Глава 2. Что побуждает нас говорить о «невротической личности нашего времени»

 

Поскольку наш интерес сосредоточен на том, каким образом невроз оказывает воздействие на личность, сфера нашего исследования ограничивается двумя областями. Во‑первых, имеются неврозы, которые могут возникать у индивидов, чья личность в иных отношениях сохранена и не искажена. Такие неврозы возникают как реакция на внешнюю ситуацию, насыщенную конфликтами. После обсуждения природы некоторых основных психологических процессов мы вернемся назад и кратко рассмотрим структуру этих простых ситуативных неврозов. Они не представляют для нас здесь главного интереса, так как обнаруживают не невротическую личность, а кратковременное отсутствие адаптации к данной сложной ситуации. Говоря о неврозах, я буду иметь в виду неврозы характера, то есть те состояния, в которых — хотя их симптоматическая картина может быть в точности такой же, как в случае ситуативного невроза, — основное расстройство заключается в деформациях характера. Они являются результатом скрытого хронического процесса, начинающегося, как правило, в детстве и в той или иной степени охватывающего более или менее обширные области в общей структуре личности. На первый взгляд невроз характера также может возникать в результате реального ситуативного конфликта, но тщательно воссозданная история развития человека может показать, что черты трудного характера имели место задолго до возникновения какой‑либо ставящей в тупик ситуации, что данное временное затруднение само в большой степени обусловлено ранее существовавшими личностными затруднениями и что, кроме того, этот человек невротически реагирует на такую жизненную ситуацию, которая у здорового человека вообще бы не вызывала никакого конфликта. Данная ситуация всего лишь обнаруживает невроз, который уже до этого мог иметь место. Во‑вторых, нас не столь уж сильно интересует симптоматическая картина невроза. Наш интерес относится к самим расстройствам характера, так как деформации личности, являются постоянно повторяющейся картиной при неврозах, в то время как симптомы в клиническом смысле могут проявляться в разной степени или вообще отсутствовать. Вместе с более глубоким пониманием структуры неврозов и с осознанием того, что излечение от симптома не обязательно означает излечение от невроза, психоаналитики в целом сместили свой интерес и стали уделять большее внимание деформациям характера, чем симптомам. Образно говоря, невротические симптомы — это не сам вулкан, а скорее его извержения, в то время как патогенный конфликт, подобно вулкану, спрятан глубоко внутри человека и неведом ему. Допустив указанные ограничения, мы можем поставить вопрос: обладают ли сегодняшние невротики существенными общими чертами, которые позволили бы нам говорить о «невротической личности нашего времени». Что касается деформаций характера, которые сопровождают различные типы неврозов, то поражают скорее их различия, нежели сходство. Истерический характер, например, бесспорно, отличается от характера человека, страдающего неврозом навязчивых состояний. Поражающие нас различия относятся, однако, к различиям в механизмах, или, если говорить более общо, к различиям в форме обнаружения этих двух расстройств, а также в способах их преодоления, таким, например, как огромная роль проекции в истерическом типе по сравнению с интеллектуализацией конфликтов при навязчивых состояниях. С другой стороны, те аспекты сходства, которые я имею в виду, относятся не к формам проявления и не к путям возникновения, а к самому содержанию конфликта. Говоря более точно, сходство заключается не столько в тех переживаниях, в результате которых произошло данное расстройство, сколько в тех конфликтах, которые в действительности движут человеком. Фрейд и большинство аналитиков подчеркивали в качестве основополагающего тот принцип, что задача анализа решается путем выявления либо сексуальных корней влечения (например, специфических эрогенных зон), либо той инфантильной формы поведения, которая, как предполагается, повторяется в последующей жизни. При анализе самых разнообразных типов личностей, страдающих различными типами неврозов, разных по возрасту, темпераменту и интересам, выходцев из различных социальных слоев, я обнаружила, что содержание динамически центральных конфликтов и их взаимосвязи являются существенно сходными во всех из них. Мой опыт, накопленный в процессе психоаналитической практики, был подтвержден наблюдениями лиц