Она звонила мне тридцать три раза.

 

 

 

 

 

 

 

Wintergirls

 

 

By Laurie Halse Anderson перевод Nikki Zombie

 

001.00

 

 

Она говорит со мной. Слова вытекают наружу вместе с крошками клюквенного маффина, и запястьями, окунающимися в кофе. Она говорит со мной четырьмя предложениями. Нет, пятью. Я не могу позволить себе слышать ее, но уже слишком поздно. Факты подкрадываются и наносят мне свой удар. Затем она переходит к худшей части:

 

 

…тело было найдено в комнате мотеля…

 

Стены возвышаются надо мной и дверь заперта. Я киваю так, будто бы слушаю ее, будто бы мы связанны, и она никогда не видит разницы.

 

 

Не хорошо, когда девочки умирают.

 

 

002.00

 

 

«Мы не  хотели,  чтоб  ты услышала  это  в школе,  или  узнала  об  этом  из  новостей» Дженнифер засовывает в рот последний кусочек маффина, «Ты действительно в порядке?»

 

 

Я открываю посудомойную машину и склоняюсь над ней, когда облако пара вырывается наружу. Я жалею, что не могу заползти внутрь и свернуться между тарелками и мисками. Моя мачеха Дженнифер могла бы захлопнуть дверцу, прокрутить шкалу до «Разогрева» на и нажать «Включить».

 

Пар замерзает, соприкасаясь с моим лицом. «Я в порядке» Вру.

 

Она достает овсяные печенья с изюмом и ставит на стол. «Наверное, ты чувствуешь себя ужасно». Она срывает картонную ленту. «Хуже, чем ужасно. Не могла бы ты дать мне чистую тарелку?»

 

Я беру чистый, пластмассовый судочек и протягиваю ей, захватив крышку со шкафа.

 

«Где папа?»

 

«Сегодня у него собрание»

 

«Кто рассказал тебе о Кейси?»

 

 

Она крошит края печений, прежде чем положить их в судок, дабы последние выглядели, как будто она сама их испекла вместо того, чтобы купить.

 

«Твоя мать звонила поздно вечером. Она хочет, чтоб ты пошла к доктору Паркер вместо того, чтобы ждать до следующего приема»

 

«Что ты об этом думаешь?» - теперь я обратилась к ней.

 

«Это хорошая идея» - ответила она «Я думаю, что сегодня вечером она сможет принять тебя»

 

«Не беспокойся» я вытаскиваю контейнер из посудомойки. Очки скрипят, когда я касаюсь их. Если я прикоснусь к ним еще раз, они разобьются от того, что я не рассчитаю силы давления на хрупкое стекло. «Это не важно»

 

Она останавливается на полуслове.

 

«Кейси была твоим лучшим другом»

 

«Была. Я пойду к Доктору Паркер, как и должна»

 

«Я думаю, это только твое решение. Пообещай мне, что ты позвонишь своей матери и поговоришь с ней об этом»

 

«Обещаю»

 

Дженнифер смотрит время на дисплее микроволновки и кричит «Эмма, четыре минуты!»

 

М о я сводная сестра, Эмма, не отвечает. Она в гостиной, загипнотизированная телевизором и тарелкой рисовых хлопьев.

 

Дженнифер откусывает печенье.

 

«Я не люблю говорить плохо о мертвых, но я рада, что вы не обещаетесь с ней больше» Я задвигаю посудомойную машинку и закрываю дверцу.

«Почему?»

 

«Кейси была не слишком нормальной. Она бы потянула тебя за собой»

 

Я беру нож для стейков и прячу его среди множества ложек. Черная ручка ножа – влажная. Как только я вытаскиваю нож, он разрезает воздух и превращает кухню в щепки. Дженнифер, упаковка купленных печений в пластиковом судочке для ее дочери. Тут так же стоит свободный стул для папы, как будто притворяясь, что он не может избежать этих вечерних встреч. И тень моей матери тоже тут; она предпочитает говорить по телефону, так как обычные встречи занимают слишком много времени и как обычно заканчиваются криками.

 

Здесь стоит девушка, сжимающая нож. Тут и жир на плечах, и кровь в воздухе и ужасные оскорбления, оставленные в углу. Мы не способны увидеть этого, ничего из этого.

…тело было найдено в комнате мотеля…

 

 

Кто-то поднимает мои веки вместо меня.

 

«Слава Богу, ты сильнее нее» Дженнифер опустошает свою чашку и вытирает крошки с уголков рта. Нож скользит по разделочной доске, и я шепчу «Да». Я ложу на тарелку кусок мяса, очищенный от крови и костей. Он весит десять фунтов.

 

Она берет крышку, закрывая судочек с печеньями.

 

«У меня сегодня собрание. Ты сможешь отвести Эмму на футбол? Занятия начинаются в пять»

 

«Какое именно поле?»

 

«Парк Ричленда, по алее. Здесь» Она отдает мне тяжелую чашку, со следами ее алой помады, которая теперь выглядит, будто кровавый полумесяц. Я сижу в углу и складываю тарелки одну за другой, мои руки заняты.

 

Эмма заходит в кухню, и ставит тарелку из-под хлопьев, а так же чашку, наполовину наполненную небесно кремовым молоком около раковины.

 

«Ты не забыла про печенья?» она спрашивает мать. Дженнифер подхватывает судочек с печеньями.

«Мы опаздываем, милая. Возьми свои вещи»

 

Эмма тащит свой рюкзак вместе с кроссовками в нем. Она бы еще спала, но жена моего отца отвозит                 ее в  школу  раньше для  того,  чтобы  она могла  успеть                        на занятия                 по французскому произношению и уроки скрипки. Хотя третий класс не слишком подходит для этого. Дженнифер встает, ее юбка задирается так, что открываются карманы, и она пытается поправить их, разглаживает складки на ткани.

 

«Если Эмма попросит тебя купить ей картошку фри, не делай этого. Если она голодна – пускай поест фруктовый салат»

 

«Мне подождать ее и отвести домой?» Она качает головой.

«Бабушка и дедушка заберут ее»

 

Сняв со спинки стула пальто, она просовывает руки, а затем застегивает пуговицы.

 

«Почему ты не ела маффин? Я купила апельсины вчера, а может, ты хочешь тост или вафли?»

