Харуки МУРАКАМИ Норвежский лес

Харуки Мураками

Норвежский лес

 

 

 

«Харуки Мураками. Норвежский лес»: ЭКСМО; 2003; ISBN 5-699-03832-9

Перевод: Андрей Замилов

Оригинал: Haruki Murakami, “Noruwei no mori”, 1987

 

Аннотация

 

Роман классика современной японской литературы Харуки Мураками «Норвежский лес» (1987),

принесший автору поистине всемирную известность. Это действительно лучшая вешь у Мураками.

 

Харуки МУРАКАМИ Норвежский лес

 

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Нежный теплый поцелуй

 

Во время летних каникул в университете потребовали вмешательства военизированных частей, и военные разрушили баррикады и арестовали всех оборонявших их студентов.

Из ряда вон выходящим событием это назвать было нельзя, так как такая же ситуация была во всех вузах. Не то что разгрома, но и никаких изменений с университетом не произошло. В университет были вложены огромные капиталы, и с какой бы стати было университе- ту-тяжеловесу покорно дать себя разгромить из-за того, что студенты, видите ли, устроили бес- порядки?

Да и у тех, кто окружил университет баррикадами, громить университет на самом деле в мыслях не было. Они всего лишь желали изменить расстановку сил в университетской структу- ре, а мне лично было безразлично, в чьих руках руководство. Поэтому огорчаться из-за пораже- ния студенческой забастовки у меня причин не было.

В сентябре я шел в университет думая, что найду развалины, но университет был цел и невредим. И книги в библиотеке стояли на местах, и здание студотдела было нетронуто. Чем они тут вообще занимались, презрительно подумал я.

Студенческая забастовка была свернута, и первыми, кто вышел на вновь начавшиеся под прикрытием военизированных частей лекции, были зачинщики и руководители забастовки. Как ни в чем не бывало, они являлись в аудитории, слушали лекции и отвечали на вопросы, когда их спрашивали. Это было весьма странно. Ведь решение о начале забастовки оставалось в силе, и никто о ее прекращении не объявлял.

Просто университет привлек военных и разрушил баррикады, а забастовка по идее про- должалась. Разве не они выступали громче всех, когда выносилось решение о забастовке, и разве не они бранили и порицали студентов, выступавших против забастовки (или выражающих со- мнение)? Я подошел к ним и спросил, почему они не продолжают забастовку, а ходят на лекции. Они не смогли ответить. Им нечего было сказать в ответ. И это те, кто кричал, что разгромит университет, думал я, и презрение мое не знало границ. Эти жалкие людишки то грозно высту- пали, то жалко прятались, смотря откуда дул ветер.

Ты видишь, Кидзуки, какой это дурацкий мир, думал я. Вот такие людишки прилежно

набирают баллы в университетах и строят жалкое общество.

Я решил какое-то время ходить на лекции, но не отвечать во время проверки посещаемо- сти, когда называют мое имя. Я понимал, что толку от этого все равно нет, но иначе мне стано- вилось так противно, что сил не было терпеть.

Из-за этого я, однако, еще более изолировался от остальной группы. От того, что я молчал, когда называли мое имя, в аудитории атмосфера становилась натянутой и неловкой. Никто со мной не заговаривал, я тем более не заговаривал ни с кем.

На второй неделе сентября я пришел к выводу, что университетское образование – полная бессмыслица. И я решил считать обучение в университете тренировкой на выносливость. Все равно, брось я сейчас университет и начни самостоятельную жизнь, заняться мне особо было

 

нечем. Поэтому я каждый день посещал лекции, вел конспекты, а в свободное время шел в биб- лиотеку читать книги или изучать материалы занятий.

(Наступила вторая неделя сентября, а Штурмовик все не возвращался. Это было не просто странно, а все равно как если бы небо с землей поменялись местами. Не могло такого быть, чтобы в университет начались занятия, а Штурмовик их пропускал.

Его стол, радио – все покрылось слоем пыли. На полке стояли пластиковый стакан с зубной щеткой, банка для чая, аэрозоль от насекомых... Все было в сохранности на местах.

Пока Штурмовика не было, я делал уборку в комнате. За прожитый год я привык к чистоте в комнате, и в отсутствие Штурмовика мне ничего не оставалось, как поддерживать чистоту са- мому.

Каждый день я подметал пол в комнате, раз в четыре дня протирал окно, раз в неделю вы- носил одеяло на просушку. Я ожидал, что Штурмовик похвалит меня, когда вернется: «Ну да- ешь, Ватанабэ! Как это ты так? Вот это чистота.»

Но он не вернулся. Как-то раз я вернулся с занятий, и обнаружил, что не только он не вер- нулся, но и вещи его все исчезли. даже табличка с его именем исчезла с двери, осталась только моя. Я пошел к коменданту и спросил, что с ним случилось.