вне этой практики и персонажами из произведений современной литературы. Если постоянно возобновляющиеся проблемы невротичных людей лишить той фантастической и трудной для понимания формы, которую они часто имеют, от нашего внимания не ускользнет, что от проблем, волнующих нормального человека в нашей культуре, они отличаются лишь по степени. Огромному большинству из нас приходится бороться с проблемами соперничества, эмоциональной изоляции, недоверия со стороны других и страхами перед неудачами. Это лишь некоторые из тех проблем, которые могут иметь место при неврозе. Наблюдаемые отношения в общем плане можно классифицировать следующим образом: во‑первых, отношения любви, привязанности и расположения человека (как к другим людям, так и с их стороны); во‑вторых, отношения, связанные с оценкой «Я»; в‑третьих, отношения, связанные с самоутверждением; в‑четвертых, с агрессией; в‑пятых, с сексуальностью. Что касается первой группы, то одной из доминирующих черт невротиков в наше время является их чрезмерная зависимость от одобрения или расположения со стороны других людей. Все мы хотим, чтобы нас любили и ценили, но у людей, страдающих неврозом, их зависимость от привязанности или одобрения несоразмерна тому значению, которое другие люди имеют в их жизни. Хотя всем нам хочется хорошего отношения со стороны дорогих нам людей, у невротиков имеет место неразборчивый голод на благорасположение или высокую оценку, безотносительно к тому, любят ли они сами данного человека или имеет ли для них какое‑либо значение суждение этого лица. Чаще они не осознают это безграничное стремление, но выдают его наличие своей чувствительностью, когда не получают того внимания, какого хотят. Например, они могут чувствовать обиду, если кто‑либо не принимает их приглашения, не звонит им некоторое время или если просто расходится с ними во мнении. Эта чувствительность может скрываться под маской безразличия. Кроме того, имеется заметное противоречие между их желанием получать любовь от других и их собственной способностью питать это чувство. Чрезмерные требования относительно заботливого отношения к их желаниям могут соседствовать с таким же полным отсутствием заботы о других. Данное противоречие не всегда проявляется внешне. Невротик может, например, быть сверхзаботливым и готовым помогать каждому. Но в этом случае можно заметить, что он действует под влиянием навязчивых побуждений, вместо того чтобы непроизвольно излучать теплоту. Внутренняя незащищенность, выражаемая в этой зависимости от других, является второй чертой, которая поражает нас в невротиках при их внешнем наблюдении. Постоянно присущими им характерными чертами являются их чувства неполноценности и несоответствия. Они могут проявляться множеством способов — такими, как убежденность в своей некомпетентности, глупости, непривлекательности, которые могут существовать без какой‑либо основы в реальности. Представления о себе как неумном человеке можно найти у людей с весьма высоким интеллектом, а представления о своей непривлекательности — у очень красивых женщин. Эти чувства неполноценности могут открыто проявляться в форме жалоб или тревог, а приписываемые себе недостатки восприниматься как факт, не требующий доказательств. С другой стороны, они могут быть скрыты за компенсаторными потребностями в самовозвеличивании, за навязчивой склонностью показывать себя в выгодном свете, производить впечатление на других и на самого себя, используя все возможные атрибуты, сопутствующие престижу в нашей культуре, такие, как деньги, коллекции картин старых мастеров, расположение женщин, знакомство со знаменитостями, путешествия или необычайные познания. Та или иная из этих тенденций может целиком выходить на передний план, но чаще отчетливо ощущается наличие обеих тенденций. Третья группа характерных для неврозов отношений, касающихся самоутверждения, связана с определенными запретами. Под самоутверждением я имею в виду акт утверждения собственного «Я» или своих притязаний и использую его без какого‑либо сопутствующего ему значения чрезмерной напористости. В этой сфере невротики обнаруживают обширную группу запретов. У них существуют внутренние запреты на то, чтобы выразить свои желания или просьбы о чем‑либо, сделать что‑либо в своих интересах, высказать мнение или обоснованную критику, приказать кому‑либо, выбрать человека, с которым они хотят общаться, установить контакты с людьми и так далее. Также имеют место внутренние запреты в связи