 

Я нее могу позволить себе хотеть их потому, что не нуждаюсь в маффинах (410), я не хочу апельсин (75), тост (87) и вафли (80) вызывают у меня стойкое желание зашить себе рот.

 

Я направлюсь к пустой тарелке, стоящей возле раковины рядом с коробками из-под хлопьев и бутылочкой с какими-то таблетками.

 

«Я ела хлопья»

 

Ее глаза исследуют комнату в поисках плана моего питания, который я составила, когда мне только исполнилось восемнадцать. Это было около полугода назад.

 

«Этого слишком мало» говорит она с присущей ей заботой.

 

Я бы могла съесть всю упаковку. Но я даже не могу позволить себе съесть полную тарелку.

 

«У меня что-то с животом»

 

Она открывает рот снова. Колеблется. Я чувствую ее дыхание. От нее пахнет кофе, который Дженнифер пила всего-то пару минут назад.

 

Не говори этого, не говори этого.

«Поверь, Лиа» Она говорит.

 

«Это проблема. Особенно теперь. Мы не хотим…»

 

Не будь я столь уставшей – засунула бы эту веруи проблемув мусоропровод. Достав из посудомойки самую большую тарелку, ставлю ее на полку.

 

«Я. В. Порядке. Хорошо?»

 

Она дважды подмигивает мне и застегивает последние пуговицы своего пальто.

«Хорошо. Я поняла. Эмма, завяжи шнурки. Иди в машину»

 

«Держись» я наклоняюсь и завязываю шнурки Эмми. Двойной узел. Я поднимаю взгляд вверх. «Я не могу делать это за тебя и дальше. Ты уже слишком взрослая для этого»

 

Она хихикает, а затем целует меня в лоб.

 

«Конечно ты можешь, глупенькая»

 

Когда я встаю, Дженнифер делает пару неуклюжих шагов в сторону от меня. Я жду. Она

– бледная, пухлая моль, которая постоянно носится со своим банковским кейсом, кошельком и пультом сигнализации от ее внедорожника. Колеблется. Нервничает.

 

Я жду.

 

Это тот момент, где мы, должно быть, обязаны обменяться поцелуями, и обнять друг друга. Она завязывает пояс вокруг своей талии.

 

«Послушай… просто займи себя сегодня. Постарайся не думать об этом.

 

«Хорошо»

 

«Попрощайся с сестрой, Эмма» подсказывает Дженнифер.

 

«Пока, Лиа» - Эмма дарит мне милую, земляничную улыбку «Хлопья очень вкусные. Ты можешь доесть всю коробку, если хочешь»

 

 

003.00

 

 

Я насыпаю слишком много хлопьев (150) заливаю их двухпроцентным молоком (125).

Завтрак – этосамыйважный-приемпищизадень. Завтрак делает нас чем-пион-ами.

 

 

…Когда я была настоящей девочкой с двумя родителями и домом, той, которая не ходила по лезвию ножа, на завтрак мы ели овсянку со свежей земляникой, всегда читая какую-нибудь книгу и заедая это другими фруктами из большой тарелки. Дома у Кейси мы ели вафли с кленовым сиропом. Настоящим сиропом, из настоящих кленовых деревьев, не ту ерунду, которую за него выдают, и читали забавные истории…

 

 

Нет. Я не могу пойти туда. Я не хочу смотреть Я не хочу думать.

 

Я не буду забивать свой желудок земляничными хлопьями или маффинами, да и тосты тоже не буду. Пройдя через вчерашние ошибки и разного рода грязь, теперь я чистая внутри. Пустота это хорошо. Пустота – сила.

 

Но я должна ехать.

 

 

…В прошлом году я ехала на экзамены с орущей музыкой и опущенными стеклами. Это была первое Воскресенье октября. Я сидела за рулем, а потому Кейси укуталась в пальто спрятав даже кончики пальцев. Мы были сестрами втайне, с планом потенциального захвата мирового господства, наш потенциал выплескивался наружу, будто шампанское. Кейси смеялась. Я смеялась. Мы были совершенны.

 

Ела ли я завтрак? Конечно же, нет. Ела ли я обед, за ночь до этого или еще что-нибудь еще?»

 

Машина, ехавшая перед нами, остановилась, когда светофор стал желтым, а затем красным. Мой переключатель скоростей не сработал. Все перед глазами поплыло.

 

Черные точки перед глазами превратились в одну сплошную темноту, будто бы их завязали черным, шелковым шарфом. Машина впереди исчезла. Исчезли руль и приборная панель. Больше не было никакой Кейси и никакого светофора. Как я должна была остановить это? Кейси закричала, и мне показалось, что это похоже на замедленную съемку происходящего.

 

 

Когда я очнулась, то увидела перед собой полицейского и какого-то мужчину, очевидно, офицера по дорожной регулировке. Водитель машины, в которую я врезалась, кричал на кого-то по телефону.

 

Мое давление было настолько низким, будто бы я была хладнокровной змеей, или кем- то вроде того. Мое сердце устало. Мои легкие хотели уснуть. Они уложили меня, прикрепив иглу от капельницы, а так же укутав, из-за чего я стала похожей на один большой шар; отвезли в госпиталь с медсестрой, которая не сводила глаз с каждого такого пациента. Даже меня. Меня.

 

Родители ворвались внутрь вместе, счастливые, что я жива. Медсестра показала маме мою кардиограмму. Она показала это, и рассказала о проблеме моему отцу, проблеме, которая сходила наружу с пронумерованных больничных листов. Я находилась в состоянии стресса/переутомления/нервного напряжения/не в депрессии/не нуждающаяся в повышенном внимании/не нуждающаяся в дисциплине/нуждающаяся в отдыхе/нуждающаяся/в своей ошибке.

 

Телефонные звонки были сделаны. Мои родители поместили меня в ад на холме New

Seasons.

 

Кейси сбежала. Как всегда. Страховка покрыла ущерб, Кейси отделалась тем, что ей пришлось заменить старые динамики на новые. Наши матери немного поговорили, о том что, через это, вероятно, проходят все подростки, а особенно девушки, и что же делать с этим. Кейси записалась на следующий тест и сдала свои экзамены, а затем сделала ногти в Enchanted Blue, пока они заперли меня и капали глюкозу в мои несчастные вены…

 

Я выучила уроки. Для того, чтоб двигаться, мне понадобилось бы немного энергии.

