными жертвоприношениями, причем на алтарь приносилась человеческая жизнь. Эта тема имеет огромную символическую значимость и постоянно всплывает в человеческой истории. Возможно, индейцы виннебаго подобно ирокезам и некоторым алгонкинским племенам ели человеческое мясо в качестве тотемного ритуала, способствующего укрощению их индивидуалистических и деструктивных побуждений.

В случаях предательства или поражения героя, встречающихся в европейской мифологии, тема ритуального жертвоприношения звучит более специфично — как наказание за гордыню. Но виннебаго, как и индейцы навахо, не заходят столь далеко. И хотя Близнецы погрязли в грехах, заслужив наказание смертью, они сами настолько испугались своего безответственного могущества, что согласились жить в состоянии постоянного покоя: конфликтующие стороны человеческой природы вновь были приведены к равновесию.

Я намеренно дал подробное описание этих четырех типов героя, потому что здесь ясно видна канва, встречающаяся как в исторических мифах, так и в героических снах современного человека. Имея это в виду, мы можем рассмотреть следующий сон пациента средних лет, на примере толкования которого становится понятно, как знание мифологии может помочь психоаналитику найти для пациента ответ в ситуации, которая в ином случае показалась бы неразрешимой загадкой. Этому человеку снилось, что он был в театре, причем в качестве «важного зрителя, к мнению которого прислушиваются». В происходящем на сцене действии, на пьедестале, окруженном людьми, сидела белая обезьяна. Дальше пациент рассказал следующее:

«Сопровождающий меня сотрудник объяснял мне основную идею представления. Молодого моряка испытывают на выносливость — он должен выдержать ледяной ветер и избиения, Я начал возражать, что белая обезьяна — вовсе не моряк, но в этот самый момент встал молодой человек в черном, и мне показалось, что он, видимо, и есть герой представления. Однако другой приятный молодой человек бросился к алтарю и распластался на нем. На его голой груди делают какие-то отметки, готовя его к жертвоприношению.

Затем я оказываюсь на платформе с несколькими другими людьми. Мы могли бы спуститься по маленькой лесенке, но я не решаюсь, потому что внизу стоят двое молодых силачей, и я думаю, что они нас остановят. Но когда женщина из нашей группы без приключений спускается, я вижу, что опасности нет, и все мы следуем за ней вниз».

Прежде всего, следует принять во внимание, что такого рода сон нельзя быстро и просто истолковать. Его следует осторожно разгадывать, чтобы обнаружить и его связь с личной жизнью сновидца, и его более широкие символические значения. Пациент, которому он приснился, был физически зрелым мужчиной. Карьера его шла удачно, и, судя по всему, он был неплохим мужем и отцом. Тем не менее, он психологически был все еще незрел и не вышел из юношеской стадии развития. Именно его психическая незрелость вносила в его сны элементы героического мифа, которые до сих пор оставались притягательными для его воображения, хотя и давно исчерпали свое значение с точки зрения реальностей его повседневной жизни.

В этом сне мы видим целый ряд персонажей, театрально представляющих разные стороны того, кто, как ожидает сновидец, окажется настоящим героем. Первый персонаж — белая обезьяна, второй — моряк, третий — молодой человек в черном, четвертый, и последний — «симпатичный молодой человек». В начале представления, которое, как предполагается, показывает испытание матроса, сновидец видит только белую обезьяну. Человек в черном неожиданно появляется и так же неожиданно исчезает. Сначала он контрастирует с белой обезьяной и затем ненадолго перепутывается с настоящим героем. (Такая путаница — обычное для сновидений явление. Как правило, подсознание не балует сновидящего ясными образами, и ему приходится извлекать искомый смысл из сменяющих друг друга контрастов и парадоксов).

Важно, что эти персонажи появляются в ходе театрального представления, и похоже, что этот контекст прямо указывает на лечение сновидца методом психоанализа. «Сопровождающий», о котором он упоминает, и является, по-видимому, его психоаналитиком. Тем не менее, он видит себя не как пациента, которого лечит врач, а как «важного посетителя, к мнению которого прислушиваются». С этой выгодной позиции он наблюдает персонажей, ассоциирующихся у него с опытом взросления. Белая обезьяна, например, напомнила ему о мальчишеских играх, временами необузданных, в возрасте от семи до двенадцати лет. Моряк навел на мысль о безрассудной смелости ранней юности, как, впрочем, и о сопутствующих ей наказаниях — «битье» за безответственные проделки. Молодой человек в черном не вызвал у сновидца каких-либо ассоциаций, зато симпатичный молодой человек, которого вот-вот должны принести в жертву, напомнил ему о доходящем до самопожертвования идеализме поздней юности.