«Выехал он из общежития, – коротко ответил комендант. – Поживешь пока один.»

Я спросил, что вообще произошло, но комендант ничего мне больше не сказал. Это был примитивного типа человек, получавший безграничное удовольствие от того, что заведовал де- лами единолично, и посторонним он ничего не докладывал.

На стене какое-то время висела фотография снежных гор, но потом я снял и ее и взамен повесил фото джима Моррисона и Майлза дэйвиса, так что комната немного стала похожа на мою собственную.

На заработанные деньги я купил маленький проигрыватель. По ночам я в одиночку пил и слушал пластинки. Иногда вспоминался Штурмовик, но тем не менее одному жить было прият- но.

(В понедельник в десять часов была лекция по «Истории драмы II» об Эврипиде, и закон- чилась она в пол-двенадцатого. После лекции я пошел в маленький ресторан в десяти минутах ходьбы от университета и съел омлет с салатом.

Ресторан этот, удаленный от богатых кварталов, был подороже, чем студенческая столовая, внутри было тихо и спокойно, и можно было заказать довольно вкусный омлет. Обслуги было три человека, угрюмая супружеская парочка и подрабатывающая там девушка. Когда я присел один у окна перекусить, вошла стайка студентов. Были они ярко одеты, и было их двое юношей и две девушки. Они сели за столик у входа и долго разглядывали меню, изучая содержание, а потом один из них суммировал заказы и сообщил их девушке-работнице.

Тут я заметил, что одна студентка то и дело украдкой смотрит в мою сторону. Это была девушка с очень короткой стрижкой в темных солнцезащитных очках, одетая в белое хлопчато- бумажное платье. Мне ее лицо было совершенно незнакомо, и я спокойно продолжал трапезу, как вдруг она встала с места и подошла ко мне. Она оперлась одной рукой о край стола и назвала меня по имени.

– Ватанабэ, да?

Я поднял глаза и еще раз вгляделся в ее лицо. Но сколько я ни смотрел, лицо ее мне было незнакомо. Внешность ее бросалась в глаза, и девушку такого типа я бы обязательно узнал, если бы видел где-то ранее. да и не так много кто в университете знал мое имя.

– Можно присесть на минуту? Или ты тут ждешь кого-то? Я в растерянности помотал головой.

– Да нет, садись.

Она со скрипом отодвинула стул и села напротив меня, взглянула сквозь очки на меня, по- том перевела взгляд на мою тарелку.

– Выглядит вкусно.

– Да, вкусно. Омлет с грибами и салат с горошком.

– Ух ты, в следующий раз надо будет попробовать. Сегодня уже другое заказала, – сказала

она.

 

– А что заказала?

– Запеканку с макаронами.

 

– Запеканка с макаронами тоже ничего. А мы встречались где-то? что-то никак не при- помню...

– Эврипид, – коротко ответила она.

– Электра. «О нет, и боги не слушают слова несчастного», только что же лекция закончи-

лась.

 

Я взглянул ей в лицо. Она сняла очки, и я, наконец, ее узнал. Первокурсница, я видел ее на

занятиях по «Истории драмы II». Просто прическа была совсем другая, так что сразу не смог узнать.

– Так у тебя же до летних каникул волосы длинные были, вот досюда. – сказал я, показав рукой сантиметров на десять ниже.

– Ну да, летом химию сделала. Но очень уж безобразно получилось. Я вообще думала, умру. Будто водоросли к волосам налипли, как у утопленницы. думала умру, мучалась-мучалась, потом постриглась коротко. Но ничего, зато не мешают.

Говоря это, она приглаживала короткие, сантиметра по четыре или пять, волосы. Потом посмотрела на меня и улыбнулась.

– Да совсем неплохо получилось, – сказал я, поедая омлет. – Ну-ка, голову поверни. Она повернула голову вбок и замерла так секунд на пять.

– Ух ты, по-моему, здорово идет! Явно форма у головы красивая, уши симпатичные.

– Да, я тоже так думаю. Постриглась, а потом смотрю, вроде ничего. Но мальчишки никто так не говорят. То говорят, на первоклассницу похожа, то из концлагеря сбежала. Почему маль- чишкам только длинные волосы у девочек нравятся? Фашисты настоящие. Противно аж. Почему мальчишки считают, что девочки с длинными волосами обязательно утонченные, отзывчивые, женственные? да я вреднющих девочек с длинными волосами человек двести пятьдесят знаю.

– А мне твоя прическа нравится, – сказал я.

На самом деле это не было ложью. С длинным волосом, как я припоминал, она была со- вершенно заурядной симпатичной девушкой. Но та, что сидела передо мной сейчас, источала свежую жизненную энергию, точно только что появившийся на свет весной детеныш какого-то животного.