 

Не земляничные хлопья Эммы. Я насыпала немного в миски кошек Эммы и залила их молоком. Кора и Плуто, те самые кошки, прибежали на кухню и опустили головы, лакая молоко и поедая хлопья. Я нарисовала милую мультяшную мордашку на бумаге-самоклейке и приклеила ее к коробке с хлопьями.

 

ВКУСНЯТИНА, ЭММА!!! СПАСИБО!

 

Я съела десять изюминок(16) десять миндалин (35) и большую, зеленую грушу (121) (Вместе 172). Все это опустилось по пищеводу вниз. Я ем какие-то дурацкие семена и витамины, которые уберегают мой мозг от того, чтобы он взорвался: она длинная, белая таблетка, круглая белая и две малиновых. Я запиваю каждую горячей водой. Так они лучше работают. Голос мертвой девочки ждет меня в моем телефоне.

 

004.00

 

 

Я поднимаюсь по ступенькам дольше, чем обычно.

 

Я сплю в дальнем конце зала, он все еще походит на гостевую комнату. Белые стены. Желтые занавески. Диван, который никогда не складывается. Стол, который мы купили на гаражной распродаже. Дженнифер постоянно предлагает мне купить новую мебель и переклеить обои, но я всегда говорю ей, что не решила, чего хочу. Для начала мне нужно распаковать кучу пыльных коробок с вещами.

 

Мой телефон лежит на куче грязной одежды, я положила его туда ранним утром Воскресенья потому, что устала от постоянных звонков. Они невероятно раздражали, но я была слишком уставшей, чтоб отнести телефон подальше.

 

 

…Последний раз она звонила мне шесть месяцев назад, когда я попала в больницу во второй раз. Я звонила ей по четыре, по пять раз в день, но она не перезвонила до того самого момента. Она попросила меня выслушать ее и сказала, что это не на долго.

Кейси говорила, что тогда я была корнем зла. Негативным влиянием. Пока меня заперли в больнице, ее родители оттащили ее к врачу и промыли ей мозг при помощи таблеток и пустых слов. Она хотела идти дальше, пересмотреть приоритеты и расставить их в собственной жизни. Я была причиной, по которой она стала прогуливать уроки и провалила французский. Причиной всего мерзкого или же опасного.

 

Неправильно. Неправильно. Неправильно.

 

Я была причиной, по которой она не выпила пачку снотворного, когда ее парень изменил ей. Я слушала ее часами, когда ее родители кричали на нее и пытались прекратить в манекена без собственного мнения. Я понимала, по каким причинам она срывается. В большинстве случаев я знала при чину. Я знала, как это больно быть дочерью людей, которые не могут обратить на тебя внимание даже тогда, когда ты стоишь в шаге от них.

 

Но запомнить обо всем этом было чем-то слишком сложным для Кейси. Для нее было легче в очередной раз выбросить меня. Она превратила мое лето в необитаемую пустыню. В первый школьный день она посмотрела в мою сторону только один раз, окруженная своими новыми друзьями, одевавшими ей на шею ожерелье Марди Гра. Она стерла меня из собственной жизни.

 

Но всякое случается. Поздно, между субботней ночью и утром Воскресенья она позвонила мне.

 

Конечно же, я не взяла трубку. Она была то ли пьяной, то ли хотела просто подшутить надо мной. Я не хотела этого. Я не хотела, чтоб она снова смогла стать моим другом только для того, чтоб снова обмануть меня.

 

 

…тело было найдено в комнате мотеля…

 

 

Я не взяла трубку. Я была слишком зла даже для того, чтоб на следующий день прослушать сообщение. Я была слишком зла даже для того, чтоб просто взглянуть на телефон.

 

Она все еще ждала меня.

 

Я сидела на полу в грязных пижамных штанах и какой-то футболке, держа телефон в руках. Открыть. Кейси. Звонила тридцать три раза, первый звонок 11.30, ночь Воскресенья.

 

Голос автоответчика еще раз проговорил сообщение.

 

«Лиа? Это я. Позвони мне»

 

Кейси.

 

Второе сообщение: «Где ты? Перезвони мне»

 

Третье: «Я не играю. Мне действительно нужно поговорить с тобой» Кейси, два дня назад, Воскресенье.

«Позвони мне»

 

«Пожалуйста, позвони мне!»

 

*Слушай, мне действительно жаль, я была той еще сучкой, позвони мне. Пожалуйста»

 

«Я знаю, что ты прочитала все сообщения»

 

«Ты можешь пообижаться на меня в другой раз? Хорошо? Мне нужно поговорить с тобой»

 

«Ты была права, это не твоя вина»

 

«Мне не с кем поговорить»

 

«О, Боже…»

 

С 1.20 до 2.55 она звонила мне пять раз.

 

Следующее: «пожалуйста, Лиа!!!» ее голос был достаточно сбивчивым.

 

«Мне так грустно. Я не могу прийти в себя»

 

«Позвони мне. Мне хреново» Еще пару пропущенных звонков.

3.20, судя по голосу, она стала еще более невменяемой: «Я не знаю, что делать»

 

3.27. «Я скучаю по тебе. Скучаю»

 

Я засунула телефон в карман штанов и оделась потеплее, прежде чем отправится к машине. В этот раз в Нью-Хэмпшире зима наступила слишком рано.

 

 

005.00

 

Я «прекрасно» умею распоряжаться собственным временем, а потому завершаю свою поездку, застряв в пробке. Машины вокруг меня ползут, будто жирные коровы. Мы едем со скоростью шесть миль в час. Я даже бегаю быстрее, чем это. Мы останавливаемся. Они жуют свои жвачки и мычат в свои мобильные телефоны, пока снова не переключают скорость, и мы начинаем двигаться. Опять. Пятнадцать миль в час. Так быстро бегать я не могу.

 

Где-то, на углу улицы Мартинс и шоссе 28 я начинаю плакать. Я включаю радио, кричу и пою так сильно, насколько могу, снова и снова. Я бью руками о руль до тех пор, пока на них не проявляются синяки. С каждой милей я плачу все сильнее. Дождь потоками вырывается из моих глаз.

 

 

…тело было найдено в комнате мотеля…

 

 

Что она делала там? Чем она думала? Ей было больно?