На этой стадии возможно сопоставить исторический материал (или архетипические образы героя) с данными личного опыта сновидца и посмотреть, насколько одно подтверждает, опровергает или характеризует другое.

Первый вывод: похоже, что белая обезьяна — это Плут или по меньшей мере носительница черт, которыми виннебаго наделили его. Но, на мой взгляд, обезьяна к тому же означает и нечто еще не испытанное и не пережитое сновидцем — ведь он сам говорит, что во сне был наблюдателем. Потом я узнал, что в детстве он был чересчур привязан к родителям, а также склонен углубляться в самого себя. По этим причинам он никогда не буйствовал в позднем детстве и не присоединялся к шумным играм своих сверстников. Он, как говорится, не обезьянничал и не валял дурака. Это выражение дает нам ключ — обезьяна из сна фактически является символическим образом Плута.

Но с чего бы вдруг Плуту появляться в обличье обезьяны? И почему именно белой? Как я уже подчеркивал, миф племени виннебаго рассказывает нам, что к концу цикла Плут все больше начинает походить на человека. И обезьяна из сна так близка человеку, что является забавной и не опасной карикатурой на него. Сам сновидец не смог высказать каких-либо догадок или предположений, объясняющих, почему обезьяна была белой. Но, зная символику первобытного человека, мы можем предположить, что белый цвет придает особое качество «богоподобия» этой банальной в других отношениях фигуре. (Альбиносов во многих первобытных обществах почитают как святых). Это вполне сочетается с полубожественными-полумагическими чертами Плута.

Таким образом складывается впечатление, что белая обезьяна олицетворяет для пациента положительные стороны детской игривости, чего в свое время он был практически лишен и чему теперь воздает запоздалую дань. Как следует из сна, он возводит недополученное «на пьедестал», где оно становится чем-то большим, чем память о детстве. Для взрослого человека это уже символ творческого экспериментирования.

Далее мы подходим к путанице с обезьяной. Кто должен пройти через избиение — обезьяна или моряк? Ассоциации сновидца объясняют смысл этой трансформации. В любом случае по мере развития человека детская безответственность уходит при его вступлении в общество, а это подразумевает болезненное подчинение дисциплине. Следовательно, можно сказать, что моряк — это Плут в продвинутой стадии, на которой он, пройдя через тяжелое испытание посвящения, становится социально ответственной личностью. Зная историю символов, можно предположить, что ветер олицетворяет естественные элементы этого процесса, а избиение — элементы, привнесенные человеческой деятельностью.

Таким образом, это место имеет отношение к процессу, описанному виннебаго в цикле Зайца, где культурный герой слаб, но борется и готов пожертвовать своей ребячливостью для дальнейшего развития. И вновь в этой фазе сна пациент признает, что ему не довелось испытать сполна важную сторону детства и ранней юности. Он упустил невинные детские шалости, как и безобидные проделки отрочества, и ищет пути возрождения этих утерянных ощущений.

Затем во сне происходит любопытная перемена. Появляется молодой человек в черном, и внезапно сновидец чувствует, что это и есть «истинный герой». Это все, что мы знаем о человеке в черном. Однако этот мимолетный проблеск вводит тему особой важности, частую спутницу снов.

Речь идет о «Тени», концепция которой играет важную роль в аналитической психологии. Д-р Юнг показал, что Тень, отбрасываемая сознающим разумом индивидуума, содержит спрятанные, подавленные и неприятные (или низменные) стороны его личности. Но эта Тень представляет собой не просто противоположную сторону сознательного эго. Подобно тому, как оно содержит неприятные и деструктивные установки, так и Тень имеет хорошие качества — нормальные инстинкты и созидательные импульсы. В действительности эго и Тень, хотя и разделены, неразрывно связаны друг с другом, во многом аналогично переплетению мысли и чувства.

Эго, тем не менее, находится с Тенью в конфликте, который д-р Юнг назвал однажды «битвой за освобождение». В борьбе первобытного человека за обретение сознания этот конфликт выражался в противоборстве архетипического героя с космическими силами зла в обличье драконов и других чудовищ. В развивающемся сознании индивида образ героя олицетворяет средство, с помощью которого нарождающееся эго преодолевает инерцию бессознательного разума и освобождает зрелого человека от регрессивного стремления вернуться к блаженному состоянию младенца — в мир, которым правит мать.