с тем, что мы можем назвать утверждением своей позиции: невротики часто неспособны защитить себя от нападок, или сказать «нет», если они не хотят уступить желаниям других, например отказать продавщице, которая навязывает им ненужную вещь, или не принять от друга приглашение в гости, или пресечь любовные поползновения. Наконец, внутренние запреты распространяются и на знание человеком того, что он хочет: трудности при принятии решений, формировании мнений, осознании собственных желаний, которые связаны лишь с их выгодой. Такие желания подлежат утаиванию: моя подруга, например, в своих личных отношениях ставит «кино» ниже «образования» и «выпивку» ниже «здоровья». Особенно важной в этой последней группе является неспособность что‑либо планировать, будь то поездка за город или долгосрочные жизненные планы: невротики проявляют пассивность даже в таких важных решениях, как выбор профессии или спутника жизни. Ими движут в первую очередь определенные невротические страхи. Например, мы видим это у людей, которые копят деньги, потому что боятся впасть в нищету, или увязают а бесконечных любовных историях… К еще одной группе трудностей, связанных с агрессией, я отношу (в противовес отношениям, связанным с самоутверждением) действия, направленные против кого‑либо, нападки, унижение других людей, посягательство на чужие права и вообще любую форму враждебного поведения. Расстройства такого рода проявляются в двух абсолютно различных формах. Одна форма заключается в склонности быть агрессивным, властным, сверхтребовательным, распоряжаться, обманывать, критиковать или придираться. Временами люди, склонные к таким отношениям, осознают, что являются агрессивными, но чаще они ни в малейшей степени не осознают этого и субъективно убеждены в своей искренности и правоте. У других людей, однако, эти расстройства проявляются противоположным образом. На поверхности лежит без труда обнаруживаемое чувство, что их постоянно обманывают, ими управляют, их бранят или унижают. Эти люди также часто не осознают того, что это лишь их собственное искаженное восприятие; напротив, они полагают, что весь мир ополчился против них и обманывает их. Особенности следующей группы отношений, характерных для невротиков, касаются сексуальной сферы. В первом приближении их можно разделить на два вида: это либо навязчивая потребность в сексуальной активности, либо запрет на нее. Запреты могут проявляться на каждом шагу, ведущем к сексуальному удовлетворению. Они могут вступать в действие при приближении лиц другого пола, в процессе ухаживания, проявляться в самой сексуальной функции или в сфере чувственности. Все особенности, описанные в предыдущих группах, будут также проявляться и в сексуальных отношениях.

 

Глава 3. Тревожность

 

Прежде чем перейти к более детальному обсуждению неврозов, типичных для нашего времени, я хочу уточнить, что я понимаю под тревогой (тревожностью). Сделать это представляется важным, потому что, как я уже говорила, тревога является динамическим центром неврозов и поэтому нам постоянно придется иметь с ней дело. Я использовала раньше этот термин в качестве синонима термина «страх», указывая таким образом на родство между ними. Оба эти термина в действительности обозначают эмоциональные реакции на опасность, которые могут сопровождаться такими физическими ощущениями, как дрожь, учащенное дыхание, сильное сердцебиение. Когда мать, обнаружив у своего малыша прыщик или повышение температуры, боится, что ее ребенок из‑за этого умрет, мы говорим о тревожности; но если мать боится смерти ребенка, который серьезно заболел, мы называем такую реакцию страхом. Или другой пример: человек не решается вступить в дискуссию, хотя тема разговора ему близка и интересна. Такое поведение можно объяснить тревожностью. Но если человек, заблудившийся в горах во время сильного урагана, боится, мы говорим о страхе. До сих пор мы опирались на простой и точный различительный признак: страх является реакцией, пропорциональной наличной опасности, в то время как тревога является несоразмерной реакцией на опасность или даже реакцией на воображаемую опасность. Например, есть люди, испытывающие постоянный страх умереть; с другой стороны, вследствие своих страданий они испытывают тайное желание умереть. Принимающий различную форму страх смерти, в сочетании с мыслями о ее желательности, порождает мрачное предчувствие близкой опасности. Если вникнуть во все эти обстоятельства, то нельзя не назвать их тревогу, связанную