Бретерские легенды и анекдоты

«Товарищи меня любили (рассказывал Шумский^[80]). Во всех шалостях и проделках я был всегда в голове. Бойкий и задорный, избалованный надеждою безнаказанности, я в своих выходках часто доходил до дерзости — мне всё прощали. Рассказы моего учителя-француза мне очень пригодились: руководясь ими, я удивлял всех моими выходками. Без Шумского не обходилось ни одной шумной пирушки, ни одной вздорной затеи» {176, с. 46}.

«Много проказ сходило с рук Шуйскому. Погубил его вот какой случай: пьяный он пришел в театр, в кресла; принес с собою вырезанный арбуз, рукою вырывал мякоть и ел. Перед ним сидел плешивый купец. Опорожнивши арбуз от мякоти, Шумский нахлобучил его на голову купца и на весь театр сказал: „Старичок! Вот тебе паричок!“ Купец ошеломел; но когда освободился от паричка и, обернувшись, увидел перед собою смеющегося пьяного офицера, то также громко воскликнул: „Господи! Что же это? Над нами, купцами, ругаются публично“. В театре произошла суматоха, Шумского арестовали; от Государя утаить нельзя было, — и Шумский послан на Кавказ в бывший тогда гарнизонный полк. По смерти Аракчеева он вышел в отставку, поступил в гражданскую службу, но за пьянство уволен; затем бродил из монастыря в монастырь в качестве послушника, ради куска хлеба, и умер, говорят, в кабаке» {73, с. 184}.

«Будучи известной храбрости поручиком в Александрийском гусарском полку, он,^[81] в 1814 г<оду>, в Париже, имел не менее известную дуэль с тремя французскими офицерами за вопрос их: „Почему одни <русские офицеры> носят черные на шляпы перья, а другие — тоже петушьи, как у него, белые?“ Бартенев очень вежливо разъяснил им, что черные носит пехота, а белые — конница, и что перья не с петухов, а с французских орлов, „que nous avons épluché“.^[82] Он вышел счастливо из этих поединков, был переведен в гвардейский конно-егерский полк и тотчас отправлен, чтобы прекратить вызовы, которые могли еще последовать. В полку, будучи уже ротмистром, он имел столкновение с полковым командиром, столь же известным храбростью г<осподино>м Алферьевым: положено было стреляться одним пистолетом заряженным, а другим холостым. Чтобы развести их, Бартенев переведен был майором в Смоленский полк и в ту же ночь отправлен во Францию» {99. с. 83}.

«Это происходило в 1814 году, в Париже, где, по взятии столицы Франции, стояли наши войска. Поручик одного из наших гусарских полков, некто Телавский, Геркулес ростом и силою, рубака каких мало, но, с тем вместе, умный и превосходно воспитанный и образованный, обедал раз в одном парижском ресторане. За одним с ним столом сидело человек десять французских кавалеристов. Шел общий разговор. Французы чересчур развернулись и позволяли себе шуточки и насмешки, не совсем изящные, над русскими офицерами. Телавский, превосходно говоривший по-французски, отшучивался очень остроумно и не дозволял выбить себя из позиции защитника русской армии. Но вот один из французиков отпустил вдруг уже очень плоскую, казарменную и оскорбительную фразу для русских офицеров. Телавский тотчас же отвечал:

— Cela, passe la plaisanterie:^[83] это относится уже прямо к чести русской армии, и потому я требую у вас удовлетворения.

— С величайшим удовольствием. На чем же вам угодно драться?

— На саблях.

— Согласен.

— И я разделяю мнение моего товарища и, стало быть, тоже принимаю ваш вызов, — отозвался другой офицер.

— И я тоже, — послышалось со всех сторон, — все десять офицеров вышли драться с Телавским. Они тут же сделали и вынули десять номерных билетов, кому начать и в каком порядке продолжать поединок.

Отправились за город. Встали в позицию. Дуэль началась. Раз, два, три, и француз, тяжело раненный, падает. Становится против Телавского другой: после трех или четырех взмахов могучей сабли русского Геркулеса падает на землю и другой его противоборец. И таким образом, поочередно, французики все до последнего, до десятого, „ont mordu la poussière“,^[84] были искрошены богатырем Телавским, который под конец и сам свалился, и его покрошили» {114, ч. 1, с. 113–114}.

«Храбрый, обстрелянный офицер, испытанный в трех исполинских походах, безукоризненно благородный, честный и любовный в частных отношениях, он^[85] не имел причины не пользоваться глубоким, безусловным уважением и привязанностью товарищей и начальства. <…> Это уважение было так велико, что без малейшего затруднения и без всякого нарекания он мог отказаться от дуэли, за какие-то пустяки ему предложенной довольно знатным лицом, приводя причиною отказа правила религии и человеколюбия и простое нежелание; все это, подтверждаемое следующим размышлением в виде афоризма: „Si pendant trois ans de guerre je n'ai pas pu établir ma réputation d'homme comme il faut, un duel, certainement, ne l'établira pas“^[86] {69. с 62}.

