Глава 4. Рыбаки лососевой реки

 

Мир племени юрок

 

Для сравнения и создания контрапункта давайте от мрачных «воинов без оружия» перейдем к племени рыбаков и собирателей желудей - индейцам юрок [A. L. Kroeber, «The Yurok»,in Handbook of the Indians of California,Bureau of American Ethnology, Bulletin 78, 1925.], живущим на тихоокеанском побережье.

Сиу и юрок, по-видимому, были диаметрально противоположными в основных формах существования. Сиу кочевали по равнинам и культивировали пространственные концепты центробежной мобильности; горизонтами им служили бредущие стада бизонов и передвигающиеся отряды врага. Юрок жили в узкой, гористой, густо поросшей лесом долине реки и вдоль побережья, где эта река впадала в Тихий океан. Более того, они заключили себя внутри произвольно установленных ими границ замкнутого мира. [Т. Т. Waterman, Yurok Geography,University of California Press, 1920.] Индейцы юрок считали, что диск диаметром около 150 миль, разрезанный пополам их рекой Кламат, включал в себя все, что было в этом мире. Они игнорировали остальную часть вселенной и подвергали остракизму как «безумца» или как «выродка» любого, кто проявлял заметную решимость проникнуть в запредельные территории. Юрок молились своим горизонтам, где по их представлению находились сверхъестественные «жилища», откуда щедрые духи посылали им все необходимое для жизни. Это - озеро в верховьях реки (не существующее в действительности), откуда течет Кламат; земля за океаном, где находится дом лосося; область неба, которая посылает оленя, и местность на севере побережья, откуда родом служащие деньгами ракушки. Центробежных востока и запада, юга и севера не существовало. Были «вверх по течению» и «вниз по течению», «к реке» и «от реки»; к тому же, на краю мира (то есть там, где живут соседние племена) действовало эллиптическое «вдалеке и поблизости». Перед нами мир настолько центростремительный, насколько его можно таким сделать.

В этих ограниченных пределах существования имела место крайняя степень локализации. Старый индеец попросил меня подвезти его до дома своих предков. Когда мы приехали, он гордо указал на едва торчащий из земли колышек и сказал: «Вот откуда я родом». Такие колышки сохраняют фамильное имя на века. Фактически, участки территории юрок существуют только под именами - постольку, поскольку история и мифология увековечили их. Эти мифы не упоминают о горных пиках и гигантских калифорнийских мамонтовых деревьях, производящих столь сильное впечатление на белых путешественников; юрок же обычно указывают на ничем не примечательные скалы и деревья как на «источник» событий, чреватых самыми серьезными последствиями. Приобретение и сохранение собственности есть и всегда было тем, о чем индеец племени юрок думает, говорит и молится. Каждый человек, каждое родство и каждый поступок может быть точно оценен и становится предметом гордости или нескончаемого спора. Еще до встречи с белыми людьми у юрок существовали деньги, в качестве которых использовались ракушки разной величины. Индейцы носили их в продолговатых кошелях. Эти ракушки выменивались у другого племени, живущего на удаленной от моря территории. Сами юрок, конечно, никогда не «бродили» поблизости от тех мест на северном побережье, где они могли бы найти такие ракушки в обесценивающем их количестве.

Маленький, строго очерченный мирюрок, разделенный надвое рекой Кламат, имеет, если можно так сказать, «открытый в направлении океана рот» и ежегодно испытывает таинственное явление - приход несметных стай могучего лосося, которые входят в устье (= «рот») Кламата, поднимаются выше сквозь бурные пороги и скрываются в верховьях реки, где лосось мечет икру и погибает. Спустя несколько месяцев его миниатюрные потомки спускаются вниз по реке и исчезают в океане, чтобы через два года, зрелыми лососями, вернуться к месту своего рождения и таким образом завершить свой жизненный цикл.