со смертью, адекватной реакцией. Другим упрощенным примером будет пример людей, которые испытывают ужас, когда оказываются около пропасти, или у окна, расположенного на большой высоте, или на высоком мосту. Здесь опять, если смотреть со стороны, реакция страха представляется непропорционально сильной. Но такая ситуация может актуализировать или пробуждать в них конфликт между желанием жить и искушением по той или иной причине прыгнуть вниз. Именно в результате этого конфликта может возникать тревога. Все эти соображения предполагают необходимость внести изменение в определение. Как страх, так и тревога являются адекватными реакциями на опасность, но в случае страха опасность очевидна, объективна, а в случае тревоги она скрыта и субъективна. Иначе говоря, интенсивность тревоги пропорциональна тому смыслу, который для данного человека имеет данная ситуация. Причины же его тревоги, в сущности, ему неизвестны. Практическое значение указанного различия между страхом и тревогой заключается в том, что попытка убедить невротика, что его тревога необоснованна, — метод убеждения — является бесполезной. Его тревога связана не с той ситуацией, которая имеет место в реальности, а с тем, как она представляется ему. Поэтому терапевтической задачей может быть лишь выявление того смысла, который имеет для него определенная ситуация. Определив то, что мы понимаем под тревогой, нам надо получить представление о той роли, которую она играет. Обыкновенный человек в нашей культуре плохо представляет себе значение тревоги в своей жизни. Обычно он помнит лишь то, что в детстве испытывал некоторую тревогу, что у него было одно или два тревожных сновидения и что он сильно тревожился в ситуации, выходящей за рамки повседневности, как, например, перед важным разговором с влиятельным лицом или перед экзаменами. Те сведения, которые мы получаем на этот счет от невротиков, отличаются чем угодно, но не однообразием. Некоторые невротики вполне осознают, что их переполняет тревога. Ее проявления варьируются в громадном диапазоне: она может проявляться в виде неясной тревоги, в форме приступов страха; может быть привязана к определенным ситуациям или действиям, таким, как боязнь высоты, улиц, публичных представлений; может иметь определенное содержание, например опасение сойти с ума, заболеть раком, проглотить иголку. Другие осознают, что время от времени испытывают тревогу, зная или не зная о вызывающих ее обстоятельствах, но они не придают ей какого‑либо значения. Наконец, есть невротики, которые осознают лишь наличие у себя депрессий, чувства неполноценности, расстройств в сексуальной жизни и тому подобного, но до конца не осознают, что когда‑либо испытывали или испытывают чувство тревоги. Однако более тщательное исследование обычно показывает, что их первоначальное утверждение неточно. При анализе этих лиц неизменно обнаруживается столько же, если не больше, скрытой тревожности, как у первой группы. Анализ способствует осознанию этими невротиками своей тревожности, и они могут воскресить в памяти тревожные сновидения или те ситуации, которые вызывали у них чувство страха. Однако признаваемая ими степень тревожности обычно не превосходит нормальную. Это ведет нас к предположению о том, что мы можем испытывать тревогу, не зная об этом. При таком рассмотрении этого вопроса остается невыявленным значение связанной с ним проблемы. Она является частью более широкой проблемы. Подчас наши чувства привязанности, гнева, подозрительности столь мимолетны, что едва достигают сознания, и столь преходящи, что мы забываем о них, Но за ними также может скрываться громадная динамическая сила. Степень осознания чувства абсолютно ничего не говорит ни о его силе, ни о его значении. Применительно к тревоге это означает не только то, что мы можем неосознанно беспокоиться, но также и то, что тревога может быть определяющим фактором нашей жизни, оставаясь в то же самое время не осознанной нами. В действительности мы, по‑видимому, делаем все возможное для того, чтобы избежать тревоги. Для этого имеется много причин, и самой общей из них является та, что интенсивная тревога является одним из самых мучительных аффектов, которые мы можем испытывать. Пациенты, которые прошли через сильные приступы тревоги, скажут вам, что предпочли бы скорее умереть, чем пережить их еще раз. Кроме того, некоторые составляющие аффекта тревоги могут быть особенно непереносимыми для человека. Одной из них является беспомощность. Можно