Глаза ее весело бегают, смеются, сердятся, возмущаются, размышляют, точно отдельные живые существа. Я так давно не видел такого одушевленного лица, что какое-то время восхи- щенно его разглядывал.

– Ты правда так считаешь?

Я кивнул, поедая салат. Она опять надела свои очки и посмотрела сквозь них в мое лицо.

– Слышь, а ты не врешь?

– Нет, я вообще стараюсь быть честным.

– Хм, – хмыкнула она.

– А зачем очки такие темные носишь?

– Да волосы как обрезала, чего-то не хватает. Какая-то незащищенность, будто голой в толпу людей попала, вот и ношу очки.

– Да? – сказал я. И доел остатки омлета. Она с неподдельным интересом наблюдала, как я

ем.

 

– Тебе туда не надо? – сказал я, показывая на ее компанию.

– Да успеется. Как еду принесут, пойду. Неважно. Я тебе есть-то не мешаю?

– Да какое там, я уже, тем более, все съел, – сказал я.

Поскольку за свой столик уходить она не собиралась, я заказал кофе. Хозяйка унесла та-

релки и взамен оставила сахар и сливки.

– А почему ты не отозвался на лекции, когда отмечали? Ты же Ватанабэ? Ватанабэ Тору, правильно?

– Да, правильно.

– Так почему ты не отозвался?

– Да настроения сегодня не было.

Она опять сняла свои очки, положила их на стол и уставилась на меня, точно на клетку с диковинным животным.

– Настроения сегодня не было, – повторила она. – Знаешь, ты разговариваешь, прямо как

Гемфри Богарт (Humphrey Bogart). Насмешливо, с достоинством.

 

– Ну ты скажешь тоже. Я человек простой. Каких много.

Хозяйка принесла кофе и поставила передо мной. Я потихоньку пил его, не кладя ни сахар, ни сливки.

– Во, ни сахар, ни сливки не кладешь?

– Да я просто сладкое не люблю... А ты что подумала? – терпеливо объяснял я ей.

– А где так загорел?

– В походы ходил, недели по две на ногах. Туда-сюда. С рюкзаком и спальником. Вот и за- горел.

– А куда ходил?

– В Канадзаве обошел весь полуостров Ното. до Ниигаты ходил.

– Один?

– Ну да... Кое-где, бывало, правда, кто-то пристраивался вместе.

– А романов не было? Познакомился, там, с девушкой где-нибудь по дороге, и все такое.

– Роман? – удивился я. – Слушай, ты что, вообще не соображаешь, что ли? Какие романы, когда ходишь с одним спальным мешком, борода вот такая?

– И всегда так один в походы и ходишь?

– Ну да.

– Любишь быть один? – сказала она, подперев рукой подбородок. – Путешествовать в одиночку, есть в одиночку, на лекциях сидеть в одиночку.

– Один быть никто не любит. Просто насильно никого с собой общаться не заставляю. От этого одни разочарования.

Она прикусила дужку очков и низким голосом произнесла:

– «Никто не любит одиночества. Просто я не люблю разочарований.» Будешь мемуары пи- сать, так и напиши. – сказала она.

– Спасибо.

– Зеленый цвет тебе нравится?

– Это ты к чему?

– Потому что на тебе водолазка зеленая.

– Не так чтобы люблю. Какая разница, какой цвет?

– Не так чтобы люблю. Какая разница, какой цвет? – повторила она за мной вслед и спро- сила. – Мне нравится, когда так говорят. Как будто стену белят свежей известкой. Тебе так го- ворил кто-нибудь?

– Не-а.

– Меня Мидори (яп. "зеленый ") зовут. Но зеленый цвет мне совсем не идет. Странно, да? Как-то чересчур, не кажется? Как заклятие какое-то. А старшую сестру зовут Момоко (момо – яп. "персик "). Смешно, да?

– И как, идет ей розовый цвет?

– Знаешь, очень идет. Как будто родилась, чтобы в розовом ходить. Вот ведь несправедли- во как.

На ее стол принесли еду, и юноша в индийской клетчатой рубахе позвал ее: «Мидори! Еда пришла.» Она махнула ему рукой, мол, поняла.

– Ватанабэ, а ты конспект ведешь? По «Истории драмы II»?

– Конечно.

– А можешь одолжить? Я пару лекций пропустила, а в группе не знаю никого...

– Конечно, могу.

Я вытащил из портфеля тетрадь, проверил, не было ли в ней чего лишнего, и протянул

Мидори.

– Спасибо. А ты послезавтра в универ придешь?

– Угу.

– Тогда, может, придешь сюда к двенадцати? Я тебе конспект отдам, и заодно пообедаем вместе. У тебя ведь несварений не случается, если ешь не один?

– Да ладно тебе... Но не стоит за это взамен ничего такого. Подумаешь, конспект одолжил.

– Ничего. Я люблю благодарить. Не забудешь, может, запишешь лучше?

