Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Глава 16. Заговор под моим наблюдением

Поиск

 

Судебным приговором над группой Никитенко-Наумова были уничтожены последние остатки террористической организации Зильберберга. Я надеялся, что сейчас наступит передышка. Во всяком случае, на время казались невозможными всякие планы покушения на царя. Но мои надежды очень скоро разбились.

Вскоре после приговоров Военного Суда я получил известие, что Центральный Комитет партии социалистов-революционеров поставил своей официальной боевой задачей - убийство царя и чго в подготовке этого плана он пошел уже гораздо дальше, чем было до сих пор. Эта задача не должна была более вверяться небольшой, находившейся только в слабой связи с Центральным Комитетом группе лиц, обнаруживающих порой незрелость и поверхностный дилетантизм. Нет, Центральный Комитет решил создать такую боевую организацию, которая шла бы осознанно к осуществлению своей цели и предохранила бы заранее свои планы от всяких непредвиденных случайностей. Люди, устранившие Плеве, великого князя Сергея и многих других, эти грозные фигуры недавних лет, должны были взять теперь в свои руки осуществление плана убийства царя.

Итак, я очутился лицом к лицу с опасным врагом. На карту было поставлено все, и я со своей стороны должен был решиться ввести в бой все силы, все свое оружие и все имеющиеся у меня резервы. И прежде всего я решил обеспечить себе поддержку моего лучшего сотрудника, Азефа, которому часто удавалось вести целые группы революционеров, вопреки всем их планам, туда, куда он хочет. В данном чрезвычайном случае я решился на чрезвычайные шаги. Еще раньше партия социалистов-революционеров предложила Азефу взять на себя верховное руководство Боевой Организацией; тогда он рассказывал мне об этом как о самом изумительном факте в своей богатой приключениями жизни, и я сам, скрепя сердце, предложил Азефу принять это предложение партии. Он колебался. Эта двойная игра могла ему слишком дорого обойтись. Но в конце концов он выразил готовность пойти на это в согласии с моим желанием. Разумеется, я получил перед тем санкцию Столыпина на этот рискованный шаг.

Учитывая все исключительные трудности и опасности, связанные с этим предприятием, Азеф со своей стороны выдвинул условие, что ни один из членов его террористической группы не должен быть арестован. На этой основе я заключил с ним договор, который звучал коротко и ясно: Азеф принимает на себя руководство Боевой Организацией и руководит всей подготовкой покушения на царя с тем, чтобы это покушение не могло быть проведено в жизнь. Под этим условием я гарантирую ему, что ни один из членов Боевой Организации не будет арестован. Этот договор был обоими сторонами лояльно выполнен.

Из среды наиболее активных революционеров Азеф подобрал себе группу террористов в составе до десяти человек. Ближайшим его адъютантом был бывший студент Петр Карпович. В 1901 году он убил министра народного просвещения проф. Боголепова, был приговорен к двадцатилетней каторге, бежал из Сибири и теперь предложил Азефу свои услуги. Благодаря Азефу я систематически бывал осведомлен обо всех планах и делах членов террористической группы. Они проживали в Финляндии, лишь время от времени наезжая в Петербург, чтобы выполнить ту или иную, имеющую отношение к покушению на царя, необходимую задачу. О каждой из таких поездок я получал от Азефа точнейшее известие. Я мог ежедневно сказать, кто из состава террористической группы находится в Петербурге и что именно он здесь делает.