Индейцы юрок говорят о «чистом» образе жизни, а не о «твердом и энергичном» характере, как это делают сиу. Чистота состоит в непрерывном избегании нечистых связей и осквернения, а также в постоянном очищении от возможного загрязнения. Совершив половой акт или даже переночевав в одном доме с женщинами, рыбак должен пройти испытание «домом потения». Он входит в такой «дом» через «дверь» - овальную дыру обычного размера и предназначения, в которую мог бы пролезть и полный человек. Однако проникнув внутрь, рыбак может покинуть «дом потения» лишь через очень маленькое отверстие, позволяющее только умеренному в еде мужчине, к тому же увлажненному потом от священного огня, проскользнуть наружу. Завершить свое очищение мужчина должен купанием в реке. Совестливый рыбак проходит это испытание каждое утро.

Испытание «домом потения» — всего лишь один пример из серии действий, выражающих образ мира, в котором разные каналы природы и человеческого тела (anatomy) должны содержаться в изоляции друг от друга. Ибо говорится: что течет по одному каналу жизни, питает отвращение к оскверняющему контакту с содержимым других каналов. Лососю и реке не нравится, когда что-то едят в лодке. Моча не должна попадать в реку. Олень будет обходить западню стороной, если оленье мясо так или иначе соприкоснулось с водой. Лосось требует от путешествующих вверх или вниз по реке женщин соблюдения особых ритуалов, поскольку женщины могут менструировать.

Только раз в году, когда идет лосось, об этих избеганиях на время забывают. Тогда, следуя сложному церемониалу, строится прочная запруда, преграждающая путь лососю вверх по реке и позволяющая индейцам заготовить богатые запасы рыбы на зиму. Строительство этой запруды - «крупнейшая техническая затея, предпринимаемая индейцами юрок, или, коли на то пошло, калифорнийскими индейцами вообще, и к тому же - самая коллективная затея» (А. Крёбер). После десяти дней коллективного лова рыбы на берегах реки идет разгул веселья и сексуальной свободы, напоминающий древние языческие праздники в Европе и аналогичные вольности у сиу перед танцем Солнца.

Таким образом церемония, венчающая сооружение запруды для лова рыбы, есть не что иное, как двойник танца Солнца у сиу. Она начинается грандиозной массовой инсценировкой сотворения мира и содержит живые картины, воспроизводящие прогресс этоса юрок от центробежной вольницы к строго очерченной центростремительности, которая в конечном счете становится его законом и вновь обретенной гарантией непрерывного снабжения со стороны сверхестественных поставщиков.

К этим церемониям мы вернемся, когда сможем установить связь между ними и младенчеством индейцев юрок. Сказанного, вероятно, достаточно, чтобы показать: по размерам и структуре мир юрок был весьма не похож на мир сиу (или, скорее, был почти полной его противоположностью).

И какие же они разные люди, даже сегодня! После встреч с апатичными хозяевами прерий, по прибытии в почти тогда недосягаемую деревню юрок испытываешь облегчение, хотя и вместе с потрясением от того, что с тобой обращаются как с непрошенным представителем белого меньшинства: велят идти и жить со свиньями.