– Да чего бы я забывал? Послезавтра, в двенадцать часов, встречаемся здесь.

– Со стороны ее столика донеслось: «Мидори, иди быстрей, остывает все». Она не прореа-

 

гировала.

– А ты всегда так разговаривал?

– Ну да, вроде. Не обращал внимания вообще-то, – ответил я. Я действительно впервые слышал от кого-то, что у меня какая-то особая манера говорить.

Она о чем-то задумалась, потом улыбнулась и ушла за свой столик.

Когда я проходил мимо ее столика, она помахала мне рукой. Остальные трое глянули на меня лишь мельком.

В среду, хотя было уже условленных двенадцать часов, Мидори в ресторане видно не бы- ло. Я хотел попить пива, пока она не придет, но в ресторане стало людно, и мне пришлось сде- лать заказ и поесть.

Я закончил есть в 12:35, но Мидори все не было.

Я заплатил за обед, вышел наружу, сел на каменных ступенях небольшого синтоистского храма напротив ресторана и до часа дня прождал ее, пока выветривались остатки пива, но и то- гда она не пришла. Я махнул рукой и пошел в библиотеку. Затем к двум часам пошел на лекцию по немецкому языку.

После лекции я пошел в студотдел, взял журнал посещаемости и в группе «Истории драмы II» поискал ее имя. К счастью, с именем Мидори был только один человек – Кобаяси Мидори. Затем я порылся в картотеке со списками студентов, нашел среди поступивших в 1969 году Ко- баяси Мидори и записал ее адрес и телефон. Адрес принадлежал частному дому в районе Тоѐсима. Я зашел в будку телефона-автомата и медленно набрал ее номер.

– Алло, книжный магазин Кобаяси слушает, – ответил мужской голос. Я смутился, услы- шав слово «книжный магазин».

– Извините пожалуйста, я Мидори ищу...

– А Мидори сейчас нет.

– Она на занятиях?

– В больницу, вроде, пошла... А ваше имя как?

Я не стал представляться, просто поблагодарил и повесил трубку. В больницу? Травму по- лучила или заболела и в больницу пошла? Но в голосе у мужчины не чувствовалось беспокой- ства такого рода. «В больницу, вроде, пошла...» Это было сказано так, точно больница была ча- стью ее жизни. Таким тоном можно было сказать, что она пошла в магазин рыбы купить.

Я попробовал разобраться в своих мыслях на этот счет, но мне это наскучило, и я бросил думать, вернулся в общежитие и дочитал, лежа на кровати, книгу джозефа Конрада «Lord Jim», одолженную у Нагасавы. Затем отнес ему книгу.

Нагасава как раз собирался пойти поесть, и мы вместе пошли ужинать.

– Как экзамены в министерство? – спросил я. Второй этап высших экзаменов Министер- ства иностранных дел был в августе.

Нагасава равнодушно ответил:

– Нормально. Тут-то и со средними результатами проходишь. Что дискуссия, что собесе- дование, везде так. Это то же самое, что баб снимать.

– Короче, просто было, значит. А результаты когда?

– В начале октября. Если пройду, с меня крутой банкет.

– А какие он вообще, этот второй тур мидовских высших экзаменов? Их только такие, как ты, ходят сдавать?

– Какое там! В основном лохи всякие. Если не лохи, то извращенцы. Процентов девяносто пять из тех, кто лезет в чиновники, это отбросы. Это я тебе честно говорю. Они даже читать нормально не могут.

– А ты тогда почему хочешь в МИд?

– Есть причины, – сказал он, – типа, за границей, там, поработать. Но самая главная при- чина, хочу свои способности проверить. Представь государство. докуда я в этой громадной чи- новничьей структуре смогу подняться, насколько сил хватит, вот что хочу испытать, понял?

– Прямо как игра какая-то.

– Ну да, что-то вроде игры. Я к власти, к деньгам не стремлюсь. Вот честно, я может, и настырный, но к таким вещам у меня, что удивительно, стремления нет. Такой я человек, ни ап- петитов, ни страстей, что называется. Одно лишь любопытство. да еще хочется просто испытать свои силы в большом могучем мире.

 

– Ну а идеалы, ничего такого, выходит, нет?

– Нет, конечно, – продолжал он говорить, – в жизни они не нужны. Все, что нужно, это размах, вот и все.

– Но ведь сколько угодно людей без этого в жизни обходятся.

– Тебя не устраивает, как я живу?

– Да при чем тут это?.. Какие могут быть «устраивает» или «не устраивает»? Ну ты сам прикинь. Я в Токийский университет поступить не могу, каждую день спать с любой, кто мне нравится, не могу, и языкастым меня не назовешь. Уважать меня некому, подруги у меня нет, выпущусь со своей гуманитарной кафедры второразрядного частного универа, и все равно ни- каких перспектив, о чем я могу говорить?