Эта полная и непрерывная осведомленность дала мне возможность заключить своего рода договор с дворцовым комендантом генералом Дедюлиным. До сих пор, когда Государь, который эти годы обычно жил в Царском Селе или Петергофе, должен был приехать в Петербург, об этом ставился в известность петербургский градоначальник, он мобилизовал для охраны весь полицейский аппарат. Усиленные наряды полиции устанавливались на всем пути следования царя с вокзала во дворец, и тогда уже внешний, бросающийся всем в глаза вид улиц делал для всех понятным, что царь находится в Петербурге. Мой метод охраны царя был совсем иным. Когда Дедюлин сообщал, что царь собирается ехать в Петербург, то мне нужно было только точнее выяснить, будет ли в этот день кто-нибудь из террористов в Петербурге? Переговорив с Азефом и выяснив это обстоятельство, я мог легко решить, может ли состояться в этот день поездка царя или нет. Если в городе в этот день должен был быть какой-либо из террористов, то я обычно высказывался против поездки:

— Сегодня нет, — говорил я по телефону в Царское Село, лучше завтра или послезавтра, — и моему решению царь следовал без возражения.

Когда же в воздухе не таилось никакой угрозы, я давал согласие на приезд царя, — и никто из властей, кроме меня, об том не бывал осведомлен. Я оповещал о поездке только председателя совета министров Столыпина. Наружная полиция, а также градоначальник ничего об этом не знали. Это давало повод к упрекам и жалобам.

Несколько раз случалось, что вечером градоначальник звонил мне по телефону.

Скажите, верно ли это? Мои люди мне донесли, что сегодня они видели Государя на Невском проспекте.

Да, это верно.

Но так ведь нельзя, - возмущался градоначальник, — ведь в этих условиях я не могу принять на себя ответственность за охрану Государя.

Об этом не беспокойтесь, — говорил я, — всю ответственность я беру на себя.

Градоначальник помчался аппелировать к Столыпину, но жалобы его остались без последствий. И не удивительно: ведь заранее имелось согласие Столыпина, чтобы все шло по моей системе.

В то время, как я всемерно старался удержать в силе условия моего соглашения с Азефом как с руководителем Боевой Организации, он без всякой моей вины стал жертвой непредвиденного случая. Совершенно случайно один мелкий сотрудник Охранного Отделения узнал, где проживает бежавший из Сибири знаменитый террорист Карпович, — и он, конечно, захотел показать своему начальству, какой он исправный полицейский служака. Недолго раздумывая, он арестовал Карповича, рассчитывая, понятно, что таким образом он сослужит замечательную, выдающуюся службу политической полиции.

Дли меня этот непредвиденный арест адъютанта Азефа явился исключительно неприятным случаем. Кажется, на следующий же день ко мне явился Азеф, и тут во второй раз в жизни я увидел, каким сердитым он может быть. Я вспомнил нападение Азефа на Рачковского, свидетелем которого я был за полтора года перед тем и которое так развлекло меня тогда. Но на этот раз его раздражение было направлено против меня.

Как вы могли это допустить? — волновался Азеф. — Мое положение теперь стало совершенно невыносимым! И без этого ареста подозрение против меня очень велико. Если человек, с которым я ежедневно общаюсь, теперь взят, в то время как я гуляю на свободе, — то всякий должен заключить, что я предал Карповича в руки полиции. В таких условиях я абсолютно не могу сотрудничать. С меня довольно. Я устал жить среди вечных тревог. Я ухожу из Охранного отделения и уезжаю за границу.

С большим трудом мне удалось успокоить Азефа. Пришлось при этом обещать ему, что Карпович будет в самом скором времени освобожден. По это было легче сказать, чем сделать. Официально освободить Карловича из-под ареста было, конечно, невозможно. Карпович не должен был знать, что своим освобождением он обязан полиции. Для этого не было иного пути, кроме устройства ему побега. Но он должен бежать, абсолютно не подозревая, что мы ему в том помогли.

После некоторого раздумья я выработал следующий план. Карповичу было объявлено, что ou арестован по подозрению в проживании по фальшивому паспорту. Он должен быть теперь отправлен на родину, где власти установят его личность. Одному из своих наиболее толковых чиновников я поручил доставить Карповича из тюрьмы при Охранном отделении в пересыльную тюрьму и дать возможность по дороге арестанту бежать.

Сделайте это, как вы хотите, - сказал я ему на дорогу, - мне безразлично, как. Существенно одно: Карпович должен бежать...

