Проект «иллюминаты»: записка №14

6 августа

Дж. М.,

А вот еще одна версия происхождения иллюминатов, которая дается в книге каббаписта Элифаса Леви («История магии», Borden Publishing Company, Лос‑Анджелес, 1963, стр. 65). Он утверждает, что было два Зороастра: настоящий, проповедовавший белую магию «правой руки», и ложный, который учил черной магии «левой руки». Он продолжает:

Авторству ложного Зороастра следует приписать культ материального огня и нечестивую доктрину божественного дуализма, которая в более поздний период породила манихейский гнозис и ложные принципы псевдомасонства. Этот Зороастр стал отцом той материалистической магии, которая привела к избиению магов. Истинная же их доктрина была сначала запрещена, а потом забыта. Вечно побуждаемая духом истины, Церковь была вынуждена осудить все, что состояло в дальнем или близком родстве с примитивным опошлением мистерий и скрывалось под такими названиями, как магия, манихейство, иллюминизм и масонство. Ярким примером может служить история ордена рыцарей‑храмовников, которая по сей день остается непонятой.

Леви никак не поясняет это последнее предложение; однако интересно, что Неста Уэбстер (см. служебную записку №13) тоже находит связь иллюминатов с тамплиерами, хотя Дараул и многие другие источники прослеживают их корни на Востоке и связывают с хашишин. У меня что, развивается паранойя? Мне действительно начинает казаться, что факты не только погребены в малоизвестных книгах, но и намеренно запутанны, чтобы сбить с толку их исследователя...

Пат

 

В нижней части этой записки той же мужской рукой (Сол подозревает, что рукой Малика), которая писала о бабуине в записке 12, был нацарапан ряд пометок. Пометки гласили:

Проверить орден де Молэ.

Одиннадцатиконечный крест де Молэ.

Одиннадцать точек пересечения, всего 22 отрезка.

22 Ату Тахути?[25]

Почему не 23?

ТАРО = ТОРА = ТРОА = ATOP = РОТА?????! Абдул Альхазред = А.\А.\??!

— Господи Иисусе! — простонал Барни. — Святой Иосиф и Дева Мария! Ну и дерьмо. До окончания этого дела мы запросто станем мистиками или свихнемся. Что, впрочем, одно и то же.

— Орден де Молэ — это масонское общество для мальчиков, — охотно прокомментировал Сол. — Не знаю, что такое Ату Тахути, но звучит вроде по‑египетски. Таро — это такие карты, на которых гадают цыганки, а само слово «цыган» означает «египтянин»[26]. Тора — это на иврите «закон». Мы постоянно упираемся во что‑то такое, что коренится в иудейском мистицизме и египетской магии...

— Тамплиеров с позором изгнали из Церкви, — сказал Барни, — запопыткусоединитьхристианскиеимусульманскиеидеи. В прошлом году мой брат‑иезуит читал лекцию о том, что современные идеи — лишь перепевы старых избитых средневековых ересей. Я сходил на нее из вежливости. Помню, что он говорил о тамплиерах еще кое‑что. Они практиковали, как он выразился, «противоестественные половые акты». Говоря проще, были педиками. Тебе не кажется странным, что все группы, связанные с иллюминатами, сплошь мужские? Может быть, большая тайна, которую они столь фанатично скрывают, заключается в том, что это всемирный гомосек‑суалистский заговор. Я слышал, артисты шоу‑бизнеса жалуются на «гоминтерн» — организацию гомосексуалов, которая старается придерживать все самые вкусные куски для своих. Что ты на это скажешь?

— Звучит правдоподобно, — откликнулся с иронией Сол.‑Но так же правдоподобно звучит и то, что иллюминаты — это заговор евреев, заговор католиков, заговор масонов, заговор коммунистов, заговор банкиров, и вполне возможно, что в конце концов мы найдем свидетельства тому, что это межпланетный заговор, руководимый с Марса или Венеры. Барни, разве ты не понимаешь? Кто бы они ни были, они всегда создают маски и бросают тень подозрения на самые разные группы. Они превращают их в «козлов отпущения», которых потом можно обвинить в том, что они‑то и есть «настоящие иллюминаты»? — Сол уныло покачал головой. — Они достаточно умны и понимают: им не удастся скрываться бесконечно, рано или поздно найдутся умники, которые почуют что‑то неладное. Поэтому они заготовили множество самых разных ложных идей о самих себе, которые и подсовывают любопытствующим чужакам.

— Это собаки, — сказал Малдун. — Разумные говорящие собаки с Сириуса, Песьей звезды. Они прилетели сюда и сожрали Малика. Точно так же они сожрали того парня из Канзаса, но тогда они не успели завершить работу. — Он повернулся к столу и читает отрывок из служебной записки №8: «У него было разорвано горло, словно его терзали когти какой‑то гигантской хищной твари. При этом сведений о пропаже хищных зверей из местных зоопарков не поступало». — Он ухмыляется. — Господи, я почти готов в это поверить.

