Глава восьмая. Скрытое заблуждение

 

Дело Мэнсона, несомненно, оставляет основные спорные вопросы открытыми. Действительно ли наше общество настолько порочно, что кроме тотальной революции ничего не может исправить положение вещей? Заключена ли проблема в природе технической цивилизации, затягивающей нас в будущее быстрее, чем мы можем приспособиться? Еще в далеком 1941 году Г. Дж. Уэллс заметил, что цивилизация за последние сорок лет изменилась сильнее, чем за последние четыре столетия. И темп изменения возрастает, создавая чувство дезинтеграции:

«Вещи разваливаются; центр невозможно удержать; простая анархия расползлась по миру...»

Изменения в области морали так же чрезмерны, как и физические изменения. В эссе под названием «Раффлс и мисс Блэндиш» Джордж Оруэлл указывает насколько все это радикально и всецело. Раффлс, джентльмен-взломщик, который грабит Мейфэровские дома[49], в которые входит как гость, впервые появляется в 1899 году, и вопреки своей сомнительной нравственности, он принадлежит тому же миру, что и Шерлок Холмс и Рудольф Пассендил, «узник Зенды». Это мир, в котором честь является основной ценностью, в котором «пристойные молодые люди» ведут себя хорошо, потому что они не могут жить по-другому. Для сравнения, мир, описанный в книге Джеймса Хедли Чейза «Нет орхидей для мисс Блэндиш», - это мир акул и пираний. Цель книги - вызвать череду потрясений. Мисс Блэндиш, дочь миллионера, похищена бандой. Они намереваются убить ее после того, как получат выкуп. Им воспрепятствовала более сильная банда, которая убила их и забрала мисс Блэндиш. Эта банда также намеревалась убить ее, - это само собой разумелось, - но гангстер по имени хитрый Гриссон почувствовал склонность к мисс Блэндиш. Это необычно для Хитрого, поскольку он был импотентом и мог испытать оргазм, только вонзая нож в чей-нибудь живот. (Будучи ребенком, он имел обыкновение разрезать на куски живых животных с помощью ржавых ножниц.) Мамаша Гриссон, возглавляющая банду, думает, что мисс Блэндиш может излечить ее сына от импотенции, если он изнасилует ее. Так что мисс Блэндиш держат в наркотическом опьянении до тех пор, пока Хитрый не справляется с этим. («Теперь, после трех месяцев, когда он сделал с ней все, что его извращенное сознание могло выдумать, то, что она не сопротивлялась под наркотиками, начинало надоедать».) Полиция, в конце концов, ликвидировала банду - достигнув своей цели с помощью взяток и безжалостности. Мисс Блэндиш совершила самоубийство, выпрыгнув из окна. Оруэлл предполагает, что это произошло из-за того, что она начала наслаждаться ласками Хитрого; на самом деле автор достаточно явно указывает на причину этого, в последней речи он приписывает ей следующую реплику: «У меня никогда не было моральных критериев... Я личность без какого-либо окружения, характера, веры. Некоторые люди могут справиться с этим, поскольку они верят в Бога. Я ни во что не верю, за исключением удовольствий». Это удивительно проницательная психология. Она на самом деле говорит о том, что до того, как это произошло, она считала свою жизнь достаточно скучной, и теперь, после сурового испытания, ей не к чему возвращаться. Ее свобода должна компенсировать ужасы, но этого не происходит. Она не может увидеть выхода из жизненных неурядиц, которые парализуют ее.

Оруэлл замечает как любопытный парадокс, что читатели гангстерских романов 1940-х отвергли бы описание молниеносной войны в Лондоне или усилия Движения Европейского Сопротивления как «изнеженную чепуху». Но это ничего не говорит о чувстве реальности среднего читателя. Замысел произведения «Нет орхидей» (и тысячи подражаний - как правило, написанных круто-звучащими персонажами наподобие «Бена Сарто» или «Дарси Глинто») заключался в том, чтобы произвести череду потрясений; читатель хочет, чтобы его шокировали, а не читали нравоучения. Так что писатель любезно создает мир, в котором могут существовать только низшие человеческие мотивы. Полиция столь же порочна, как и гангстеры. «Нет орхидей» была имитацией «Особняка» Фолкнера (как указывает Оруэлл); но в книге Фолкнера существует «альтернативный мир» - Таинственный Юг и его ценности. В гангстерском романе и его производных (романы о Джеймсе Бонде, например) ценности были бы неуместны. Даже секс должен быть грубым и насильственным и в основном не доставляющим удовольствие. (Например, в книге Гарольда Роббинса «Авантюристы» описывается, как герой, в конце концов, овладевает девушкой, на которой хотел жениться: «И только с моим дьяволом, который направит нас, вместе мы погрузимся в пылкие удовольствия нашего собственного частного ада».) Э.М. Форстер обвинял Джеймса Джойса в попытке полить вселенную грязью; это было несправедливо по отношению к Джойсу, но это подходит Хедли Чейзу и его последователям. И формула «бадьи грязи» была самым верным рецептом из всех, когда-либо придуманных для бестселлеров. Правда, в некоторых более современных образцах (например, «Крестный отец» Марио Пьюзо) сделаны некоторые уступки для присутствия в повествовании хороших парней; но это только убеждает искушенного читателя в достоверности, и таким образом шоковый эффект от жестокости только возрастает.