быть активным и храбрым перед лицом большой опасности. Но в состоянии тревоги чувствуешь себя — и на самом деле являешься — беспомощным. Оказаться беспомощным особенно невыносимо для тех лиц, для которых власть является преобладающим идеалом. Под впечатлением явного несоответствия своей реакции они негодуют на нее, как если бы она показывала их слабость или трусость. Еще одним элементом тревоги является ее очевидная иррациональность. Для некоторых людей сама мысль о том, что какие‑то иррациональные факторы могут руководить ими, является просто непереносимой. Ее особенно трудно выносить тем людям, которые ощущают скрытую опасность того, что их могут захлестнуть иррациональные противоположно направленные силы, действующие внутри них, и которые непроизвольно приучали себя осуществлять над ними строгий интеллектуальный контроль. Так что они не потерпят на сознательном уровне наличия каких‑либо иррациональных элементов. До определенной степени с этим связан последний элемент тревожности: посредством самой своей иррациональности тревога представляет неявно выраженное указание на то, что внутри нас что‑то не в порядке, и поэтому она является вызовом — сигналом для тщательного рассмотрения чего‑то, скрытого от нас. Нельзя сказать, что мы сознательно воспринимаем ее как вызов; но по сути своей она является им, хотим мы это признавать или нет. Такой вызов никому не может быть приятен; можно сказать, что ничто другое не вызывает в нас столь резкое противодействие, как осознание того, что мы должны изменить нечто внутри нас. Однако чем безнадежнее ощущает себя человек в паутине своего страха и защитного механизма и чем сильнее ему приходится цепляться за иллюзию, что он во всем прав и совершенен, тем сильнее он инстинктивно отвергает всякий — даже самый отдаленный и глухой — намек на то, что с ним что‑то не так и необходимо что‑либо изменить. В нашей культуре имеются четыре основных способа избежать тревоги: ее рационализация; ее отрицание; попытки заглушить ее наркотиками; избегание мыслей, чувств, побуждений или ситуаций, вызывающих ее. Первый метод — рационализация — является наилучшим способом оправдания своего уклонения от ответственности. Он заключается в превращении тревожности в рациональный страх. Если пренебречь психологическим значением такого превращения, нетрудно представить, что при этом мало что меняется. Сверхзаботливая мать в действительности обеспокоена по поводу своих детей независимо от того, признает ли она наличие у себя тревожности или интерпретирует свою тревожность как обоснованный страх. Можно, однако, сколько угодно раз проводить эксперимент, говоря такой матери, что ее реакция является не рациональным страхом, а тревожностью, подразумевая при этом, что она неадекватна существующей опасности и имеет под собой личные факторы. В ответ на это она будет отвергать такое предположение и приложит все силы для того, чтобы доказать, что вы абсолютно не правы. Разве Мэри не заразилась инфекционной болезнью в детском саду? Разве Джонни не сломал себе ногу, лазая на деревья? Не пытался ли недавно какой‑то человек заманить детей, обещая им сладости? Разве не диктуется ее собственное поведение целиком любовью и долгом? Всегда, когда мы сталкиваемся с такой яростной защитой иррациональных отношений, мы можем быть уверены, что защищаемая позиция выполняет важные для человека функции. Вместо того чтобы чувствовать себя беспомощной жертвой своих эмоций, такая мать считает, что она может активно действовать в данной ситуации. Вместо признания своей слабости она может ощущать гордость высокой требовательностью к себе. Вместо признания того, что ее отношение пронизывают иррациональные элементы, она считает их абсолютно рациональными и оправданными. Вместо того чтобы увидеть и принять необходимость что‑то изменить в себе, она может продолжать переносить ответственность на внешний мир и, таким образом, уходить от сознания своих собственных мотивов. Конечно, за эти сиюминутные преимущества ей приходится расплачиваться тем, что она никогда не избавится от своих тревог и огорчений. Но особенно дорогую цену приходится платить ее детям. Однако она не осознает — и в конечном счете не хочет осознавать — этого, потому что глубоко в душе придерживается иллюзии, что может, ничего не меняя внутри себя, получить все те выгоды, которые должны были бы последовать от такого изменения. Тот же самый принцип справедлив для всех тенденций, где предполагается, что тревога является