„В один вечер^[87] брат Николай, быв еще колонновожатым, заспорил о нашей службе с г. Михайловым, довольно близким к дому хозяйки и женихом сестры славного впоследствии партизана Фигнера. В этом споре Михайлов сказал брату, что если, как он слышал, какой-то офицер Генерального штаба не сумел набросить летучий мост на реку, то что же после того колонновожатый? Николай рассердился и тут же на месте дал ему пощечину. Это произвело большой шум в зале, и одна из барынь <…> сказала: Je l'ai vu et entendu, ce soufflet a été bien appliqué“.^[88] Родной брат Фигнера, гусарский офицер, находился на этом же вечере и понуждал битого Михайлова вызвать брата на поединок, но тот струсил, тогда я, подойдя к Фигнеру, объяснил ему. что как брат Николай еще юнкер, то с ним драться нельзя, — и я вместо него принимаю поединок с ним — Фигнером, который тотчас согласился. Так. дехю по утра и осталось. Такое происшествие в доме адмирала было ему и семейству его крайне неприятно, и он старался замять оное, так чтоб и слух о том не распространился по городу На другой день утром приехал к нам Семен Никола<евич> Корсаков и от имени Николая Семеновича просил прекратить эту неприятную историю. Фигнер согласился назвать Михайлова подлецом, а мне более ничего не оставалось, как помириться с Фигнером» {123, с. 81}.

«В двадцатых годах жил в Варшаве сенатор Ник<олай> Н<и-колаевич> Новосильцев и занимал весьма важный пост по гражданской части. Это был человек очень умный, деловой, энергичный, но и далеко не благодушный, бессердечный, умевший заслужить всеобщую и сильнейшую ненависть у поляков. <…> Однажды он давал бал. Между гостями находились молодой полковник Киль, адъютант Цесаревича, и еще одна молодая полька, красавица, за которою Киль очень ухаживал и к которой, в то же время, был весьма неравнодушен и сам хозяин, хотя и очень немолодой, но большой поклонник прекрасного пола. Его мучила страшная ревность, и, в конце концов, а также и вследствие обильных возлияний, он не выдержал и, придравшись к чему-то, наговорил больших неприятностей молодому полковнику.

— Это что значит? — сказал оскорбленный Киль. — Вы позволяете себе говорить дерзости своим гостям, у себя дома! Не угодно ли вам дать мне за это удовлетворение?

— Какого такого удовлетворения требуете вы от меня?

— В шести шагах расстояния и с пистолетом в руках!

— Вот еще что вздумали! Стану я с вами стреляться: я гожусь вам в дедушки.

— Вы можете годиться хоть в прадедушки, но должны быть вежливы со всеми, а тем более со своими гостями. А если вы за были это и сделались невежею, то должны со мною стреляться.

— Стану я с вами стреляться… Стара штука!

— Так я заставлю вас стреляться со мною! Пока прощайте.

На другой день Киль является к Цесаревичу и рассказывает

— А! хорошо! — сказал великий княэь <…>. — Сейчас же поезжай к Новосильцеву и скажи ему, что я твой секундант и прошу, чтобы он сейчас же прислал ко мне своего секунданта, для того, чтобы условиться с ним о месте и времени поединка между тобою и Новосильцевым. Да скажи ему, чтобы он немедленно исполнил мое приказание. А то ведь я шутить не люблю»^[89] {774, ч. 4. с. 75–78}.

«Генерал Ушаков, командир Волынского гвардейского полка, уезжая в отпуск, сдал командование старшему полковнику Ралю. По возвращении из отпуска и при приеме полка обратно между Ушаковым и Ралем произошел крупный разговор, а затем и вызов на дуэль. Раль был глубоко уважаем и любим всем полком и, вследствие этого, многие штаб- и обер-офицеры горячо вступились в это дело и, так как тут не было кровавой обиды, а только одно более или менее оскорбленное самолюбие, им удалось помирить поссорившихся. И вдруг узнает об этой истории великий князь.^[90] Сейчас же посылает к Ушакову и Ралю своего адъютанта и свои кухенрейтерские пистолеты и приказывает передать им следующее:

— Военная честь шуток не допускает: когда кто кого вызвал на поединок и вызов принят, то следует стреляться, а не мириться. Поэтому Ушаков и Раль должны стреляться или выходить в отставку.

Итак, поединок состоялся. У Раля было огромное семейство, и потому он просил отсрочить поединок на две недели, чтобы иметь время привести в порядок свои дела и не оставить семейству путаницы. Он стрелял превосходно, а Ушаков весьма плохо. Но последний воспользовался отсрочкою и каждый день упражнялся в стрельбе из пистолета и набил себе руку. Роковой день настает. Раль стреляет первый и попал бы прямо в сердце противника, если бы не золотой образ, благословение матери, по которому пуля проскользнула, не задев Ушакова. Раль был убит наповал. Отсрочка дуэли на две недели была для него гибельна; она дала возможность его противнику из плохого стрелка сделаться хорошим» {774, ч. 4, с. 78–79}.