Но как порицать все это? Оруэлл осуждает «Нет орхидей» как замаскированную фашистскую мечту, словно все ее читатели страстно желали быть охранниками концентрационных лагерей. (И Хедли Чейз, без сомнения, был вдохновлен Оруэллом, когда писал роман под названием «Более беспощадный, чем мужчина» о банковском клерке, человеке вроде Уолтера Митти, который мечтает о том, чтобы стать гангстером[50]. Но почему, на самом деле, читатели хотят быть шокированными? При сравнении гангстерского романа как неблагородного жанра, скажем, с правдивым описанием Французского Сопротивления, оно будет не в пользу последнего. Надежды и идеалы Сопротивления нереальны для человека, чья жизнь состоит из скучной рутины: в нем ничего не просыпается и не отзывается на это, потому что его моральные критерии заглушены скукой. Что отвлекает его от безразличия - это мысль о безумной жестокости. Возбуждение, производимое этим, не садистское (хотя садизм сам по себе является попыткой возбудить нерв удовольствия, находящийся под анестезией); это неподдельный внутренний шок. После прочтения некоторых сцен зверства и пыток читатель смотрит на повседневную жизнь со своего рода облегчением; эти люди вокруг него могут быть ограниченными и не самыми умными, но они праведники по сравнению с Хитрым Гриссоном... На самом деле предположение Оруэлла (о внутреннем садизме) опровергнуто той же популярностью книг о войне и книг о побегах, как и книг о нацистах и их концентрационных лагерях. Политическая реальность приемлема, если она создает шокирующий эффект. Книга Г.Л. Гейта «Изнасилованная Армения» появилась в начале 1920 годов; это фактическое описание депортации армян «младотурками» в 1916 году и исключительных жестокостях, которым подверглись армяне. (Книга начинается с описания того, как турки окружили всех мужчин в отдельных деревнях и сожгли их заживо, полив бензином.) Она очень быстро стала широко популярной в дешевом издании под названием «Аукцион душ». Романы Хемингуэя - особенно «Прощай, оружие» и «По ком звонит колокол» - используют «тактику потрясения» с тем же самым намерением: не призвать к садизму, а попробовать потрясти читателя чувством реальности войны. Они добились притягательности, потому что читатели любят потрясения. Шок обладает эффектом временного отрыва читателей от их повседневной жизни, словно ракета, поднимающая космический спутник.

Так что переход от эпохи Рафаэля и Шерлока Холмса к эпохе мисс Блэндиш не стоит рассматривать с абсолютным пессимизмом. Мисс Блэндиш и Гарольд Роббинс не являются непременными знаками на длинной шкале безнравственности. Как только люди появились на земле, они стали скучать. Библейская легенда о сотворении мира должна быть изменена; змей-искуситель принес в мир не смерть, а скуку; скука является настоящей угрозой для нашей эволюции. Мужчина всегда чувствовал себя лучше всего, сражаясь в битвах или принимая великие вызовы; или, в отсутствии этого, уничтожая крепкую выпивку с девушкой на коленях. Когда жизнь становится спокойной, он позволяет себе скользить; он испытывает чувство удушья и начинает сомневаться в себе, - чего никогда не происходит, когда он рубит своих врагов секирой. Мужчина, по природе своей, - героическое и упрямое создание. Вот почему он стал самым доминирующим существом на земле. Он, безусловно, хочет цивилизации - он думает об этом всякий раз, когда читает в газете о тысячах умерших от холеры в каком-нибудь зараженном крысами городе в слаборазвитой стране. Но трудно принять бездеятельность, которая сопутствует этому, - вот причины, которые следует сейчас проанализировать. Так что романы, в которых насилуют красивых наследниц и конкурирующие банды выкашивают друг друга из автоматов Томпсона, не являются доказательством того, как сильно мужчины были деморализованы цивилизацией, а лишь указывают, как мало они изменились за прошедшие шесть тысяч лет.

