Турандот без ретуши  или разрушение стереотипов

Вместе со сценографом Камелией Куу режиссер нашел минималистическое решение пространства сцены. Нет привычной экзотики – величественных  пагод, сверкающей роскоши дворца императора. На сцене создана мрачная среда обитания с несколькими ключевыми элементами китайской символики. Огромная вращающаяся 3D Луна освещает Пекин: “О, появись луна, бледная бескровная любовница мёртвых” – казни тех безумцев, что осмелились просить руки Турандот, но не отгадали три загадки, проходят на восходе луны. Второй символ – гигантский гонг над сценой: “Звук гонга радует сердце палача”, – поёт хор. Так на сцене Геликон–Опера «Турандот» зазвучала в новом, метафорическом ключе.

По замыслу Пуччини «Турандот» – это мрачная, минорная опера. В жутковатом мире правит безжалостная китайская принцесса, повергая своими поступками в ужас народ и даже своего отца–императора. При этом опера наполнена прекрасными мелодиями, роскошными гармониями, рождающими порой впечатление джазовой, импровизационной игры оркестра. Режиссер сохранил оперу в рамках прекрасного, дописав при этом невероятный финал, который словно сплавляет «аутентичное» (Пуччини) и новаторское (Бертмана) прочтение.

Впервые на оперной сцене оказались сразу две Турандот. Первая – безмолвная, стройная девушка, в которую все влюбляются. Но это лишь маска,  кукла, иллюзия. И вторая – старая и уродливая, мечущаяся под сценой. Ее сопрано наполнено страстью и ненавистью.

Во втором акте сцена разделена на два яруса: в верхнем – дворцовая площадь, в нижнем – мрачное подземелье, где в добровольном заточении проводит дни Турандот–чудовище, в белом платье (цвет траура в Китае), украшенном черепами. Прием «раздвоения» позволяет Бертману показать, что истинная Турандот – жестокосердная, кровожадная и лишенная человечности, а вовсе не страдающая без любви женщина.

 «Последний такт останется за Пуччини», – обещал Дмитрий Бертман на пресс–конференции перед премьерой. Так и оказалось. «Турандот» в постановке Бертмана, как и в изначальном варианте,  завершается партией скорби, исполняя которую хор уносит со сцены  тело Лиу. Но точка поставлена логически сильно. Самоубийство рабыни словно снимает пелену с глаз Калафа, он осознает, сколько зла  натворила принцесса. При этом он видит не прекрасную утонченную оболочку, а чудовище с его ужасным «нутром». В последнюю секунду оперы Турандот оборачивается на практически победившего Калафа и он в ужасе отшатывается, увидев её настоящее лицо.

В финале мы видим не прозрение Турандот, а лишь сумасшествие Калафа. Он стал жертвой собственных иллюзий, пытаясь завоевать сердце принцессы – хрупкой, изящной, словно китайская статуэтка. Но увидел злобную ведьму с седыми всклокоченными волосами и изуродованным лицом.

Задуманная Дмитрием Бертманом постановка потребовала привлечения достойных исполнителей. Место за дирижерским пультом занял выдающийся музыкант, народный артист СССР Владимир Федосеев.

Как режиссер, Бертман и в этой постановке следовал своему творческому кредо: наделять каждый персонаж индивидуальностью и ясными мотивациями. Партию Лиу исполнила Юлия Щербакова, обладательница теплого, проникновенного, с большим количеством обертонов голосом. В сцене гибели нежной и трогательной Лиу трудно сдержать слезы. Партию Турандот, которая считается одной из самых сложных в репертуаре сопрано, исполнила  заслуженная артистка Марина Карпеченко, сумевшая показать смятение, ярость, неистовство – все «оттенки черного»; партию принца Калафа, эмоционального, открытого юноши с горячим темпераментом – тенор Виталий Серебряков. Ярко проявил себя Дмитрий Янковский, с блеском и богатой эмоциональной палитрой исполнивший роль придворного чиновника Пинга.

Одним из действующих лиц является толпа, лишенная сострадания и человеческих чувств вообще. Именно толпа требует казней и выкрикивает “Имя! Имя!”, требуя от умирающей Лиу выдать имя Калафа. Эта же самая толпа покорно сносит удары палок.

Дмитрий Бертман создал на сцене «Геликон–Опера» оперный спектакль, полный мрачного драматизма, ломающий стереотипы восприятия. Что касается великолепного финала, он вполне согласуется с драматургической логикой Джакомо Пуччини.