— Это оборотни, — возразил Сол, тоже усмехаясь. — Пятиугольник — символ оборотней. Посматривай иногда телепрограммы для полуночников.

— Пентаграмма, а не пятиугольник. — Барни закурил. ‑И впрямь действует на нервы, а?

Сол устало поднял глаза и окинул комнату таким взглядом, словно искал пропавшего хозяина.

— Джозеф Малик, — громко спросил он, — в какое дерьмо тывлез? И когда это произошло?

 

НАС НЕ СДВИНУТ

НАС НЕ СДВИНУТ С МЕСТА

 

Собственно говоря, для Джозефа Малика все это началось несколькими годами раньше, когда одни люди пели религиозные гимны и непристойно бранились, а другие применяли против них слезоточивый газ и полицейские дубинки, и все это по поводу выдвижения кандидатом в президенты одного человека по имени Хьюберт Хо‑рейшо Хамфри. Дело было в Чикаго, в Линкольн‑парке, ночью 25 августа 1968 года. Тогда Джо не знал, что это было начало чего‑то. Зато он отчетливо, до мозга костей прочувствовал, чему пришел конец: его вере в демократическую партию.

Он сидел с «озабоченными священниками» под крестом, который они установили. И с горечью думал, что вместо креста нужно было поставить налгообие. С надписью: Здесь покоится Новый Курс[27].

Здесь покоится вера в то, что все зло находится по ту сторону, в стане реакционеров и куклуксклановцев. Здесь покоятся двадцать лет надежд, мечтаний, пота и крови Джозефа Уэнделла Малика. Здесь покоится Американский Либерализм, забитый до смерти дубинками доблестных чикагских блюстителей порядка.

«Идут», — неожиданно послышался чей‑то голос рядом. Озабоченные священники тут же начали скандировать: «Нас не сдвинут с места».

"Нас сдвинут, даже не сомневайтесь, — спокойно сказал кто‑то сдержанным сардоническим голосом У. Филдса[28]. — Когда пойдет слезоточивый газ, мы сдвинемся как миленькие".

Джо узнал голос говорившего; это был романист Уильям Берроуз с его обычным бесстрастным лицом, не выражавшим ни раздражения, ни презрения, ни возмущения, ни надежды, ни веры, ни любой другой известной Джо эмоции. Но по каким‑то причинам, которых Джо не мог понять, он тоже сидел с ними и выражал личный протест против Хьюберта Хорейшо Хамфри, поместив свое тело на пути чикагской полиции.

Джо не понимал, как человек может найти в себе мужество это сделать, не имея ни веры, ни убеждений. Берроуз ни во что не верил, но при этом сидел с упрямством Лютера. Джо всегда во что‑то верил: когда‑то давно в римский католицизм, потом, в колледже, в троцкизм, затем, на протяжении почти двух десятилетий, в либерализм («Жизненный центр» Артура Шлезингера‑младшего), а сейчас, когда все это умерло, он отчаянно пытался мобилизовать в себе веру в разношерстную толпу помешавшихся на наркотиках и астрологии йиппи, черных маоистов, несгибаемых пацифистов и высокомерно догматичных ребят из СДО, которые съехались в Чикаго протестовать против заказного съезда и которых за это здесь избивали до полусмерти.

Аллен Гинзберг, сидевший посреди кучки йиппи справа, снова начал скандировать, как он делал весь этот вечер: «Харе Кришна Харе Кришна Кришна Кришна Харе Харе...» Гинзберг верил; он верил во все: в демократию, в социализм, в коммунизм, в анархизм, в идеалистическую разновидность фашистской экономики Эзры Паунда, в технологическую утопию Бакминстера Фуллера, в необходимость возвращения к доиндустриальной пасторальности Д. Г. Лоуренса, в индуизм, буддизм, иудаизм, христианство, вуду, астрологическую магию, но прежде всего — в человеческую доброту.

Человеческая доброта... Джо не вполне в нее верил после того, что показал миру Бухенвальд в 1944 году, когда Джо исполнилось семнадцать лет.

— Расходись! Расходись! Расходись! — донеслось точно такое же, как и прошлой ночью, скандирование полиции; вчера этот неолитический вопль ярости сигнализировал о начале первой бойни. С дубинками в руках полицейский отряд прокладывал себе путь, разбрызгивая слезоточивый газ. — Расходись! Расходись! Расходись!

«Американский Освенцим, — думал Джо, чувствуя тошноту. — Если бы кроме слезоточивого и нервно‑паралитического газа им выдали „Циклон‑Б“, они применяли бы его с таким же удовольствием».

