Пересмотренные ценности и этика

 

 

Ласло: Теперь я предлагаю вернуться к вопросу о ценностях, поскольку в конечном счете он имеет огромное значение для нашей жизни и нашего будущего.

 

Гроф: Имеете ли вы в виду ценности, возникающие у людей в результате неординарные переживаний, или ценности вообще?

 

Ласло: И то, и другое. Но давайте сначала рассмотрим собственно природу ценностей. Существует традиция, по крайней мере в западных философских школах, считать ценности чисто субъективным явлением. Но что из этого следует? Каков статус ценностей?
В этом случае они становятся игрой непостижимых личностных факторов, чисто субъективным капризом. Однако ценности — это нечто большее. Они объективно участвуют в жизни мира, управляют поведением людей, служат фактором их взаимодействия. Ценности представляют собой и личное, и общественное явление, они влияют на ход эволюции сообщества и на то, как люди относятся к своему окружению. Но если ценности являются частью объективного мира, то их надо принимать всерьез, так же как мы принимаем всерьез здоровье, болезнь или любое другое явление, от которого зависят наша жизнь и благополучие.

 

Гроф: Это безусловно так. Я верю, что существует система наиболее сущностных ценностей трансперсонального характера, которые выходят за пределы ценностей конкретных культур. Это этическая система, спонтанно зарождающаяся из глубоких мистических переживаний. Она содержмт ценности, в отношении которых могут прийти к согласию люди из самых разных культур, если у них был опыт таких переживаний. Я неоднократно сталкивался с этим явлением в нашей работе. Один из родоначальников гуманистической психологии, Эйбрахам Маслоу, описывал его в связи с наблюдениями за людьми, имевшими опыт спонтанных мистических, или, согласно его терминологии, «пиковых переживаний». Маслоу называет эти ценности «мета-ценностя­ми», а импульсы, заставляющие действовать в согласии с ними, — «мета-мотивациями».

 

Ласло: Говоря о надличностных ценностях, имеете ли вы в виду ценности, отличные от универсальных или транскультурных ценностей?

 

Гроф: Хороший вопрос. Предположительно, некоторые ценности могут быть одновременно и надличностными, и специфичными для определенных культур. Возможно, их лучше называть «универсальными» или «транскультурными». В частности, это относится к почитанию жизни как чего-то священного, к ощущению, что убийство является дурным действием, к состраданию к другим чувствующим существам и т.д.

 

Ласло: Что может служить примером надличностной, или универсальной, ценности, которая присутствует в уме у большинство людей?

 

Рассел: Думаю, Стэн только что привел такой пример: ощущение того, что убивать неправильно. Для нас эта ценность уже ассоциируется с более высоким состоянием сознания. Ведь вы не ждете, что святой станет оправдывать лишение людей жизни. Вы удивитесь даже если он будет выступать за убийство животных для нашего пропитания. Люди, чувствующие, что в убийстве нет ничего запретного, скорее всего рассуждают, исходя из непросветленного состояния, которым все еще правит эгоистический способ мышления: «мои потребности важнее всего». Любое оправдание лишения другого существа жизни всегда зиждется на некой автоцентричной системе ценностей. Когда люди учатся избавляться от своего эгоцентрического способа бытия, они естественным образом начинают больше почитать жизнь. Для них отказ от убийства уже не требует никакого рационального обоснования — просто убийство ощущается как нечто неправильное.

 

Ласло: В философии мейнстрима наша моральная ответственность распространяется лишь на людей. Мы ответственны за свое поведение по отношению к другим человеческим существам на том основании, что люди, дескать, обладают неким «внутренним» измерением — они страдают, когда с ними плохо обращаются. Принципом «поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы другие поступали с тобой» философы сообщают нам, что мы должны принимать на себя ответственность в отношении других людей. Но в действительности это ограничение области моральной ответственности лишь человеческими существами весьма произвольно: оно слишком узко. Есть веские основания полагать, что внутреннее измерение — разновидность чувствования или субъективности — имеется у всех форм жизни. Если мы в это верим, то область нашей моральной ответственности должна распространяться на все формы жизни в биосфере.