 

В выяснении этого нет никакого смысла, не смотря на то, что каждый попытается выяснить. Я знаю, почему. Самый сложный вопрос это «А почему бы нет?»

 

Я не думаю, что она ответила на них до того, как это сделаю я.

 

Я хочу бежать, лететь, разбивая крылья в кровь, я не могу различить даже собственного сердцебиения. Дождь, дождь, утопи меня.

 

Было ли это легко?

 

Я не срезаю, не забываю включить поворотники, сворачивая на углу, не теряюсь и не потерялась бы, даже имея такую цель. Я добираюсь до школы на автопилоте; поздно по их стандартам,

 

рано по моим. Последние автобусы только что подтянулись к парадной двери. Я выхожу и блокирую автомобиль.

Неумолимый ноябрьский ветер подталкивает меня в сторону здания. Заостренные снежинки медленно падают на наши головы из карамельно-ватных, снежных туч. Первый снег. Магия. Все останавливаются, смотря вверх. Даже грязно серый, автобусный выхлоп замерзает. Двери школы тоже покрыты изморозью.

Мы задираем головы вверх, приоткрывая рты.

 

Снег падает в наши приоткрытые, словно у каких-нибудь зомби, рты. Смешивается с жиром, табачным дымом и проклятиями, томатным соком, и ложью, сказанной нами нашим девушкам/парням. В этот момент        мы          все                         проваливаем           экзамены, мы               как использованные презервативы, не прошедшие тест, мы не сдаем эссе; мы – мелки и коробки для ленчей, мы подбрасываем свои кроссовки так высоко, что можем пробить ими облака.

 

Один вдох, и все становится на свои места.

 

Все это тает. Водители заводят двигатели автобусов, выхлоп превращается в заледенелые кристаллы. Каждый смешивается с толпой, направляясь внутрь. Они не знают что произошло. Они не могут помнить.

 

 

Она звонила мне.

 

 

Я возвращаюсь к машине, вытирая лицо своей рубашкой. 7.30. Эмма уже сделала французский, и теперь наверняка принялась за скрипку. Она проводит слишком много времени, репетируя поклон, и недостаточно сильно натягивает струны. Зимний концерт всего-то через пару недель, а она так и не выучила ни одной песни. Я должна помочь ей.

 

Кейси в морге, я думаю. Вчера она спала в металлическом ящике достаточно долго для того, чтоб глаза привыкли к темноте.

 

Дженнифер говорит, что они будут делать вскрытие. Кто снимет ее одежду? Незнакомцы вымоют ее, касаясь своими чужими руками ее кожи? Может ли она увидеть их? Заплачет?

 

С последним звонком присутствующие быстро бегут к дверям, покидая парковку. Всего лишь пять минут. Я не могу зайти в холл до того, как он не опустеет, а учителя не заставят всех их замолчать, рассказывая что-то ужасно скучное, из-за чего они не заметят меня.

 

Я поворачиваюсь, и очищаю место на заднем сидении, спихивая тесты, мятые рубашки и библиотечные книги в одну сторону так, чтоб Эмма могла сидеть на свободном месте, когда я п пристегну ее. Дженнифер говорит, что так безопаснее. Но это нет так, и никогда не было так.

 

Кейси думала, что небеса это сказка для глупых людей. Как Вы можете найти это место, если даже не верите в это? Вы не можете. Так, где же она теперь? Что, если она вернется сюда, с пылающими от ненависти глазами?

7.35. Время отправится в школу и наконец, перестать думать.

 

 

006.00

 

 

В этом году я не буду учится с повышенной нагрузкой. Я буду учить Литературу, Историю (страница 12 – Холокост), Физику, Тригонометрию (снова) и обедать. Никакого спортзала, спасибо волшебной записке от доктора Паркер. Напротив моего имени стоят галочки, которые объясняют ситуацию.

 

 

...Когда я была настоящей девочкой, моя мать кормила меня собственными мечтами, одна ложка за              раз.                                     Гарвард.       Йельский университет.             Принстон. Мединститут. Интернатура, магистратура, о Господи. Она бы взяла мои волосы, и стала заплетать их бесконечно долго, вплетая туда греческий и латынь, чтобы анатомия запоминалась мною легче.               Мама,     Доктор           Марригэн  была  разъярена,  когда  меня  выставили  из  группы с повышенной нагрузкой, и отправили в обычную. Адвокат предложила, чтобы я перешла в колледж отца, они должны были принять меня. Свободное обучение для способных детей, напомнила мне она. Я была освобождена.

 

Той ночью доктор Марригэн сказала мне, что я была слишком умна для того, чтоб быть хуже, чем дети в классе для одаренных. Она хотела провести тест, чтоб доказать это. Что я блестяще умная, и обычная школа не удовлетворит мою потребность в знаниях. Но я снова сорвалась, они снова отправили меня в больницу и выйдя оттуда, я поменяла все правила.

 

Я представляла то, как сдам тест и докажу, что не полная неудачница. Может быть, я заняла бы первое место среди провалившихся гениев. Я бы сделала сотню копий результатов теста, приклеила бы их на стены дома моей матери, взяла ведро красной краски и написала «Ха!» миллион раз. У меня был хороший шанс. Я упустила его. Теперь я не хочу знать, что могло бы быть.

 

 

Звонит звонок. Студенты ходят из комнаты в комнату. Учителя привязывают нас к нашим стульям и вливают слова в наши уши.

 

Тени сгущаются, и свет выключен, теперь в лаборатории мы можем смотреть фильм о скорости света, звука и другом мусоре, который не имеет никакого значения. Призраки ждут в тени комнаты, сопровождаемые унылым мерцанием экрана. Другие тоже могут видеть их, я знаю. Мы все боимся признаться в том, что кто-то смотрит на нас из темноты.

 

Физические потоки заполняют комнату.

 

 

 

Призрак обнимает меня, поглаживая волосы, и укладывает спать.

 

 

Раздается звонок. Мои одноклассники собирают книги и следуют к двери. А я тем временем пускаю слюни на парту. Мой преподаватель (как его зовут?) нахмурившись, глядит на меня.

 

Когда он дышит с открытым ртом, я могу почувствовать запах яичного желтка, который он съел на завтрак.