Озабоченные священники медленно поднялись, прикрывая лица влажными носовыми платками. Невооруженные и беззащитные, они готовились удерживать этот клочок земли как можно дольше перед неминуемым отступлением. «Моральная победа, — с горечью думал Джо. — Все, чего мы обычно достигаем, называется моральной победой. Реальные же победы одерживает аморальное зверье».

«Да здравствует Дискордия!» — послышался из стана священников голос бородатого парня по имени Саймон, который накануне днем спорил с маоистами из СДО о преимуществах анархизма.

И это были последние слова, которые Джо Малик отчетливо запомнил: потом были только газ, дубинки, крики и кровь. Тогда он даже не подозревал, что эта фраза, услышанная напоследок, окажется для него самым главным из того, что произошло в Линкольн‑парке.

(Свив длинное тело в тугой узел и опираясь на локти, Гарри Койн следит через прицел «ремингтона» за кортежем автомобилей, который проезжает мимо школьного книгохранилища и направляется к его «точке» на тройном туннеле. Внизу, на травяном холме, он видит Бернарда Баркера из ЦРУ. Если он справится с этим делом, пообещали ему, то получит еще заказы; это станет для него концом мелких преступлений и началом больших денег. В каком‑то смысле он сожалел: Кеннеди вроде бы симпатичный и молодой — Гарри с удовольствием сделал бы это и с ним, и с его красоткой женой, — но деньги прежде всего, а эмоции — для дураков. Он передернул затвор, не обращая внимания на внезапный лай собаки, и прицелился — как вдруг со стороны травяного холма донеслись три выстрела.

— Господи Иисусе, мать твою так, — пробормотал он, и тут же за метила отблеск винтовки в окне школьного книигохранилища. — Боже всемогущий, сколько же нас всего здесь? — воскликнул он, вскочив на ноги, и побежал.)

22 июня 1969 года, почти через год после избиения дубинками, Джо вернулся в Чикаго, чтобы стать очевидцем очередного заказного съезда, испытать дальнейшее разочарование, еще раз встретиться с Саймоном и вновь услышать таинственную фразу «Да здравствует Дискордия».

Теперь это был съезд «Студентов за демократическое общество», последний их съезд, и с самого начала Джо понял, что Прогрессивная трудовая фракция заранее все подстроила. Это снова была все та же демократическая партия, и обязательно пролилась бы кровь, будь у ребят из ПТ свои собственные полицейские силы для «разгона» раскольников, которых тогда называли ДРМ‑I и ДРМ‑II[29]. В отсутствие этого фактора насилие было исключительно словесным, но когда все закончилось, еще одна часть Джо Малика умерла, а его вера в доброту человека еще более ослабела. И вот так, в бесцельных поисках чего‑то не до конца испорченного, он забрел в старый Уоббли‑холл на Северной Халстед‑стрит и оказался на закрытом собрании анархистов.

Об анархизме Джо ничего не знал кроме того, что несколько знаменитых анархистов — Парсонс и Спайс (беспорядки 1888 года в Чикаго), Сакко и Ванцетти (Массачусетс) и поэт Джо Хилл, выходец как раз из уоббли — были казнены за убийства, которых они в действительности не совершали. Кроме того, анархисты стремились упразднить государство, и это казалось настолько абсурдным, что у Джо даже не возникало желания читать их теоретические или полемические труды. Однако теперь, испытывая все большее разочарование в традиционных подходах к политике, он с острым любопытством начал прислушиваться к речам уоббли и других анархистов. В конце концов, его любимый литературный герой говорил: «Когда исключишь все остальные возможности, оставшееся, каким бы невероятным оно ни казалось, должно быть истиной».

Как выяснил Джо, анархисты не собирались выходить из СДО. «Мы останемся и устроим им классную заваруху», — сказал один из них под бурные аплодисменты и возгласы одобрения в зале. Впрочем, такое редкое единодушие они проявили только по этому вопросу, во всех же остальных их взгляды резко расходились. Постепенно Джо начал различать отдельные позиции: анархистов‑индивидуалистов, которые напоминали правых республиканцев (правда, хотели избавиться от всех функций государственного управления); анархо‑синдикалистов и уоббли, которые напоминали марксистов (правда, тоже хотели избавиться от всех функций государственного управления); анархо‑пацифистов, которые стояли на позициях Ганди и Мартина Лютера Кинга (впрочем, они тоже хотели избавиться от всех функций государственного управления); и группу, которую довольно нежно называли «чокнутыми», поскольку они стояли на совершенно непонятных позициях. Саймон находился в стане «чокнутых».