В низовьях Кламата есть несколько поселений индейцев юрок, а самое крупное из них представляет собой и самое позднее (со времен золотой лихорадки) объединение ряда очень старых поселений. До него, расположенного на солнечном, расчищенном от леса участке, можно добраться только на моторной лодке с побережья или по темным опасным тропам. Взяв на себя задачу провести здесь несколько недель с целью собрать и проверить сведения о детстве юрок, я сразу же натолкнулся на «могущий оказать сопротивление и подозрительный характер», который присущ, по-видимому, индейцам юрок как группе. По счастливой случайности я уже сошелся и работал с несколькими индейцами этого племени, живущими в дельте Кламата; да и Крёбер подготовил меня к встрече с такими чертами характера юрок, как скупость, подозрительность и раздражительность. Поэтому мне удалось удержаться от выражения претензий к их поведению, или, что действительно важно, не дать себя обескуражить. Итак, я поселился в заброшенном лагере у реки в надежде разузнать, в чем собственно заключалась помеха нашему сближению. Оказалось, что на побережье океана я останавливался и питался у смертельных врагов одной влиятельной семьи, живущей выше по реке. Их длительная вражда восходила к восьмидесятым годам прошлого века. Кроме того, эта изолированная община, по-видимому, не могла поверить в мои научные цели. Жители деревни подозревали во мне агента, приехавшего для проведения расследования по таким делам, как споры о земельной собственности, вызванные обсуждением Акта Говарда-Уилера. Согласно старинным картам, существующим только в памяти народа, земля юрок - это составная картинка-головоломка из общинных земель, земель с общим владением и частной земельной собственности. Сопротивление Акту Говарда-Уилера, запрещавшему индейцам продавать их земли «неиндейцам», приняло форму споров о том, на что каждый отдельный индеец племени юрок мог претендовать и что он мог продать, если этот Акт будет отменен. Вероятно, в связи с этим жители деревни приписывали мне в качестве одной из моих секретных миссий намерение обманным путем установить права земельной собственности членов общины, что не удалось сделать государственным чиновникам. Вдобавок, смертельная болезнь молодого шекера [Шекер - член американской религиозной секты шекеров, относящейся к протестантскому течению пятидесятников, возникшему в начале XX века в США. - Прим. пер. ] и визит верховного шекера с севера обострили религиозные проблемы. Шумные моления и танцы наполнили ночной воздух. Против шекеризма в то же время выступал не только государственный врач, осматривавший меня в низовьях реки, плюс те немногие, оставшиеся в живых после испытания на себе древнего искусства юрокской медицины, но и недавно прибывший в общину мессионер. Он принадлежал к адвентистам седьмого дня и был тем единственным, помимо меня, белым в этой общине, кто любезно раскланиваясь со мной, хотя и не скрывая неодобрения к сигарете в моей руке, дополнительно компрометировал меня в глазах туземцев. Потребовался не один день одинокого ожидания, прежде чем я смог обсудить с некоторыми индейцами их подозрения и найти информантов, которые дали дополнительные сведения, проясняющие общие черты традиционного детства юрок. Но как только конкретный индеец узнает, что вы - друг, он утрачивает свою основанную на давней традиции подозрительность и становится информантом, держащимся, впрочем, с большим достоинством.

Я полагаю, неподавляемое и откровенно циничное отношение большинства индейцев юрок к белому человеку следует отнести за счет гораздо меньшей внутренней дистанции между юрок и белыми, чем между белыми и сиу. В центростремительных основах жизни юрок было много такого, что не требовало переучивания с приходом белых. Индейцы племени юрок жили в прочных каркасных деревянных домах, наполовину врытых в землю. Каркасные дома теперешних жителей деревни ставятся рядом с ямами, которые некогда вмещали подземную часть жилищ предков. В отличие от индейца сиу, который внезапно утратил фокус своей экономической и духовной жизни с исчезновением бизонов, юрок до сих пор видит и ловит лосося, ест его и говорит с ним. Когда в наши дни мужчина племени юрок сплавляет лес по реке, а женщина выращивает овощи, их занятия не далеки от первоначальных: изготовления выдолбленных из бревен лодок (бывшего экспортного промысла), собирания желудей и выращивания табака. Главное же, юрок всю свою жизнь имел дело с собственностью. Он знает, как обговорить дело на языке долларов и центов, причем с глубоким ритуальным убеждением. И ему не нужно отказываться от этой «первобытной» склонности в ориентированном на деньги мире белых. Поэтому его обиды на США находят иное выражение, чем молчаливая, затаенная форма пассивного сопротивления жителя прерий.

Четвертого июля, когда для участия в продолжавшемся всю ночь ритуальном танце нанимались «плакальщики года», у меня была возможность наблюдать за многими детьми, собравшимися посмотреть танец, кульминация которого ожидалась лишь к рассвету. Они выглядели сильными, энергичными, но в то же время грациозными и спокойными и на удивление примерно вели себя на протяжении долгой ночи.

 

Юрокская детская психиатрия

 

Фанни, один из старейших информантов Альфреда Крёбера, называла себя «доктором». Впрочем, так ее называли и другие. Что касается лечения ею соматических расстройств и применения юрокской физиотерапии, то здесь я не мог вести с ней профессиональный диалог на равных. Однако Фанни проводила еще психотерапию с детьми, и в этой области существовала реальная возможность обменяться мнениями. Она от души смеялась над психоанализом, главные терапевтические принципы которого, как вскоре будет видно, легко поддаются выражению на ее профессиональном языке. Дружелюбие и сердечность этой очень старой женщины излучали какой-то особенный, теплый свет. Когда грусть заставляла ее быстрый взгляд и улыбку скрываться за высеченным из камня узором морщин, это была драматическая грусть, абсолютная погруженность в себя, а не та застывшая маска уныния, которую иногда можно увидеть на лицах индейских женщин.