– Так ты что, завидуешь мне, что ли?

– Нет, не завидую... Я к себе такому привык. да и честно сказать, что Токийский универси- тет, что МИд мне до лампочки. Единственное, чему завидую, что подруга у тебя такая есть, как Хацуми.

Он некоторое время ел молча.

– Знаешь, Ватанабэ, – сказал он, закончив есть, – у меня такое чувство, что закончишь ты свой универ, и лет через десять или через двадцать мы с тобой обязательно встретимся. И что-то нас будет связывать.

– Разговор у нас, прямо как по Диккенсу, – засмеялся я.

– В натуре... Но меня предчувствия не подводят, – сказал он и тоже засмеялся.

После ужина мы пошли в закусочную по соседству выпить чего-нибудь. И пили там до де- вяти часов.

– И все-таки, в этой своей вот такой жизни чем ты руководствуешься в своих поступках?

– Да ты смеяться будешь.

– Да чего бы я смеялся?

– Тем, что джентльменом надо быть, вот чем! Я не засмеялся, но со стула чуть не упал.

– В смысле, джентльменом? Типа леди и джентльмены, ты про это?

– Да, вот таким джентльменом.

– А что значит, быть джентльменом? Если определение есть какое-то, может, объяснишь?

– Быть джентльменом – значит делать не то, что хочется, а то, что нужно.

– Из всех людей, кого я встречал, ты самый особенный.

– А ты из всех людей, кого я встречал, самый настоящий человек, – сказал он. За выпивку заплатил я.

(И в следующий понедельник на лекции по «Истории драмы II» Кобаяси Мидори не по- явилась. Я убедился, что она не явилась, осмотрев аудиторию, сел, как всегда, в переднем ряду и стал писать письмо Наоко, пока не пришел преподаватель. Я написал о походе, в который ходил летом. Куда ходил, сколько прошел, кого встретил.

«Я по ночам думаю о тебе. Потеряв возможность встречаться с тобой, я осознал, как ты мне нужна. Занятия в университете раздражают своей бестолковостью, но я прилежно посещаю их и занимаюсь в целях самовоспитания. С тех пор, как ты исчезла, все кажется пустым. Хочу разок встретиться с тобой и спокойно поговорить. Если можно, хотел бы съездить в лечебницу, в которую ты поехала, и хоть пару часов с тобой повидаться, возможно ли это? Хочу погулять, шагая рядом с тобой, как раньше. Понимаю, что это, наверное, тяжело, но очень прошу черкнуть хоть пару строк в ответ.»

Закончив писать, я аккуратно сложил четыре листа письма, сунул их в приготовленный конверт и написал на нем адрес Наоко.

Вскоре вошел низкорослый преподаватель с беспокойным лицом, проверил посещаемость и вытер лоб платком.

Он опирался на стариковскую клюку, словно у него были слабые ноги. Лекции по «Исто- рии драмы II» были не сказать чтобы интересными, но по-своему содержательными, и слушать их было можно.

«Все так же жарко», – сказал он и начал рассказывать о роли «бога из машины» (Deus ex machina) в драмах Эврипида. Еще он рассказывал, как отличаются боги у Эврипида от богов Эс- хилла или Софокла.

 

Минут пятнадцать спустя дверь аудитории отворилась, и вошла Мидори. На ней были темно-синяя куртка от спортивного костюма и кремовые джинсы, и она была в тех же противо- солнечных очках.

Она улыбнулась преподавателю, как бы извиняясь за опоздание, и села рядом со мной. Она вынула из спортивной сумки мой конспект и протянула мне. В него была вложена записка со словами: «Извини, что в среду так получилось. Ты обиделся?»

Где-то в середине лекции, когда преподаватель чертил на доске устройство сцены в древ- негреческом театре, дверь опять открылась, и вошли два студента в широкополых летних шля- пах набекрень. Были они в точности как парочка из комедийной программы. Один был высокий и бледнолицый, второй низкого роста с круглым черным усатым лицом, и усы ему совсем не шли.

Тот, что повыше, нес пачку агитационных листовок. Тот, что пониже, подошел к препода- вателю и сказал, что вторую половину лекции они просят уступить им, так как намерены посвя- тить ее дискуссии, и что мир сейчас охвачен более важными проблемами, чем греческие траге- дии.

Это была не просьба, а простое оповещение. Преподаватель сказал, что он не считает, что в мире на данный момент есть проблемы серьезнее греческих трагедий, но поскольку говорить им что-то бесполезно, то пусть поступают, как им хочется. Затем спустился вниз, взявшись за угол кафедры, и ушел из аудитории, подволакивая ногу, опираясь на клюку.