Оба они отправились из Охранного отделения. Спустя несколько часов вернулся мой чиновник и, вытирая обильный пот со лба, доложил:

Это было трудное дело... Не так просто заставить человека бежать, когда он бежать не хочет.

Мой чиновник, одетый в форму полицейского надзирателя, нанял извозчика по выходе из Охранного отделения, — разумеется, это была наша пролетка и кучер был нашим агентом, — и немедленно повез Карповича по пути в пересыльную тюрьму.

По дороге, — рассказывал дальше мой чиновник, я сказал Карповичу — Обождите тут немного. Я должен папирос купить. - Я поплелся в табачную лавочку, болтал там добрых четверть часа с продавщицей и потом вернулся к пролетке. Я был убежден, что не найду уже в ней Карповича. Но к моему ужасу он все еще там. Ничего не поделаешь, пришлось ехать дальше. Немного позднее я заявил Карповичу, что мне хочется пить и и зайду в трактир выпить пива. Снова я провел там четверть часа, и, возвращаясь, вижу — мой голубчик так и продолжает сидеть в пролетке и ждать меня. Можно было от всего этого прямо придти в отчаяние... Мне ничего более не оставалось, как предложить Карповичу зайти со мной вместе в трактир поесть. Он принял мое приглашение. Мы уселись за стол, заказали еду и стали есть. При этом я начал жаловаться ему, как трудно нам, мелким служащим полиции, приходится: много работы, небольшой оклад, тревоги и опасности. Мы вынуждены хороших людей арестовывать, когда у самих душа так и болит. А потом я встал и вышел якобы в уборную - с твердым решением не возвращаться, пока Карпович не уйдет.

Стоя за приоткрытой дверью уборной, я наблюдал в щелку Карповича. Дверь, выходящая на улицу, была открыта. Посетители приходили и уходили. Карпович сидел за столом, ел и пил. Лакею я сообщил, чтоб он не мешал господину уйти, и сам ему за все заплатил. Но Карпович продолжал еще довольно долгое время сидеть. Наконец, он поднялся и начал ходить от стола к двери, туда и сюда, туда и сюда. Я потерял уже всякую надежду на то, что он уйдет, по наконец он решился. Он подошел к двери и вышел на улицу. Я ждал еще некоторое время в страхе, что он может вернуться. Потом я осмелился выглянуть. Он, действительно, ушел... Непонятно, как такой человек мог бежать с сибирской каторги.

Так рассказал мне мой сотрудник о побеге Карповича. Азеф был доволен. С ликующим видом Карпович рассказывал ему о непроходимой глупости полиции.

 

Глава 17. Семь повешенных

 

Договор, заключенный мною с моим агентом Азефом, выдвинутым в качестве вождя террористической боевой организации, оправдал себя в полной мере. Никакие планы террористов не нарушали более моего сна. Некоторые из этих планов становились мне известны буквально с первого момента их зарождения. В результате — на каждом шагу мероприятия террористов натыкались на стену моих контр-мероприятий. Постепенно они должны были прийти к убеждению, что пустились в дело, превосходящее их силы. Организация полиции брала верх над организацией революции. Но это относилось только к центральной организации, во главе которой стоял Азеф. Опасность со стороны различных второстепенных групп была по-прежнему значительна.

