Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы

* Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы

Общий очерк характера школы

Начинающих у нас нет. Младший класс читает, пишет, решает зада» чи 3 первых правил арифметики и рассказывает священную историю, так что предметы разделяются по расписанию следующим образом:

1) чтение механическое и постепенное; 2) писание; 3) каллиграфии; 4) грамматика; 5) священная история; 6) русская история; 7) рисование; 8) черчение; 9) пение; 10) математика; 11) беседы из естественных наук и 12) закон Божий.

Прежде чем говорить о преподавании, я должен сделать краткий очерк того, что такое Яснополянская школа, и того, в каком периоде роста она находится.

Как всякое живое существо, школа не только с каждым годом днем и часом видоизменяется, но и подвержена временным кризисам невзгодам, болезням и дурным настроениям. Через такой болезненный кризис прошла Яснополянская школа нынешним летом. Притч тому было много: во-первых, как и всегда летом, все лучшие ученик выбыли, только изредка уже встречали мы их в поле на работах пастбищах; во-вторых, новые учителя прибыли в школу, и новы влияния начали отражаться на ней; в-третьих, все лето каждый де " приносил новых посетителей - учителей, пользовавшихся летним вакациями. А для правильного хода школы нет ничего вреднеепосетителей. Так или иначе учитель подделывается под посетителей.

Учителей четыре. Два старых - уже два года учат в школе, привыкли к ученикам, к своему делу, к свободе и внешней беспорядочности школы. Два учителя новых - оба недавно сами из школы - любители внешней аккуратности, расписания, звонка, программ и т.п., вжившиеся в жизнь школы так, как первые. То, что для первых кажутся разумным, необходимым, не могущим быть иначе, как черты ли любимого, хотя и некрасивого ребенка, росшего на глазах, - для новых учителей представляется иногда исправимым недостатком.

Школа помещается в двухэтажном каменном доме. Две комнаты школой, одна - кабинетом, две - учителями. На крыльце, под Н весом, висит колокольчик с привешенной за язычок веревочкой; все внизу стоят бары и рек (гимнастика), наверху в сенях - верстак. Лестница и сени истоптаны снегом или грязью; тут же висит расписание.

Порядок учения следующий: часов в восемь учитель, живущий школе, любитель внешнего порядка и администратор школы, посыл одного из мальчиков, которые почти всегда ночуют у него, звонить,

На деревне встают с огнем. Уже давно виднеются из школы огни в окнах, и через полчаса после звонка, в тумане, в дожде или в косых лучах осеннего солнца, появляются на буграх (деревня отделена от школы оврагом) темные фигурки по две, по три и поодиночке. Табун­ное чувство уже давно исчезло в учениках. Уже нет необходимости ему дожидаться и кричать: «Эй, ребята! В училищу!» Уже он знает, что училище среднего рода, много кое-чего другого знает и, странно, вследствие этого не нуждается в толпе. Пришло ему время, он и идет. Мне с каждым днем кажется, что все самостоятельнее и самостоятель­нее делаются личности и резче их характеры. Дорогой почти никогда и не видал, чтобы ученики играли - нешто кто из самых маленьких или из вновь поступивших, начатых в других школах. С собой никто ничего не несет - ни книг, ни тетрадок. Уроков на дом не задают.

Мало того, что в руках ничего не несут, им нечего и в голове нести. Никакого урока, ничего сделанного вчера он не обязан помнить нын­че. Его не мучает мысль о предстоящем уроке. Он несет только себя, спою восприимчивую натуру и уверенность в том, что в школе нынче будет весело так же, как вчера. Он не думает о классе до тех пор, пока класс не начался. Никогда никому не делают выговоров за опаздыва­ние, и никогда не опаздывают: нешто старшие, которых отцы другой риз задержат дома какой-нибудь работой. И тогда этот большой ры­сью, запыхавшись, прибегает в школу. Пока учитель еще не пришел, они собираются, - кто около крыльца, толкаясь со ступенек или катались на ногах по ледочку раскатанной дорожки, кто в школьных . Когда холодно, ожидая учителя, читают, пишут или возятся. Девочки не мешаются с ребятами. Когда ребята затевают что-нибудь с девочками, то никогда не обращаются к одной из них, а всегда ко всем вместе: «Эй, девки, что не катаетесь?», или: «Девки-то, вишь,замерзли!», или: «Ну, девки, выходи все на меня одного!» Только одна из девочек, дворовая, с огромными и всесторонними способностями, десяти, начинает выходить из табуна девок. И с этой только уче­ники обращаются как с равной, как с мальчиком, только с тонким оттенком учтивости, снисходительности и сдержанности.