«При общем распределении штаб- и обер-офицеров подполковник Мерлиний был назначен в Сумский гусарский полк. Общество офицеров этого полка заявило нежелание служить с Мерлинием; мнение это разделял и Петрулин.^[91] Мерлиний слыл игроком и носившим иностранные ордена, не имевши их, словом, правильно или нет, он не пользовался доброй молвой. По прибытии его в полк, когда он явился к Петрулину, в присутствии многих офицеров этот последний предложил ему, очень деликатно, перечислиться в другой полк. „На каком основании?“ — довольно дерзко опросил его Мерлиний. „Общество офицеров не желает иметь вас своим товарищем“. Еще с большей надменностью и возвысив голос Мерлиний опросил; „Назовите мне одного из них, и первого я заставлю раскаяться“. Пылкий Петрулин не мог более воздержаться: „Я первый!“ — отвечал он. „Итак, с вас начну завтpa же утром“. — „Зачем откладывать? Пожалуйте сюда!“ Они стрелялись без секундантов. Петрулин не хотел вводить в ответственность своих офицеров. Раздались два выстрела, один за другим: Петрулин был убит, а Мерлиний легко ранен. Потому случаю было много толков. Мерлиний был разжалован в солдаты» {99, с. 147}.

«Однажды, за болезнию майора Пашкевича, эскадроном его командовал на ученьи капитан Степан Иванович Калачов, благороднейший чудак и оригинал. Он был всегда в разладе с уставом, а на этот раз как-то особенно был не в духе и долго размышлял, прежде чем произнести какую-нибудь команду. Отпустив полк. Сталь^[92] приказал эскадрону его остаться и продолжал ученье. Пылкий и нетерпеливый, он загнал лошадей, а крупное слово, вырвавшееся у него перед фронтом, Калачов принял на свой счет, и как только ученье окончилось — потребовал объяснения. Сталь собрал офицеров. „Господа! — сказал он. — Я, правда, горячего темперамента, но никогда не позволю себе оскорбить благородного человека грубою бранью и не знаю, почему господин Калачов сказанное солдатам принял на свой счет“. Затем он поклонился и вышел. Флегматичный Калачов этим, однако, не удовлетворился и послал вызов. Сталь принял его. „Калачов требует, чтобы стреляться через шинель“, — заметил один из секундантов, „Это бравурство! — воскликнул Сталь, — я назначаю двенадцать шагов и первый выстрел предоставляю противнику“. В назначенный день оба они съехались с своими секундантами. Калачов, удовлетворенный тем, что вызов его принят, выстрелил на воздух» {136, с. 57–58}.

«В числе прочих руки моей сестры просили еще генерал Пац и князь Адам Чарторыйский. На стороне первого, генерала наполеоновских войн, были все офицеры, его коллеги. Они были противниками князя Чарторыйского, как друга Александра I, не принимавшего участия в войнах за независимость родины. Таким образом, возник чисто политический вопрос, в котором опять-таки серьезные люди, сознававшие, что мы обязаны Чарторыйскому существованием Царства Польского, были на нашей стороне. Военные, как Викентий Красиньский, старались доказать, что в лице Паца, если он получит отказ, будет оскорблена вся армия, и убедили его вызвать Чарторыйского на дуэль. Это дело длилось несколько лет. Пять раз оба противника выступали друг против друга. Секундантом князя Адама был Мокроновский, генерал, сподвижник Костюшки и всем известный своим благородством и патриотизмом. Несколько раз полиция не допускала дуэли. Последняя встреча произошла уже после женитьбы Чарторыйского на моей сестре и Паца на Малаховской. Князь был ранен и пролежал более десяти дней в постели. Император Александр I, посетивший в то время Варшаву, ежедневно навещал Чарторыйского и оставался у него по целым часам. Впоследствии Пац, который действовал лишь под давлением других, стал искренним другом князя» {747, с. 56–57}.

«Алябьев, поссорившись за картами с Яковлевым, вызвал его на дуэль. „А на чем ты хочешь драться?“ — спросил последний. „Разумеется, на саблях“, — отвечал Алябьев. — „Не могу“. — „Почему же не можешь? Я обижен и имею право назначить оружие“. — „Воля твоя, не могу“. — „Ну так на шпагах“. — „О. ни за что не могу! Я наследовал от короля Иакова I, от имени которого фамилия моя происходит, врожденную антипатию к обнаженному оружию и не могу смотреть на него“. Все засмеялись, Алябьев также — и шампанское примирило противников» {70, т. 1, с. 242}.

«Случилось ему быть в Дерпте. Шел он по улице в одно дождливое и холодное осеннее утро и повстречался с двумя студентами, которые не только не посторонились, а толкнули его в бок, и довольно сильно, чтобы доказать не нечаянность, а умышленность этого толчка. На такое мальчишеское озорничество Черевин счел недостойным себя отвечать иначе, как презрительным молчанием. Но мальчишки-забияки не унялись, а остановились и, повернувшись, закричали ему вслед:

— Г<осподин> офицер! Г<осподин> офицер!