рациональным страхом, каким бы ни было его содержание: страх родов, болезней, погрешностей в пище, несчастий, нищеты. Второй способ избежания тревоги состоит в отрицании ее существования, то есть в устранении ее из сознания. К сопутствующим физическим признакам страха или тревоги относятся такие, как дрожь, усиленное потовыделение, учащенное сердцебиение, ощущение удушья, частое побуждение к мочеиспусканию, понос, рвота и — в психологической сфере — чувство нетерпения, ощущение внезапного приступа или паралича. Мы можем испытывать все эти чувства и физические ощущения, когда боимся и осознаем этот страх; они могут также быть исключительным выражением имеющей место, но вытесненной тревоги. В последнем случае все, что человек знает о своем состоянии по таким внешним проявлениям, — это то, что в определенных обстоятельствах у него учащается мочеиспускание, что езда в поезде вызывает у него тошноту, что иногда он потеет по ночам, и всегда без какой‑либо физической причины. Однако можно также сознательно отрицать тревогу, пытаться сознательно ее преодолеть. Это сродни тому, что имеет место у нормального человека, когда он пытается избавиться от страха путем его простого игнорирования. Наиболее знакомым примером этого в норме является пример героя солдата, побуждаемого стремлением преодолеть страх. Невротик также может принять сознательное решение преодолеть свою тревожность. Например, девушка, которую вплоть до наступления полового созревания мучила тревога (она особенно боялась грабителей), приняла сознательное решение не обращать на эту тревогу внимания. Первое сновидение, которое она предложила для анализа, открыло различные вариации этого отношения. Оно содержало в себе различные ситуации, которые в действительности ее пугали, но на которые она всякий раз храбро реагировала, В одной из них она услышала ночью шаги в саду, вышла на балкон и спросила: «Кто там?» Ей удалось избавиться от своего страха грабителей, но, так как ничего не изменилось в факторах, вызывающих се страх, остались другие проявления все еще сохраняющейся тревожности. Она продолжала быть отчужденной и робкой, чувствовала себя лишней и не могла приняться ни за какую плодотворную работу. Очень часто у невротиков нет такого сознательного решения. Нередко этот процесс протекает непроизвольно. Однако отличие от нормы лежит не в степени осознания такого решения, а в достигаемом результате. Все, чего может достичь невротик, «беря себя в руки», — это устранить явные проявления тревожности, как в случае с девушкой, переставшей испытывать страх перед грабителями. Не следует недооценивать такой результат. Он может иметь практическую ценность и может также обладать психологическим значением для повышения уважения к себе. Но так как такие результаты обычно чрезмерно переоцениваются, необходимо указать на их негативную сторону. Дело в том, что не только остаются без изменения существенные движущие силы личности, но, более того, если у невротика пропадают заметные проявления имеющихся у него расстройств, он в то же самое время теряет действенный стимул для их проработки. Процесс безжалостного игнорирования тревожности играет огромную роль во многих неврозах и не всегда осознается в своем качестве. Например, та агрессивность, которую проявляют многие невротики в определенных ситуациях, часто принимается за прямое проявление подлинной враждебности, причем именно тревожность побуждает его преодолевать свою робость. Если не заметить этого, возникает опасность ошибочного принятия отчаяния за истинную агрессию. Третий путь избавления от тревожности связан с наркотизацией. К ней могут прибегать сознательно посредством принятия алкоголя или наркотиков. Однако для этого имеется множество путей и не столь очевидных. Одним из них является погружение в социальную деятельность под влиянием страха одиночества; ситуация не меняется от того, осознается этот страх как таковой или предстает лишь как смутное беспокойство. Еще одним способом наркотического глушения тревожности является попытка «потопить» ее в работе, причем такого рода метод можно установить по навязчивому характеру работы и по тому беспокойству, которое возникает у невротика по выходным и праздничным дням. Той же самой цели может служить чрезмерная потребность в сне, хотя сон не способствует собственно восстановлению сил. Наконец, в качестве отдушины может служить сексуальная активность, посредством которой может ослабляться тревожность. Давно уже известно, что