Положим, по расписанию в первом, младшем, классе - механическoe чтение, во втором - постепенное чтение, в третьем - математика. Учитель приходит в комнату, а на полу лежат и пищат ребята, крича­щие: «Мала куча!», или: «Задавили, ребята!», или: «Будет» и т.д. «Петр Михайлович!» - кричит снизу кучи голос входя­щему учителю: «Вели им бросить!» - «Здравствуй, Петр Михайлович!» - Кричат другие, продолжая свою возню. Учитель берет книжки, раздает всем, которые с ним пошли к шкафу, из кучи на полу - верхние, ле­мм, требуют книжку. Куча понемногу уменьшается. Как только боль­шинство взяли книжки, все остальные уже бегут к шкафу и кричат: «Мне, и мне! Дай мне вчерашнюю; а мне кольцовую!» и т.п. Ежели останутся еще какие-нибудь два разгоряченные борьбой, продолжающие валяться на полу, то сидящие с книгами кричат на них: «Что вы тут j замешкались? Ничего не слышно. Будет!» Увлеченные покоряются и, запыхавшись, берутся за книги и только в первое время, сидя за книгой поматывают ногой от неулегшегося волнения. Дух войны улетает, и дух, чтения воцаряется в комнате. С тем же увлечением, с каким он дралзависки Митьку, он теперь читает колъцовую (так называется у нас сочи­нение Кольцова) книгу, чуть не стиснув зубы, блестя глазенками и ничего не видя вокруг себя, кроме своей книги. Оторвать его от чтения столько же нужно усилий, сколько прежде - от борьбы.

Садятся они, где кому вздумается: на лавках, столах, подоконник полу и кресле. Девки садятся всегда вместе. Друзья, односельцы, особенно маленькие (между ними больше товарищества), - всегда рядом! Как только один из них решит, что садится в тот угол, все товарищи толкаясь и ныряя под лавками, пролезают туда же, садятся рядом оглядываясь кругом, представляют на лице такой вид счастья и удовлетворенности, как будто они уже наверное на всю остальную жизнь будут счастливы, усевшись на этих местах. Большое кресло, как- попавшее в комнату, представляет предмет зависти для более самостоятельных личностей - для дворовой девочки и других. Как толь один вздумает сесть на кресло, другой уже по его взгляду узнает ^J намерение, и они сталкиваются, мнутся. Один выжимает другого,! перемявший - разваливается головой гораздо ниже спинки, но читает так же, как и все, весь увлеченный своим делом. Во время класс никогда не видал, чтобы шептались, щипались, смеялись потихоньку фыркали в руку и жаловались друг на друга учителю. Когда заученный у пономаря или в уездном училище ученик приходит с такой злобой, ему говорят: «Что же ты сам не щипешься?»

