Пусть будет много в день весенний

ЦВЕТОВ, УЛЫБОК, ПОЗДРАВЛЕНИЙ,

МИР СТАНЕТ КРАСОЧНЕЙ И ЯРЧЕ

ОТ ПОЖЕЛАНИЙ И ПОДАРКОВ!

ЛЮБОВЬ ПУСТЬ ВСЕ ВОКРУГ ЗАПОЛНИТ

И ВСЕ ЖЕЛАНИЯ ИСПОЛНИТ……

ПУСТЬ БЕЗГРАНИЧНЫМ БУДЕТ СЧАСТЬЕ

И СТАНЕТ ЖИЗНЬ ЕЩЕ ПРЕКРАСНЕЙ!!!

ВАТА	СОЛЬ	САХАР
ГОРОХ	ПЕСОК	КАМНИ
ГЛИНА	СТРУЖКА	ПЕНО- ПОЛИСТЕРОН
ИЗВЕСТНЯК	КИРПИЧ	МАНКА
ДРЕВЕСНЫЙ УГОЛЬ

 

 

Хохлома! Золотая Хохлома! Одна из самых известных росписей в России. Пожалуй, не, найдется человека, который не держал в руках расписанную деревянную ложку или не видел прекрасные и удивительно богатые по рисунку хохломские изделия. Но откуда появилась эта сказочно красивая роспись? Какой умелец придумал наносить серебро на дерево, а затем покрывать его лаком, добиваясь золотого свечения? Роспись деревянной посуды появилась на Руси давно — в XVI в. Выпускали ее в больших количествах, сотнями, тысячами штук, так как дерево быстро изнашивалось, а в быту посуда необходима. Продавалась она "у Макария", в Москве и в Устюге Великом. Зарождение хохломского промысла искусствоведы относят ко второй половине XVII века. В стародавние времена в дремучих заволжских лесах близ торгового села Хохлома первые поселенцы, скрывавшиеся от преследования, были «утеклецами», т. е. беглецами, укрывшимися здесь от гонений за «старую веру», от царского произвола, помещичьего гнета. Среди них были и художники-иконописцы, и мастера рукописной миниатюры. На скудной земле прокормиться крестьянским трудом было нелегко, и беглые люди приноровились расписывать деревянную посуду, которую здесь исстари точили местные мастера. Неведомая ранее роспись сказочно преобразила скромную кухонную утварь. Но особенно красивы и неповторимы были различные поставцы, чаши и братины, выходившие из-под кисти одного знаменитого мастера. Казалось, что его роспись впитала в себя солнечные лучи — золотистые, которые бывают в полдень, и красные — киноварные на зорьке. В народе поговаривали, что расписывал художник свою посуду не простой, а волшебной кистью, сплетённой из солнечных лучей. Яркая, праздничная посуда полюбилась не только жителям в округе, слава о ней разнеслась по всей Руси. Увидев хохломскую посуду, царь сразу же догадался, кто её расписывает, и послал в заволжские леса стражников. Предупреждённый живописец успел скрыться, но он обучил премудростям необыкновенного ремесла местных жителей и оставил им краски и волшебную кисть. Таково старое предание о зарождении яркого и самобытного искусства хохломской росписи, которую часто называют золотой, пламенной, или огненной. И это не случайно; искусство Хохломы не могло бы родиться без огня, без закалки изделий в русской печи. Эта легенда объясняет, каким образом между заволжскими и северными старообрядцами возникла тесная связь, которая оказала большое влияние на искусство Хохломы. Переселяясь в Заволжье, староверы привозили с собой не только иконы и книги, но и домашнюю утварь, являющуюся прекрасным образцом декоративно-прикладного искусства. Так в заволжских лесах, на берегу Волги вырастали небольшие деревеньки, а затем стали строиться целые сёла. Место было удобное. Близость к большой реке и ярмарке создавали благоприятные условия для занятия различными промыслами и торговлей. На берегу реки устраивались ярмарки, на которые привозили товары с севера и с юга России. Территория края была похожа на большую мастерскую. Жители Заволжских деревень, разбросанных в Нижегородской и Костромской губерниях, занимались различными промыслами. Крестьяне, производившие одни и те же вещи, селились рядом в близлежащих деревнях, и каждую неделю сбывали выработанную продукцию в крупном торговом селе. Сюда свозили изделия со всей округи. Приезжали из Костромы и Ветлуги, привозили разнообразные предметы с росписью и резьбой. Но особым спросом пользовался щепной товар - деревянные ложки, чашки, миски. Красильщики на