навязчивая мастурбация может вызываться тревогой, но то же самое справедливо для всех видов сексуальных отношений. Лица, для которых сексуальная активность служит главным образом для ослабления тревожности, становятся крайне беспокойными и раздражительными, если хотя бы в течение короткого периода времени не имеют возможности получить сексуальное удовлетворение. Четвертый способ уйти от тревоги наиболее радикален: он заключается в избегании всех ситуаций, мыслей или чувств, которые могут возбудить тревогу. Это может быть сознательный процесс, когда, например, человек, боящийся нырять в воду или лазить по горам, избегает делать это. Точнее говоря, человек может осознавать наличие тревоги и то, что избегает ее. Однако он может также весьма смутно осознавать — или вообще не осознавать — наличие тревоги и способы избавления от нее. Он может, например, не осознавая этого, откладывать со дня на день дела, вызывающие тревогу: принятие решений, обращение к врачу или написание письма. Или он может «притворяться», то есть субъективно считать, что обдумываемые им определенные действия — такие, как принятие участия в обсуждении, разговор с подчиненными, разрыв отношений с другим лицом, — являются несущественными. Он также может «притворяться», что ему не нравится делать определенные вещи, и отвергать их на этом основании. Так, девушка, для которой посещение вечеринок связано со страхом отвержения, может полностью отказаться от таких посещений, убедив себя в том, что ей не нравятся такие мероприятия. Если мы продвинемся еще на шаг далее, к той точке, где такое избегание действует непроизвольно, мы столкнемся с феноменом внутреннего запрета. Внутренний запрет выражается в неспособности делать, чувствовать или обдумывать определенные вещи, а его функция — избавить от тревоги, которая возникает, если человек попытается делать, ощущать или обдумывать эти вещи. В сознание не проникает никакой тревоги, и, следовательно, нет возможности преодолеть запреты с помощью сознательного усилия. Внутренние запреты наиболее эффективно представлены в истерических выпадениях функций: истерической слепоте, немоте или параличе конечностей. В сексуальной сфере такие запреты представляют фригидность и импотенция, хотя структура этих сексуальных запретов может быть очень сложной. В умственной сфере запреты на сосредоточение, формирование или высказывание мнений, на установление контактов с людьми — хорошо известные явления. Есть смысл, по‑видимому, потратить несколько страниц на перечисление этих внутренних запретов, чтобы получить полное впечатление о разнообразии их форм и частоте, с которой они встречаются. Мне думается, однако, что я могу оставить читателю задачу проанализировать его собственные наблюдения на этот счет, так как запреты являются в настоящее время хорошо и легко распознаваемым явлением, если они вполне сформированы. Тем не менее желательно кратко рассмотреть те предварительные условия, которые необходимы для того, чтобы начать осознавать наличие внутренних запретов. В противном случае мы бы недооценили их частоту, потому что обычно не осознаем, сколь много внутренних запретов мы в действительности имеем. Во‑первых, мы должны осознавать наличие желания что‑либо сделать для того, чтобы осознать неспособность сделать это. Например, нам следует сознавать наличие претензий обладать чем‑то, прежде чем мы сможем осознать, что у нас имеются внутренние запреты на этот счет. Может быть задан вопрос: всегда ли нам известно по крайней мере то, чего мы хотим? Конечно, нет. Давайте представим, например, человека, слушающего научный доклад и имеющего насчет него критические суждения. Незначительный запрет проявит себя в робкой форме выражения критики; более сильный запрет помешает ему упорядочить свои мысли, и в результате они придут к нему лишь после окончания обсуждения или на следующее утро. Но запрет может быть столь сильным, что вообще не допустит появления у него каких‑либо критических мыслей, и в этом случае, при том предположении, что в действительности у него наличествует критика, он будет склонен слепо соглашаться со сказанным или даже восхищаться им; он будет абсолютно не способен сознавать наличие каких‑либо запретов. Другими словами, если запрет является столь сильным, что контролирует желания или побуждения, то его существование может не осознаваться. Второй фактор, который может препятствовать осознанию, встречается тогда, когда запрет выполняет столь важную функцию в жизни человека, что