— Что вам угодно? — спросил Черевин, остановившись.

— Вы толкнули нас?

— Во-первых: не я вас, а вы меня толкнули. А во-вторых, что же из этого следует?

— А то, что вы должны дать нам сатисфакцию.

— Какую?

— Драться с нами, и сейчас же.

— На чем?

— На саблях, они у нас готовы, — и, распахнув свои шинели, показали имевшиеся при них сабли.

— С величайшим удовольствием, — сказал атлетический улан и подошел к молокососам-забиякам.

В двух шагах от них находился фонтан, бассейн которого был полон холодной воды.

— Господа! Прежде всего, я человек положительный и основательный и не предпринимаю ничего серьезного без основательной к тому причины. Мы идем драться; дело это довольно серьезное, основательной причины к тому я пока не вижу. Позвольте же мне поискать такой причины.

И, сказав это, Черевин наклоняется, как бы для того, чтобы поискать чего-то на мостовой. Мгновенно схватывает одною рукою за ногу, около щиколотки, одного студента, то же делает и с другим, поднимает их кверху, словно два подсвечника, подходит к бассейну фонтана и, повернув их головами вниз, погружает в холодную воду бассейна, потом вынимает их из воды, встряхивает и снова погружает. И так до трех раз. По совершении таких необычайных душей, он ставит их на край бассейна и говорит:

— Основательная причина для поединка теперь найдена; отправимся исполнять ваши желания; я весь к вашим услугам.

Но после такого образчика геркулесовской силы улана забияки не пожелали исполнить свои желания, не воспользовались предложением услуг; их студенческая храбрость или, вернее, мальчишеский задор испарился скорее, нежели зародился, и, не промолвив ни слова, они убрались подобру-поздорову, продрогнув от холодной ли ванны или от мальчишеской храбрости, не умею вам доложить» {773, с. 75–76}.

Следом за бретерами начала XIX века пришли иные люди. Они и фрондировали, и шалили, и кутили как-то мельче, благонамеренней. Вот, например, Н. А. Жерве — вроде бы тоже в 1830-х годах слыл шалуном и забиякой, да все как-то не на дуэлях дрался, а к актрисам в спальни подглядывал (за что и был вместе с приятелями переведен из гвардии в армейский полк). Или еще один пример — известный богач и скандалист Савва Яковлев. Он прославился тем, что мог, например, поставить на карту миллион франков (дело было в Париже, Яковлев проиграл); он же довел двоюродного брата до самоубийства долговыми записками; он мог летом устроить ледяные горы для любовницы — польской актрисы. Но и законы чести были для него такой же бессмыслицей, что и законы этикета, вежливости, порядочности: получив публичную пощечину, он и не подумал вызвать обидчика на дуэль. Яковлев, любимым развлечением которого было заставлять гостей пить шампанское из серебряного гроба, закончил свою жизнь столь же глупо и безобразно: он, пьяный, по ошибке застрелился {150, с. 55–57}.

Таких людей еще иногда называли бретерами, хотя к настоящему бретерству они уже не имели никакого отношения. Последним, кого можно назвать бретером в классическом смысле слова, был Руфин Иванович Дорохов. Он многим казался человеком прошедшего времени, и не случайно Л. Н. Толстой, взяв его в качестве психологического образца бретера (Долохов в «Войне и мире»), использовал элементы биографии его отца, героя 1812 года, партизана Ивана Семеновича Дорохова. Р. И. Дорохов родился в 1801 году, когда отцу его было 39 лет, и, естественно, в Отечественной войне участия не принимал. Тем не менее жизнь его была полна событий и приключений. Он неоднократно был разжалован в рядовые за буйные выходки, пять лет прослужил на Кавказе (естественно, в Нижегородском драгунском!), где был знаком и дружен со многими разжалованными декабристами (впрочем, он их знал еще по Петербургу, как и Пушкина); играл в карты, стрелялся на дуэлях, писал стихи, но уже в конце 1830-х, а тем более в 1840-е годы казался устаревшим (дожил он до 1852 года). После выхода в свет романа Л. Н. Толстого литературный герой стал заслонять героя исторического, в легендах его биография стала сдвигаться в прошлое, и даже фамилия часто писалась в варианте Толстого.

Бретерство осталось в памяти культуры как воспоминание о «золотом веке» русской дуэли, о наиболее ярких и заметных его представителях. И, как и сама дуэль, трансформировалось в этой памяти, метафоризировалось. Предложенный нами очерк русского бретерства является по сути лишь первоначальной попыткой описания этого сложного культурного феномена.

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Любой желающий, как нам кажется, сможет найти в нашей книге недостатки — и в методологии, и в отборе используемого материала, и в выводах. Оправдания и объяснения сейчас явно неуместны. Книга уже состоялась, и вы ее уже прочитали. И мы надеемся, что наша главная цель достигнута.