Два меньшие класса разбираются в одной комнате, старший другую. Учитель приходит и в первый класс, все обступают его у Доски, или на лавках ложатся, или садятся на столе вокруг учителя одного читающего. Ежели это писание, они усаживаются спокойно беспрестанно встают, чтобы смотреть тетрадки друг у друга и показывают свои учителю. По расписанию до обеда значится чет урока, а выходит иногда три или два, и иногда совсем другие пред ты. Учитель начнет арифметику и перейдет к геометрии, начнет щенную историю, а кончит грамматикой. Иногда увлечется учит ученики, и вместо одного часа класс продолжается три часа. Быв что ученики сами кричат: «Нет, еще - еще!» - и кричат на тех, к рым надоело. «Надоело, так и ступай к маленьким», - говорят презрительно. В класс закона божия, который один только бы регулярно, потому что законоучитель живет за две версты и бы два раза в неделю, и в класс рисования все ученики собираются. Перед этими классами оживление, возня, крики и внешний беспорядок бывают самые сильные: кто тащит лавки из одной комнаты в другую, кто дерется, кто домой (на дворню) бежит за хлебом, кто пропекает этот хлеб в печке, кто отнимает что-нибудь у другого, кто делает гимнастику, и опять так же, как и в утренних вознях, гораздо легче оставить их самих успокоиться и сложиться в свой естественный порядок, чем насильно рассадить их. При теперешнем духе школы остановить их физически невозможно. Чем громче кричит учитель - это случалось, - тем громче кричат они: его крик только возбуждает их. Остановишь их или, если удастся, увлечешь их в другую сторону, и по маленькое море начнет колыхаться все реже и реже - и уляжется. Даже большей частью и говорить ничего не нужно. Класс рисования, любимый класс для всех, бывает в полдень, когда уже проголодались, насиделись часа три, а тут еще нужно переносить лавки и столы из одной комнаты в другую, и возня поднимается страшная; но несмотря на то, как только учитель готов, - ученики готовы, и тому, кто задер­живает начало класса, достанется от них же самих.

По моему мнению, внешний беспорядок этот полезен и незаменим, как он ни кажется странным и неудобным для учителя. О выгодах устройства мне часто придется говорить, о мнимых же неудоб­ствах скажу следующее. Во-первых, беспорядок этот, или свободный порядок, страшен нам только потому, что мы привыкли совсем к дру­гому, в котором сами воспитаны. Во-вторых, в этом, как и во многих подобных случаях, насилие употребляется только вследствие поспеш­ности и недостатка уважения к человеческой природе. Нам кажется, беспорядок растет, делается все больше и больше, и нет ему пределов, кажется, что нет другого средства прекратить его, как употребить силу, - а стоило только немного подождать, и беспорядок (или ожив­ление) самоестественно улегся бы в порядок, гораздо лучший и проч­нейший, чем тот, который мы выдумаем. Школьники - люди, хотя и маленькие, но люди, имеющие те же потребности, какие и мы, и теми же путями мыслящие; они все хотят учиться, затем только ходят в Школу, и потому им весьма легко будет дойти до заключения, что нужно подчиняться известным условиям для того, чтобы учиться. Мало того, что они люди, они - общество людей, соединенное одной мыслью. «А где трое соберутся во имя моё, и я между ними!» Подчи­няясь законам только естественным, вытекающим из их природы, они возмущаются и ропщут, подчиняясь вашему преждевременному вмешательству, они не верят в законность ваших звонков, расписаний и Правил. Сколько раз мне случалось видеть, как ребята подерутся - учитель бросается разнимать их, и разведенные враги косятся друг на друга и даже при грозном учителе не удержатся, чтобы еще больнее, чем прежде, напоследках, не толкнуть один другого; сколько раз я Каждый день вижу, как какой-нибудь Кирюшка, стиснув зубы, нале­пи на Тараску, зацепит его за виски, валит на землю и, кажется, хочет

жив не остаться - изуродовать врага, а не пройдет минуты, Тараски уже смеется из-под Кирюшки, один - раз за разом, все легче и легче отплачивает другому, и не пройдет пяти минут, как оба делают с друзьями и идут садиться рядом.

Но, может быть, учителя, не испытавшие такого беспорядка свободного порядка, подумают, что без учительского вмешательства беспорядок этот может иметь физически вредные последствия: потом бьются, переломаются и т.д. В Яснополянской школе с прошлой жизни было два только случая ушибов со знаками. Одного мальчик столкнули с крыльца, и он рассек себе ногу до кости (рана зажили две недели), другому обожгли щеку зажженной резинкой, и он неделю две носил болячку. Не больше, как раз в неделю случится, чточет кто-нибудь, и то не от боли, а от досады или стыда. Побоев, си ков, шишек, кроме этих двух случаев, мы не можем вспомнить за лето при 30 и 40 учениках, предоставленных вполне своей воле.