Наиболее опасной среди них была группа Северного Летучего Боевого Отряда, которая возникла еще осенью 1906 года и уже совершила ряд террористических покушений. Я расспрашивал о ней Азефа, но он сообщил мне, что она не подчинена Центральному Комитету партии социалистов-революционеров, а действует, поддерживая связи с местными комитетами, на свой страх и риск, и что ему, Азефу, собрать о ней сведения очень трудно, так как это может навлечь на него подозрения. Только осенью 1907 года, вскоре после убийства начальника тюремного управления Максимовского террористкой Рогозинниковой (28 октября 1907), и после моих усиленных просьб, Азеф согласился пойти на свидание с руководителями этой труппы. Свидание состоялось где-то в Финляндии, а потому Азеф не мог нам "показать" интересовавших нас террористов. Но сведения, сообщенные им о составе и планах группы, были очень интересны. Я и раньше знал, что главным руководителем группы является террорист, носящий псевдоним "Карл". Но только от Азефа я получил подробное описание его примет и приблизительные указания на местность в Финляндии, где он живет. По словам Азефа это был человек совершенно исключительной предприимчивости и смелости. "Пока он на свободе, — говорил мне Азеф, — вы не сможете быть спокойным." В настоящее время, сообщил Азеф, он носится с планами взрыва Государственного Совета. Никаких конкретных данных относительно этого предприятия Азеф сообщить не смог, по указал, что, по его сведениям, террористы имеют в виду бросить бомбу в тот сектор зала, где сидят правые члены Государственного Совета, — в том числе все министры и в сущности кандидаты в будущие министры, - ибо из числа членов Государственного Совета по назначению обычно рекрутировались руководящие деятели русского правительства. Он также обратил мое внимание на то, что покушение может быть совершено кем-нибудь из террористов, проникших в помещение под видом корреспондентов. В результате этого рассказа Азефа и был усилен контроль над ложей журналистов Государственного Совета, производились осмотры портфелей, личные обыски и прочее. Он же помог мне и проследить "Карла", который вскоре и был арестован на одной из дач в Финляндии. Это был латыш, участник вооруженного восстания 1905 года; его настоящая фамилия была Трауберг.

Этот арест нанес тяжкий удар группе террористов, но не оборвал ее деятельность. В самом конце 1907 года ко мне поступило известие, что покушения готовятся на великого князя Николая Николаевича и на министра юстиции Щегловитова. Сообщили мне также, что русский новый год 1908 был назначен днем покушения: террористы хотели использовать случай, когда великий князь и министр явятся на новогодний прием к царю. Никаких более точных и подробных сведений, — в частности о лицах, участвующих в этом заговоре, - мой секретный сотрудник однако сообщить не мог. Только из вторых рук он слыхал, что об этом плане шла речь в Центральном Комитете.

Запрошенный об этом мною Азеф сказал, что это сообщение верно, что в Центральном Комитете действительно был разговор об этих планах, но что никакие подробности и ему неизвестны. Наводить справки он отказался, опасаясь, что может вызвать против себя новые подозрения. Я оказался в очень трудном положении — быть может, в одном из наиболее трудных за всю мою жизнь.

На новый год я установил дежурство моих агентов у дворца великого князя и у квартиры министра юстиции. Я сам отправился к великому князю и к Щегловитову и предложил им этот день проводить дома. Оба решительно отказались последовать моему совету. Великий князь даже рассердился. Никто его не удержит, говорил он, от поездки к своему царю. Не зная как быть, я обратился за помощью к Столыпину, а последний передал дальше мою просьбу царю. И царь, и Столыпин поддержали мою просьбу и просили великого князя Николая Николаевича не рисковать своей жизнью и не приезжать к новогоднему приему. Но до самой последней минуты я так и не знал, послушался ли великий князь этих просьб. Несколько раз он менял свои решения, то приказывая подать лошадей или автомобиль, то — отменяя эти распоряжения. В конце концов, он остался дома. Так поступил и министр юстиции Щегловитов.

Моим агентам было приказано арестовывать любого прохожего, если только он вызвал малейшее подозрение. Но на празднично оживленных улицах, в толпе нарядно одетых людей распознать террористов было совершенно невозможно. Был произведен целый ряд арестов, но ведь террористы не носят мундира, и из числа арестованных никто не имел отношения к готовившемуся покушению.