 

Рассел: Давайте ненадолго вернемся на шаг назад и рассмотрим используемые нами термины. Для меня есть различие между ценностями и моралью. Ценности у каждого свои — это то, что мы «ценим», что считаем важным для себя. Они могут очень значительно варьироваться от человека к человеку. Кроме того, как мы уже говорили, по мере того как меняется способ мышления личности, меняются и ее ценности. Что же касается морали, то это, как я полагаю, свод кодов, разделяемых обществом и определяющих поведение личности. Это набор правил, которые связывают сообщество воедино и позволяют его членам сосуществовать друг с другом.

Многие из этих нравственных правил являются попытками сдерживать нашу автоцентричность, и все же они сами по себе не приходят из более высоких состояний сознания. В большинстве обществ существуют моральные предписания, запрещающие убийство, воровство и изнасилование, но это совсем необязательно происходит по причине того, что речь идет о глубоких ценностях. Обычно причина в том, что общество заинтересовано, чтобы его члены придерживались таких принципов. Нравственные правила нужны, чтобы люди могли сосуществовать, несмотря на свой эгоцентризм.

По мере повышения человеческой осознанности потребность в этих нравственных правилах уменьшается, и обществу в меньшей степени приходится навязывать свой набор ценностей. Чем больше у людей опыта переживаний, о которых говорит Стэн, тем меньше они обусловлены старым эгоцентрическим состоянием сознания. Они вступают в более тесный контакт со своими собственными глубочайшими ценностями и проживают их спонтанно. Их ценности происходят из их внутреннего мира, а не из социального кода.

 

Ласло: Тем не менее, потребность в ощущении нравственного сохраняется. Нам все еще необходима способность отличать моральные действия от аморальных.

 

Рассел: Я не уверен, что такое различение может стать универсальным. Моральные предписания очень относительны и сильно варьируются в зависимости от конкретного общества. То, что аморально для одной группы людей, может оказаться вполне моральным для другой. Люди, пребывающие в контакте с собой и своими глубочайшими ценностями, естественно, будут действовать так, чтобы причинять другим как можно меньше вреда. Но не исключено, что в терминах того или иного конкретного набора кодов их действия все равно будут классифицированы как аморальные.

 

Ласло: Иными словами, вы утверждаете, что мораль зависит от ожиданий, принятых в данной конкретной культуре.

 

Рассел: Совершенно верно.

 

Гроф: До тех пор, пока мы остаемся в сфере конкретных культур, мы находим этические ценности весьма идиосинкразическими, непоследовательными и капризными. То, что шокирует одну человеческую группу, вполне приемлемо и нормально для другой. То, что одно общество считает обязательным и неоспоримым императивом, вообще не находится в фокусе внимания другого общества. Это верно и в отношении различных субкультур — социальных, религиозных и политических — в одной и той же культуре.

Рассмотрим в качестве примера отношение к сексуальности. Если нам удается освободиться от оков своих собственных культурных предубеждений и взглянуть на вопрос с транскультурной, универсальной точки зрения, мы сразу убеждаемся в том, насколько относительны и произвольны любые ценностные суждения на эту тему. В Новой Каледонии в одном племени было принято убивать новорожденных близнецов, если один из них был мальчиком, а другой — девочкой, поскольку они, разделяя пространство одной и той же матки, нарушили табу на инцест. Зато в аристократических кругах древних обществ Египта и Перу брак между братом и сестрой был священной обязанностью. В некоторых культурах супружеская неверность карается смертью, но эскимосский обычай гостеприимства предписывает хозяину предлагать гостю-мужчине свою жену. В некоторых культурах обнаженное тело считается совершенно естественным для представителей обоих полов, в других женщины обязаны покрывать все свое тело, включая некоторые части лица. Для одних культур полигамия, как и полиандрия, считается совершенно естественным и понятным явлением. В то время как в одних культурах гомосексуализм воспринимается как богохульство, преступление, наказуемое смертной казнью, форма морального увечья или болезнь, в других он считается вполне нормальным и приемлемым, а порой — даже превосходящим гетеросексуальность.

Однако есть и постконвенциональная мораль, преодолевающая границы предписаний и ограничений, которые накладывает на нас наша культура. Это нечто совсем иное, то, что личность переживает очень глубоко, почти на клеточном уровне, нечто, основанное на неотразимом личном опыте надличностной природы.