Я убежден, что школа не должна вмешиваться в дело воспитан подлежащее одному семейству, что школа не должна и не имеет при награждать и наказывать, что лучшая полиция и администрация лы состоит в предоставлении полной свободы ученикам учиться ведаться между собой, как им хочется. Я убежден в этом, но, не смог на то, старые привычки воспитательных школ так сильны в нас, мы в Яснополянской школе нередко отступаем от этого правила.

Продолжаем описание дневного порядка учения. Часа в 2 проголодавшиеся ребята бегут домой. Несмотря на голод, они, однако, остаются несколько минут, чтобы узнать, кому какие отметки. Отм етки, в настоящее время не дающие никому преимущества, страх занимают их. «Мне 5 с крестом, а Ольгушке нолю какую здоро закатили! - А мне четыре!» - кричат они. Отметки служат для самих оценкой их труда, и недовольство отметками бывает тоЛько тогда, когда оценка сделана неверно. Беда, ежели он старался и учитель, просмотрев, поставит ему меньше того, чего он стоит. Он не; покою учителю и плачет горькими слезами, ежели не добьется нения. Дурные отметки, но заслуженные, остаются без протесте, метки, впрочем, остаются только от старого нашего порядка и С! собой начинают падать.

В первый после обеда урок, после роспуска, собираются точно же, как утром, и так же дожидаются учителя. Большей частью бывает урок священной или русской истории, на который собирают все классы. Урок этот начинается обыкновенно еще сумерками, учитель становится или садится посередине комнаты, а толпа размещусь вокруг него амфитеатром: кто на лавках, кто на столах, кто на подоконниках.

Все вечерние уроки, а особенно этот первый, имеют совершенно особенный от утренних характер спокойствия, мечтательности |

личности. Придите в школу сумерками - огня в окнах не видно, поч­ти тихо, только вновь натасканный снег на ступени лестницы, слабый гул и шевеленье за дверью, да какой-нибудь мальчуган, ухватившись за периллы, через две ступени шагающий наверх по лестнице, доказы­вают, что ученики в школе. Войдите в комнату. Уже почти темно замерзшими окнами; старшие, лучшие ученики прижаты другими к тому учителю и, задрав головки, смотрят ему прямо в рот. Дворовая самостоятельная девочка с озабоченным лицом сидит всегда на высоком столе, - так и кажется, каждое слово глотает; поплоше, ребят-мелкота, сидят подальше: они слушают внимательно, даже сердито, они держат себя так же, как и большие, но, несмотря на все внимание, мы знаем, что они ничего не расскажут, хотя и многое запомнят. Кто Навалился на плечи другому, кто вовсе стоит на столе. Редко кто, втиснувшись в самую середину толпы, за чьей-нибудь спиной, занима­лся выписыванием ногтем каких-нибудь фигур на этой спине. Редко Иго оглянется на вас. Когда идет новый рассказ - все замерли, слуша­ют. Когда повторение - тут и там раздаются самолюбивые голоса, не Могущие выдержать, чтобы не подсказать учителю. Впрочем, и ста­рую историю, которую любят, они просят учителя повторить всю моими словами и не позволяют перебивать учителя. «Ну, ты, не тер­пится? Молчи!» - крикнут на выскочку. Им больно, что перебивают характер и художественность рассказа учителя. Последнее время это Гнила история жизни Христа. Они всякий раз требовали рассказать ее (по. Ежели не всю им рассказывали, то они сами дополняли любимый Юнец - историю отречения Петра и страдания Спасителя. Кажется, мертво, не шелохнется, - не заснули ли? Подойдешь в полутьме, ((глянешь в лицо какому-нибудь маленькому: он сидит, впившись типами в учителя, сморщивши лоб от внимания, и десятый раз оттал­кивает с плеча навалившуюся на него руку товарища. Вы пощекотите но за шею - он даже не улыбнется, согнет головку, как будто отгонять от мухи, и опять весь отдается таинственному и поэтическому [pin сказу: как сама разорвалась церковная завеса, и темно сделалось ill земле, - ему и жутко, и хорошо. Но вот учитель кончил рассказы., и все поднимаются с места и, толпясь к учителю, перекрикивая один другого, стараются пересказать все, что удержано ими. Крик мается страшный - учитель насилу может следить за всеми. Те, вторым запретили говорить, в уверенности, что они знают, не успокоится этим: они приступают к другому учителю, ежели его нет , к постороннему, к истопнику даже, ходят из угла в угол, но трое, прося каждого их послушать. Редко кто рассказывает Шип. Они сами отбираются группами, равными по силам, и рассказывают, поощряя, поджидая и поправляя один другого. «Ну, давай с обои», - говорит один другому, но тот, к кому обращаются, знает, что он ему не по силам, и отсылает его к другому. Как только повысказались, успокоились, приносят свечи, и уже другое настроение нахо­дит на мальчиков.