таких ярмарках покупали деревянные заготовки и продавали свои изделия. Токари и ложкари обменивали свой товар на дерево для дальнейшей работы. Готовую продукцию покупали купцы, грузили её на телеги летом и сани зимой и везли на ярмарку «к Макарию». Каждое ремесло имело свою специфику, но общим у всех был ручной труд. Отработанные поколениями приёмы привели к удивительной до виртуозности чёткости рисунка, к совершенству мастерства и порой повседневный предмет становился произведением декоративно прикладного искусства. Вместе с техникой окраски в изделия проникли и рисунки орнамента, известные иконописцам. Особое распространение получил растительный орнамент, который послужил основой для формирования хохломских травных узоров. Нашли отражение и графические орнаменты с линейными контурами и проработанными деталями. Некоторые мотивы были подсказаны рисунками с завитками, украшавшими заставки древних рукописей. Таким образом, особенности орнаментальных узоров Хохломы возникли в результате слияния в промысле двух традиционных линий русского декоративного искусства, одна из которых восходила к орнаменту иконописи, а другая к ремёслам Древней Руси. На основе этого наследия произошло формирование уже нового искусства, связанного в своей дальнейшей судьбе с оформлением предметов быта. Уже в XVIII веке промысел широко распространился среди крестьянского населения и стал известен далеко за пределами страны. Традиции неизменно передавались из поколения в поколение и ревностно оберегались от чужеродных влияний нового времени. Любили мастера исконные народные мотивы, близкие самым широким слоям крестьянского населения. «Из поколения в поколение писали они то, что переняли от отца и деда, что было близко и понятно. Но столь небольшая иконография образов, хранимых мастерами промысла, не стесняла их творческих возможностей. Писали каждый раз по-новому, словно пели песню». Нарядно расписанная деревянная посуда не уступала по красоте царской. Но пользоваться неокрашенной деревянной посудой неудобно, так — как древесина впитывает в себя жидкость, быстро загрязняется, от горячей пищи трескается. Заметили, что промаслившиеся стенки сосудов легче моются, посуда дольше сохраняется. Тогда-то, вероятно, и возникла мысль покрывать посуду олифой — вареным льняным маслом. Олифа покрывала поверхность предмета непроницаемой пленкой. Этот состав, применявшийся иконописцами для предохранения живописи от влаги, был известен русским мастерам с давних пор. Расписанная посуда с использованием золота была тоже не долговечна, и к тому же бедный крестьянин не мог позволить себе её покупать. Вот и стали крестьяне думать, как сделать посуду такой, чтобы она была не хуже боярской, а пользоваться ею могли бы крестьяне. Народные мастера решили эту задачу благодаря иконописцам из старообрядческой среды, владевшим древним приёмом «вызолачивания» изделий. Не случайно основой росписи был золотой фон. Известно, что в глубокой древности у славян, а затем и на Руси, серебро, а позже и золото применялось как символ света. Так было в произведениях народного искусства, в книжной миниатюре, иконописи. Искусствоведы предполагают, что именно от техники писания икон берёт своё начало диво дивное — «золотая хохлома». Но потом, ради удешевления, мастера вместо золота стали применять серебряный порошок. В создании "хохломского золота" участвовало не одно поколение мастеров. Каждое из них вносило свою лепту в совершенствование этого неповторимого искусства.

Борис Викторович Шергин

 

«Родную мою сторону обходит с полуночи великое Студёное море… От Студеного океана на полдень развеличилося Белое море, наш светлый Гандвиг. В Белое море пала Архангельская Двина. Широка и державна, тихославная та река плывет с юга на полночь и под архангельской горой встречается с морем», – так писал о любимом Северном крае Борис Шергин.