 

Ласло: Стэн, мне кажется, что необычайные переживания ваших пациентов, в которых они отождествляются даже с неживыми объектами, со всей планетой или со всем космосом, соотносятся с иной, неординарной ценностной системой.

До сих пор ценностные системы отличались высоким уровнем эгоистичности. Мы привыкли к высказыванию:
«Я не хочу, чтобы меня обижали, поэтому я сам не обижаю других». В значительной степени на этом же основана и христианская мораль, и вообще любая западная мораль.
В отличие от нее, буддистская система ценностей преодолевает ограничения эгоцентричной ориентации, поскольку ее заботой является все сущее. Люди, о которых вы рассказываете, тоже выходят в своих переживаниях за рамки эгоистичных интересов и начинают ценить мир в целом таким, какой он есть. Вероятно, это происходит потому, что те, у кого есть опыт таких переживаний, ощущают мир как продолжение самих себя: они — часть мира, и мир — часть их. Поэтому они движутся к внесоциальным и даже внечеловеческим ценностям, лежащим далеко за пределами тех ценностей, которые обычно ассоциируются с моралью.

 

Гроф: Да, вы абсолютно правы! Это становится очевидным в результате систематической духовной практики с личными переживаниями, когда часто наблюдаются этическое развитие и эволюция человека.
В этом процессе можно выделить несколько стадий. Сначала человек отказывается от определенных действий в силу примитивного страха быть схваченным и наказанным. На следующем уровне его поведение уже диктуется глубоко усвоенной системой заповедей или предписаний. Это то, что Фрейд называет супер-эго. Следующая стадия связана с осознанием закона кармы. Человек начинает понимать, что конкретные поступки влекут за собой конкретные последствия. Высшая форма нравственности проявляется в эмпирическом признании единства, объемлющего все мироздание, ощущении идентичности с другими чувствующими существами и осознании собственной божественности. В такой психодуховной эволюции изменение нашей морали отражает изменение в нашем понимании себя, мира и собственного места и роли в этом мире.

 

Ласло: Расширяются ли ценностные горизонты людей во время таких переживаний? Что говорит об этом ваш опыт, Стэн? Растут ли при этом люди? Эволюционируют ли они?

 

Гроф: Да. В некоторых формах эмпатии все еще присутствует элемент отдельности, различение между мной, как наблюдателем, и другим, тем, кто страдает. Есть разница между этой обычной жалостью и искренним состраданием, которое порождается чувством единства и тождественности с другими.

 

Ласло: Последнее, вероятно, глубже, нежели рациональное понимание. Видимо, это интуитивное переживание своей сопричастности.

 

Рассел: Я согласен с этим. Рассмотрим, к примеру, отказ от причинения страдания другим. Эту идею можно обнаружить в большинстве духовных традиций. По мере эволюции своего сознания люди начинают спонтанно тяготеть к ней. Вы знаете, что сами не хотите страдать, и теперь вы уже не желаете причинять страдание другим.

Это один из аспектов сострадания — сопереживать другому так же, как переживаем из-за самих себя, заботиться о другом, как если бы это был я сам. Эта способность возникает спонтанно, когда мы освобождаем свой ум от различных убеждений и концепций, отделяющих нас от других, и начинаем испытывать более глубокое сопереживание с ними.

 

Гроф: В необычных состояниях мы можем осознанно переживать отождествление со всем, что является частью мироздания, — с людьми, с животными, с растениями, с архетипическими существами. Возможно, для всего, что мы способны воспринимать как внешний объект, существует соответствующее субъективное переживание. Вы можете почувствовать, например, что стали секвойей. Вы ощущаете свое тело как дерево вместе с его корнями, с процессами движения микроэлементов и воды в корневой системе, даже с переживанием фотосинтеза в хвое. Это не просто гипотетический пример, я рассказываю о том, что произошло с одним из тех, с кем я работал. Да и у меня самого бывало такое. Это что-то невероятное!