Мы постарались описать дуэль с разных сторон — и как уникальное культурное явление, и как социальный механизм; мы хотели, чтобы дуэль перестала представляться нашим современникам некой экзотической деталью, вроде «еров» и «ятей» в старых книжках. Надеемся, что читатель, познакомившись с героями нашего исследования, сможет представить, что ощущает человек, когда получает пощечину, когда вызывает соперника на поединок, когда пишет прощальное письмо, когда стоит у барьера перед нацеленным на него пистолетом. Мы надеемся, что исследователь русской культуры XVIII–XIX веков, даже если он не согласится с нашими выводами, тем не менее найдет для себя материал, который тоненьким лучиком высветит пусть маленький, но все-таки очень важный момент истории.

В эпиграф книги мы вынесли шутливо предложенный Ю. М. Лотманом заголовок: «О дуэли для начинающих». За очевидной иронией проглядывает предложение: нам, начинающим осознавать свою культуру и определять свое место в ней, почему бы не начать с истории русской дуэли?

ИЛЛЮСТРАЦИИ

«И вот герольды прочли уставы турнира, и рыцари выскакали вон, оставя место для бою. Снова звучит труба, и уже копья ломаются на груди противников, и выбитые рыцари ползают в пыли от тяжести лат более, чем от силы ударов. Часто своевольные кони разносят их, и копья поражают воздух; часто, стукнувшись лбами, они путаются в сбруе другого и, как петухи, ловят промах врага. <…>

И вот герольды разделили им пополам свет и ветер, сравняли копья, и труба приложена к устам для вести битвы. Привстав, склонясь вперед, все чуть дышат, чуть поводят глазами. Сердца дам бьются от страха, сердца мужчин от любопытства; взоры всех изощрены вниманием. <…> Вихрем понеслись противники друг на друга — раз, два, и копьев как не было» {8, т. 1, с 122–125}

Так описывал рыцарский турнир Александр Бестужев, автор популярнейших (особенно у провинциальных дам) повестей, кавказский страдалец по декабрьскому делу, светский кавалер, фрунтовый офицер, а затем фронтовой рядовой; человек, всегда ставивший знак равенства между рыцарством и благородством, дуэлью и поединком.

Россию часто называют страной с непредсказуемым прошлым. Это относится не только к советской, но и к императорской России Петр (впоследствии Великий) притащил из Европы что мог и пораскидал. Елизавета все оставшееся от отца попримеряла и покрасовалась перед зеркалами. Екатерина (впоследствии также Великая) половину доставшегося ей императорского хозяйства разглядывала, как игрушки, и придумывала игры. Можно играть в оловянных солдатиков, а можно поиграть в рыцарей живыми людьми — И появились карусели! И братья Орловы так похожи на настоящих рыцарей! А дамы! А потом всем так понравилось, что поверилось — см. В. Пушкина в Приложении.

А еще лет тридцать спустя отягощенный железом и многочисленным семейством Николай I честно терпит обузу этой памяти.

Но уже придумали деревянных лошадок, на которых катаются ребятишки, а иногда и их подвыпившие родители. Уже появилась карусель, на которую сейчас мы водим своих детей.

Вот так, как на этих рисунках, французский фехтмейстер обучал молодежь в гвардейском корпусе. А потом постаревшие отставные гвардии поручики (и капитад&валн соседскому мальчику прутик и, путаясь в «терциях» и «секундах», показывали, как колоть и как отмахиваться. Именно так (задолго до Вальвиля) обучился фехтованию Петруша Гринев.

До конца царствования Александра I в России практическим вещам учили вручную. Николай Павлович решил, что учить нужно, что учить можно, а если читать не умеет — то по картинкам. Каждую свою картинку Вальвиль пояснил лично. Книгуэтудержалидля домашних упражнений. Иллюстрации из учебника фехтования примечательны изяществом и благородством тая. УНеътаможно представить, что подобным образом можно убить, сложно даже предположить, что у этих людей может потечь кровь. Это учебник рукопашного боя того времени, когда Лев Толстой еще не сказал, что лучше взять дубину и «гвоздить» ею. А уж слов «штыком коли — прикладом бей» они точно не слышали!

О дуэли в XVIII и тем более в XIX веке знал каждый дворянин. Но обсуждать эту проблему публично в печати было не принято. Дуэль почти что превратилась в «неназываемую» — как панталоны в куртуазной французской речи. Допускались описания в художественных произведениях, желательно обвинительные.

Тем интереснее эти книги.

Первая — трогательна. Посмотрев на заглавие и посвящение, мы можем себе представить пожилого отставника, единственный сын которого, отправленный на службу государеву, употребил свой юношеский пыл не по назначению. Мать-старушка с горя слегла. Обстоятельства можно уточнить по «Капитанской дочке» А С. Пушкина.

Вторая — канцелярская. Четыре совершенно одинаковых издания. Когда Александр III «полуразрешил» дуэль, полковым командирам потребовалось руководство к действию — какой поединок считать правильным, а какой нет, что является необходимым, что правомерным, что допустимым. С точностью до секунды и полушага. Перефразируя персонажа Л. Н. Толстого: «Die erste Kolonne marschiert…»

Не будем забывать, что люди, выходившие на дуэль, этих книг не читали.