Родился будущий писатель в Архангельске. Год рождения писателя не установлен. По одним сведениям, это 1893 год; в автобиографии он называет 1896 год. Отец – потомственный помор. Почти всю жизнь Виктор Васильевич плавал на мурманских пароходах. А предки матери век служили в Адмиралтействе при корабельных верфях. Род Шергиных по матери, урождённой Старовской, коренные Соломбальцы.

В семье было трое детей. Жили Шергины в небольшом домике по улице Карла Маркса недалеко от её пересечения с проспектом Ломоносова. Дома этого сейчас уже нет, но в рассказе «Детство в Архангельске» Шергин увековечил его: «В Архангельском городе было у отца домишко подле Немецкой слободы, близко реки.

Комнатки в доме были маленькие, низенькие, будто каютки: окошечки коротенькие, полы желтенькие, столы, двери расписаны травами. По наблюдникам синяя норвежская посуда. По стенам на полочках корабельные модели оснащены. С потолков птички растопорщились деревянные – отцово же мастерство». Воспоминания о взаимоотношениях родителей, об отношении их к детям, о родном доме светлы. Жизнь, полная любви и праведных трудов, навсегда станет для Шергина образцом для подражания.

При жизни Шергин не публиковал пространных автобиографий. Но его рассказы о детских и юношеских годах («Детство в Архангельске», «Поклон сына отцу», «Миша Ласкин») дают такое полное представление об этой поре жизни писателя, какое не смогли бы дать десятки автобиографий.

Один из лучших рассказов Шергина – «Миша Ласкин», рождением которого писатель обязан светлой дружбе, что связывала его с детства с прототипом главного героя. Миша наделён всеми лучшими человеческими качествами. Он самостоятелен и бесстрашен, смел и великодушен, удивительно сердечен и по-настоящему, действенно добр.

Любовь к искусству Севера во всех его многообразных проявлениях, всё то, что Борис Викторович называл ёмким словом «художество», началась в родительском доме. «Вокруг меня все пели русские песни, сказывали старины, сказки, причитали на свадьбах и похоронах, – вспоминал Шергин. – Я ничего не записывал, на ус наматывал. Летом ходил с отцом в Белое море на паруснике, а у помора о каждом мысе, о каждом береге своё предание есть. Так вот и рождались книги». Скоморохом, песенником, сказителем был друг отца, штурман дальнего плавания Пафнутий Осипович Анкудинов, которого Шергин называет одним из первых своих учителей. Его имя встречается во многих рассказах Шергина. Отец был увлечён изготовлением моделей судов и «рисовать был мастер». Всё это передалось и сыну. Кроме кораблей он делал модели северных церквей, утварь в северном стиле.

В 1903 году Борис Шергин поступил в приготовительный класс Архангельской мужской гимназии, которая в ту пору была лучшим учебным заведением. После окончания гимназии в 1913 году Шергин становится студентом Строгановского училища. Он ни разу не пожалел о сделанном выборе: «Как праздник вспоминаются мне годы пребывания… в Строгановском училище», – писал он в новелле «Виктор–горожанин». В 1916 году, по заданию академика А.А. Шахматова, Шергин отправляется в экспедицию для записи диалекта и фольклорных произведений Шенкурского уезда Архангельской губернии. После окончания училища Шергин возвращается в Архангельск, и с 1917 по 1919 годы работает вначале в Архангельском обществе изучения Северного края, а затем в кустарно-художественных мастерских.

В начале 20-х годов он переезжает на постоянное жительство в Москву. Русь Московская стала его второй родиной. Но Север на всю жизнь остался для Шергина самой большой любовью: «Дохнул ветерок. Может, он с Севера, с дальних полей…». В 20-е годы Шергин несколько раз приезжал в Архангельск, выступал в клубах и библиотеках как сказочник и «старинщик». Последний раз побывал в родном городе в 1934 году. Борис Пономарёв вспоминает: «Мне довелось слушать его в третьей средней школе, где Борис Викторович рассказывал ребятам «Соломбальскую сказку» и несколько поморских сказов. Ребята сидели словно заворожённые. Потом, как бы очнувшись, они долго аплодировали».