 

Ласло: Как по-вашему, до какой разделительной черты доходит подлинная способность переживать страдание, радость и другие эмоции? Ограничена ли возможность испытывать чувства и эмоции только человеком, или же на это способны и другие существа — животные, растения, может быть, вся биосфера?…

 

Рассел: Я не знаю насчет растений; вроде бы у них нет нервной системы, как у животных. И мне неизвестно, зависит ли способность к страданию от наличия нервной системы, означает ли ее отсутствие, что они не могут испытывать боль? Не знаю. Но я без колебаний опустил бы эту черту ниже уровня позвоночных. У меня нет сомнений в том, что касается насекомых. Мне бы не пришло в голову оторвать пауку конечности, потому что, как мне кажется, ему это причинит боль.

 

Ласло: Любопытно, не служит ли связь между листьями и ветками дерева с его стволом для фиксации каких-то ощущений, вроде боли. Возникает ли в растении некое качественное ощущение, когда отрывают его листья или ветви?

 

Рассел: Я на самом деле этого не знаю, ведь опираться я могу лишь на собственный опыт. Отрывание ног у паука я ощущаю как нечто неправильное, но сорвать лист с дерева могу без особых терзаний. Вероятно, я провожу некую умозрительную границу между пауком и деревом.

 

Ласло: Пожалуй, у меня это не так. Я склонен полагать, что даже атом кислорода, когда его бомбардируют лучами, «чувствует» нечто качественное, подобное самым элементарным формам боли.

 

Гроф: Возможно, существует бесконечное разнообразие проявлений дискомфорта, связанных с процессами, которые протекают на всех уровнях бытия. Мы говорили здесь об Уайтхеде. Я считаю, что его открытия не покрывают сколь-либо полного диапазона надличностных переживаний. В частности, потому что он считает сознание самой последней стадией в процессе биологического сращения.

 

Рассел: Пожалуй. Но, с другой стороны, разве Уйтхед не считал, что некая внутренняя жизнь — не обязательно сознание в той форме, в которой оно нам знакомо, а некий внутренний мир — простирается по всему эволюционному древу, достигая самых базовых элементов материи?

 

Ласло: В его воззрении есть место для так называемых «сообществ истинной сущности», имеющих собственное внутреннее измерение, и в их число входят даже молекулы.

 

Гроф: Он писал также, что каждая истинная сущность содержит в себе всю историю вселенной вплоть до настоящего момента. На обычном уровне восприятия мы, как правило, не осознаем всего, что составляет настоящий момент, все то, что втекает в его. Мы вполне могли бы воспользоваться его моделью, допустив, однако, что в измененных состояниях некоторые конкретные аспекты этой истории могут неожиданно всплыть наверх, становясь полностью осознаваемыми. Они могут проявляться как образы людей, животных, растений, неорганических объектов и даже архетипов, или, следуя терминологии Уайтхеда, «вечных объектов».

 

Ласло: В столь обширном диапазоне идентификации ценностная система человека способна стать менее эгоцентричной, менее ограниченной. Переживания отождествления в подобных измененных состояниях сознания могли бы стать мощным социализирующим фактором в нашем мире.

 

Гроф: Да, так оно и есть.

 

	второй день   вечер

 

Предельные вопросы:
Заключительные размышления

 

 

Карма

 

 

Ласло: Мы затронули целый ряд фундаментальных, возможно даже — предельных вопросов. Не стоит ли обратиться к некоторым из них снова? Что мы можем из них извлечь? Возьмем, к примеру, поразительные способности, возникающие в людях, когда они входят в измененные состояния сознания.

 

Гроф: Когда люди занимаются самоисследованием, используя необычные состояния сознания, нет необходимости преподавать им экологию или этику. В результате надличностных переживаний их система ценностей автоматически претерпевает изменение, и в них развивается глубокая экологическая осознанность, терпимость и сострадание. Сходное воздействие оказывает опыт психодуховной смерти и возрождения: ваше переживание идентичности начинает распространяться и на других существ. Опыт смерти эго ведет к значительному расширению самоидентификации.

У этого процесса бывают весьма важные практические последствия. Мы проводили программу психоделической терапии для онкологических больных на необратимой стадии заболевания, находящихся на пороге неминуемой смерти. Переживания такого типа помогали им преодолевать страх смерти и глубочайшим образом меняли все их внутренние установки, качество оставшихся дней жизни и само переживание умирания.