По вечерам вообще и в следующих классах меньше возни, криков, больше покорности, доверия учителю. Особенное отвращение заметно от математики и анализа, и охота к пению, к чтению и особенно к рассказам. «Что все математику да писать - рассказывать лучше, об! земле, или хоть историю, а мы послушаем», - говорят они. Часовв 9уже глаза соловеют, начинают позевывать, свечки темнее горят - реже i снимают, старшие удерживаются, младшие, худшие, засыпают,облОкотившись на стол, под приятные звуки говора учителя. Иногда, когда классы бывают интересны и их было много (иногда бывает ДО. семи больших часов в день), и ребята устали, или перед праздником* когда дома печки приготовлены париться, вдруг, не говоря нислов!₍ Iна втором или третьем послеобеденном классе два или три мальчику забегают в комнату и спеша разбирают шапки. «Что вы?» - «Домой!» < «А учиться? Ведь пение!» - «А ребята говорят: домой!» - отвечает oH ускользает со своей шапкой. - «Да кто говорит?» - «Ребята пошли!» > «Как же, как?» - спрашивает озадаченный учитель, приготовивши евс урок, - «останься!» - Но в комнату вбегает другой мальчик с разговор оконченным, озабоченным лицом. - «Что стоишь?» - сердито нападает и на удержанного, который в нерешительности заправляет хлопки шапку: «ребята уж во-он где, у кузни уж небось». - «Пошли?» «Пошли». - И оба бегут вон, из-за двери крича: «Прощайте, Иван Иваныч!» - И кто такие эти ребята, которые решили идти домой, к они решили? - Бог их знает. Кто именно решил, вы никак не найден Они не совещались, не делали заговора, а так вздумали ребята домой«Ребята идут!» - и застучали ножонки по ступенькам, кто котом салился со ступеней, - и, подпрыгивая и бултыхаясь в снег, обегая узкой дорожке друг друга, с криком побежали домой ребята.такие  случаи повторяются раз и два в неделю. Оно обидно и неприятно , учителя - кто не согласится с этим, но кто не согласится тоже,чтовследствие одного такого случая насколько большее значение под чают те пять, шесть, а иногда семь уроков в день для каждогоклав!которые свободно и охотно выдерживаются каждый день ученикам! Только при повторении таких случаев можно быть уверено, что подавание, хотя и недостаточное и одностороннее, не совсем дурить| не вредно. Ежели бы вопрос был поставлен так: что лучше – чтоб  продолжение года не было ни одного такого случая или чтобы случилось эти повторялись больше чем на половину уроков, - мы бы выборя последнее. Я, по крайней мере, в Яснополянской школе был рад  несколько раз в месяц повторявшимся случаям. Несмотря на част повторения ребятам, что они могут уходить всегда, когда им хочется влияние учителя так сильно, что я боялся последнее время, как бы дисциплина классов, расписаний и отметок, незаметно для них, не стесни!