 

В 1919 году Фрейд создал теорию, которая попыталась объяснить жестокость и насилие человечества - например, массовые убийства во время Первой мировой войны. Он подошел к предмету каким-то окольным путем. Фрейд был вдохновлен тем, что назвал «повторяемым принуждением» невротичных пациентов, склонность повторять старые модели поведения. Это привело его к странному тому наблюдению, что фундаментальной целью инстинкта является возвращение к прошлому для того, чтобы восстановить более раннее состояние. И он мыслил достаточно логично для того, чтобы увидеть, что это влечет за собой: что целью жизни является смерть. Глубочайшим человеческим инстинктом, говорил Фрейд, является инстинкт смерти. Различные последователи указывали, что это было нелогично. Повторяемость, которая, несомненно, является особенностью всей человеческой жизни, не столько указывает на сильное желание вернуться в прошлое, сколько на желание остаться на том же месте. И биология может показать, что нет никаких доказательств подобного желания. Но у Фрейда этого не было. В конечном счете его теория инстинкта смерти удовлетворила некоторое эмоциональное стремление в нем самом; или, возможно, она произвела на него впечатление, подобное подлинному вдохновению. В его более ранней теории мазохизм был ответвлением садизма; теперь он начал видеть садизм как ответвление основного инстинкта: саморазрушения. Эта теория была предложена на обсуждение в произведении «По ту сторону принципа удовольствия».

Идея танатоса, человеческого разрушительного импульса, быстро нашла широкое применение, поскольку она, казалось, объясняла странную саморазрушительную природу человеческого насилия. Пока Роберт Эрдри не предположил в своей книге «Происхождение Африки» (1961), что человек в основе своей является обезьяной-убийцей, у этой теории не было серьезных конкурентов.

На первый взгляд теория Фрейда предлагает абсолютно удовлетворительное объяснение случая Мэнсона. Жизненный инстинкт (который включает в себя сексуальный стимул) соединен в непрерывной борьбе с инстинктом смерти. И когда кажется, что инстинкт смерти начинает побеждать, инстинкт жизни пытается направить его наружу, на остальных людей, словно слабый король, который мог попытаться избежать революционного насилия, начав войну. Это, как указывает биограф Фрейда Эрнест Джонс, явилось причиной, по которой Австрия вступила в Первую мировую войну. Фрейдистский взгляд на Мэнсона заключался бы в том, что его долгое пребывание в тюрьме дало его импульсу саморазрушения шанс получить власть. На Хейт-Эшбери он пытался нейтрализовать это с помощью беспорядочного секса. Но такая беспорядочность является саморазрушением. Д. X. Лоуренс сказал: «То, что не может дать множество женщин, может дать одна», и наоборот, то, что может дать одна женщина, не может дать много женщин. Создание «семьи» казалось, по Фрейду, попыткой удержать душевные стремления к саморазрушению, но это не принесло пользы. Деструктивные импульсы взорвались, и он даже не доверял убийство помощникам, в отношении которых он не был уверен, что они сохранят все в тайне...

 

Но по сравнению с объяснением по Маслоу все это слишком запутано. Мэнсон утверждал себя, его прогресс был заблокирован на всех уровнях. С ранних лет у него не было безопасного дома[51]- именно из-за этого его вполне устраивала тюрьма, и он боялся ее покинуть[52]. До двадцати лет у него не было ни одной возможности нормально удовлетворить сексуальное желание. И когда за один год семья предоставила ему полную безопасность и сексуальное удовлетворение, в котором он нуждался, в то время как мужчины-последователи - например, Брюс Дэвис и Чарльз Уотсон - потворствовали его потребности утвердить чувство собственного достоинства. Он внезапно развил взрывную скорость; после года в тюрьме это было подобно взбалтыванию бутылки шампанского, когда вылетает пробка. И этот тип усиленного развития может быть более губительным, чем чувство неудовлетворенности. Лучший тип - медленный и неторопливый, позволяющий укрепить моральные критерии и создать новый образ самого себя. Остальные типы создают проблему личности, которую можно сравнить с «кессонной болезнью», которую испытывают ныряльщики, слишком быстро снизившие давление. Результатом этого является «отказ жизненных ресурсов», глубоко сидящее психологическое истощение.