Новогодний день прошел без всяких осложнений, но мои тревоги не окончились. Днем позже мой агент принес известие, что от покушения террористы не отказались, — оно только отложено. Они приложат все усилия к тому, чтобы его совершить. Так прошло пять недель — мучительное для меня время. Находившиеся под угрозой покушения жили, как н осажденной крепости, почти не покидая своих домов, - в сознании, что на каждом углу их подкарауливают люди с бомбой в руках. Великий князь Николай Николаевич кончил тем, что тайком уехал из города. Положение, напоминавшее собой начало моей деятельности в Петербурге, когда я разыскивал следы группы Швейцера.

Всеми розысками руководил, конечно, я сам, отдавая этому делу целые сутки, — и все же не делал ни шага вперед. При каждой встрече с Азефом я просил его узнать мне хоть какую-нибудь мелочь, которая помогла бы мне напасть на след заговорщиков. Но Азеф неуклонно отвечал отказами: он ничего не знал и не мог узнать. Наконец, в первые дни февраля он принес мне известие, которое, пожалуй, могло быть полезно. На одном из очередных заседаний Центрального Комитета была высказано нетерпение медлительностью акции, направленной против великого князя, и один из членов Центрального Комитета при этом заметил: "Дальше так не может продолжаться. Мы должны предложить Распутиной быстрее действовать..."

Это было немного, но все же это было, наконец-то, какое-то имя: Распутина. Это был не псевдоним, а подлинное имя одной старой революционерки, как я узнал от Азефа. Распутина уже несколько раз сидела в тюрьмах, была в сибирской ссылке. И мне была знакома ее деятельность в партии, но я не предполагал, что она примкнула к террористам. Азеф считал, что, подобно другим террористам, она проживает под чужим именем, по фальшивым документам, и что нет смысла выяснять официально ее местожительство. Мало надежды разыскать Распутину этим путем было и у меня, и больше для очистки совести я поручил агенту навести справку в полицейском адресном столе. К моему чрезвычайному изумлению, он через несколько часов сообщил мне, что эта самая Анна Распутина проживает под своим настоящим именем в Петербурге, на Невском проспекте.

Я потребован из Департамента Полиции фотографию Распутиной, имевшуюся там еще со времени ее прежних арестов, — и послал своего агента с этой фотографией на квартиру Распутиной. Скоро он протелефонировал мне, что на квартире он видел ту самую женшину, которая показана на фотографии, и что в этой квартире имеется еще одна свободная комната, которую можно снять. Я решил эту комнату сам снять, чтобы вблизи наблюдать Распутину. Переодевшись в штатское, я явился на квартиру и просил показать мне сдающуюся в наем комнату. Это была небольшая, скверная, грязноватая комната, выходившая во двор. Недостатков в ней было много, но было и одно преимущество: тонкие стены, которые должны были обязательно пропускать всякий звук из соседней комнаты, где проживала Распутина. Я однако допустил бы ошибку, если б снял эту комнату: я был слишком хорошо для нее одет, в дорогой шубе, и это не могло не вызвать подозрений. Поэтому я заявил, что мне комната не подходит и вместо себя прислал двух молодых агентов, в студенческой форме, которые тотчас сняли комнату.

Наблюдение на квартире велось в течение трех дней. Агенты просверлили для этого маленькое отверстие в стене и подсматривали за всем, что делала Распутина. Но гораздо интереснее того, что они увидели в комнате Распутиной, были данные наблюдения за жизнью и деятельностью Распутиной вне ее комнаты. Ее поведение было на редкость своеобразно!

Каждое утро приходила она в собор Казанской Божьей Матери, покупала свечу, ставила там перед образом, опускалась на колени и погружалась в молитву. Нередко, подобно другим молящимся, она склонялась к земле, касаясь лбом церковного пола, оставалась в таком положении по 10-15 минут. Столь усердные молитвы со стороны террористки были совершенно непонятны, и мои агенты, тщательно наблюдавшие за ней, впадали в смущение и только покачивали головами по поводу поведения Распутиной, - пока они не начали замечать рядом с Распутиной в таком же коленопреклоненном состоянии и религиозной сосредоточенности других молящихся мужчин и женщин, которые порой шептались с ней и принимали от нес разные предметы, Однажды таким образом был передан ею довольно объемистый предмет, возможно, что бомба.