В речи, смысл которой доходил до Джо с большим трудом, Саймон заявлял, что культурная революция намного важнее революции политической; что символом всех анархистов мира должен стать Багз Банни; что открытие Хоффманном ЛСД в 1943 году было проявлением прямого вмешательства Бога в дела человека; что выдвижение кандидатуры борова Пигаса на пост президента США от партии йиппи было самым «трансцендентально ясным» политическим актом XX века; и что «массовые оргии курения марихуаны и траханья на каждом углу» — это очередной и самый практический шаг в деле освобождения мира от тирании. Кроме того, он призывал к углубленному изучению Таро, «чтобы сразиться с реальным врагом его же оружием», хотя не объяснял, что это значит. Он пустился в разглагольствования о мистическом значении числа 23, указав, что сумма двойки и тройки равна пяти, а внутри пентады можно вызывать дьявола, «как, например, внутри пентакля или здания Пентагона в Вашингоне». И что, если двойку разделить на тройку, то получится 0,666 — «Число Зверя, если верить этому бредовому Откровению святого Иоанна Грибоголового». И что само число 23 эзотерически представлено в адресе Уоббли‑холла: 2422, Северная Халстед‑стрит, "поскольку поражает своим экзотерическим отсутствием". И что в датах убийств Джона Ф. Кеннеди и Ли Харви Освальда, 22 и 24 ноября, явно заметно отсутствие между ними числа 23... И лишь когда его наконец согнали с трибуны, собрание вернулось к более мирским темам.

Наполовину заинтригованный и наполовину отчаявшийся, Джо решил выполнить очередной «акт веры» и убедить себя, хотя бы ненадолго, в том, что в бессвязной болтовне Саймона есть хоть крупица здравого смысла. Он знал, что довольно скоро в нем проснется привычный скептицизм.

— То, что мир называет здравым смыслом, привело нас к нынешнему планетарному кризису, — сказал Саймон, — поэтому единственной возможной альтернативой становится безумие.

Этот парадокс стоил того, чтобы над ним поразмыслить.

— Я насчет этого числа, 23, — сказал Джо, нерешительно приблизившись к Саймону после окончания собрания.

— Оно всюду, — немедленно прозвучал ответ. — Я лишь затронул проблему в самых общих чертах. Все великие анархисты погибли двадцать третьего числа того или иного месяца. Сакко и Ванцетти — 23 августа, Бонни Паркер и Клайд Барроу — 23 мая, Голландец — 23 октября, а Винсу Коллу было 23 года, когда его застрелили на Двадцать третьей стрит, и хотя Джона Диллинджера убили двадцать второго июля, если внимательно почитать книгу Толланда «Жизнь Диллинджера», как это сделал я, то обнаружится, что и ему не удалось избежать рокового числа 23, поскольку в ту ночь в Чикаго умерли еще 23 человека, и все от перегрева. «В атмосферу Земли вошло тепловое излучение от вспышки новой звезды», помнишь? А мир, если верить епископу Ашеру, появился 23 октября 4004 года до нашей эры, и венгерская революция началась тоже 23 октября, и Харпо Маркс родился 23 ноября, и...

Он говорил еще и еще, а Джо терпеливо слушал, решив превратить этот вечер в шизофренический практикум. Они перебрались в ближайший ресторанчик «Рассадник» на Фуллертон‑стрит, и за пивом Саймон плавно перешел к обсуждению мистического значения W, двадцать третьей буквы английского алфавита, и ее присутствия в словах «женщина»[30], «утроба»[31], в форме женских грудей и разведенных ног совокупляющейся женщины. Он даже нашел какой‑то мистический смысл буквы W в слове «Вашингтон»[32], но почему‑то предпочел об этом не распространяться.

— Так что сам видишь, — втолковывал Саймон, когда ресторанчик уже закрывался, — к освобождению ведет путь магии. Анархизмостанется придатком политики и, как любая другая политика, останется формой смерти, если не освободится от обусловленной «реальности» капиталистического общества и не создаст собственную реальность. Борова — в президенты. Кислоту — в водопровод. Секс — на улицы. Заставим совершенно невозможное стать повсеместно возможным. Реальность термопластична, а не термореактивна, знаешь ли. Я хочу сказать, что ее можно перепрограммировать, хотя люди об этом даже не догадываются. Первородный грех, логический позитивизм, мифы об ограничениях — это всё колдовство, обман, построенный на термореактивной реальности. Господи, дружище, конечно же, пределы есть — надо быть полным дебилом, чтобы это отрицать, — но эти пределы вовсе не так жестко закреплены, как нас убеждали. Намного правильнее сказать, что нет практических пределов, и реальность такова, какой ее решают сделать люди. Но на протяжении последних тысячелетий мы, словно безумцы, постоянно выдумываем ограничения за ограничениями, так что нужна поистине негативная энтропия, чтобы поколебать основы. И это не просто треп, друг; я знаю, о чем говорю, потому что по образованию я математик.