В Москве Шергин поначалу работает в институте детского чтения Наркомпроса художником-рецензентом. В 1924 году выходит первая книга Шергина «У Архангельского города, у корабельного пристанища», оформленная им самим. В книге содержались не собственные произведения Шергина, но записи текстов и мелодии фольклорных северных баллад. Отныне продолжение и сохранение традиций северной культуры, произведений устного народного творчества становится делом жизни писателя.

Второй сборник увидел свет в 1930 году. Он был назван «Шиш московский», по имени главного героя шергинских сказок, которые восходят к распространённым в Поморье скоморошинам о подвигах Васьки Шиша – бродяги, плута, надувающего богатых и жадных людей. Популярности книги способствовали выступления Шергина на радио с чтением сказок о Шише. После выхода этой книги Шергин становится членом союза писателей.

С 1934 года Шергин переходит на профессиональную литературную работу. Он часто выступает в различных аудиториях с устным исполнением народных сказок, былин, баллад и собственных произведений. Дальнейшая его жизнь не богата какими-либо исключительными и яркими событиями. Главными в ней были каждодневный писательский труд и напряжённая работа ума, души и сердца. В 1936 году выходит книга «Архангельские новеллы». Новеллы блестяще стилизованы под старину и погружают читателя в «стихию заморских страстей», рассказывая о путешествиях в дальние страны, о чужеземных красавицах, о любви, коварстве и изменах… с непременным счастливым концом.

В 1940 году Шергин стал инвалидом по зрению. Это лишило его возможности самостоятельно читать, писать, рисовать… Горько читать автобиографическую справку Шергина 1940 года, адресованную, по всей видимости, в Союз писателей: «Бедственное положение моё и моей семьи вынуждает меня просить о пенсии». Он пишет о том, что нужда заставила его продать книги, мебель и кругом задолжать. Больной человек, передвигающийся с помощью протезов, практически незрячий, он содержал на иждивении двоюродного брата, инвалида второй группы, и племянника.

В 1947 году вышла книга «Поморщина-корабельщина», которую сам Шергин называл «репертуарным сборником», потому что в неё вошли истории, которые он рассказывал в годы Великой Отечественной войны раненым в госпиталях солдатам, отправляющимся на фронт, труженикам тыла, школьникам. Сборник был опубликован во времена государственной кампании по удушению искусства. «Поморщина-корабельщина» подверглась сокрушительному разгрому со стороны официозных критиков. Шергина обвиняли в любви к старому поморскому быту, консерватизме, отсутствии связи с современностью. Но самым несправедливым было обвинение в «грубой стилизации и извращении народной поэзии». Шергин, который «пылинки сдувал» с каждого старинного слова, оборота речи, получил страшное и обидное клеймо, на долгие годы был лишён публикаций.

Лишь десять лет спустя, в 1957 году, вышла следующая книга, адресованный детям сборник «Поморские были и сказания» с прекрасными иллюстрациями В.А. Фаворского. В 1959 году вышел один из самых объёмных сборников писателя «Океан море русское». Книгу высоко оценила критика, с любовью восприняли читатели.

В 1966 году состоялась встреча Бориса Шергина с писателем и художником Юрием Ковалём. Коваль называл Шергина своим учителем и очень дорожил дружбой с ним. С Шергиным сверял Коваль всё своё написанное, по глазам узнавал, какие места ему не нравятся. Шергин и Коваль были писателями-художниками, оба были невероятно чутки к слову. Однажды Шергин высказался о том, какой должна быть проза: «Она должна быть такой, чтобы готов был целовать каждую написанную строчку».

Высоко ценил Коваль Шергина и как живописца и графика. По мнению Коваля, Борис Викторович Шергин был живописцем настоящим, в его росписях был видна «драгоценная школа народной северной русской живописи». Расписывал Шергин и печи, и прялки, и блюда, и ложки, туеса. Писал и иконы.

Во многом благодаря Ковалю, по мнению В.И. Власовой, имя Шергина было выведено из забвения: он печатал шергинские сказки на страницах журнала «Мурзилка», писал сценарии для мультфильмов по произведениям писателя. Фильмы «Волшебное кольцо», «Мистер Пронька», «Поморская быль», «Смех и горе у Белого моря» до сих пор любимы и популярны. Сам Коваль признавался, что учился у Шергина не столько литературному стилю, сколько его отношению к жизни, мудрости, выносливости.