Когда мы приехали, Фанни как раз находилась в весьма мрачном настроении. Несколькими днями раньше, уходя с огорода и бросив беглый взгляд на местность, расположенную в ста футах ниже, где Кламат впадает в океан, она увидела, как небольшой кит заплыл в реку, немного поиграл и пропал из виду. Это происшествие глубоко потрясло ее. Разве создатель не повелел, что только лососю, осетру и подобной им рыбе дозволено пересекать пресноводную границу? И нарушение границы китом могло лишь означать, что мировой диск постепенно утрачивал горизонтальное положение, соленая вода входила в речку и приближался подъем воды, сравнимый с потопом, уничтожившим в давние времена род человеческий. Однако Фанни рассказала об этом только нескольким близким друзьям, давая понять, что катастрофы, возможно, еще и не случится, если не говорить о ней слишком много.

С этой старой женщиной было очень легко беседовать, так как обычно она находилась в веселом расположении духа и высказывалась с полной откровенностью, за исключением случаев, когда поднимаемый вопрос граничил с табуированными темами. Во время наших бесед Крёбер сидел позади нас, слушая и иногда вступая в разговор. Во второй день я вдруг заметил, что он на какое-то время отлучился из комнаты, и спросил, куда он ушел. Старуха весело рассмеялась и сказала: «Он дает тебе шанс спрашивать самому. Теперь ты хозяин».

Каковы причины детских неврозов (плохого настроения, отсутствия аппетита, кошмаров, делинквентности и т. д.) в культуре юрок? Если ребенок, после наступления темноты, увидит одного из «людей знания» («wise people») - расы маленьких существ, которая предшествовала роду человеческому на земле, - у него развивается невроз. И если его не вылечивают, такой ребенок со временем умирает.

«Людей знания» описывают так. Ростом они не превосходят маленького ребенка. «Люди знания» всегда пребывают «в духе» («in spirit»), поскольку не знают половых сношений. Они достигают совершеннолетия в шесть месяцев и живут вечно. Потомство производят орально: зачатие происходит, когда женщина съедает вшей мужчины. Родовое отверстие не ясно, хотя не приходится сомневаться, что «женщина знания» не имеет «внутренностей женщины», то есть влагалища и матки, с наличием которых, как будет показано ниже, связывается грех и нарушение общественного порядка в этом мире.

Отметим, что «люди знания» похожи на детей. Они маленькие, оральные и магические, и им незнакома генитальность, вина и смерть. Они видны лишь детям и опасны только для них, поскольку дети еще фиксированы на более ранних стадиях и могут регрессировать в тех случаях, когда сила дневного света идет на убыль; тогда, начиная грезить, они могут прельститься ребячливостью «людей знания» и их интуитивным, даже анархическим образом действий. Ибо «люди знания» обходятся без социальной организации. Они - тварные существа, однако не знают генитальности и, следовательно, того, что значит быть «чистым». Таким образом, «мудрые» человечки вполне могли бы служить проекцией прегенитального состояния детства в филогению и предысторию.

Если ребенок жалуется на боль или обнаруживает беспокойство (признаки того, что он, возможно, видел «людей знания»), его бабушка идет на огород, к ручью или куда-то еще, где, как ей сказали, он играл в сумерках, и там громко плачет и взывает к духам: «Это наш ребенок, не причиняйте ему вреда». Если это не помогает, тогда просят соседскую бабушку «спеть ее песню» больному ребенку. У каждой бабушки есть своя собственная песня на такой случай. Культуры американских индейцев, по-видимому, обладают удивительным пониманием амбивалентности, которая предписывает, что при определенных кризисах близкие родственники оказываются бесполезными в плане воспитания или терапии. Если и соседская бабушка не в силах помочь, обращаются к Фанни и за лечение назначается цена. Фанни говорит, будто чувствует «приближение» пациента:

«Иногда я не могу заснуть: кто-то разыскивает меня, чтобы я шла и лечила. Я не пью воду и, конечно, кто-нибудь приходит. "Фанни, я пришел за тобой, я дам тебе десять долларов". - Я говорю: "Я стою пятнадцать". - "Хорошо"».