— Я и сам когда‑то давно учился на инженера, — сказал Джо. — Я понимаю, что часть того, что ты говоришь, правда...

— Это всё правда. Сейчас земля принадлежит землевладельцам, и дело тут в магии. Люди чтят документы, составленные в государственных учреждениях, и не смеют ступить на участок земли, если в каком‑нибудь документе сказано, что этой землей владеет кто‑то другой. Это помрачение, разновидность магии, и нужна противоположная магия, чтобы снять это проклятие. Нужна шокотерапия, чтобы разорвать и перестроить цепочки команд в коре головного мозга, сбросить «выкованные разумом оковы», о которых писал Блейк. Это элементы непредсказуемые: эрратические, эротические, эристические. Тим Лири сказал об этом так: «Люди должны сойти с ума, чтобы прийти в чувство». Люди не чувствуют настоящую землю, не наслаждаются ее теплом и запахом, пока в коре головного мозга позвякивают цепи, которые внушают, что земля принадлежит кому‑то другому. Если не хочешь называть это магией, называй контркондиционированием, суть не изменится. Мы должны развеять галлюцинацию, навязанную нам обществом, и жить самостоятельно. Вернуть обратно старые реальности, которые считаются мертвыми. Создать новые реальности. Астрология, демоны... вывести поэзию с книжных страниц в повседневную жизнь. Сюрреализм, врубаешься? Антонен Арто и Андре Бретон кратко резюмировали это в Первом Манифесте Сюрреализма: «полное преобразование сознания и всего, что похоже на сознание». Они знали об основанной в 1923 году в Мюнхене ложе иллюминатов всё, и даже то, что она с помощью черной магии контролировала и Уолл‑стрит, и Гитлера, и Сталина. Нам самим придется влезть в колдовство, чтобы снять проклятие, которое они наложили на сознание каждого человека. Да здравствует Дискордия! Вот так‑то!

Когда они наконец расстались и Джо направился в гостиницу, чары рассеялись. "Я весь вечер слушал бред отъехавшего кислотника, — думал Джо в такси, которое везло его на юг, в сторону Лупа[33], — и чуть было не поверил ему. Если я продолжу этот маленький эксперимент, то действительно ему поверю. Именно так всегда и начинается безумие: ты считаешь реальность невыносимой и начинаешь придумывать ей замену". Усилием воли он заставил себя вернуться к привычной системе отсчета: какой бы жестокой ни оказалась реальность, Джо Малик встретится с ней лицом к лицу и не станет путешествовать с йиппи и «чокнутыми» в Мир Грез.

Но когда в гостинице Джо впервые заметил на двери своего номера табличку «23», он с трудом преодолел желание немедленно позвонить Саймону и рассказать ему о последнем вторжении сюрреализма в реальный мир.

Лежа в постели, он долго не мог уснуть, стараясь вспомнить все, что происходило в его жизни и так или иначе имело отношение к числу 23... и понять, откуда возник загадочный жаргонизм 1929 года «23 сваливай»[34].

Поплутав часок в старых кварталах, хорошо помнивших Гитлера, «Кларк Кент и его супермены» наконец нашли Людвигштрассе и выехали из Мюнхена.

— Еще миль сорок, и мы в Ингольштадте, — сказал Кент‑Мохаммед‑Пирсон.

— Наконец‑то, — простонал один из его «суперменов».

В этот момент крошечный «фольксваген», словно ребенок, побежавший впереди матери, обогнал их микроавтобус. Кент был поражен.

— Видали этого типа за рулем? Я встречался с ним как‑то раз, и никогда не забуду, так странно он себя вел. Это было в Мехико. Забавно увидеть его снова на другом конце земли и столько лет спустя.

— Давай его догоним, — предложил другой «супермен».

— Ну да, по этой же дороге едут «АМА», «Отребье» и прочий тяжеляк. Мы просто угробим себя заживо. Надо, чтобы он хотя бы узнал, что мы тоже выступаем в Ингольштадте.

 

КАК ДЕРЕВЬЯ У ВО‑О‑О‑О‑ДЫ

На следующее утро после собрания в Уоббли‑холле Саймон позвонил Малику.

— Слушай, — спросил он, — а ты обязательно должен лететь вНью‑Йорк сегодня? Можешь задержаться хотя бы на сутки? Я кое‑что хотел тебе показать. Пора нам обрабатывать людей твоего поколения, и не просто разговоры говорить, а чтобы вы видели все собственными глазами. Ну как, хочешь?