Этого могло не произойти, если бы способность Мэнсона к самоутверждению была больше. Но его «стихи» и песни демонстрировали талант объективно низкого уровня. Его интеллектуальные аргументы, процитированные очевидцами и журналистами, звучат поверхностно; на самом деле они являются его «волшебными» оправданиями собственных эмоций. Его неприязнь к книгам была реакцией самозащиты. Взбираясь по «иерархии ценностей» с максимальной скоростью, Мэнсон неожиданно остановился, столкнувшись с недостатком тренировки и подготовки. У него просто не было возможности для внутреннего управления, для того, чтобы работать в одиночку; толпа обожателей была необходимой для его благополучия. Состояния дезориентации, созданные наркотиками, больше не помогали. «Порочный круг», который становился видимым в течение последнего года, является результатом изнеможения и срыва на творческом уровне - уровне самоутверждения. В этом состоянии смятения и эмоционального утомления Мэнсон сделал то, что сделал бы почти каждый в подобной ситуации - вернулся к более раннему уровню своего развития, тюремному уровню негодования против общества.

В течение этого последнего года харизма Мэнсона была его несчастьем. Он нуждался в ком-то своего рода равном, кто бы мог ему нравиться и вызывать восхищение - желательно кто-нибудь с творческими способностями. Но у него были только последователи и рабы - никто не мог помочь ему сохранить чувство меры. Концепция Грега Якобсена описывает, что случилось с сознанием Мэнсона в последние месяцы: «Когда Чарли танцевал,... он был подобен огню, неукротимому взрыву, механической игрушке, которая неожиданно сошла с ума». Трудно было бы найти лучший символ для Одержимого Человека.

 

Я устал демонстрировать то, что нет никакой единой теории, предоставляющей полное понимание сознания ассасина. Теория иерархии Маслоу является основой, но она является всего лишь наброском. Ван Вогт и Сартр помогли разработать психологию самоуважения, в то время как теория воображаемого образа является необходимым основанием психологии самовыражения. Существует огромное количество уже созданных работ, и в конце этой книги я попытаюсь предложить возможные методы подхода. Мы имеем дело с психологией свободы.

Тенденция к повторению, которую наблюдал Фрейд, является одной из самых любопытных наименее понятых особенностей человеческого сознания. Человек - эволюционирующее животное. Он находится в наилучшем состоянии, когда продвигается вперед с четким осознанием цели. Он нуждается и хочет идти вперед: это его глубочайший импульс. И если он не может найти свой путь к новой модели, тогда он будет повторять старую модель. Что угодно, лишь бы колеса вращались.

Это объясняет все «маниакальное» поведение. Уильям Джеймс рассказывает о девушке, которая ела, почти не останавливаясь, и о другой девушке, которая все время шла, следуя за легковым автомобилем, в котором была еда, так что она могла есть, пока шла. Джойс упоминает в «Улиссе» профессора, который испытывал потребность постукивать по каждому фонарному столбу своей тростью. Доктор Джонсон всегда пытался избегать наступать на трещины на тротуаре. На самом деле, Джонсон был типичной маниакальной личностью: его нелюбовь к деревне (потому что она ставила его лицом к лицу с собственной свободой), и его любовь к Лондонским толпам и кофейням, его потребность разговаривать до раннего утра и держать нескольких «пенсионеров» в своем доме (для того, чтобы была компания для пивной). Но главным образом его нездоровый страх смерти и проклятия. (Долгое время он был уверен в том, что проклят.) Но самая эксцентричная особенность Джонсона заключается в том, что столь замечательный человек мог оставить после себя такие обыкновенные произведения: один короткий роман из жизни поэтов по модели «Кандида», который мог быть написан любым наемным писакой, словарь, издание Шекспира, дюжина банальных эссе, созданных на основе Аддисона... Он был интеллектуальным тяжеловесом, который не знал, что делать со своими необычными талантами. И если творческие энергии человека не могут течь, то результат бывает столь же болезненным, словно человек не может помочиться.