Пока высокий раздавал листовки, круглолицый залез на кафедру и произнес речь. В ли- стовках специфическим упрощенным стилем, использовавшимся для краткого изложения сути идеологических учений, было написано: «Стереть в порошок очковтирательские выборы ректо- ра», «Объединить все силы в новой общеуниверситетской студенческой забастовке», «Повернуть вспять курс Японская империя = союз производства и науки».

Идеи выдвигались блестящие, особых возражений к содержанию тоже не было, но текст был неубедительным. Ни доверия он не внушал, ни увлечь ничем не мог. Речь круглолицего то- же была слеплена откуда-то. Все та же старая песня. Та же мелодия, слова чуть другие. Мне по- думалось, что истинным их врагом, похоже, было не правительство страны, а нехватка вообра- жения.

«Пошли отсюда», сказала Мидори.

Я согласился, и мы с Мидори встали и направились к выходу из аудитории. Круглолицый что-то мне сказал, я не расслышал, что. Мидори сказала ему: «Пока!», и помахала ручкой.

– Так мы теперь контрреволюционные элементы? – сказала мне Мидори, когда мы вышли из аудитории. – Если революция победит, мы с тобой на одном телеграфном столбе будем ря- дышком висеть?

– Прежде, чем нас повесят, если это так срочно, надо пообедать, – весело ответил я.

– Точно, я хочу тебя в одно место сводить, далековато, правда. Со временем как?

– Нормально. Следующая лекция в два часа, так что время есть. Раз уж все равно вырва-

лись.

 

Мидори довезла меня на автобусе до Ёцуя. Место, куда она меня хотела отвести, была

столовая в мрачноватом переулке за Ёцуя.

Мы сели за стол, и не успели сказать ни слова, как перед нами возникли красные деревян- ные прямоугольные коробки с комплектами еды согласно ежедневно меняющемуся меню и чашки с бульоном. Столовая явно стоила того, чтобы специально ехать сюда на автобусе.

– Вкусно!

– Ага. А еще очень дешево. Я поэтому еще когда в школе училась, сюда иногда обедать приходила. Моя школа тут поблизости. У нас в школе так строго было, что мы тайком сюда есть ходили. А узнали бы, что мы не в школе питаемся, тут же на второй год бы оставили.

Без очков Мидори казалась какой-то сонной по сравнению с прошлым разом. Она теребила тоненький серебряный браслет на левой руке и то и дело потирала мизинцем глаза.

– Спать хочешь? – спросил я.

– Немного. Не выспалась. Вчера дел много было, – сказала она. – Ты извини, что в тот раз так вышло. Очень важное дело появилось, никак не смогла вырваться. да еще с утра, ни с того, ни с сего... Вот и не получилось. думала в тот ресторан позвонить, да не могла вспомнить даже, как он называется, а твой домашний телефон я не знаю. Ты долго ждал?

 

– Да ничего. У меня времени всегда вагон.

– Так много свободного времени?

– Так много, что с удовольствием с тобой бы поделился, чтобы ты выспалась.

– Она улыбнулась, подперев подбородок рукой, посмотрела мне в лицо.

– Ты такой заботливый.

– Да дело не в заботе, просто время девать некуда, – сказал я. – Слушай, а я ведь в тот день тебе домой звонил, кто-то другой трубку взял и сказал, что ты в больницу пошла, случилось что-то?

– Ко мне домой? А откуда ты мой номер знаешь?

– В студотделе справки навел. Это же любой может.

Она понимающе кивнула пару раз и опять затеребила браслет.

– Ясно. Мне такое и в голову не приходило. Так ведь и твой телефон можно было узнать, наверное... Я про больницу тебе в другой раз расскажу, ладно? Я сейчас не хочу об этом. Извини.

– Да ладно, это я не в свое дело суюсь тут.

– И вовсе нет. Просто я сейчас замучалась очень. Замучалась, как обезьяна под дождем.

– Пошла бы домой, поспала, – предложил я.

– Нет, не хочу еще спать. Пошли, походим? – сказала Мидори, наблюдая за выражением моего лица.

Мидори привела меня к школе для девочек, в которую она ходила в старших классах, находящейся в нескольких минутах ходьбы от станции Ёцуя.

Проходя мимо станции Ёцуя, я вдруг вспомнил свои бесконечные прогулки с Наоко.

Если подумать, отсюда все и начиналось. Я подумал, что моя жизнь ведь сложилась бы со- всем иначе, не столкнись я совершенно случайно тогда с Наоко на центральной линии метро. И тут же поправился, что пусть бы мы и не встретились тогда, в результате все могло бы кончиться тем же. Встретились мы с Наоко, наверное, потому что должны были встретиться тогда, а не встретились бы в тот день, все равно столкнулись бы где-то еще. доказательств тому не было, но такое у меня было чувство.

Мы с Мидори сели на скамейку и посмотрели на здание школы, в которую она ходила. Здание было обвито лозой дикого винограда, а на краю крыши отдыхали от полета голуби.