И Джо Малик, бывший троцкист, бывший студент‑технарь, бывший либерал, бывший католик, моргнуть не успел, как ответил: «Да». И услышал, как где‑то в глубине души громкий, хотя и неслышный голос произнес какое‑то более глубокое «да». Он хотел — астрологии, «И‑цзина», ЛСД, демонов, всего, что мог предложить ему Саймон в качестве альтернативы миру здравомыслящих и рассудительных людей, которые здраво и рассудительно прокладывали путь к тому, что могло означать для планеты только гибель.

(НАС НЕ СДВИНУТ С МЕСТА)

— Бог умер, — пел священник.

— Бог умер, — хором вторил ему хор.

— Бог умер: мы все абсолютно свободны, — ритмичнее выпевал священник.

— Бог умер, — подхватывал почти гипнотический ритм хор, — мы все абсолютно свободны.

Джо нервно ерзал на стуле. Богохульство кружило голову, но одновременно и пугало. Он задумался о том, сколько же еще страха перед адом сохранилось со времен католического отрочества в темных закоулках его черепа.

Они находились в изящно обставленной квартире над Лейк‑шор‑драйв («Мы всегда здесь встречаемся, — объяснил Саймон, — из‑за аббревиатуры названия улицы»), и шум машин далеко внизу странно смешивался с подготовкой, как догадывался Джо, к черной мессе.

— Делай, что хочешь: вот весь закон, — распевал священник.

— Делай, что хочешь: вот весь закон, — вторил ему вместе с хором Джо.

Священник — единственный, кто не снял с себя одежду перед началом церемонии, — был румяным мужчиной средних лет с белым воротничком, и Джо было неуютно отчасти из‑за того, что выглядел он уж очень по‑католически. Ситуация ничуть не улучшилась, когда при знакомстве со священником, к которому его подвел Саймон, тот представился как «Падре Педерастия», причем произнес это с подчеркнуто игривой интонацией, кокетливо глядя прямо в глаза Джо.

По мнению Джо, паства состояла из двух совершенно разных категорий «прихожан»: нищих хиппи‑профессионалов из Старого Города и богатых хиппи‑любителей как с самой Лейк‑шор‑драйв, так и, вне всякого сомнения, из рекламных агентств на Мичиган‑авеню.

Однако их было всего лишь одиннадцать, включая Джо, а с Падре Педерастией — двенадцать. Где же традиционная чертова дюжина?

— Готовим пентаду, — велел Падре Педерастия.

Саймон и весьма миловидная юная девушка, ничуть не смущаясь своей наготы, встали со своих мест и направились в сторону двери, которая, как предположил Джо, вела в спальню. По дороге они взяли кусочек мела со стола, на котором в специальной подставке в форме козлиной головы курились гашиш и сандаловое благовоние, и, опустившись на корточки, нарисовали на кроваво‑красном ковре перед дверью большой пятиугольник. Затем к каждой стороне пятиугольника они пририсовали по треугольнику, и так получилась звезда — особая звезда, которая, как было известно Джо, называлась пентаграммой — символом оборотней и демонов. Ему вдруг вспомнился сентиментальный старый стишок из фильма Лона Чейни‑младшего, но сейчас он почему‑то перестал казаться ему пошлым:

 

Даже тот, кто сердцем чист

И читает перед сном молитвы,

Может превратиться в волка,

Когда цветет волчий корень

И полна осенняя луна.

 

— И‑О, — упоенно пел священник.

— И‑О, — с чувством подхватывал хор.

— И‑О, Э‑О, Эвоэ, — становилось громче пение.

— И‑О, Э‑О, Эвоэ, — следовал ритмичный ответ хора.

Джо ощутил, как его рот наполняется странным, пепельно‑едким вкусом, а в кончики пальцев ног и рук вползает холод. Внезапно воздух в комнате неподвижно застыл, став отвратительно слизким и влажным.

— И‑О, Э‑О, Эвоэ, ХЕ! — воскликнул священник то ли в страхе, то ли в экстазе.

— И‑О, Э‑О, Эвоэ, ХЕ! — Джо услышал, как его голос сливается с другими голосами. Показалось ему, или впрямь все эти голоса неуловимо изменились и приобрели что‑то звериное, что‑то человекообразное?

— Ол сонуф ваоресаджи[35], — чуть тише произнес священник.

— Ол сонуф ваоресаджи, — отозвался хор.

— Свершилось, — сказал священник. — Мы можем пройти мимо Стража.

Паства встала и направилась к двери. Как заметил Джо, каждый человек обязательно старался войти в пространство пентаграммы и на мгновение там задержаться, словно хотел набраться силы перед тем, как приблизиться к двери. Когда настала его очередь, он понял почему. Резной орнамент на двери, который издали казался всего лишь непристойным и омерзительным изображением, вблизи попросту ужасал. С огромным трудом он пытался себя убедить, что эти глаза были просто обманом зрения, оптической иллюзией. Он не мог избавиться от ощущения, что они смотрели прямо на него, и совсем не ласково.