Мифологический герой обычно побеждает в сражении с чудовищем (об этом я подробнее расскажу чуть дальше). Но бывают и другие героические мифы, — в которых герой сдается чудовищу. Хорошо знакомый пример — миф об Ионе и ките, в котором героя проглатывает морское чудище и уносит в путешествие по ночному морю, двигаясь с запада на восток, — что символизирует предполагаемое перемещение солнца после заката к восходу. Герой уходит в темноту, что в некотором смысле означает его смерть. Подобные сюжеты попадались мне и в снах моих пациентов.

Битва героя с драконом — более активный вид этого мифа, отчетливее показывающий архетипическую тему триумфа эго над регрессивными тенденциями. Для большинства людей темная или негативная сторона их личности остается подсознательной. Герой, напротив, должен понимать, что Тень существует и что он может черпать в ней силу. Чтобы стать достаточно грозным и победить дракона, он сперва должен прийти к согласию со своими деструктивными силами. Другими словами, прежде чем эго сможет восторжествовать, оно должно подчинить себе Тень и ассимилировать ее.

Эта тема, кстати, просматривается в хорошо известном литературном герое — гетевском Фаусте. Принимая пари Мефистофеля, Фауст попадает под воздействие персонажа «тени», которого Гете описывает как «часть той силы, что, желая зла, творит благое». Как и человек, чей сон я описывал, Фауст не смог испытать всю полноту жизни на значительном отрезке детства и юности. Поэтому его можно назвать оторванным от реальной жизни и незаконченным человеком, растерявшим себя в бесплодной погоне за метафизическими целями, так и не ставшими явью. Он не был еще готов принять жизнь такой, какая она есть: и в ее хорошем, и в плохом.

Похоже, что «молодой человек в черном» во сне моего пациента олицетворяет как раз эту, теневую, сторону подсознательного. Подобное напоминание о теневых аспектах личности, их мощном потенциале и роли в подготовке героя к жизненным баталиям составляет суть перехода от начальной тематики сна к теме жертвующего собой героя: симпатичного юноши, распластавшегося на алтаре. Герой такого типа соответствует обычно поздней юности. В это время человек обретает жизненные идеалы и чувствует, как их сила преображает не только его самого, но его отношения с другими людьми. Можно сказать, это время расцвета молодости, когда мы привлекательны, полны энергии и идеализма. Почему же мы тогда так склонны к жертве?

Причина, видимо, та же, что заставила Близнецов из мифа виннебаго отказаться от своей мощи под угрозой уничтожения. Идеализм юности, способный «завести» нас, непременно ведет к чрезмерной самоуверенности: наше Я может в экзальтированном состоянии ощущать свое богоподобие, но только ценой самообмана, опасного бедой. (В этом смысл истории об Икаре, юноше, поднявшемся к небесам на хрупких, изобретенных человеком крыльях — но слишком близко к солнцу, что привело к его роковой гибели). И все-таки юношеское эго должно пройти через этот риск, ибо если молодой человек не ставит перед собой сложных задач, он не сможет преодолеть преграды, разделяющей юность и зрелость.

До сих пор я говорил о выводах, которые мой пациент мог извлечь из своих снов на уровне личных ассоциаций. Однако в сновидении имеется другой архетипический уровень — тайна приносимой человеком жертвы. Именно загадочность этого действия диктует его проявление в ритуальной форме, символика которой уводит нас далеко назад в прошлое человечества. В распростертом на алтаре юноше видна связь с обрядом даже более древним, чем те, что вершились на жертвенных плитах святилища в Стоунхедже. Можно представить, что это ежегодный ритуал, не раз проводившийся на первобытных жертвенниках, посвященный солнцестоянию и означающий одновременно смерть и возрождение мифологического героя.

Ритуал проникнут скорбью, но в то же время и особого рода радостью, отражающей внутреннее понимание того, что смерть ведет еще и к новой жизни. Будь то эпическая проза индейцев виннебаго или плач по умершему Бальдру в норвежских сагах, поэзия Уолта Уитмена, оплакивающего Авраама Линкольна, или приснившийся ритуал, благодаря которому человек возвращается к надеждам или страхам молодости, — тема одна и та же: драма нового рождения через смерть.