Здание было старое и весьма колоритное. Во дворе рос огромный вяз, а рядом с ним в небо под- нимался белый дым, и в и в лучах еще по-летнему светившего солнца дым казался еще более рассеянным.

– Знаешь, что это за дым, Ватанабэ? – вдруг спросила Мидори.

– Не знаю.

– Это женские прокладки сжигают.

– Кхм, – только и вырвалось у меня. Больше ничего на ум не приходило.

– Прокладки, тампоны, – улыбалась Мидори. – Школа же для девочек, все эти дела в туа- лете в урну бросают. А дворник их собирает и сжигает в печке. Вот от этого такой дым.

– Печальная история, как послушаешь.

– Ага, я тоже, когда смотрела из окна в классе на этот дым, всегда об этом думала. Что это печально. У нас в школе, если средние и старшие классы вместе сложить, где-то тысяча человек училось. У некоторых девочек месячных еще нет, поэтому, считай, где-то девятьсот, из них у одной пятой месячные, выходит где-то сто восемьдесят. Получается, что в день сто восемьдесят человек выбрасывает прокладки в урну, так?

– Ну, где-то так, я вообще-то считать не очень люблю.

– Но это же целая куча! Сто восемьдесят человек же! Представляешь, что будет, если это все собрать и сжечь?

– Да вообще-то не могу вообразить.

Ну как я мог это представить? Некоторое время мы вдвоем смотрели на этот белый дым.

– Честно говоря, не хотела в эту школу ходить, – сказала Мидори, качая головой. – Я в простую государственную школу хотела. Куда самые простые люди ходят. Хотела веселого без- заботного детства. Но из-за тщеславия моих папы с мамой пришлось поступить сюда. Так ведь бывает, если в начальной школе учишься хорошо? Учитель говорит: «С такой успеваемостью она не может не поступить». Вот я и поступила. Шесть лет проходила, но без охоты совершенно. Шесть лет только и думала, как бы поскорей ее закончить. Мне даже грамоту дали, за то что

 

опозданий и прогулов не было. Хотя так мне эта школа не нравилась. А знаешь, почему?

– Не знаю.

– Потому что не любила школу смертельно. Поэтому назло ни дня не прогуливала. Не хо- тела проигрывать. Боялась, что стоит раз проиграть, и все, потом покатишься по наклонной. да- же когда температура была 39 градусов, чуть не ползком в школу шла. Учитель говорил: «Ми- дори, ты не заболела?», а я врала, что все нормально, и терпела. Мне потом грамоту за отсутствие прогулов и словарь французского языка подарили. Я поэтому в универе немецкий выбрала. Чтоб я ихними подарками пользовалась, подумала, да ни за что! Это чушь бы какая-то получилась.

– А что именно тебе в школе так не нравилось?

– А ты школу любил?

– Не то чтобы любил, не то чтобы не любил. Я в совсем обычную государственную школу ходил и особо не задумывался об этом.

– В этой школе, – сказала Мидори, почесывая глаз мизинцем, – избранные учатся. Тысяча девочек из хороших семей с хорошими оценками. Короче говоря, дочки богачей. Иначе не смо- жешь учиться. Плата за учебу дорогая, постоянно всякие пожертвования собирают, когда на экскурсию едем, гостиницу в Киото целиком снимаем, на банкеты ходим, где еду подают на ла- кированных деревянных подносах в виде столиков, раз в год в гостинице Окура на занятия по застольному этикету идем... Короче, не шуточки. Из ста шестидесяти человек моего потока я одна жила в районе Тоѐсима. Я как-то весь список просмотрела. Интересно было, кто где живет. Я обалдела. 3-я улица района Тиѐда, Мотоадзабу в районе Минато, дэнъэнтѐфу в районе Оота, Сейдзо в районе Сэтагая... Сплошь одни такие места. Была одна только девочка по имени Каси- ва, которая жила в префектуре Тиба, мы с ней дружили. Хорошая была девочка. Она мне гово- рит: «Поехали ко мне в гости? далековато, правда». Я ей: «Ладно, поехали». Я чуть не упала. Один сад осматривать пришлось минут пятнадцать. Шикарный такой сад, а в нем две собаки размером с легковую машину куски говядины пожирают. И эта девочка в классе комплексовала из-за того, что жила в Тиба! девочка, которую до школы на «Мерседесе» подвозили, если она боялась опоздать. Машина была с личным водителем, а водитель носил шляпу и белые перчатки, как тот шофер из «The Green Hornet» (1939, в главной роли Gordon Jones). А она считала, что ей есть, чего стесняться. даже не верится, да? Ну скажи, может ты в такое поверить?

Я помотал головой.