Дуэль — не шутка и не ребячество, а дело серьезное. Каждая мелочь становится значимой, каждый аксессуар — значительным. Пистолеты, естественно, на первом месте.

Для удобства желающих доставить друг другу благородное удовлетворение оружейники создали специальный одноразовый комплект.

Вот он перед нами. Ящичек снаружи может быть инкрустирован Внутри в ячейках лежат два пистолета и набор необходимых инструментов и материалов. Пистолеты красивы, их можно вынуть и посмотреть, даже примерить в руке — но заряжаться они должны однажды.

А кто будет заряжать? На дуэли денщиков не звали. Сколько насыпать пороху и какого? Какой подобрать пыж? Как откалибровать пулю? Как аккуратно забить заряд этим изящным молоточком? В таких случаях и нужен был свой полковой записной бретер, который надевал рубашку с манжетами и священнодействовал.

А потом — «Сходитесь!».

После поединка кто-нибудь из секундантов забирал эти пистолеты на память или для передачи родственникам.

Эти рисунки объединены нами благодаря одной детали — пистолетам на стене. Пара дуэльных пистолетов была предметом гордости для многих русских дворян. Если покупали пару «лепажей» или «кухенрейтеров», то сначала хвастались перед друзьями (каждый из которых мог на всякий случай примериться к рукоятке) В карты их проигрывали последними. Дома иногда вешали на стену, на видное место — чтобы все видели, рядом со шпагой «За храбрость» или портретом дедушки.

Пистолеты за спиной Дениса Давыдова, героя-партизана, а теперь уже генерала, лихого рубаки и поэта, — это часть его образа. Пистолеты на стене у станционного смотрителя — это жалостливое, униженное напоминание о высочайше дарованном дворянском достоинстве 14-го класса (которое называли «Не бей меня в рыло»). Пистолеты на пустой стене бедного пристанища полкового горниста — это вопиющий знак абсолютного превосходства point d'honneur над всем прочим.

Пистолеты эти выполняли чаще всего только декоративную функцию — на настоящей дуэли стреляться на них было все равно что играть чужими распечатанными картами.

Конфликт между штатскими и военными всегда был на виду, особенно в столицах. Сколько офицеров (особенно молодых) стремилось утереть нос «фрачникам», «стрижам», которые, на их взгляд, пороху не нюхали и настоящей жизни не видели! Сколько штатских (особенно молодых) насмехалось над туповатыми и кичливыми офицерами! Карикатуры на офицеров элитных гвардейских полков — кавалергарда и конногвардейца — отчасти оправдывают эту иронию.

Офицеры тоже всегда враждовали между собой: кавалеристы с пехотинцами, гвардейцы с армейцами, гусары с уланами, кавалергарды с конногвардейцами…

Разгром недавнего покорителя Европы и взятие Парижа — один из замечательнейших военных триумфов российской армии. Счастливые победители с восторгом окунулись в круговорот парижской жизни — мирной, светской: рестораны, театры, игорные дома, прогулки по бульварам. А светская жизнь в завоеванном городе неизбежно сопровождалась дуэлями — столь многочисленными, что российскому командованию (вплоть до императора) приходилось принимать специальные меры.

Карты сопровождали дворянина на протяжении почти всей жизни — юношеские излишества, затем серьезная игра или времяпрепровождение за бостоном, затем тихие вечера за гранпасьянсом. Как объединяющее совместное занятие и вместе с тем противоборство (с соперником или с судьбой) карты были схожи с дуэлью Игра часто заканчивалась ссорой и поединком — а поединок нередко завершался примирением за картами.

Ю. M. Лотман в «Беседах о русской культуре» замечательно написал об исключительной роли бала в жизни российского общества, о том, что бал был «сферой, противоположной службе, — областью непринужденного общения, светского отдыха, местом, где границы служебной иерархии ослаблялись. Присутствие дам, танцы, нормы светского общения вводили внеслужебные ценностные критерии, и юный поручик, ловко танцующий и умеющий смешить дам, мог почувствовать себя выше стареющего, побывавшего в сражениях полковника». На балах происходили знакомства и свидания, устраивались браки и интриги, делались и ломались карьеры. На балах очень часто случались ссоры, подчас не замеченные окружающими, но заканчивающиеся потом кровавой развязкой — или легкой царапиной, примирением и утренним ресторанным шампанским.

Недоросли не читают «Недоросля». Они читают Марлинского или Барона Брамбеуса, а в лучшем случае вообще не читают.

А потом они отправляются на службу и становятся корнетами, на них рисуют карикатуры и пишут памфлеты.

Выбор сюжетов из жизни карикатурного корнета показателен тем, что почти полностью исчерпывает возможные развлечения молодого офицера: ежевечерне он пьянствует и играет в карты с сослуживцами. Иногда ходит в театр, где одолженным лорнетом оглядывает окрестных дам. Дуэль в данном случае, как и сидение под арестом, отнесена к развлечениям. Любопытно, что сама дуэль не изображена, — вероятно, потому, что ее как бы не было.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Абрамович С. Л. Пушкин в 1836 году. Л., 1985.