Ребенка приносят всей семьей и кладут на пол в «гостиной» Фанни. Она курит свою трубку, чтобы «войти в силу». Затем, если необходимо, мать и отец удерживают ребенка, пока Фанни высасывает первую «хворь» из его пупка. Эти «хвори», соматические «причины» болезни (хотя они, в свою очередь, могут быть вызваны дурными желаниями) визуализируются как своего рода слизистая, окровавленная материализация. Чтобы подготовить себя к этому, Фанни должна воздерживаться от воды в течение установленного срока. По сообщениям одного информанта, «когда она сосет, ее подбородок как бы обшаривает ваш позвоночник, косточка за косточкой, но это не приносит никакого вреда». Однако каждая «хворь» имеет «пару»: нить слизи ведет Фанни к местонахождению такой «пары», которая также высасывается.

Мы видим, что для индейцев юрок болезнь является двуполой. Один пол болезни они представляют находящимся рядом с центром тела, который наиболее чувствителен к колдовству, тогда как другой пол забредал в поврежденный болезнью орган, подобно блуждающей матке в древнегреческой теории истерии или замещенному катексису объекта в психоаналитической теории.

Проглотив две или три «хвори», Фанни идет в угол и садится лицом к стене. Затем засовывает четыре пальца (исключая большой) в глотку, вызывая рвотные позывы и извергая слизь в корзину. Когда Фанни чувствует, что проглоченные ею «хвори» подступают к горлу, она подносит сложенные «наподобие двух ракушек» руки ко рту и отхаркивает «хворь» ребенка в ладони. Затем Фанни танцует, заставляя «хвори» исчезнуть. И она повторяет эту процедуру до тех пор, пока не почувствует, что все «хвори» выведены из ребенка.

Далее наступает черед интерпретации по-юрокски. Фанни снова курит, танцует и входит в транс. Она видит огонь, облако, дымку..; опять садится, снова набивает трубку, делает большую затяжку... После чего ее посещает более содержательное видение, которое побуждает Фанни сообщить собравшейся семье что-то вроде этого: «Я вижу старуху, сидящую на Лысых холмах и желающую плохого другой женщине. Вот почему этот ребенок заболел». Едва она успела сказать это, как бабушка больного ребенка встает и признается в том, что именно она однажды сидела на Лысых холмах и насылала порчу на другую женщину. Или Фанни говорят: «Я вижу мужчину и женщину, занимающихся делом (= совершающих половой акт), хотя мужчина просил у духов удачи и не должен прикасаться к женщине». На этот раз отец или дядя ребенка встают и сознаются в грехе. Иногда Фанни приходится обвинять в колдовстве или порочности умершего, и тогда сын или дочь покойного со слезами признают его злодеяния.

Похоже, Фанни имеет некий инвентарь грехов (сопоставимый с перечнем «типичных событий» наших психотерапевтических школ), которые она связывает, при ритуальных обстоятельствах, с определенными расстройствами. Таким образом она побуждает людей признавать в качестве фактов свои намерения и стремления, вполне предсказуемые, если принять во внимание структуру культуры юрок. А подобное признание благоприятно влияет на внутреннее спокойствие любого человека. Занимая высокопоставленное положение в примитивном сообществе, Фанни конечно же в достаточной степени владеет слухами, чтобы знать слабости своих пациентов еще до встречи с ними, и достаточно опытна, чтобы читать их лица во время занятий своим магическим бизнесом. В таком случае, когда она связывает чувство вины, производное от скрытой агрессии или порочности, с симптомами болезни конкретного ребенка, то делает это с достаточными психопатологическими основаниями, и неудивительно, что невротические симптомы обычно исчезают после того, как Фанни точно указала главный источник амбивалентности в данной семье и спровоцировала публичное признание.