 

«Ты будешь торчать здесь весь день?» спрашивает.

 

Отрицательно мотаю головой. Собираю свои книги и встаю. Слишком быстро. Я едва не падаю на пол благодаря силе притяжения, но мой расплывающийся перед глазами учитель смотрит на меня, а потому я собираюсь с силами и встряхиваю головой, прогоняя звезды перед глазами.

 

 

1. 2.3.4.5.6.7.8.9.10.11.12.13.14.15.16.17.18 .19.

 

20. 21. 22 . 23. 24. 25. 26. 27. 28. 29. 30. 31. 32 . 33.

 

 

«Та девушка идет» - перешептываются парни.

 

«расскажи нам, что произошло» - шепчут девушки в туалете. Я та девушка.

Я расстояние между бедрами, через которое проходит свет. Я ассистент библиотекаря, прячущийся в фантазии.

Я цирковой фрик, одетый в кожу.

 

Я кости, которые они так хотят, нарисованные на фарфоровой поверхности.

 

Когда я подхожу, они отходят. Камеры в их зрачках фиксируют капли дождя в моих глазах, голубую жидкость под кожей. Они ловят каждый звук своими маленькими микрофонами. Они хотят вложить меня внутрь себя, но боятся. Я словно инфекция.

 

Я на цыпочках крадусь в кабинет медсестры, удерживаясь на ногах только благодаря стене. Если я буду идти слишком быстро или дышать слишком глубоко, ниточки, удерживающие меня, разойдутся, и все, что внутри, попросту взорвется.

 

Медсестра занята собой, она поправляется, когда я прокрадываюсь внутрь. Она выключает радио, хороший джаз, и, осматривая меня, обвивает своими руками. Ее взгляд дружественный и грустный

 

«Я думаю, сегодня ты могла остаться дома. Это ведь шок. Вы с Кейси были близки, да?»

 

«Я чувствую себя плохо» - говорю, «Можно мне прилечь ненадолго?»

 

«Ты знаешь правила»

 

Она – лицемерная ведьма в костюме медсестры.

 

«хорошо» - я сажусь на стул напротив ее стола и позволяю ей измерить мое давление и температуру.

 

Она одевает на руку манжет.

 

«Ты все еще взвешиваешься?»

 

«Раз в неделю. Нет необходимости взвешиваться еще и у вас. Я в порядке»

 

«Ты выглядишь совершенно иначе» она кратко записывает показания, «Если ты собираешься остаться здесь, ты должна что-то съесть. Иначе придется вернуться в класс»

 

Хочу ли я умереть, умереть внутри и снаружи?

 

Она открывает картонную упаковку с апельсиновым соком и наливает его в одноразовый стаканчик, протягивая мне, как протягивала градусник совсем недавно «Я серьезно».

 

Я беру стаканчик. Мое горло хочет этого, мой мозг хочет этого, моя кровь хочет этого, мои руки не хотят брать это.

 

Медсестра хочет этого, и я должна спрятаться. Вылить это.

 

Дверь открывается, и двое парней заходят внутрь. У одного пошла кровь из носа, а другой, видимо, не переносит ее вида. Медсестра усаживает первого, заставляя его запрокинуть голову,  а второй  опускает голову, укладывая ее  на колени,  из-за  чего ему

становится лучше.

 

Я выбрасываю стаканчик в мусорник, и, взяв газету с ее стола, усаживаюсь на кушетку в дальнем углу.

 

«Ты выпьешь еще один через пятнадцать минут» говорит она, «Или я дам тебе леденец. Лимонный или виноградный»

 

«Хорошо»

 

Я усаживаюсь,  глазами  просматривая  газету. Местные новости,  страница  два.

Название нужной статьи находиться после объявления о мехе по скидке 30%.

 

 

Полиция расследует смерть 19-летней Кассандры Пэриш, чье тело было найдено в придорожном мотеле утром Воскресенья располагающимся по Ривер Роад, ведущей в сторону Четервиля. Полиция прибыла на место в 4.43, вызванная работником мотеля. Предварительно расследование гласит, что девушка могла умереть собственной смертью, но полиция еще не уверенна в достоверности факта приема ею наркотиков.

 

«Мы все еще собираем информацию» - сказал полицейский пресс-секретарь, Анна Уоррен. «Мы сообщим о причинах смерти, когда коронер произведет вскрытие»

 

Мисс Пэриш, которую друзья знали, как Кейси, была популярной спортсменкой, членом театрального клуба в старшей школе. Ее отец, Джерри Пэриш, директор Начальной школы Парк Стрит, ее мать, Синди, активный гражданский деятель, известный в городе Управляющий по делам школ, Нельсон Башнэл, заявил, что семья Пэриш потеряла свое

«сердце».

 

«Кейси была ребенком, которого каждый родитель хочет иметь. Она была доброй, трудолюбивой и яркой» говорил Башнэл. Когда его попросили ответить на предположения о том, что у Кейси были свои темные тайны, он заявил, что «Большинство подростков сейчас борятся с чем-то. Но Кейси вела здоровый образ жизни. Последний раз, когда я говорил с ее отцом, он рассказывал мне, что она пока не может выбрать между Французским и Психологией для изучения в колледже. Ее смерть была столь шокирующей, столь же трагической»

 

Результаты вскрытия будут опубликованы позже. Дата похорон появится в газете ближайшее время.

 

 

Я лежу на раскладушке, бумажная наволочка подушки издает звук, похожий на радио помехи. Коридор наполняется рекой тел и морем шепота о том, что Кейси была убита/нет, она повесилась/нет, она курила и нюхала, пока не докатилась до ручки. Она попробовала что-то однажды, вы слышали об этом за трибунами спортзала/в супермаркете/летнем

лагере?

 

Она бросилась под быстрый  поезд/прыгнула без  парашюта/привязала  груз  к шее  и нырнула в океан?

 

 

ее.

Она предложила себя большому, плохому волку, и не закричала, когда он впервые укусил

 

 

…тело было найдено в комнате мотеля…

 

 

Парни ушли, медсестра забрала газету, и укутала меня тонким одеялом.

 

«Можно взять еще одно? Мне холодно»

 

«Конечно» она подошла к шкафу с принадлежностями для кабинета, ее туфли скрипели на полированном полу.

 

«Вы слышали что-нибудь о похоронах?» спросила я.