2. Анненский И.Ф. Книги отражений. М.,1979.

3. Бальзак О., де. Собрание сочинений: В 24 т. М., 1960.

4. Бартенев П. И. Пушкин в Южной России. М., 1914.

5. Белоголовый Н. А. Воспоминания и другие статьи. М.,1897.

6. Белый А. Начало века. М-, 1990.

7. Беляев И. Поле // Москвитянин. 1855. Т. 4. № 13–14. Июль. С. 37–62.

8. Бестужев-Марлинский А. А. Сочинения: В 2 т. М., 1958.

9. Бестужев (Марлинский) А. А. Ночь на корабле. М., 1988.

10. Бестужев М. А. Братья Бестужевы // Русская старина. 1870. Т. 1.С. 258–266.

11. Бестужев Н. А. Избранная проза. М.,1983.

12. Болгар Ф., фон. Правила дуэли. СПб., 1895.

13. Боричевский. Аракчеев и Шуйский // Русская старина. 1878. Т. 21. С. 180–184.

14. Бриген А. Ф. Письма. Исторические сочинения. Иркутск, 1986.

15. Бронзов А. А. К вопросу о дуэли //Христианское чтение. 1897. Вып. 12. С. 785–794.

16. Бронзов А. А. «Христианское» самолюбие // Христианское чтение. 1897. Вып. 8. С. 239–264.

17. Брюсов В. Я. Переписка с Андреем Белым (1902–1912). Вступ. ст. и публ. С. С. Гречишкина и А В. Лаврова // Литературное наследство. М.; Л., 1976. Т. 85. С. 327–427.

18. Булгарин Ф. В. Воспоминания: В 6 ч. СПб., 1848–1849.

19. Бульвер-Литтон Э.-Дж. Пелэм, или Приключения джентльмена. М., 1958.

20. Бурнашев В. П. Из воспоминаний петербургского старожила. Аракчеев и Крестовская карусель // Памятники новой русской истории. СПб., 1872. Т. 2. С. 171–178.

21. Бутурлин М. Д. Записки // Русский архив. 1897. Кн. 2. № 7. С. 337–439.

22. Важинский С. Правила поединка. СПб.,1912.

23. Вальвиль А. Рассуждение о искусстве владетьшпагою. СПб., 1817.

24. Введенский Д. И. Должно ли и можно ли оправдывать дуэль? // Вера и разум. 1899. Т. 2. Кн. 6. С. 203–205. 10.

25. Вельтман А. Ф. Повести и рассказы. М., 1979.

26. Веневитинов Д. В. Стихотворения. Проза. М., 1980.

27. Вигель Ф. Ф. Записки: В 2 т. М., 1928.

28. Водовозова Е. Н. На заре жизни. М.,1987. Т. 2.

29. Волошин М. А. Лики творчества. Л., 1989.

30. Вонлярлярский В. А. Большая барыня. М.,1987.

31. Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820-х годов. М., 1933. Т. 2.

32. Востриков А. В. Мифо-логика дуэли // Невский архив. М.; СПб., 1993. С. 413–426.

33. Востриков А. В. О некоторых исключительных способах разрешения конфликтов чести в России начала XIX века // В честь 70-летия профессора Ю. М. Лотмана. Тарту, 1992. С. 57–70.

34. Востриков А. В. Поэтика оскорбления в русской дуэльной традиции // Тыняновский сборник. Пятые Тыняновские чтения. Рига; M., I994. С. 100–109.

35. Востриков А. В. Тема «исключительной дуэли» у Бестужева-Марлинского, Пушкина и Лермонтова // Русская литература. 1993. № 3. С. 66–72.

36. Вульф А. Н. Дневники. М., 1929.

37. Вяземский П. А. Полное собрание сочинений: В 12 т. СПб., 1878–1896.

38. Вяземский П. А. Записные книжки. М., 1963.

39. Ган Е. А. Суд света // Дача на Петергофской дороге. Проза русских писательниц первой половины XIX века. М.,1986. С. 147–212.

40. Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988.

41. Герцен А. И. Собрание сочинений: В 30 т. М.,1954–1966.

42. Гинзбург Л.Я. О старом и новом. Л., 1982.

43. Глинка С. Н. Записки. М., 1895.

44. Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: В 14 т. М.; Л., 1937–1952.

45. Голицын Н. С. Бой при Иденсальми в Финляндии 15(27) сентября 1808 года // Русская старина. 1890. Т. 65. С. 99–103.

46. Головачев П. М. Декабристы: 86 портретов. М., 1906.

47. Гордин Я. А. Право на поединок. Л., 1989.

48. Гордин Я. А. Русская дуэль. СПб., 1993.

49. Граббе П. X. Из памятных записок. М., 1873.

50. Греч Н. И. Записки о моей жизни. М.; Л., 1930.

51. Грибоедов А. С. Сочинения в стихах. Л.,1987.