 

Максим Горький описывает русского убийцу, страдающего от маниакального невроза[53]. Судья, который рассказал Горькому об этом случае, Л. Н. Святохин, упоминает: «Среди всех убийц, которые прошли передо мной за последние тринадцать лет, только один, погонщик вьючных лошадей Меркулов, вызвал у меня чувство террора, совершенного перед человеком и ради человека. Обычный убийца является безнадежно глупым и тупым созданием, наполовину человеком, наполовину зверем, неспособным осознать значимость своего преступления; или хитрым, грязным и мелким типом, визжащей лисой, пойманной в ловушку; или же истеричным маньяком, отчаянным и ожесточенным. Но когда Меркулов стоял передо мной на месте подсудимого, я тотчас почувствовал запах чего-то рокового и необычного, исходивший от него». Лицо Меркулова было интеллигентным, с тонкими чертами, и симпатии судьи привели его к попытке объяснить его преступления. Меркулов был очень могучим, однажды он ударил человека, который украл сахар из его повозки. Он убил человека одним ударом. И Меркулова беспокоило именно это, - что совершить убийство было слишком просто. Это могло случиться с любым; это могло случиться с ним… Мысль стала навязчивой идеей. Меркулова отправили в мужской монастырь для того, чтобы выполнить наложенную на него епитимью. Но слова доброжелательного священника разбивались об него, как не имеющие смысла. Весь этот разговор был о важности добродетели, о спасении - и тем не менее этот священник тоже мог быть убит одним смертельным ударом. После освобождения одержимость осталась, и однажды в приступе ярости Меркулов ударил тяжелым куском дерева душевнобольную девушку, которая надоедала ему. Удар убил ее. Меркулов стал даже более одержимым, поскольку эта девочка, казалось, обладала удачей лунатика; она постоянно падала и натыкалась на стены, но никогда не получала сильных повреждений. После тюремного заключения Меркулов снова убивает, на этот раз своего работодателя. Его работодатель был хорошим человеком, и, несомненно, столь же мужественным, как и неунывающим. Именно это склонило Меркулова убить его - и пытать перед этим: это что-то вроде мучительного чувства, что не должно быть так просто его убивать. В итоге Меркулов повесился в тюрьме на своих цепях.

В данном случае психология вполне проста для понимания. Легкость, с которой он может убивать, погружает Меркулова в постоянное состояние тревоги; когда он убивает, вы можете сказать, что он надеется, вопреки очевидности, что жертву убить не получится. Но тревога постоянна только потому, что сознание Меркулова инертно. Если бы он смог сильно заинтересоваться чем-то, одержимость бы ушла. Он поглощен мыслями о смерти, как человек, прикованный к своей кровати, одержим мыслями о картине, висящей на противоположной стене: поскольку больше не на что смотреть.

Это состояние - бесцельности и скуки - приводит к тому, что Сартр назвал «головокружением от свободы». В работе «За пределами эго» он описывает случай молодой девушки, недавно вышедшей замуж, которая испытывает сильное желание подойти к окну своей квартиры - пока муж на работе - и подавать знаки мужчинам, подобно проститутке. Это не случай обычного сексуального вытеснения или нимфомании. Она была воспитана в монастыре; мысли о том, чтобы предложить себя незнакомцам, пугали ее; и именно из-за этого, ничего не делая большую часть дня, она чувствовала нездоровое желание сделать это.

 

Андре Жид был первым французским писателем, который проанализировал психологию «незаконного действия» (в «Подземельях Ватикана»), хотя (как я указал) По и Достоевский уже сделали это. Незаконное действие - это не обязательно преступление. В «Le Roi Candaule» это незаконное действие благородства. В «Подземельях Ватикана» это убийство - турист столкнул своего попутчика с поезда без всякой на то причины. (Лафсадио, герой книги, всегда носит с собой кости для того, чтобы дать себе возможность сделать «незаконный выбор».) В «Прометее прикованном» действие включает как агрессию, так и благородство; банкир каждый день проходил по Парижскому бульвару, и ронял свой носовой платок. Когда кто-нибудь протягивал ему этот платок, банкир просил человека записать свое имя и адрес на конверте. Затем он ударял его по лицу и прыгал в такси. Позже он вкладывал в конверт купюру в 500 франков и посылал его своей жертве. Но большинство «незаконных действий» в работах Жида неизменно были действиями жестокости. И они на самом деле не благородны; их совершали во имя свободы и саморазвития. В «L’Immoralist» герой протестует против своей мирной и счастливой семейной жизни, которая подобна отдыху, когда ты не устал; он проголодался по опыту, который даст возможность саморазвитию, так что он таскает свою больную жену вокруг света до тех пор, пока она не умирает от истощения.