 

Рассел: Ранее я говорил о своей недавно умершей близкой подруге. В последние дни с ней произошло нечто весьма примечательное: она приняла идею собственной смерти. До этого она целый год боролась с ней. Все время повторяла: я не готова уходить, мне еще рано, я не хочу, я не готова. Но за неделю перед смертью она вдруг заговорила по-другому. Как ты думаешь, — спрашивала она, — мне уже пора уйти? Или надо еще немного повременить? Она вдруг совершенно расслабилась, похоже было, что все страхи внезапно покинули ее. Это было удивительно.

Я иногда думаю о том, что рано или поздно мы все должны пройти через это. Я имею в виду не собственно умирание, а это отпускание страха смерти. В идеале оно должно стать частью нашего образования. Желательно, чтобы нам помогли выйти за границы этого страха, и тогда мы сможем прожить остаток своей взрослой жизни без этой висящей на нашей шее гигантской, хоть и невидимой, тяжести. Если бы такое воплотилось в жизнь, мир бы очень изменился.

 

Гроф: Как я понимаю, древние мистерии смерти и возрождения и ритуалы перехода в туземных культурах как раз и помогали людям пережить умирание задолго до биологической смерти. Немецкий монах-августинец 17 века Абрахам из Санта-Клары сформулировал эту идею в очень лаконичной форме: тот, кто умрет до того, как умрет, не умрет, когда умрет. Когда у вас есть такой опыт, вы уже воспринимаете смерть не как конец того, кем вы являетесь, а как фантастическое путешествие, переход в иную форму и на иной уровень существования. Независимо от того, соответствует ли такое восприятие глубокой вселенской истине или представляет собой утешительное заблуждение, как считают некоторые материалистически настроенные критики трансперсональной психологии, оно, безусловно, способно преобразить человеческую жизнь.

 

Ласло: Некоторым прозрениям о смерти и возрождении уже тысячи лет, но они все еще не имеют себе равных по глубине. В «Тибетской книге мертвых» прекрасно то, что она дает наставления духу или душе человека после его смерти. С другой стороны, нам очень трудно принять идею о том, что возрождение является не освобождением, а узами. Дух умершего до самого последнего мгновения борется ради того, чтобы освободиться в нирване, а не родиться заново.
На последней стадии этой борьбы предпринимается попытка запереть вход в лоно матери, которая, если попытка не увенчается успехом, его родит. Согласно нашей системе ценностей, было бы хорошо вновь родиться в условиях здоровья и материального благополучия.

 

Гроф: На этот счет есть различные мнения в разных духовных системах, в том числе и в разных направлениях в самом буддизме. Конечно, ранние буддисты Хинаяны не видели особой ценности в воплощенном существовании. Материальная сфера была для них трясиной смерти и повторного рождения, юдолью страданий. Они предлагали в качестве решения изжить «жажду плоти и крови», вырваться из воплощенного бытия и достичь нирваны. Санскритское слово «нирвана» происходит от того же корня, что «ветер» (vatah), и буквально означает «исчезновение». Однако более поздний буддизм Махаяны учит, что нирваны можно достичь в миру, устранив из нашей жизни три «яда»: невежество, вожделение и агрессивность.

Некоторые духовные системы считают целью достижение единства с Богом, с недифференцированным божественным. Я писал об этом в своей последней книге «Космическая игра», посвященной философским и метафизическим прозрениям, сделанным в необычных состояниях. В таком определении цели есть своя серьезная трудность. Люди, действительно переживающие союз с божественным, понимают, что это не только цель и конечный пункт духовного путешествия, но и источник творения. Если бы это состояние было абсолютно самодостаточным и совершенно полным в своей изначальной недифференцированной форме, то мир никогда бы не был сотворен. Творение феноменальных миров раздельности является, таким образом, неизбежным аспектом Бога, а, значит, в мире, в котором мы обитаем, есть нечто очень ценное.