он воспринимает его как не подлежащий сомнению и изменению факт. Если, например, имеет место непреодолимая тревога такого рода, связанная с любой работой, имеющей элемент соревнования, и порождающая в результате крайнюю усталость, человек может настаивать на том, что он недостаточно силен для выполнения любой работы. Эта вера защищает его. Но если он признает наличие запрета, ему придется вернуться к работе и таким образом подвергнуться страшной тревоге. Третья возможность возвращает нас к культурным факторам. Возможно, запреты отдельного человека вообще нельзя осознать, если они совпадают с одобряемыми в культуре формами запретов или с соответствующими идеологическими установками. Пациент, у которого имелись серьезные запреты в отношении попыток сближения с женщинами, не осознавал наличия своих запретов, потому что воспринимал свое поведение в свете распространенной идеи о святости женщин. Запрет на собственные притязания легко накладывается на основу догмы, что скромность добродетельна. Запрет на критическое осмысление доминирующих в политике или религии догм или в какой‑либо особой области интереса может ускользать от внимания, и мы можем совершенно не осознавать наличия тревожности, связанной с риском подвергнуться наказанию, критике или изоляции. Однако чтобы судить об этом, нам, конечно, необходимо детальное знание индивидуальных факторов. Отсутствие критического мышления не обязательно предполагает наличие запретов, но может обусловливаться общей леностью ума, тупостью или убеждением, которое действительно совпадает с господствующими догмами. Любой из этих трех факторов может объяснить не‑способностъ осознания имеющихся запретов и тот факт, что даже опытным психоаналитикам не всегда просто их обнаружить. Но даже предположив, что мы способны осознавать их все, наша оценка частоты запретов все еще будет крайне заниженной. Во‑первых, осуществление действия, по поводу которого мы испытываем тревожность, порождает чувство напряжения, усталости или изнеможения. Например, одна из моих пациенток, которая находилась в процессе излечения от страха ходить по улице, но все еще испытывала выраженную тревогу по этому поводу, чувствовала себя абсолютно разбитой, когда выходила по выходным на улицу. То, что данное изнеможение не было вызвано какой‑либо физической слабостью, видно по тому факту, что она могла выполнять тяжелую домашнюю работу, не испытывая ни малейшей усталости. Именно тревога, связанная с выходом из дома, вызывала изнеможение. Многие затруднения, обычно приписываемые чрезмерной работе, вызываются в действительности не самой работой, а той тревогой, которая связана с работой или отношением к коллегам. Во‑вторых, тревога, связанная с определенной деятельностью, в результате будет приводить к нарушению функции. Если, например, имеет место тревога, связанная с приказаниями подчиненным, они будут даваться извиняющимся, неэффективным тоном. Тревога, связанная с верховой ездой, приведет в результате к неспособности управлять лошадью. Степень осознания варьируется. Человек может осознавать, что тревожность не дает ему возможности удовлетворительно решать проблемы, или он может лишь чувствовать, что не в состоянии ничего сделать как следует. В‑третьих, тревожность, связанная с деятельностью, будет портить то удовольствие, которое эта деятельность могла бы принести в ином случае. По‑другому обстоит дело с небольшой, легкой тревожностью; она, напротив, может придавать дополнительный интерес. Катание с американских горок, сопровождающееся некоторой боязнью, возможно, делает такое катание захватывающим, в то время как то же действие при значительной тревожности превратится в пытку. Сильная тревожность, связанная с сексуальными отношениями, полностью лишит их удовольствия, и если человек не осознает свою тревожность, он будет испытывать чувство, что сексуальные отношения ничего на значат. Этот последний момент может вызвать недоумение, так как ранее я сказала о том, что чувство отвращения может использоваться как средство избегания тревожности, а теперь я говорю, что отвращение может быть следствием тревожности. В действительности оба эти утверждения справедливы. Неприязнь может быть и средством избегания, и следствием тревожности. Это один из маленьких примеров трудности в понимании психических явлений. Они являются запутанными и сложными, и если мы не настроим себя на то, что должны рассматривать многочисленные, тесно переплетенные взаимодействия, то не продв<