Важным фактором, оказавшим влияние на Жида в молодости, было понимание того, что у него самого по отношению к себе есть только единственная обязанность - он никогда не должен быть «загроможденным», даже материальной одержимостью, воспоминаниями или другими людьми. Мэнсон наверняка никогда не читал Жида; но он проповедовал именно это. (Патриция Кренвинкел, как пишет «Лайф», уволилась с работы, не забрав чек с зарплатой, и оставила свою машину на стоянке, когда решила стать членом семьи.)

 

Жид умер в 1951 году; в это время Сартр начал исследование психологии «незаконного действия». Жильбер, главный персонаж рассказа «Герострат», устал от ощущения собственного ничтожества и решает, что совершит преступление, которое сделает его знаменитым; он застрелит пятерых случайных человек на улице - для того, чтобы продемонстрировать свою нелюбовь к человечеству, - и затем убьет себя. Он, конечно же, не справляется с этим. Но 12 ноября 1966 года Роберт Бенжамин Смит, восемнадцатилетний студент, вошел в красивый салон в Мессе, Аризона, заставил пять женщин и двух детей лечь на пол лицом вниз и затем выстрелил им всем в затылок; пятеро человек скончалось. Смит, которого знали как тихого, невспыльчивого молодого человека, сказал полиции: «Я хотел стать известным - приобрести себе имя». Поскольку Сартр сам был неагрессивным человеком, персонажи его книг никогда бы не сделали что-нибудь столь эффектное, как подобный поступок. Его неуместные действия являются бегством от скуки. (Персонаж книги «L'Age de Raison» описывает человеческое существование, как «пить себя, не испытывая жажды».) Настоящей проблемой большинства персонажей его трилогии «Chemins de la Librete» является то, что они находятся в свободном полете и не имеют ни малейшего представления, что делать со своими жизнями. Один из его героев, Матью, протыкает ножом руку просто для того, чтобы продемонстрировать девушке, что он чувствует себя свободным. Его ученик Борис крадет книги по той же самой причине (он считает до пяти, затем берет книгу). Друг Матью, Даниель, гомосексуалист, не только отказывается одолжить Матью деньги, которые нужны ему, чтобы оплатить аборт, но и составляет план, чтобы заставить Матью жениться на девушке; он делает это потому, что одолжить Матью денег - это было бы разумно и логично, а он предпочитает не действовать разумно. (Позже он сам женится на беременной девушке; из-за того же самого духа абсурдности.) В конце Матью предпочитает умереть, защищая церковную башню от наступающих немцев - снова без особых причин, или даже потому, что не было особой причины. А в пьесе «Le Diable et le Bon Dieu» герой принимает пари, что он не сможет делать добро так же легко, как он делает зло. С тех пор как Бог мертв, говорит Сартр, нет никакого различия, делает ли он добро или зло. Человек свободен; он может совершать добрые дела, руководствуясь чувством злости, или злые дела из добрых побуждений; а поступок сам по себе не является ни хорошим, ни плохим.

Ясно, что мы вернулись к позиции, изложенной де Садом, основанной на воле к власти. Де Сад также утверждает, что с тех пор, как Бога не существует, нет действий хороших или плохих самих по себе; следовательно, единственной причиной для любого действия является удовольствие, которое оно может дать. Сартр идет на один шаг дальше, чем де Сад в разработке психологии, которая объясняет эту позицию. По утверждению Сартра, любой человек в основе своей одинок, он живет в своей собственной частной вселенной. «Каждый из нас думает о ключе, каждый в своей собственной тюрьме». Я посмотрел вокруг себя и увидел целую вселенную, настоящие предметы и надежных, настоящих людей. Но когда я посмотрел внутрь себя, я нашел что-то вроде пустоты, подобной ноющему зубу. Основной человеческий опыт, по Сартру, состоит из различных способов ощущения этой пустоты: стыд, смущение, неуверенность, недостаток самоуверенности, - словом, - в самосознании. Все, что делает человек, говорит Сартр, - он пытается избежать этого чувства самосознания. Он пытается действовать самоуверенным способом для того, чтобы внушить людям мысль, что он является силой природы. Он ищет любовь, потому что это заставляет его чувствовать по-настоящему - быть влюбленным. Но, говорит Сартр, любовь никогда не может быть удовлетворительной для личности с высоким самосознанием, потому что человек осознает, что быть влюбленным на самом деле означает желание заставить остальных людей любить тебя, и к тому же самому стремятся остальные. Так что НИКТО не получает того, что хочет. И это, в соответствии с Сартром, объясняет садизм. Когда один человек причиняет боль другому, он чувствует по-настоящему, полноценно. Но опять же, это не может удовлетворить разумного человека. Как только он посмотрит в глаза другого человека, он увидит, что она принадлежит сама себе, что надолго овладеть ею нельзя, что даже если она захочет «полностью отдаться», она не сможет; она остается в своей вселенной, а он остается в своей. (Руперт Брук выражал подобный взгляд на любовь тремя десятилетиями раньше: влюбленные остаются «каждый в своей одинокой ночи, каждый со своим призраком».)