Едва ли существует удовлетворительное, окончательное решение этой дилеммы. Недифференцированное божественное нуждается в акте творения, а расколотые единицы сознания в этом мире страстно стремятся вернуться к первоначальному единству. Поэтому возникает следующий вопрос: можно ли как-то разумно приспособиться к этому динамическому напряжению в космической системе, и если да, то как? Очевидно, решение не состоит в том, чтобы отвергнуть телесное существование как низшее и лишенное ценности и попытаться вырваться из него. Любое удовлетворительное решение должно будет вобрать в себя и земное, и трансцендентальное измерение, и мир форм, и область бесформенного.

Материальная вселенная в том виде, в каком мы ее знаем, предлагает бесчисленные возможности для необычных приключений в сфере сознания. Лишь в физической форме и на материальном плане мы можем влюбляться, наслаждаться экстазом секса, растить детей, слушать музыку Бетховена или восхищаться картинами Рембрандта. Только на земле мы можем слушать пение соловья или вкушать вуаябез и другие деликатесы. Но когда мы полностью отождествляемся с телом-эго и свято верим в то, что материальный мир является единственной реальностью, мы не можем в полной мере наслаждаться своим участием в творении. Мы одержимы ощущением своей личной незначительности, непостоянства всего и неизбежности смерти.

Для того чтобы разрешить дилемму, необходимо обратиться внутрь себя. Когда мы в достаточной мере располагаем эмпирическим знанием надличностных аспектов существования, включая нашу собственную подлинную идентичность и наш космический статус, повседневная жизнь становится более легкой и вознаграждающей. По мере продолжения своего внутреннего поиска, мы рано или поздно открываем за пределами всех форм сущностную пустоту. Как утверждают буддистские учения, знание виртуальной природы феноменального мира и его пустотности способно помочь нам достичь свободы от страданий. Это предполагает также признание того факта, что вера в реальность отдельной личности, включая нашу собственную, в конечном счете является заблуждением.

 

Ласло: Идея кармы полна смысла и привлекательности. Это идея продолжающегося не только всю жизнь, но и после смерти, процесса роста и развития. Вы можете улучшать состояние каждой своей жизни до тех пор, пока не достигнете более высокого измерения. Это очень осмысленный взгляд на жизнь — и на смерть.

 

Гроф: Много лет назад меня пригласили в Вашингтон для участия в конференции, организованной по инициативе сенатора Клейборна Пелла. Ее темой была возможность продолжения сознательного существования после смерти.

Там собрались представители академического мира с впечатляющим списком заслуг, а также ряд выдающихся духовных учителей. Мы взялись за предложенную тему со всей серьезностью и научной строгостью. Руперт Шелдрейк выступил с докладом о возможности сохранения памяти после смерти; Чарльз Тарт представил соответствующие данные парапсихологических исследований, а я вынес на обсуждение результаты наблюдений в области исследования сознания, которые поддерживали предположение о жизни после смерти. Взглядами своих религий на эту тему поделились тибетский лама Согьял Ринпоче и архиепископ Джон Спондж.

По общему впечатлению, которое сложилось в ходе этих выступлений, по обсуждаемому вопросу накопилось достаточно много материала, заслуживающего серьезного отношения и систематического исследования. Захватывающе интересны, к примеру, рассказы из жизни Тибета об использовании специальных тестов для проверки предположения о том, что тот или иной ребенок является перерождением конкретного ламы. Это же можно сказать и о допускающих фактологическую проверку рассказах о внетелесных переживаниях в околосмертных ситуациях.

 

Ласло: У меня был интересный обмен идеями с Ианом Стивенсоном об интерпретации феноменов реинкарнации. Я не считаю, что феномены так называемых воспоминаний о предыдущих жизнях следует интерпретировать исключительно как доказательство перевоплощения души. Их можно толковать и как проявление паранормального доступа к надличностной информации, которая, возможно, приходит к нам из разумов и переживаний других людей и лишь переживается как наши собственные, весьма необычные воспоминания.

 

Гроф: В любом случае вопросы реинкарнации и продолжения сознательного существования после смерти представляют не только теоретический интерес. Они имеют весьма серьезное практическое значение. То, как мы отвечаем для себя на эти вопросы, очень глубоко воздействует на наше поведение. На переживаемом нами глобальном кризисе это может сказаться самым значимым образом. Из представлений о том, что живем мы только один раз, следует, что если мы способны избежать мирского правосудия и возмездия за свои прегрешения и ошибки, то никакой иной ответственности за них мы брать на себя не должны.