 

«Да наши главные прислали письмо…. Прощание состоится в среду, а похоронят ее в Субботу» она подошла ко мне. Ее руки заняты.

 

«Поспи немного, и запомни, тебе придется выпить больше апельсинового сока, когда ты проснешься» она укрывает меня всеми теми одеялами, которые у нее есть (пять) и кладет сверху чей-то жакет, оставленный среди потерянных вещей потому, что меня морозит.

 

«Обещаю»

 

 

Я дрейфую через подмышки незнакомцев, пробуя чью-то маниакальную         соль,      и засыпаю, забывая все.

 

 

007.00

 

 

Эмма пристегнута к заднему сиденью, она смотрит фильм по проигрывателю, который располагается на ее коленях, и ест чипсы, запивая их Маунтин Дью со стаканчика.

 

«Только не говори Дженнифер» - прошу.

 

«Ага»

 

«Серьезно. Она будет орать»

 

«Я слышала. Не говорить, или она будет орать»

 

Глаза Эммы устремлены в экран, и чипсы попадают в ее рот, перемещаясь вниз, будто бы на розовом, ленточной конвейере.

 

Мы потерялись. Снова. Мой отец не хочет купить мне навигатор только потому, что хочет научить меня самостоятельно ориентироваться на местности. Но как же я могу найти дорогу обратно, если я потерянна постоянно и не знаю, куда стоит ехать? Я попрошу Дженнифер. Скоро Рождество.

 

Мы проезжаем мимо полуразрушенного сарая, минуя скоростной ограничитель. Вы бы заметили, если бы ваш матрас упал при перевозке?

 

Возможно, вы просто ехали позади грузовика, перегруженного вещами девушки, которая уезжала с парнем, встреченным ею онлайн. Она пообещала ему свое тело и свою душу. Он сказал, что будет кормить ее три раза в день и позволит жить в своем доме, заметив, что в этом месте слишком мало мебели. Он не остановился, когда матрас упал. Новая жена заслуживает чистой постели, как говорил он всегда.

 

Возможно, мужеподобная байкерша, одетая в кожу, ехала в миле от меня. Минуту назад она закричала, не удержав байк и, забыв о своих крыльях (а ведь гравитация никогда о нас не

забывает) врезалась в уродливый матрас из-за идиота, подрезавшего ее.

 

И да, она неистово закричит, сломав три ребра, бедро, а так же, повредив шею. Но водитель скорой не станет запоминать этого. Он всегда будет помнить только о матрасе, который лежал на обочине, спас девчонке жизнь.

 

Мой мозг улавливает запах чипсов Эмми.

 

 

***

 

 

Через время я нахожу поле Ричленда. Занятия уже начались. Эмма хочет остаться в машине и досмотреть фильм.

 

«Тебе пора идти» говорю я. Она хнычет, закрывая плеер.

«Я ненавижу футбол»

 

«Скажи маме, что не хочешь заниматься»

 

«Мама говорит, что сезон почти закончился, и мне не разрешат»

 

«Тогда отправляйся на тренировку. Повеселись там» Она заглядывает в мои глаза через зеркало заднего вида.

«Никто не бросает мне мяч»

 

Эмма – матрас, выброшенный ее родителями, когда те развелись. Я не помню, когда ее отец  звонил  нам  в  последний  раз.  Дженнифер  намерена  превратить  ее  в  «идеальную маленькую девочку», которая превратится в «прекрасную юную леди» которая будет сияюще идеальной, и это немедленно докажет всем, что Дженнифер прекрасная мать.

 

Это не тот случай, когда ты недостаточно сильно привязал матрас. Я открываю дверь.

«Выходи. Я сама брошу тебе мяч»

 

Она закрывает плеер и бросает его на сидение.

 

«Нет, ты говорила, что будешь делать уроки»

 

Она все еще не может вылезти из машины побыстрее.

 

«Пока, Лиа. Будь осторожнее на дороге»

 

Это  заставляет мое сердцебиение немного  замереть. Раз. Два. Три.                                 Запах  снова соприкасается с моими нейронами. Я опускаю стекло.

 

«Эмма. Держись»

 

Она медленно подходит к машине, обнимая футбольный мяч.

 

«Что?»

 

«Я передумала. Я хочу посмотреть на твои занятия. Где мне можно сесть?» Она широко открывает глаза.

«Тебе нельзя»

 

«Почему нет? Другие люди ведь смотрят»

 

«Ну… да» она разглядывает шнурки своих кроссовок «Ты можешь посмотреть матч из машины. Там теплее»

 

К  нам  доносятся  крики  девятилетних  психопатов,  которые  уже  сейчас,  наверное, способны на убийство. Футбол достаточно жесток.

 

«Эмма, посмотри на меня» как голос Дженнифер попал в мое горло? «Почему ты не хочешь, чтоб я вышла из машины?»

 

Она пинает гравий. Маленькие камешки стучат о дверь моей машины. “Тренер спросил меня, правда ли ты болела раком”

Она снова пинает.

 

«Потому… что он слышал о том, что ты лежала в больнице, и спросил меня об этом. Я сказала, что ты была там»

 

Раздается свисток.

 

«Я просто не смогла сказать чего-то другого»

 

«Ничего страшного. Не переживай, я понимаю»

 

Она уронила мяч, который теперь катится в сторону поля. Ее ручки его не удержали.

 

«Ты злишься?»

 

«Я никогда не злюсь на тебя, дурочка» Она, наконец, смотрит на меня.

«Спасибо, Лиа»

 

«И  ты права,  у меня слишком  много  уроков»  я завожу двигатель  «Моему учителю понравится, если я сделаю ее. Увидимся позже?»

 

Она улыбается.

 

«Хорошо. Там осталось немного чипсов, если проголодаешься» Я поднимаю стекло.

Лучше бы у меня был рак.

 

Я буду гореть в Аду за это, но лучше бы у меня был рак.

 

 

008.00

 

 

Воздух на заправке был переполнен запахами топлива, и прогорклого жира из фритюрницы Макдональдс, расположенного неподалеку. Пять дней назад я весила 101.30 фунт. Я ела на День Благодарения (это все стервятники вокруг стола) но после этого были только рисовые хлебцы и вода. Я так голодна. Я беру три пластинки жвачки и выбрасываю чипсы Эммы, вместо того, чтоб есть их. Засовываю жвачку в рот. Я мерзкая.