Самой полной из всех прижизненных изданий Шергина стала книга «Запечатлённая слава», увидевшая свет в 1967 году. В циклы «Отцово знание», «Для увеселения», «У Архангелского города», у корабельного пристанища» объединено 101 произведение. Шергину тогда было 74 года. Его литературное имя было достаточно известным, но негромким. Умения же бороться за место под солнцем Борис Викторович был лишён начисто.

Борис Шергин – истинный христианин, с болью наблюдающий за подавлением нравственного начала в человеке. В сочинениях для печати он не мог прямо писать о религиозных чувствах. Откровенно и прямо он высказывается в своих дневниках, читать которые, по словам А. Михайлова, составляет «большое удовольствие». Большая часть дневников Шергина хранится в Пушкинском доме в Санкт-Петербурге. В 2010 году вышла в свет книга «Не случайные слова», в которую вошли дневниковые записи, хранящиеся в Архангельском литературном музее.

В Архангельске первый сборник произведений писателя был издан лишь в 1971 году. Позже Шергин был удостоен ордена Трудового Красного Знамени. Умер писатель 31 октября 1973 года. Похоронен на Кузьминском кладбище в Москве. По словам Е.Ш. Галимовой, «уникальность Шергина, неповторимость его творчества в том, что он сумел органические соединить, слить… литературу и фольклор, дать народному слову новую жизнь – в книге, а литературу обогатить сокровищами народной культуры». В произведениях Шергина прославлены основные и прочные нравственные правила, веками претворяемые в жизнь поморами.

В одном из его сказов есть такие слова: «Поживи для людей, поживут и люди для тебя». Б.В. Шергин всю жизнь отдал людям. Отдал щедро, без расчёта, без оглядки на выгоду. И люди платят ему любовью и доброй славой. Поразительно, но на карте области никак не увековечено имя Бориса Шергина, которое является одной из визитных карточек Архангельска. Лишь в 2008 году имя Шергина было присвоено Соломбальской библиотеке № 5. В октябре 2011 года в Москве была открыта Мемориальная комната Бориса Шергина на Рождественском бульваре, в доме 10/7, в котором Шергин прожил последние трудные годы жизни. В комнате воссоздана обстановка последних лет его жизни, выставлены сохраненные наследниками подлинные вещи Шергина, его рукописи, книги, предметы народного быта.

Степан Григорьевич Писахов

 

Родился он 25 октября 1879 года в Архангельске. Отец, выходец из Белоруссии, был ювелирных дел мастером, чеканщиком и обладал незаурядным художественным вкусом. Этот дар перешёл к сыновьям, Павлу и Степану. Мать была коренной пинежанкой. Бабушка Хиония Васильевна, уроженка деревни Труфанова гора, что на Пинежье, знала и рассказывала северные былины. А брат бабушки дед Леонтий и вовсе был сказителем-профессионалом. «Я был среди богатого северного словотворчества, не записывал, просто рос с этим словотворчеством», – вспоминал С. Г. Писахов.

В возрасте шести лет мальчик компоновал пейзажи из глины и папоротника, а в отроческие годы овладел кистью и много рисовал. В 1899 году Степан Писахов после окончания городского училища поехал в Казань, надеясь поступить в художественную школу, но потерпел неудачу. Лишь в 1902 году он поступил в художественное училище барона Штиглица в Петербурге. Однако за участие в студенческих волнениях 1905 года Писахова исключили и лишили права продолжения художественного образования в России.

Степан Григорьевич много путешествовал по Северу, участвовал в различных научных и поисковых экспедициях, неоднократно приезжал на Новую Землю, бывал на Земле Франца Иосифа, изъездил много селений на Мурмане, Печоре, Онеге, Мезени. «Коротко говоря, – писал капитан В. И. Воронин, с которым он совершил десятки рейсов, – Север и Арктику художник Писахов избороздил и изучил в совершенстве». Впечатления от этих поездок легли в основу путевых очерков и живописных полотен. Степан Григорьевич сроднился с суровой, но по-особому прекрасной природой Севера, стал её живописцем, её поэтом.