Таким образом, под покровом собора Казанской Божьей Матери члены террористической группы организовали конспиративные сношения между собой. Мои агенты, естественно, узнали в лицо всех, общавшихся "в молитве" с Распутиной, и вели наблюдение за ними на улицах, парках, кафе. Некоторых из них они встречали в районах дворца Николая Николаевича и дома Щегловитова. Не было никакого сомнения, что именно они готовили покушение.

Великий князь и Щегловитов слишком нервничали, поэтому я не мог позволить себе роскошь наблюдения для выяснения всех связей террористической группы. 20 февраля по моему приказу было арестовано 9 человек. Почти все были взяты на улице. Многие из них были хорошо вооружены. У троих были найдены бомбы. Когда к двум из них хотели приблизиться мои агенты, чтобы их арестовать, — к молодой девушке и юноше, сидящим на скамье в тихой и нежной беседе недалеко от дома Щегловитова, - другие агенты из охраны Щегловитова отговаривали их от этого шага: "Оставьте в покое эту любовную парочку! Они тут постоянно сидят и шепчутся между собой". Но мои агенты не дали себя уговорить, подошли поближе и хотели обоих взять. В этот момент молодая девушка молниеносно выхватила револьвер и выстрелила. Пуля попала в агента и не ранила его только потому, что не могла пробить его толстого пальто. Молодой человек при аресте не оказал сопротивления. Третий из террористов крикнул агентам, пытавшимся его взять: "Осторожно! Я весь обложен динамитом. Если я взорвусь, то вся улица будет разрушена." Четвертый террорист был взят около дворца великого князя с цветочным горшком, в котором была спрятана бомба.

Молодая девушка из "влюбленной четы" была Лидия Стуре. Ей было 21-22 года — и она казалась еще моложе. Еe партнером был террорист Синегуб. Человек, забронированный в динамит, был Всеволод Лебединцев, одна из замечательных фигур в революции, ученый астроном, долго проживавший в Италии и выдававший себя в Петербурге за корреспондента итальянской газеты Марио Кальвино (по такому корреспондентскому билету он проходил в Государственный Совет). С большими предосторожностями Лебединцева доставили в Охранное Отделение. Он по всему телу был опоясан динамитными шнурами. Террористы предполагали бросить бомбу в карету министра. Если бы это не удалось или бомба бы не взорвалась, Лебединцев предполагал сам в виде живой бомбы броситься под карету министра и погибнуть вместе с ним.

При обыске на квартирах террористов были обнаружены комплекты полицейских мундиров, а также план залы заседания Государственного Совета, где было крестом отмечено место расположения скамей правых членов Совета.

Все 9 террористов были преданы военному суду. Суд состоялся через неделю. Семеро из них, в том числе Распутина, Стуре, Синегуб, Лебединцев, были приговорены к смертной казни и повешены. Остальные получили долголетнюю каторгу. Фамилия Лебединцева была установлена только на суде.

Потом мне говорил прокурор, официально по своей должности присутствовавший на казни террористов: „Как эти люди умирали... Ни вздоха, ни сожаления, никаких просьб, никаких признаков слабости... С улыбкой на устах они шли на казнь. Это были настоящие герои."

Они в этом отношении не были исключением: все террористы умирали с большим мужеством и достоинством. Особенно женщины. В моей памяти до сих пор отчетливо сохранился рассказ о том, как умерла Зинаида Коноплянникова, повешенная за убийство командира Семеновского полка генерала Мина, который в декабре 1905 года подавил восстание в Москве. Она взошла на эшафот, декламируя строки Пушкина:

Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!

Героизм этой молодежи, надо признать, привлекал к ней симпатии в обществе. Леонид Андреев вдохновился этой темой и написан о террористах пресловутую повесть "Семь повешенных".

 



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-06-26; просмотров: 196; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.144.21.237 (0.013 с.)