 

 

Впервые, когда я попала в больницу, мое тело было красно-сине-фиолетовым, потому, что меня выбросило из машины, когда взорвался чертов руль, и закричала Кейси. Это тело весило 93 фунта.

 

Моя соседка (по тюрьме, черт возьми) в New Seasons была тощей, засушенной воблой, которая постоянно лежала в постели и плакала, позволяя слезам и соплям перемазывать ее лицо.  Зато  весь  персонал  клиники  был  непомерно  толст.  Медсестра,  приносящая  нам лекарства, была столь толстой, что даже ее кожа едва могла выдержать то, с какой силой она была натянута на ее жирное тело. Если она шла слишком быстро, ее халат задирался, и мы видели желтую диснеевскую футболку, которую она носила под ним.

 

Я проводила дни, жуя кукурузные зерна, которые попадая в мой рот, застревали между зубов. Укусить. Жевать.

 

Глотать. Снова. Укусить. Жевать. Глотать. Снова.

 

Я была хорошей девочкой потому, что не резала руки (шрамов они не увидели) не писала депрессивные стихи (наши дневники проверяли, пока мы были на занятиях) я ела и ела.

 

Она превращали меня в маленькую розовую свинью, готовящуюся отправиться в супермаркет. Они убивали меня своими мягкими яблоками, и пастой, похожей на червей, маленькими пирожными из холодильника.

 

Я кусала, жевала и глотала. Врала, врала, врала. День за днем.

 

(Кто хочет поправиться? Это стоило мне потраченного года. Я стала такой худышкой. Я не была больной, я была сильной). Но то, что я оставалась сильной столь долго, привело меня к тому, что меня, в конечном итоге, заперли здесь. Единственным выходом для них было пихать в меня еду, пока я едва могла передвигаться самостоятельно.

 

Я засовывала дерьмо в свое горло и чувствовала, что весьма печально отразилось на моих бедрах. Доктора кивали, подписывая очередную бумажку и разрешая мне есть самостоятельно. Через четыре недели ворота открылись. Мама, доктор Мэриган отвезла меня домой, в свой дом, притворяясь, что ничего из этого не происходило. За исключение правил питания, контроля за весом и бесконечного разочарования моей матери.

 

Кейси поняла. Она выслушала меня и сказала, что я была сильной…

 

 

Я заехала в гараж и мой мозг отметил для себя запах бензина. Я не помню, как добралась домой. Я, должно быть, войду в комнату, увидев того парня, диктора новостей, который скажет мне о том, что очередной водитель скрылся с места преступления, сбив кого-то.

 

Камера покажет кровь и битое стекло на тротуаре. Репортер возьмет интервью у рыдающей женщины, видевшей несчастный случай собственными глазами, стоявшей в то время перед универмагом на Бартлетт-Стрит. Я пойду в гараж, чтоб проверить, нет ли мертвой леди на моем капоте.

 

У меня во рту будет забавный вкус потому, что в руках находится такая же сумка для покупок.

 

Я выхожу проверяя сохранность машины — двери,

капот, бамперы, фары, чтобы удостовериться в том, что все хорошо.

 

Я  не попала в аварию, не заметив этого.  Фары не разбиты, на дверях нет  вмятин.

Мертвая леди не лежит на капоте. Не сегодня.

 

 

009.00

 

 

Я направляюсь к холодильнику, доставая еду, оставшуюся с Дня Благодарения.

 

 

Когда я была настоящей девочкой , День Благодарения мы проводили в доме Ноны Марригэн в Мэне, или в бабушкином доме в Овербрук, Бостон. У Ноны мы ели устриц. У бабушки            были каштаны и сосиски.    Нона            любила             ее тыквенный пирог, с         корочкой, посыпанной  орехами.  Бабушкин  пирог  всегда  был  с  начинкой  потому,  что  она  сама привыкла делать его именно так.

 

За столами сидело множество высоких людей, которые тянулись к тарелкам с едой и говорили слишком громко. Кузины, бабушки, дедушки и прочие родственники, приехавшие издалека. Запах лука и соуса заставлял моих родителей забыть о ссорах, а вкус клюквы заставлял их вспомнить о том, как они смеялись раньше. Мои бабушка и дедушка должны были жить вечно и День Благодарения всегда проходил бы с кружевными скатертями, тонким фарфором и столовым серебром, которое я полировала, сидя на табурете.

 

Они умерли.

 

День благодарения на прошлой неделе был подслащен чертовой кучей консервантов и завернут в пластик. Сестра папы не приехала потому, что это слишком далеко. Семья Дженнифер поехала к ее брату потому, что у него дома больше места.

 

(Мама, доктор Мэриган, скорее всего, съела чисто символический ужин, состоящий из пюре и соус в больничной столовой).

 

Мы были вчетвером, плюс еще двое. Студенты моего отца. Одна из них была веганом; она взяла несколько кусочков тыквенного хлеба, который привезла сама же. Второй парень приехал к нам с Лос-Анджелеса. Он сказал, что сегодня не будет есть ровным счетом ничего потому, что День Благодарения – геноцид Американского народа. После ужины Эмма спросила папу, для чего этот парень вообще приехал. Папа сказал, что ему нужно было получить рекомендательное письмо. Дженнифер пожелала парню подавиться им.

 

 

Я достала немного еды, приготовленной Дженнифер и выложила на тарелку,  пару ложек уронив на пол специально для кошек, полила все это кетчупом, и отправила в микроволновку, оставив там достаточно долго для того, чтоб кетчуп растекся и тарелка

выглядела так, как будто я ела. Я оставила дверцу приоткрытой, распространяя по кухне запах этих пищевых отходов.

 

Проверила часы. Десять минут.

 

Я вытерла кетчуп с уголков рта, выбросила мусор и щелкнула выключателем, включив еще и горячую воду. В то время как все это готовилось, я отвлекала себя, как могла – вспоминала конституцию, перечисляла имена президентов и вспоминала всех семерых гномов по именам. Я не могла перестать думать о том, что…

 

…она звонила мне...

 

 

Я закрыла микроволновку и отнесла грязную тарелку с вилкой в комнату, где мы обычно обедали всей семьей, поставив все это на край стола. Я действительно должна поесть.