их свободы так, чтобы они совсем не покорились хитрости нашей рас­ставленной сети порядка, чтобы не утратили возможности выбора и протеста. Ежели они продолжают ходить охотно, несмотря на предос­тавленную им свободу, я никак не думаю, чтобы это доказывало осо­бенные качества Яснополянской школы, - я думаю, что в большей час­ти школ то же самое бы повторилось и что желание учиться в детях так сильно, что для удовлетворения этого желания они подчинятся многим грудным условиям и простят много недостатков. Возможность таких убеганий полезна и необходима только как средство застрахования учителя от самых сильных и грубых ошибок и злоупотреблений.

По вечерам бывает пение, постепенное чтение, беседы, физические жеперименты и писание сочинений. Любимые из этих предметов - чтение и опыты. В чтении старшие укладываются на большом столе эвездой - головами вместе, ногами врозь - один читает, и все друг другу рассказывают. Младшие по два усаживаются за книжки и, еже­ли книжечка эта понятлива, читают, как мы читаем, - пристраиваются к свету и облокачиваются попокойнее и, видимо, получают удоволь­ствие. Некоторые, стараясь соединить два удовольствия, садятся про­тив топящейся печки, - греются и читают. В классы опытов пускаются не все - только старшие и лучшие, рассудительнейшие из второго класса. Этот класс, по характеру, который он принял у нас, самый печерний, самый фантастический, совершенно подходящий к настрое­нию, вызванному чтением сказок. Тут сказочное происходит в дейст­вительности - все олицетворяется ими: можжевеловый шарик, оттал­киваемый сургучом, отклоняющаяся магнитная иголка, опилки, бе­гающие по листу бумаги, под которой водят магнитом, представляют­ся им живыми существами. Самые умные, понимающие объяснение этих явлений, мальчики увлекаются и начинают ухать на иголку, на Шарик, на опилки: «Вишь ты! куды? Держи! ух! закатывай!» и т. п.

Обыкновенно классы кончают часов в 8, в 9, ежели только столярство не задержит старших мальчиков дольше, и вся ватага с криком бежит вместе до дворни и оттуда группами, перекрикивающимися друг с другом, начинает расходиться по разным концам деревни. Ино­гда они затевают скатиться на больших санях, выдвинутых за ворота, под гору к деревне, подвязывают оглобли, валятся на средину и в снежной пыли с визгом скрываются из глаз, кое-где на дороге остав­ляя черные пятна вывалившихся ребят. Вне училища, несмотря на всю свободу его, на воздухе, между учениками и учителем устанавливают­ся новые отношения - большей свободы, больше простоты и больше- ю доверия, те самые отношения, которые представляются нам идеа­лом того, к чему должна стремиться школа.

Я вижу людей честных, добрых, либеральных, членов благотвори­тельных обществ, которые готовы дать и дают одну сотую своего состояния бедным, которые учредили и учреждают школы и которые,

прочтя это, скажут: «Нехорошо! - и покачают головой. - Зачем уси­ленно развивать их? Зачем давать им чувства и понятия, которые враждебно поставят их в своей среде? Зачем выводить их из своего быта?» - скажут они. Я не говорю уже о тех, выдающих себя головою, которые скажут: «Хорошо будет устройство государства; когда все захотят быть мыслителями и художниками, а работать никто не стая нет!» Эти прямо говорят, что они не любят работать, и потому нужной чтобы были люди, не то что неспособные для другой деятельности, а рабы, которые бы работали за других. Хорошо ли, дурно ли, должно ли выводить их из их среды и т.д. - кто это знает? И кто может вывес­ти их из своей среды? Точно это какое-нибудь механическое дело, Хорошо ли или дурно подбавлять сахар в муку или перец в пиво? Федька не тяготится своим оборванным кафтанишком, но нравственные вопросы и сомнения мучат Федьку, а вы хотите дать ему три рубля, катехизис и историйку о том, как работа и смирение, которых вы сами терпеть не можете, одни полезны для человека. Три рубля ему не нужны, он их найдет и возьмет, когда они ему понадобятся, а работать научит" без вас - так же, как дышать; ему нужно то, до чего довела вас ваша жизнь, ваших десять незабитых работой поколений. Вы имели досу искать, думать, страдать - дайте же ему то, что вы выстрадали, - ему этого одного и нужно; а вы, как египетский жрец, закрываетесь от него таинственной мантией, зарываете в землю талант, данный вам историей. Не бойтесь: человеку ничто человеческое не вредно. Вы сомневаетесь? Отдайтесь чувству, и оно не обманет вас. Поверьте его природе,Ивы убедитесь, что он возьмет только то, что заповедала вам передать ему история, чтоб страданиями выработалось в вас.