 

Ласло: Люди борются за обладание всеми возможными привилегиями и удовольствиями в своей, как им кажется, одной-единственной жизни. Как говорит популярная реклама: «Живешь лишь раз». Такая установка усиливает потребительское отношение и гедонизм. Вы хотите получить лучшее, что только можно получить в этой жизни, поскольку это единственное, что она может дать.

 

Гроф: Наши убеждения в отношении реинкарнации оказывают на нас серьезное воздействие в нравственной сфере. Как сказал Платон: вера в то, что после смерти ничего нет, является «благом для порочных».

 

Рассел: С другой стороны, общества, которые верят в ту или иную форму жизни после смерти, могут использовать эту веру для контроля и манипуляций. Дескать, если вы не придерживаетесь в своем нынешнем поведении нашего конкретного набора представлений о праведности, вы будете наказаны в будущем.

 

Гроф: Но концепция кармы не предполагает возмездия или наказания. Это вселенский закон, согласно которому наши действия автоматически влекут за собой последствия. Мы можем познакомиться с ним, понять его и использовать это знание как ведущий принцип своего поведения. Это похоже на наше знание о том, что если подойти к огню слишком близко, он обожжет, ибо такова его природа, или что вещи падают, если не имеют опоры. Когда мы действуем в неведении этого закона, относясь к другим так, как будто они в фундаментальном смысле отличны от нас, мы всё глубже погружаемся в мир материи, иллюзии и страдания. В чем большей степени мы видим в них самих себя, тем дальше мы движемся к миру единства и духа.

 

Рассел: Идея кармы в том виде, в каком она знакома нам сегодня, возможно, отличается от ее первоначального смысла. По всей видимости, сама идея сначала возникла из какого-то очень простого прозрения, как и многие другие духовные открытия, а затем модифицировалась и приукрашивалась по мере того, как ее передавали из поколения в поколение. Слово карма на санскрите буквально означает «действие», и, скорее всего, оно означало простое, но имеющее глубокий смысл, понимание того, что все мы обусловлены действием и его последствием. Мы действуем не в пустом пространстве; наши поступки неизбежно порождают в нашей среде волнение, которое воздействует затем и на нас самих, и на все остальное. В христианстве об этом говорят: «что посеешь, то и пожнешь». Для этого необязательно должна существовать некая вселенская система подсчета наших действий и воздаяния за них. Скорее, это общий принцип, действия которого мы не можем избежать.

 

Ласло: Первоначальное воззрение предусматривало и цикл перевоплощений. Что бы вы ни делали в этой жизни, она является лишь частью вашего существования, поскольку существование и было до нее, и будет после нее.

 

Гроф: В своей работе с необычными состояниями сознания я часто наблюдал характерный сдвиг в отношении людей нашей культуры к теме реинкарнации. Средний западный человек приходит на наши семинары, разделяя веру в одну-единственную жизнь. Идею перевоплощения он или она считает абсурдом. То, что продолжительность нашего существования ограничена периодом от зачатия до биологической смерти, представляется слишком очевидным. Я и есть мое тело, а сознание — продукт моего мозга. Гибель тела является абсолютным и бесспорным концом того, кем я являюсь, включая и мое сознание.

Однако переживания, связанные с памятью о прошлых жизнях, носят столь убедительный и всеохватный характер, что у людей обычно самым драматичным образом меняются убеждения. Мы вспоминаем нечто, что происходило в другом веке, в другой стране, и переживается это как бесспорно подлинное воспоминание (deja vue, deja vecu — прежде виденное, прежде пережитое). В ходе этого процесса мы часто осознаём некоторые свои эмоциональные и психосоматические проблемы как наследие прошлого опыта. Более того, когда ситуация, породившая проблему, проживается полностью, мы можем даже освободиться от нее. Подобные переживания могут обеспечить доступ к радикально новой информации об иных исторических периодах и цивилизациях.