Концовка сна выглядит забавным эпилогом, в котором сновидец наконец вовлекается в действие сновидения. Он находится вместе с другими людьми на платформе, с которой нужно спуститься, но не хочет спускаться по лестнице, боясь нападения. Однако пример женщины, с которой ничего при спуске не случилось, ободряет его, и он спускается тоже. Поскольку, как выяснилось из ассоциаций пациента, все представление, свидетелем которого он стал, было частью ощущаемого им процесса внутренних перемен, то подобная концовка навеяна, по-видимому, мыслями о сложностях возвращения к повседневной реальности. Его страх перед силачами говорит о его опасениях, что архетип Плута может проявиться в коллективной форме.

Во сне спасение приходит в виде приставной лестницы, символизирующей, скорее всего, рациональный ум, и в лице женщины, помогающей сновидцу спуститься. Ее появление в заключительном эпизоде сна указывает на психическую потребность включить женское начало в качестве дополнения ко всем видам действий, в которых делается упор на мужское начало.

Сказанное выше, как и то, что я использовал миф виннебаго для наглядного объяснения конкретного сновидения, вовсе не означает, что для истолкования снов следует обязательно найти исчерпывающие, но абсолютно не естественные параллели между их содержанием и сюжетами из истории мифологии. Каждый сон по своему своеобразен, и форма, которую он принимает для человека, в точности соответствует его собственной ситуации. Я стремился показать, каким образом подсознание черпает архетипический материал и видоизменяет его структуру сообразно потребностям сновидца. И в этом конкретном сне не следует искать того же, что виннебаго описывали в циклах Красного Рога или Близнецов: связь с ними скорее сущностная, поскольку их основная тема — тема жертвенности.

В качестве общего правила можно сказать, что необходимость в героических символах возникает, когда эго нуждается в укреплении — например, когда рассудочное мышление не справляется с какой-то задачей, и ему требуется опора на источники силы, находящиеся в подсознательной части разума. Например, в сновидении, проанализированном выше, не упоминалась одна из важнейших сторон мифа о типичном герое — его способность спасать или защищать прекрасных женщин от страшной опасности. (Скорбящая дева — популярная тема мифов средневековой Европы). Это один из путей обращения снов или мифов к «аниме» — женскому началу в мужской психике, которое Гете называл «Вечной женственностью».

Природа и функции этого женского начала будут обсуждены далее в этой книге д-ром фон Франц. Но его связь с персонажем героя можно проиллюстрировать здесь сном, пришедшим к другому пациенту — человеку зрелого возраста. Начало сна было следующим:

«Я вернулся из длительного путешествия по Индии. Меня и моего друга снаряжала в путешествие одна женщина, которую я, вернувшись, упрекнул за то, что она не дала нам с собой черных непромокаемых шляп от дождя. Из-за этого недосмотра мы постоянно промокали под ливнями».

Такое вступление, как выяснилось впоследствии, было связано с юностью пациента. Тогда он пристрастился вместе с другом из колледжа к «героическим» походам по опасным горным местам. (Поскольку ему никогда не приходилось бывать в Индии и учитывая его ассоциации, вызванные сном, я заключил, что это путешествие во сне означает исследование нового региона — но не географического, а находящегося в сфере подсознательного).

В своем сне пациент чувствует, что женщина, олицетворяющая, по всей видимости, его аниму, не смогла как следует собрать его к этой экспедиции. Отсутствие шляпы для защиты от дождя указывает на чувство незащищенности его разума от беспокоящих воздействий новых и далеко не всегда приятных впечатлений. Он полагает, что женщина должна была снабдить его шляпой, подобно матери, обеспечивавшей его одеждой. Этот эпизод напоминает его юные годы, когда он бесцельно бродил то тут, то там, поддерживаемый греющей сердце мыслью о том, что в случае чего мать (изначальный образ женственности) защитит его от любых опасностей. Став старше, он понял, что это были детские иллюзии, и теперь винит в неудачах свою аниму, а не мать.

В следующей части сна пациент участвует с группой людей в прогулке. Он устает и возвращается в ресторан на открытом воздухе, где обнаруживает плащ и защитную шляпу, которых ему раньше так не хватало. Сев отдохнуть, он обращает внимание на объявление, в котором говорится, что ученик из местной средней школы будет играть роль Персея в спектакле. Затем появляется и сам этот ученик, причем оказывается, что он вовсе не мальчик, а рослый молодой человек. На нем серый костюм и черная шляпа, он присаживается побеседовать с другим молодым человеком, в черном костюме. Сразу же после этой сцены сновидец ощущает прилив энергии и чувствует, что вновь может присоединиться к своей группе. Затем они все поднимаются на новый холм. Оттуда открывается вид на конечный пункт их похода — красивый портовый городок. Он чувствует себя приободренным и помолодевшим от этого зрелища.

По