Школа - бесплатная, и первые по времени ученики - из деревни Ясной Поляны. Многие из этих учеников вышли из школы, потому что родители их сочли учение нехорошим; многие, выучившись читать и писать, бросили ходить, нанялись на станцию (главный промысел нашей деревни). Из соседних небогатых деревень привозили сне чала, но, по неудобству ходить или отдавать на харчи (у нас бер самое дешевое 2 рубля серебром в месяц), скоро взяли назад. Из даль них деревень побогаче мужики польстились бесплатностью и распространившейся молвой в народе, что в Яснополянской школе учат хорошо, отдали было детей, но в нынешнюю зиму, при открывания школ по селам, взяли их назад и поместили в платящих сельских школах. Остались в Яснополянской школе дети яснополянских мужиков, которые ходят по зимам, летом же, с апреля по половину октябре работают в поле, и дети дворников, приказчиков, солдат, дворовых, целовальников, дьячков и богатых мужиков, которые привезены вер за тридцать и пятьдесят.

Числом всех учеников седьмого до тринадцатого года, - самый обыкновенный, нормальный Возраст. Кроме того, всякий год бывает человека 3-4 взрослых. Для взрослых, поодиночке ходящих в школу, порядок школы весьма не­удобен. Они, по своим годам и по чувству достоинства, не могут при­мять участия в оживлении школы, не могут отрешиться от презрения к ребятам и остаются совсем одиноки. Оживление школы им только мешает. Они приходят, большей частью, доучиваться, уже кое-что зная, и с убеждением, что учение есть только то самоё заучивание книжки, про которое они слыхали или которое даже испытали преж­де. Для того, чтобы придти в школу, ему нужно было преодолеть свой страх и дичливость, выдержать семейную грозу и насмешки товари­щей. «Вишь, мерин какой учиться ходит!» И, кроме того, он постоян­но чувствует, что каждый потерянный день в школе есть потерянный день для работы, составляющей его единственный капитал, и потому псе время в школе он находился в раздраженном состоянии поспешно­сти и усердия, которые больше всего вредят учению. За то время, про которое я пишу, было три таких взрослых, из которых один и теперь учится. Взрослые в школе - точно на пожаре: только что он кончает писать в тот же момент, как кладет одной рукой перо, он другой за­хватывает книжку и стоя начинает читать; только что у него взяли книгу, он берется за грифельную доску; когда и эти отнимут у него, он совсем потерян. Был один работник, который учился и топил в школе нынешней осенью. Он в две недели выучился читать и писать, но это было не учение, а какая-то болезнь вроде запоя. Проходя с дровами через класс, он останавливался и, с дровами в руках, перегибаясь че­рез голову мальчика, складывал: с-к-а-ска и шел к своему месту. Когда он этого не успевал сделать, то с завистью, с злобой почти, смотрел на ребят, когда же он был свободен, то с ним нельзя было ничего сделать: он впивался в книгу, твердя б-а-ба; р-и-ри и т.д., и, находясь в этом состоянии, он лишался способности понимать что-либо другое. Когда взрослым случалось петь или рисовать, или слушать рассказ истории, Или смотреть опыты, - видно было, что они покорялись жестокой необходимости и, как голодные, оторванные от своего корма, ждали только минуты опять впиться в книгу с азами. Оставаясь верен своему правилу, я не заставлял как мальчика учить азбучку, когда ему этого НС хотелось, так и взрослого учиться механике или черчению, когда ему хотелось азбучку. Каждый брал то, что ему было нужно.