Это... существо... и был Страж, которого следовало умиротворить, чтобы они могли войти в следующую комнату.

Пальцы рук и ног Джо неумолимо холодели, и объяснить это самовнушением было невозможно. Он всерьез засомневался, не грозит ли ему обморожение конечностей. Но когда он вошел в пентаграмму и холод внезапно исчез, а взгляд Стража стал не таким грозным, он ощутил, как по его телу заструилась свежая энергия. Это было то же чувство, что он испытывал на сеансах групповой психотерапии — после того как лидер сумел его уговорить освободиться от скрытой тревожности и подавленного гнева, без стеснения выражая свои чувства в топаний ногами, криках, рыданиях и ругательствах.

Он легко миновал Стража и вошел в комнату, где должно было происходить главное действие.

Ему показалось, что он покинул XX столетие. В обстановке и отделке комнаты проявлялось хаотичное смешение древнееврейского, арабского и средневекового европейского стилей, лишенных современной лаконичности и функциональности.

В центре стоял алтарь, покрытый черной тканью, и на нем лежал тринадцатый член шабаша. Это была рыжеволосая зеленоглазая женщина — такие глаза и волосы, по преданию, больше всего нравятся Сатане у смертных женщин. (Джо вспомнил, что были времена, когда любая женщина с такими приметами автоматически считалась ведьмой.) Естественно, она была обнажена и ее тело служило проводником для совершения этого странного таинства.

"Что я здесь делаю? — подумал Джо. — Почему я не ухожу от этих психов и не возвращаюсь в мир, который знаю, в мир, где все ужасы, в конце концов, лишь человеческие?"

Но он знал ответ.

Он не сможет — в буквальном смысле не сможет — пройти мимо Стража, пока все присутствующие не дадут на это согласие.

Заговорил Падре Педерастия: «Эта часть церемонии, — сказал он, манерно кривляясь, — как всем вам известно, мне крайне омерзительна. О, если бы Наш Отец Всенижний позволил нам положить на алтарь мальчика, когда я совершаю богослужение! — но, увы, Он, как вы знаете, совершенно непреклонен в таких вопросах. Поэтому, как обычно, я прошу нового члена занять мое место в этом ритуале».

Из «Молота ведьм» и книг о колдовстве Джо знал, в чем заключается ритуал, и испытывал возбуждение вперемешку со страхом.

В смятении он подошел к алтарю, заметив, что остальные образовали пятиугольник вокруг него и обнаженной женщины. У нее было дивное тело, большая грудь и нежные соски, но Джо все еще слишком нервничал, чтобы почувствовать физическое возбуждение.

Падре Педерастия протянул ему облатку. «Я самолично выкрал ее в церкви, — шепнул он. — Можешь не сомневаться, что она освящена и обладает огромной силой. Ты знаешь, что делать?»

Джо кивнул, не в состоянии встретиться взглядом с похотливыми глазками священника.

Он взял облатку и быстро на нее плюнул.

Уровень вязкости и электрической заряженности воздуха стремительно вырос. Свет показался более резким, он засверкал, словно меч, и стал той враждебной и разрушительной силой, какой его часто воспринимают шизофреники.

Он сделал шаг вперед и положил облатку на лоно Невесты Сатаны.

В это же мгновение она тихо застонала, словно это простое прикосновение оказалось более эротичным, чем бывает обычное едва заметное прикосновение. Она сладострастно раздвинула ноги, и середина облатки смялась, утопая в рыжих волосках ее лона. Это произвело мгновенный и поразительный эффект: все ее тело задрожало, и облатка погрузилась еще глубже в ее влажное влагалище. С помощью пальца Джо протолкнул туда остаток облатки, и женщина хрипло задышала в ритме стаккато.

Джо Малик встал на колени, чтобы завершить ритуал. Он чувствовал себя полным идиотом и извращенцем: он никогда не занимался сексом, тем более оральным, публично. Из‑за этого он даже не мог почувствовать элементарное возбуждение. Он не сходил с дистанции лишь из‑за желания выяснить, есть ли в этом тошнотворном безумии что‑то действительно магическое.