Совершал С. Г. Писахов и путешествия в дальние края. В качестве паломника он побывал в Египте и Палестине. Писахов видел Италию, Францию, Грецию. Много разных мест повидал Писахов, но не было для него ничего милее родного Севера!

За десятилетие между первой русской революцией и Первой мировой войной он окончательно созрел как художник. В Архангельске и Петербурге организовывались персональные выставки картин художника. На его полотнах изображена наша северная природа: сосны, берёзы, Белое море с айсбергами, ледниками, торосами, Северная Двина и суда у архангельского причала, северная деревня. Особняком стоит серия картин «Сны», которая поражает воображение и таит в себе загадку. Последняя крупная выставка живописных полотен художника состоялась в Москве в 1923 году. Ныне большая часть картин Степана Григорьевича Писахова хранится в Архангельском музее изобразительных искусств.

Исследователь творчества Писахова Ирина Пономарёва пишет: «В первую половину жизни расцвёл и раскрылся талант Писахова-художника, во вторую – Писахова-сказочника». Первая небылица «Не любо – не слушай» была опубликована в 1924 году в сборнике «На Северной Двине». Затем сказки Писахова стали появляться в местных газетах. А в тридцатые годы их регулярно публикует московский журнал «30 дней». В 1938 году в Архангельске вышла первая книга сказок Писахова, в 1939 году сказочника приняли в члены Союза писателей.

Писаховские сказки очаровали всех, неуёмная фантазия и язык просто ошеломляли! До этого ничего подобного в литературе не было. Сказки Писахова о Севере, любимом Архангельском крае. Место их действия – деревня Уйма. Упоминаются также Жаровиха, Лявля, Глинник, Заостровье, Кегостров, районы и улицы Архангельска. Сказки С. Г. Писахова передаются от лица рассказчика, весёлого балагура Сени Малины, крестьянина деревни Уйма. Человек он бывалый, мастер на все руки: он и пахарь, и рыбак, и охотник, и даже на кирпичном заводе работал, и в Москве, и в Питере бывал, и против французов и турок воевал, и по многим морям путешествовал. Опытному читателю Сеня Малина напомнит созданного Э. Распэ персонажа – гениального выдумщика барона Мюнгхаузена. Сходство есть, но Писахов ни в коем случае не подражает немецкому писателю: его сказки глубоко оригинальны.

У Сени Малины был прототип Семён Михайлович Кривоногов, житель деревни Уйма. «В 1928 году, – пишет С. Г. Писахов в предисловии к первому сборнику сказок, – я был у него. Это была наша единственная встреча». Однако вряд ли можно поставить знак равенства между прототипом и героем-рассказчиком. Борис Пономарёв писал: «…мне думается, что Сеня Малина – это сам Степан Писахов с его неуёмной фантазией, с его гиперболичностью, с его великолепным знанием архангельского говора, живой и яркой северной речи, густо замешанной на фольклоре». У С. Г. Писахова есть сказки задорные, искромётные, весёлые, есть едко сатирические, бичующие, злые, есть лукаво-добродушные, есть торжественные. Завершаются они всегда счастливо. Созданные на материале устной народной поэзии, сказки Писахова «уходили в народ», передавались из уст в уста.

Писахов любил детей. Они без спросу приходили к нему на квартиру, в городском саду и на набережной, где обычно отдыхал писатель, его окружали дети, которым Писахов рассказывал сказки и истории. Почти четверть века С. Г. Писахов проработал в школе – преподавал рисование. Его ученики поступали в художественные вузы, что Писахов считал своей «наградой».

Борис Пономарёв вспоминает: «Я с детства наслышан о Писахове. Юношей нередко встречал сказочника на архангельских улицах и всякий раз удивлялся его оригинальной, запоминающейся внешности. Был он приземист, широкоплеч. Лицо густо заросло бородой, кустистые свисающие брови прикрывали глаза. Из-под старомодной с широкими полями чёрной шляпы ниспадала грива седых волос.