Таким образом, в соответствии с Сартром, человеческие отношения являются основной причиной конфликта, как если бы каждый человек был хищником или каннибалом, а остальные люди были его едой. Инстинкт разрушения, по Сартру, является попыткой почувствовать свободу и реальность, чтобы стать деятелем вместо жертвы.

 

Эта точка зрения, очевидно, приводит нас ближе к пониманию Мэнсона или Брейди. Однако не так сложно указать на несоответствия. Следуя Сартру, человек никогда не может избежать чувства «зубной боли»; он может забыть о ней, как вы можете забыть о боли, но он не может заменить ее противоположным: чувство бытия столь же реально и полно, как и материальный предмет, бытия «полностью самим собой».

Но это неправда. Пик опыта так же близок здоровым людям - как показывает Маслоу, - как депрессия - нездоровым. И на пике опыта человек испытывает чувство свободы и реальности.

Это приводит меня к одному из главных аргументов этой книги. Ключ лежит в слове «депрессия». Чувствовать себя подавленным - это значит испытывать чувство низкого внутреннего давления. Пик опыта - это чувство высокого внутреннего давления. Почему бессонница является таким неприятным ощущением? В конце концов, лежать в теплой, удобной кровати должно быть достаточно приятно. Почему это может превратиться в нечто вроде предвкушения ада? Просто потому, что расслабленное сознание «лишено давления», и любое незначительное раздражение неизбежно навязывается. Мухи становятся слонами. Китайская пытка водой основана на том же принципе; такова и «черная комната», которую используют для промывания мозгов. Для большинства людей, страдающих бессонницей, песня-скороговорка У. С. Гилберта: «Когда ты лежишь без сна с давящей головной болью» слишком реальна, чтобы быть смешной.

Из-за бессонницы или скуки сознание, кажется, становится легким, словно воздушный шар. Оно лишено силы; оно находится во власти того, что его окружает, так что все, что происходит, сдувает его с курса. Минутное размышление подтвердит истинность этого: все состояния депрессии, - страдание, скука, тошнота, - являются настроениями, в которых сознание становится подобным воздушному шару. С другой стороны, когда человек становится взвинченным, счастливым, целеустремленным или обнадеженным, сознание становится тяжелым, мощным; воздушный шар превращается во что-то более похожее на кувалду. По теории Эйнштейна, тело в движении фактически тяжелеет, и, похоже, это, несомненно, можно применить по отношению к сознанию. Когда оно ведет к важной цели, то кажется, что оно тяжелеет.

Поскольку целеустремленная деятельность придает сознанию чувство веса, реальности, человек интуитивно разыскивает цель. Казанова обнаружил, что когда он входит в девушку первый раз, он чувствует себя настоящим, полным, богоподобным. Когда он занимается с ней любовью несколько раз, новизна уходит; так что он ищет еще одну девушку - для того, чтобы вызвать ощущение богоподобия, чтобы превратить сознание в кувалду. Шерлок Холмс в промежутках между расследованиями принимал дозы морфия для того, чтобы притупить боль скуки. «Я не могу жить без напряженной умственной работы, - говорит он Ватсону. - Ради чего еще здесь жить?.. Какая польза от исключительных способностей, доктор, если нет возможности применять их?»[54]. И при других обстоятельствах он говорит Ватсону: «Мое сознание подобно разогнавшемуся двигателю, разрывающемуся на куски из-за того, что его не соединили с работой, для которой он был сконструирован».

Но что это за работа? - вот в чем заключается проблема. Эдгар Ли Мастерс выразил основное человеческое затруднение в своей поэме «Профессор Ньюкомер»[55]в «Антологии Реки Спун»:

 

 

Все смеялись над полковником Причардом

Из-за того, что он купил столь мощный двигатель

Что он сломался и разрушил шлифовальный станок

На котором его запустили.