В свете всего этого становится ясно, что у человека с надличностным опытом имеются веские основания для того, чтобы относиться к идее реинкарнации весьма серьезно и даже быть озабоченным чем-то еще более важным, чем события этой жизни. Как известно, травматические переживания младенчества и детства способны оказывать пагубное и искажающее влияние на последующие годы жизни; поиск таких событий составляет важную часть большинства видов конвенциональной психотерапии. Но вот — травматическое событие найдено, и неожиданно выясняется, что оно пагубным образом повлияло не на одну жизнь, а на целую серию последовательных воплощений. Осознав это, люди могут превратиться в своего рода «охотников на карму».

Что же произошло? Люди, которые прежде воспринимали себя сущностями, ограниченными во времени и пространстве, сочетаниями эго-тело, живущими всего один раз, внезапно преодолели в своем переживании границы линейного времени. Теперь они убеждены, что уже жили в прошлом и, судя по всему, будут снова воплощаться в будущем. Но для того чтобы прийти к такому убеждению, они должны быть уверены в том, что они существуют в пространстве отдельно от других людей. Потому что без действующих лиц не может быть никакой кармы.

По мере продолжения их поиска у них могут возникнуть другие виды переживаний, которые, в свою очередь, убедят их в том, что их ощущение своей отдельной сущности — иллюзорно, что они являются частью единого поля космического сознания, включающего все и всех. С этого момента они перестают верить в карму, поскольку начинают рассматривать и кармические сюжеты как продукт майи, вселенской иллюзии. Однако это новое неверие в карму радикально отличается от их первоначального скептицизма, так как теперь они знают, что человек бывает в разных состояниях сознаниях и что в некоторых из них идея перевоплощения воспринимается как абсурд, а другие убеждают его во всеобъемлющей значимости кармы. На вопрос о карме нет единого и недвусмысленного ответа. Все зависит от эволюционной стадии сознания, на которой вы находитесь.

 

Ласло: Выходит, что на самой высокой стадии, доступ к которой осуществляется в зависимости от уровня, достигнутого в течение жизни, могут существовать разные кармы. В определенном смысле, мы влияем на выбор собственной будущей жизни.

 

Гроф: В тибетской Ваджраяне есть истории о продвинутых ламах, которые способны полностью сохранять сознание при переходе через три бардо — промежуточных состояния, которые личность переживает между смертью и следующим воплощением. О некоторых сообщается, что они могут предсказать и даже решить по своей воле, когда, где и в каком теле они воплотятся в следующей жизни.

В связи с перевоплощениями есть один момент, который я пока не акцентировал в достаточной степени, а сейчас хотел бы это сделать. Самой существенной характеристикой переживания опыта прошлой жизни является полное ощущение достоверности этого воспоминания: я понимаю, что это со мной происходит не впервые, я помню, что когда-то на самом деле был этой личностью. Бывают и другие переживания, где вы оказываетесь в других эпохах и других местах, но они лишены элемента такого личного воспоминания. К примеру, я могу отождествиться со священником-инком, с римским солдатом или пьяной мексиканкой, но не испытать чувства своей личной причастности к переживанию. Это лишь своего рода окно в юнгианское коллективное бессознательное.

Современная физика продемонстрировала, что в мире нет отдельных объектов, что вселенная представляет собой единую паутину субатомных процессов. И все же, в нашей повседневной жизни нам свойственное особое, собственническое отношение к своему индивидуальному существованию, к своему телу, к своему эго. Когда процесс самоисследования достигает коллективного бессознательного, все человеческие жизни, прожитые на протяжении истории человечества, становятся нашей жизнью. Как я уже уговорил, все они имеют лишь одно действующее лицо — Абсолютное Сознание, Брахман, Дао, можно воспользоваться любым из терминов, которым мы его называем. Однако в отношении некоторых из этих отдельных жизней мы испытываем такое же собственническое чувство, переживая их как «свои прошлые жизни». При этом мы еще не отпустили свое эго полностью, все еще держимся за остатки своей отдельной идентичности.

 

Ласло: Считаете ли вы переживания прошлой жизни доказательством того, что существует — скажем несколько упрощенно — узел сознания, который претерпевает физическую смерть и снова перевоплощается?

 

Гроф: Нет, не обязательно. Скажем, для индуистов учение о реинкарнации является не верой в обычном смысле этого слова — то есть необоснованным и неподтвержденным мнением, — а чрезвычайно прагматическим вопросом. Это попытка обесп