Вообще взрослые, заученные прежде, еще не нашли себе места в Яснополянской школе, и их учение идет дурно: что-то есть неестест­венного и болезненного в отношении их к школе. Воскресные шко­лы, которые я видел, представляют то же самое явление относитель­но взрослых, и потому все сведения об успешном и свободном обра­зовании взрослых были бы для нас драгоценнейшими приобрете­ниями.

Взгляд народа на школу много изменился с начала ее существования, О прежнем взгляде нам придется говорить в истории Яснополянской! школы, теперь же в народе говорят, что в Яснополянской школе всему учат и всем наукам, и такие дошлые есть учителя, что бяда: - гром на молнию, сказывают, приставляют! Одначе, ребята хорошо понимают - читать и писать стали. - Одни, богатые дворники, отдают детей из тщеславия в полную науку произвести, чтобы и делению занялся (деление! есть высшее понятие о школьной премудрости); другие отцы полагают что наука очень выгодна; большинство же отдает детей бессознательно подчиняясь духу времени. Из этих мальчиков, составляющих большинство, самое радостное для нас явление представляют мальчики, отданные так, но до такой степени полюбившие учение, что отцы теперь покоряются уже желанию детей и сами бессознательно чувствуют, что что-то хорошо делается с их детьми, и не решаются брать их из школы Один отец рассказывал мне, как он целую свечу раз сжег, держа ее им книгой сына, и очень хвалил и сына, и книгу. Это было евангелие. «Мс батя тоже, - рассказывал другой школьник, - сказку другой раз послушает, посмеется да и пойдет, а божественное, - так до полуночи сиди слушает, сам светит мне». Я был с новым учителем в гостях у одно! ученика и, чтобы похвастаться перед учителем, заставил ученика шить алгебраическую задачу. Мать возилась у печи, и мы забыли ислушая, как сын ее озабоченно и бойко, перестраивая уравнение, говорил: 2ab - с = d, разделенному на 3, и т.п., она все время закрывал! рукой, насилу удерживаясь, и, наконец померла со смеху и не могли объяснить нам, чему она смеялась. Другой отец, солдат, приехав за ном, застал его в классе рисования и, увидав искусство сына, начал говорить ему «вы» и не решился в классе передать ему котелки, привозные в гостинец. Общее мнение, мне кажется, такое: учат всему (так как господских детей), многому и понапрасну, но и грамоту выучивай скоро, - поэтому детей отдавать можно. Ходят и недоброжелатель!)! слухи, но имеют теперь уже мало веса. Два славных мальчика недоучившись выбыли из школы на том основании, что в школе будто бы не учат писать. Другой солдат хотел отдать своего сына, но, проэкзаменовавшего из наших учеников и найдя, что он с запинками читал писать решил, что учение плохая, только слава, - что хороша. Кое-кто из Полянских крестьян еще побаивается, как бы не сбылись слухи, ходившие прежде; им кажется, что учат для какого-то употребления и 41 того и гляди, подкатят под учеников тележки, да и повезут в Москву. Недовольство на то, что не бьют и нет чинности в школе, почти совсем уничтожилось, и мне часто случалось наблюдать недоумение родит приехавшего в школу за сыном, когда при нем начиналась беготня, возня и борьба. Он убежден, что баловство вредно, и верит, что уже хорошо, а как это соединяется, он не может понять. Гимнастика иногда порождает толки.

Познавательные статьи:



Алгоритмические операторы Matlab

Конструирование и порядок расчёта дорожной одежды

Исследования учёных: почему помогают молитвы?

Почему терпят неудачу многие предприниматели?