Но это же комедийная шутка:

Толчок природы, который сделал человека

Из его мозга развилась духовная жизнь -

О, чудо света! -

Тот же самый мозг, с помощью которого обезьяна

и волк

Получают еду и убежище, и порождают себе

подобных.

Природа заставила человека сделать это,

В мире, где она не дает ему ничего делать

В конце концов (хотя сила его души

вращается

В бесполезной трате сил, Чтобы связаться с мельницами богов) –

Но получить еду, убежище и порождение себя!

 

 

Сознание - это машина сосредоточения. Это цель, с которой оно было создано: чтобы позволить нам сфокусироваться и сосредоточиться на значениях, для того, чтобы иметь возможность следовать им сознательно и намеренно, а не на ощупь и слепо. Всякий раз, когда мы используем сознание для этой цели, эффект больше напоминает сжимание кулака; оно уплотняется и увеличивается в весе, и мы испытываем ощущение реальности. Если их оставить «несжатым», не сосредоточенным слишком надолго, результатом будет чувство «отсутствия жизни», неготовности.

Уже начинает проясняться, что сбило с пути семью Мэнсона. Для всех их разговоров о свободе, любви, самовыражении, они все были пассивными. Долгие собрания с «кислотой» и марихуаной довели бы эту тенденцию до бездействия. В соответствии с доктринами Мэнсона этот жизненный путь должен был дать им свободу; вместо этого он создал чувство удушья.

Самое странное в человеческом сознании заключается в этой склонности выискивать предметы, которые дадут повод для сосредоточения. Это абсурдная тенденция: это как если бы когда вы испытываете зуд, вы смотрели бы вокруг, чтобы найти что-то, чем можно почесаться, не подозревая о том, что вы можете сделать это с помощью своих ногтей. Эта психологическая странность объясняет сексуальную извращенность. Секс создает чувство того, что вы «более живы», чувство резкости и четкости, подобно отличному осеннему полудню, но не секс сам по себе создает эту четкость. Он только мотивирует вас сосредоточиться сильнее, чем обычно, чтобы сделать большее усилие для фокусирования. Это усилие и создает резкость и четкость. Мы не способны полностью осознать это непроизвольное отношение, допускающее, что сексуальные стимулы, так или иначе, действуют по направлению к самосознанию. Так что затем, при других обстоятельствах, мы прилагаем меньше усилий, и результат менее приятен, мы удивляемся, что случилось, почему ощущения потеряли свою остроту. Представляя, что стимулирующее действие направлено на осознание, ответом бы показалось добавить стимул, добавить некий элемент шока или удивления к сексу. Это можно сделать, например, разместив над кроватью зеркало в полную длину, или стимулировав возбуждение с помощью порнографии, или когда девушка одевается в черное нижнее белье в сеточку, или разыгрывая фантазии об изнасиловании. Возрастающий стимул просто вызывает рост сосредоточенности. Но мы продолжаем думать об этой сосредоточенности как о чем-то, что должно быть возбуждено, подобно мертвой лягушачьей ноге, вместо осознания того, что это живой мускул и что живой мускул можно усилить напряжением.

Подобное «пассивное заблуждение», которое я описываю, - самый главный враг человека. Потому что это означает, что всякий раз, когда ему комфортно, всякий раз, когда нет никакого вызова, который поддерживал бы его деятельность, человек склонен к тому, чтобы впасть в апатию. И спустя немного времени апатия превращается в чувство удушья. Каждый знает это чувство - оно возникает, если вы смотрите телевизор слишком долго или заставляете себя читать толстую книгу просто для того, чтобы узнать что случилось в конце. Если не разгонять это чувство действием, оно превращается в чувство диспепсии и общей подавленности и, в конечном счете, в стремление к тому, чтобы случилось что-то яркое.

«Пассивное заблуждение» естественно для человечества, поскольку наше младенчество слишком длительно по сравнению с периодом детства других животных. Птица проводит только несколько недель своей жизни, сидя с открытым ртом в ожидании своей матери, которая бросит червяка; затем она должна сама заботиться о себе. В примитивных или грубых обстоятельствах человеческие дети также довольно рано достигают степени независимости. Но с тех пор как главным человеческим интересом стал комфорт и безопасность, и он направляет всю свою энергию и изобретательность на то, чтобы достичь их, большинство людей может рассчитывать, по крайней мере, на пять лет родительской защиты. Затем эти обязанности принимает на себя детский сад, затем младшие классы средней школы… Так что в основном современ<