 

 

Она звонила мне тридцать три раза.

 

 

Большой рисовый хлебец – 35. Добавите туда чайную ложку горчицы и добавьте еще 5 калорий. Две ложки – 10 калорий. Рисовые хлебцы гораздо вкуснее с горячим соусом. Ты ешь и наказываешь себя при помощи каждого нового кусочка. Дженнифер больше не покупает соус. Два рисовых хлебца и четыре ложки горчицы – 90.

 

Пару раз я пыталась вызвать рвоту. Я пробовала и пробовала, но не могла сделать этого.

Все эти запахи сводили меня с ума, я кашляла, но не смогла.

 

Дженнифер вернулась домой, попросив меня помыть тарелку, и вымыть микроволновку от всего того дерьма, которое я сделала. Я извинилась за беспорядок, выполнив ее просьбу, пока она пыталась открыть бутылку холодного Шардоне. Когда я почти поднялась наверх по ступенькам, Эмма влетела в коридор. На ней грязная футбольная форма, а ее щеки горят.

 

«Я почти забила гол!» она выкрикивает.

 

«Круто»

 

«Хочешь попинать со мной мяч?» Слишком много веревок тянут меня вниз.

«Я не могу, Эмм`с. Я слишком устала. Да и темно уже… Завтра, хорошо?»

 

Уголки ее губ опускаются. Я поднимаюсь наверх, минуя оставшиеся ступеньки.

 

Закрой дверь. Закрой дверь.

 

Моя плетеная корзина, это еще одна вещь, которую я должна была распаковать, приехав сюда. Я сидела на краю кровати, бросая туда шарф, который никогда не заканчивался/использованные иглы для капельниц/коричневые, красные и оранжевые таблетки из чудесной баночки таблеток «Только по чрезвычайным случаям».

 

Кейси притащила мне их, но не сказала, где взяла их. Я попробовала всего лишь одну, одну. Пластиковые звезды ожидают на потолке, пока я не выключу свет, и наступит их черед.

 

У этой девочки домашка по физике. У этой девочки еще и статья о геноциде, которую ей стоило написать, что-то о строении дурацкого рассказа по литературе и куча пробелов на прошлой неделе.

 

Она дрожит, ползая по полу и пытаясь найти библиотечную книгу, так и не возвращенную ею в библиотеку, книгу с историей о крысах и сущности всего, брошенных проклятиях. Предложения стоят вокруг нее баррикады времен Древнего Рима, не давая голосам в ее голове причинить слишком сильную боль.

 

Когда папа возвращается домой, микроволновка уже разогрела его ужин. Больше вина. Дженнифер говорит Эмме, что ей давно пора в постель. Переворачиваю страницу за страницей, но перестаю, осознавая, что перестала понимать слова.

 

Его шаги на ступеньках.

 

Я утыкаюсь лицом в книгу, мои волосы закрывают его, как какая-то морская водоросль.

История слишком меня увлекла, но теперь она уже наскучила мне, и я хочу спать.

 

Я потягиваюсь, руками доставая до края кровати.

 

Нет, не стоит. Я возвращаюсь в предыдущее положение. Его шаги в коридоре. Двери открыты.

«Лиа?»

 

 

Лиа временно не доступна, оставьте свое сообщение после звукового сигнала.

 

 

Она звонила мне тридцать три раза.

 

***

 

 

«Лиа? Ты не спишь?»

 

Дженнифер говорит Эмме голосом растолстевшей мамаши «что она последний раз подымается по этим ступенькам» ответ сестры слишком тихий, чтоб его услышать.

 

Папа сидит на краю кровати, гладит мои волосы, убирая их со щеки. Он целует меня в лоб. От него пахнет остатками еды и вином.

 

«Лиа?»

 

Уходи. Лиа хочет проспать сотню лет в стеклянной, наглухо запечатанной коробке.

Люди, знающие, где находится ключ от нее, умрут, и Лиа, наконец, сможет отдохнуть.

 

Он поворачивает мою голову, убирая книгу. Я прожигаю его взглядом, приоткрыв глаза. Он отмечает место, на котором я остановилась, заламывая страницу, и отлаживает книгу. Немного выше его ключиц, под воротником, я вижу, как кровь циркулирует по венам, подпитывая его гигантский мозг.

 

Мой папа – учитель истории, Великий и Ужасный эксперт по Американским Революциям. Он получил Пулитцеровскую премию и Национальную Книжную Премию один раз побывал на новостях кабельного канала. Белый дом приглашает его на обед настолько часто, что ему пришлось обзавестись смокингом. Он играл в сквош с двумя вице- президентами и министром обороны. Он знает, кем мы есть, были и будем. Учителя говорят, что я должна радоваться такому хорошему отцу. Если бы я не ненавидела историю, так бы оно и было

 

«Лиа, ты не спишь. Нам надо поговорить» Я перестала дышать.

«Мне жаль Кейси, милая»

 

Стекло вокруг меня разлетается на маленькие кусочки. Она звонила мне, прежде чем умереть. Она звонила и звонила, звонила еще и еще, ждала, что я возьму трубку.

 

 

Папа гладит мои волосы.

 

«Как хорошо, что ты в порядке»

Стеклянная коробка падает с неба на него, но он не слышит этого. Не чувствует запаха крови.

 

Он глубоко вдыхает и утешительно гладит мое плечо.

 

«Поговорим позже. Хорошо»

 

Он врет. Мы никогда не говорим. Скорее, предпочитаем сидеть и думать, что когда-то присядем и поговорим. Этого никогда не случится.

 

Кровать скрипит, когда он встает. Он тушит ночник и пересекает комнату, едва видимый в свету тусклой галактики, приклеенной к потолку. Полоска света, выходящая из- под двери, спасает меня.

 

Я поворачиваюсь лицом к стене. Осколки стекла режут мое сердце потому, что Кейси мертва и холодна. Она умерла в придорожном мотеле, и это моя вина. Не интернет- журналов, не девочек с острыми язычками, собирающихся в нашей раздевалке и даже не мальчиков-кровопийц, поджидающих на заднем дворе.

 

Нет тут вины ее тренера, директора школы, или изобретателя нулевого размера. Даже не ее мамы или отца.

 

 

Я не могла найти ответ.