Как только его язык вошел во влагалище женщины и она задвигалась, он понял, что вскоре она испытает первый оргазм. Наконец его пенис стал наполняться кровью; он начал лизать облатку нежнее и ласковее. В его висок, казалось, гулко бил барабан; он едва заметил, когда она кончила. Его чувства понеслись вскачь, и он продолжал лизать, осознавая лишь, что она «течет» интенсивнее и обильнее, чем женщины, которых он прежде знал. Он ввел большой палец в ее анус, а средний палец в ее влагалище, продолжая лизать область клитора. Эту технику оккультисты называют Ритуалом Шивы. (А свингеры, почему‑то вспомнил он, — «театром одного актера».) Он почувствовал, как необычайно наэлектризовались волосы на ее лобке, а его пенис стал таким тяжелым и напряженным, каким не был еще ни разу в его жизни, но все остальное заглушал барабанный бой в его голове, вкус влагалища, запах влагалища, тепло влагалища... Это была Иштар, Афродита, Венера; переживание было настолько интенсивным, что в нем открывалось поистине религиозное измерение. Разве какой‑то антрополог в XIX веке не доказал, что культ влагалища был самой древней религией? Он даже не знаком с этой женщиной, но испытывает чувство, которое выше любви: истинное благоговение. «Тащится», как сказал бы Саймон.

Он так и не узнал, сколько оргазмов она испытала; когда облатка полностью растворилась, он сам кончил, ни разу не прикоснувшись к пенису.

Он отодвинулся, едва не падая от головокружения, и ему показалось, что сейчас воздух сопротивляется его движению, как застоявшаяся солоноватая вода.

— Йогг Сотот Неблод Зин, — запел священник. — Именем Ашторет, Пана Пангенитора, Желтого Знака, даров, которые я преподнес, и могущества, которое я получил, именем Того, Чье Имя Нена‑зываемо, именем Раббана и Азатота, Самма‑Эля, Амона и Pa, vente, vente, Lucifer о, lux fiat![36]

Джо ничего не видел: он чувствовал это — и это напоминало нейропаралитический газ мейс, который мгновенно его ослепил и ввел в оцепенение.

— Приди не в этой форме! — выкрикнул священник. — Именем Иешу Элохим и Сил, коих Ты страшишься, приказываю Тебе: приди не в этой форме! Йод Хе BayXe — приди не в этой форме!

Одна женщина от страха зарыдала.

— Замолчи, дура, — заорал на нее Саймон. — Не увеличивай Его Силу.

— Твой язык связан, пока я его не освобожу, — сказал ей священник, но переключение внимания дорого стоило; Джо почувствовал, как Это вновь набирает силу, и, судя по тому, как судорожно глотали воздух остальные, они почувствовали то же самое.

— Приди не в этой форме! — вопил священник. — Именем Золотого Креста, Рубиновой Розы и Сына Марии я приказываю тебе итребую: приди не в этой форме! Именем Твоего Владыки Хоронзона! Именем Пангенитора и Панфага, приди не в этой форме!

Послышалось шипение, с каким воздух заполняет вакуумную трубку, и на фоне резкого понижения температуры атмосфера начала проясняться.

 

МАСТЕР, НЕ ПРИЗЫВАЙ БОЛЬШЕ ЭТИ ИМЕНА.

Я НЕ ХОТЕЛ ТЕБЯ ИСПУГАТЬ.

 

Этот Голос стал для Джо самым ужасным впечатлением ночи. Он был угодливый, льстивый, постыдно заискивающий, но в нем по‑прежнему скрывалась тайная сила, и всем было слишком очевидно, что священник обрел над ней власть лишь временно, и что они оба это знают, и что расплачиваться за эту власть придется дорого.

— Все равно, не приходи в такой форме, — сказал священник строже и увереннее. — Ты прекрасно знаешь, что такие звуки и манеры должны пугать, а мне эти шуточки не нравятся. Приди в той форме, которую ты обычно принимаешь в текущих земных делах, или же я отправлю тебя обратно в то царство, о котором ты предпочитаешь не думать. Я приказываю. Приказываю. Приказываю. — В поведении Падре не осталось ни тени пошлости или манерности.

И вновь появилась комната — странная, средневековая, ближневосточная, — но все же обычная комната. Фигура, которая стояла среди них, меньше всего походила на демона.

— О'кей, — произнесла фигура с приятной американской интонацией, — не стоит обижаться и ссориться из‑за внешних эффектов, верно? Лучше скажи мне, какое у тебя дело и зачем ты меня сюда вытащил. Уверен, мы все уладим запросто, по‑деловому, в открытую, без обид и к полному взаимному удовлетворению.

Фигура напоминала Билли Грэма.

(— Братья Кеннеди? Мартин Лютер Кинг? Как же ты фантастически наивен, Джордж. Это уходит в прошлое намного дальше. — После сражения над Атлантидой Хагбард расслаблялся при помощи гашиша «черный аламут». — Посмотри на фотографии Вудро Вилсона в последние месяцы жизни: изможденный вид, пустые глаза и, в сущности, все признаки отравления каким‑то ядом замедленного действия, который не поддается обнаружению. Ему подсыпали его в Версале. А почитай внимательно «дело» Линкольна! Кто выступал против плана, по которому «гринбэки»[37]должны были стать единственной валютой в США, — плана, самого б