– Из такого места, как Китаоцука в районе Тоѐсима, во всей школе, кроме меня, было ни- кого не найти. да еще в графе «Занятие родителей» написано: «Управление книжным магази- ном». В классе мне все поэтому завидовали. Книги, мол, могу читать, сколько влезет, какие хочу. Вот дураки. Они все представляли какой-нибудь огромный книжный супермаркет типа «Кино- куния». Они, наверное, только такой книжный магазин и могут себе представить. В действи- тельности же жальче зрелища не придумаешь. Магазин Кобаяси, несчастный магазин Кобаяси! Откроешь скрипучую дверь, и перед тобой в ряд стоят журналы всех мастей. Лучше всего про- даются женские журналы, к которым прилагаются описания восьмидесяти восьми новых прие- мов секса, с картинками и комментариями. домохозяйки, живущие по соседству, покупают их и изучают, сидя за кухонным столом, а когда возвращаются мужья, немедленно испытывают на практике. Вот уж достойное зрелище. И чем только живут замужние женщины? А еще комиксы, тоже хорошо уходят. «Magazine», «Sunday», «Jump»... Ну и, конечно, еженедельники. В общем, почти одни журналы. Есть и кое-что из художественной литературы, но одна ерунда. Кроме ми- стики, приключений и бытовых романов никто ведь ничего не покупает. Ну и кое-что из полез- ных советов: «Правила игры в шашки», «Бонсаи», «Проведение свадебных церемоний», «Что нужно знать о сексе», «Как бросить курить» и тому подобное. А еще у нас в магазине канцтова- ры продаются. Рядом с кассой разложены ручки, карандаши, тетради. Вот и все. Ни «Войны и мира», ни «Сексуального человека» (Оэ Кэндзабуро), ни «Над пропастью во ржи». Вот что такое книжный магазин Кобаяси. Чему тут завидовать? Вот тебе завидно?

– Представляю эту картину, как наяву.

– Вот такой магазин. В округе все к нам ходят книги покупать, мы и доставку делаем, и постоянных покупателей много, так что мы вчетвером живем безбедно. И долгов нет. Можно двоих дочерей в университет отдать. Но это и все, сверх того каких-то особых возможностей у нашей семьи нет. Поэтому незачем было меня в такую школу отдавать. От этого только тоскливо

 

делалось. Как в школе какие-то пожертвования собирают, родители ворчат, как идем куда-то есть, всегда боишься, что пойдем в дорогое место, и денег может не хватить. Беспросветность какая-то. А у тебя семья богатая?

– У меня? Мой отец самый заурядный служащий фирмы. Не особо богатый и не особо бедный. Отправить ребенка учиться в Токио ему, пожалуй, было довольно непросто, но ребенок я единственный, так что с этим особых проблем нет. денег мне шлют немного. Приходится под- рабатывать. Совершенно заурядная семья. Есть небольшой клочок земли, есть Toyota Corolla.

– А где ты работаешь?

– Три раза в неделю работаю в ночную смену в магазине грампластинок на Синдзюку. Просто сижу и смотрю за магазином.

– Хм, – сказала Мидори, – а я считала, что ты из тех, кому не приходилось о деньгах вол- новаться. С виду почему-то так показалось.

– Особо страдать не приходилось. Просто денег имею не так много. Большинство людей в мире так живут.

– В школе, где я училась, большинство людей были богатыми, – сказала она и подняла обе руки с колен ладонями кверху, – вот в чем вся проблема.

– Так любуйся теперь на остальной мир, сколько влезет.

– Как ты думаешь, в чем главное преимущество у богатых?

– Не знаю, в чем?

– Они могут сказать, что у них денег нет. Вот, например, я предложила однокласснице что-нибудь сделать. Тогда она может мне сказать: «Сейчас не могу, у меня денег нет». А если наоборот, то я так сказать никак не могу. Если я скажу, что у меня нет денег, это ведь значит, что у меня правда их нет. Только на посмешище себя выставлю. Это все равно как если красивая де- вушка скажет: «Я сегодня плохо накрашена, так что никуда идти не хочу». Если некрасивая де- вушка так скажет, все над ней только смеяться будут. Вот в таком мире я жила. до прошлого го- да, шесть лет подряд.

– Со временем забудется.

– Поскорей хочу забыть. Я когда в университет поступила, мне настолько легче стало. Там столько обычных людей.

Она слегка улыбнулась уголками рта и пригладила короткие волосы ладонью.

– А ты подрабатываешь где-нибудь?

– Да, комментарии к картам пишу. Карты когда покупаешь, к ним же прилагаются такие типа памфлеты? Ну, где про город написано, какое там население, какие есть достопримеча- тельности. В этом месте есть такие-то туристические маршруты, есть такие-то легенды, растут такие-то цветы, живут такие-то птицы. Это совсем просто. Посидишь денек в библиотеке на Хибия, и можешь хоть целую книгу написать. А если знаешь маленький секрет, то работы будет, сколько угодно.