52. Грибоедов А. С. Ода на поединки // Вестник Европы. 1809. № 16. С. 279–282.

53. А. С. Грибоедов, его жизнь и гибель в мемуарах современников. Л., 1929.

54. Григоренко П. Воспоминания // Звезда. 1990. № 7. С. 166–207.

55. Грот Я. К. Труды. СПб., 1898. Т. 1.

56. Давыдов Д. В. Дневник партизанских действий 1812 года. Дурова Н. А. Записки кавалерист-девицы. Л., 1985.

57. Декабристы на поселении. Из архива Якушкиных. М., 1926.

58. Диккенс Ч. Собрание сочинений: В 30 т. М., 1958. Т. 8: Барнеби Радж.

59. Дмитриев М. А. Мелочи из запаса моей памяти. М., 1869.

60. Домбровский Ю. Смуглая леди. М.,1985.

61. Достоевский Ф. М. Собрание сочинений: В 30 т. Л., 1972–1990.

62. Драгомиров М. Дуэли. Киев, 1900.

63. Дружинин Н. Честь, суд и поединок // Журнал Юридического общества при Имп. С.-Петербургском университете. 1897. Кн. 1. С. 69–90.

64. Дурасов В. Дуэльный кодекс. 3-е изд. СПб., 1909.

65. Дуэль Лермонтова с Мартыновым: (По материалам следствия и военно-судного дела 1841 года). М., 1992.

66. Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккереном: Подлинное военно-судное дело 1837 года. СПб., 1900 (переизд. — М., 1993).

67. Дюма А. Учитель фехтования. Черный тюльпан. Новеллы. М., 1981.

68. Екатерина П. Записки. М., 1990.

69. Жихарев М. И. Докладная записка потомству о Петре Яковлевиче Чаадаеве // Русское общество 30-х годов XIX века. Люди и идеи. Мемуары современников. М.,1989. С. 48 — 119.

70. Жихарев С. П. Записки современника: В 2 т. Л., 1989.

71. Жукова М. С. Вечера на Карповке. М., 1986.

72. Завалишин Д. И. Декабрист М. С. Лунин // Исторический вестник. 1880. Т. 1. С. 139–149.

73. Загоскин М. Н. Рославлев, или Русские в 1812 году. М., 1955.

74. Загоскин M. H. Три жениха // Библиотека для чтения. 1835. Т. 10. С. 25–103.

75. Иванцов-Платонов А. В. За двадцать лет священства. М., 1884.

76. Из писем Александра Яковлевича Булгакова к его брату. 1827 год // Русский архив. 1901. Кн. 3. № 9. С. 339–437.

77. Измайлов А. Е. Сочинения. СПб., 1849. Т. 1

78. Имберг А. О. Из записной книжки // Русский архив. 1870. Стб. 373–404.

79. Ищенко И. П., Любарский М. Г. В поисках истины. М., 1986.

80. К биографии императора Павла // Русский архив. 1870. Стб. 1960–1966.

81. Каверин В. Собеседник. М., 1973.

82. Калинин П. Дуэли в офицерской среде: (По поводу закона 13 мая 1894 года) // Военный сборник. 1894. № 8. С. 329–331.

83. Каменская M. Ф. Воспоминания. M., 1991.

84. Каратыгин П. Записки. Л., 1970.

85. Карнович Е. П. Замечательные богатства частных лиц в России. СПб., 1874.

86. Киреев Л. А. Письма о поединках. СПб., 1899.

87. Киселев Н. С. Несколько слов о «вызове» императором Павлом европейских государей на поединок // Русский архив. 1871. Стб. 0195–0200.

88. Колесов В. Мир человека в слове Древней Руси. Л., 1986.

89. Конрад Дж. Дуэль // Избранное: В 2 т. М., 1959. Т. 2. С. 294–384.

90. Крестовский В. В. Две силы: Роман. Ч. 3 // Русский вестник. 1874. Т. 113. Сент. С. 278–371.

91. Крылов И. А. Сочинения: В 2 т. М., 1969. Т. 2.

92. Кудряшов К. В. Александр I и тайна Федора Козьмича. Пг., 1923.

93. Куликов Н. И. Воспоминания // Русская старина. 1880. Т. 29. С. 989–998.

94. Куприн А. И. Собрание сочинений: В 6 т. М., 1958. Т. 3.

95. Курнатовский Г. В. Дуэль, историко-догматическое исследование. СПб., 1898.

96. Кюхельбекер В. К. Избранные произведения: В 2 т. М.; Л., 1967. Т. 1.

97. Лермонтов М. Ю. Сочинения: В 6 т. М.; Л., 1954–1957.

98. Лермонтовская энциклопедия. М., 1981.

99. Липранди И. П. Замечания на «Воспоминания» Ф. Ф. Вигеля. М., 1873.

101. Липранди И. П. Из дневника и воспоминаний. Заметки на статью «Пушкин в Южной России» // Русский архив. 1866. Стб. 1394–1491.

101. Липранди И. П. Из записок: (По п