Уссурийский полиграф                                                                     

 

        

Дело благое – показать, как устроен наш трактор. Нашим детям!  А то все учебники, чистописание, формулы химии, чучело зайца.  Вы б еще их балету. А здесь – на завод! Целым классом, чтоб технику детям представить с момента ее зарождения: из первоначальных болта и гайки. Любой механизм - точнее, сборка его - совсем, как развитие человека или иного животного выше червя: две слитые клетки в благоприятной среде материнской утробы. Среда же на «Красном Путиловце» идеальна! С тех пор, как грянула по Эрмитажу «Аврора».

Не только среда, любой день недели хорош, если чистая совесть. Что такое «чистая совесть»? Это, когда сделано все, что намечено. И десять процентов сверх плана.  Причем, на «отлично»! На «пятерку с плюсом», если мерить по школьному. А как по-другому? По-другому никак - не позволит рабочая совесть. И ОТК не позволит, но более совесть. Чем человек отличается от животных? Совестью! Не отсутствием шерсти или копыт, а совестью. Ну и конечно, носит очки человек. Со временем…

А пока на завод целым классом, на «Красный Путиловец», где встречает приехавших Лаптев Петр Кузьмич – добровольный общественный экскурсовод. Исходя из врожденных качеств характера, нажитой мудрости и рабочего опыта.  Тем более, уж два года, как Лаптев на пенсии. Что дома сидеть?

Кому-то можно и дома: радио слушать, гулять в Летний сад, посещать музей Атеизма, Лекторий… Или еще куда, время убить. После обеда дремать (под концерт скрипачей), перед сном газета, интересная книга, журнал «Огонек». Можно, конечно, и так. А можно остаться. На «Красном Путиловце», как Петр Кузьмич. Или, как тот же Степанов. Как Чеботарев, Гузеев, Раиса Абрамовна Чайкина. Куда без завода? Зачем?

 Тем более, есть талант объяснять. Причем, с учетом развития и социальной позиции. Со школьниками Кузьмич сам, как школьник - употребляет «пятерку с плюсом», «домашнее задание», «урок», «черновик», «образец». Цитируя Ленина: «Учиться, учиться, учиться!».

Студентам другие слова, уже специальные: «дизельный клапан», «вагранка», «функция», «процентовка», «штангенциркуль», «жиклер», «абразивно-дисперсная смесь», «кардан», «задний мост», «готовальня», «лекало»… Студентам Кузьмич профессором кажется.

А если прибудут к нам на «Путиловец» гости из разных газет, то… То только записывать и успевай. И щелкать затвором фотографического аппарата, слепя неожиданной вспышкой. Нет, не успеешь заснять и законспектировать даже трети того, что газетчикам предлагает Кузьмич. Так много всего: статистики, фактов, исторических справок, наглядных примеров. Включая Доску Почета, стенгазеты и графики.

Разные гости завод посещают. Кузьмич же всегда одинаков, всегда всей душой. Всегда, как открытая книга: умеешь – читай!

А глаза! Как горят во время экскурсий глаза Кузьмича! В них светится гордость за «Красный Путиловец».  Четыре часа и машина! Четыре урока, две перемены, и вот вам пожалуйста -  съезжает с конвейера трактор! Пахнущий смазкой «Фордзон», это вам не архимедовы штаны. Или косинус-синус. Или «Мороз и солнце, день чудесный».

Чудесный день, когда целым классом на улицу Стачек, за высокий забор заводской. Ручейком через вахту, ее турникет, прямо к столовой, где юных гостей с улыбкой встречает Кузьмич. А ждет и встречает он возле памятника товарищу Сталину. Только там. Оно и понятно.

В Русском музее, в «Доме санитарной культуры», в Кунсткамере экскурсоводы в костюмах, лакированных туфлях, с метровой указкой: «Вот я, а вот вы!». Кузьмич же без всяких отличий – в лоснящейся робе, промасленной кепке и сапогах. Так (роба, картуз, сапоги) он работал, некогда стоя у фрезера, на штамповке, за токарным станком, в кладовой. Сразу видно, Кузьмич остался «в строю», в монолите рабочего класса.    

Был инцидент. С зарубежным писакой из эстонской «Riigi Teataja». Он (писака эстонский), желая грубо польстить, сказал, что усы Кузьмича, его профиль точь-в-точь, как у… И кивнул на товарища Сталина, отлитого в гипс. Так сказать, по образу и подобию. Кузьмич в ответ на кощунство лишь дрогнул щекой.  Но чтобы отвадить любителей необдуманно сравнивать, сделал так – он изменил фасон. На «подкову».  Отпустив чуть длиннее, почти к подбородку, как у Тараса Шевченко.  Или Тараса Бульбы.

В музеях экскурсии водят, талдыча заученный текст, пряча привычку под оживленной наигранностью лица, заслонив скуку свежей бодростью голоса. У Кузьмича тоже система. Так подать «матерьял», чтоб надолго запомнился, борозда чтобы в памяти сохранилась  навсегда. Чтобы лет через десять-пятнадцать (может, чуть дольше), когда весь мир стал уже нашим, советским, спросил бы. Кто-то кого-то:

- А помнишь, в тридцать третьем? В апреле… Как мы ходили смотреть, как делают трактор? На «Красном Путиловце»? Целым классом?

- А как же! Такое забыть невозможно, будто, вчера.

- А Кузьмича? Его помнишь?

- А как же!

- А голос его?

А голос у Кузьмича, как у Шаляпина Федора. Не тише. Бас протодьяконовский, когда нужно поставить акцент или логическое ударение. Бас Кузьмича просочится сквозь все: сквозь пыхтящий грохот штамповки, визг расточки, рев и урчание дизелей, сквозь звонки автокранов. Этот бас (вместе с фамилией Лаптев) перешел Кузьмичу по наследству от деда, который был крепостным актером-певцом. Да, трудно жилось простому народу, пока «Аврора» по Эрмитажу не саданула снарядом, очень трудно жилось.

Вот с этого и начинает Кузьмич. С истории. Говорят, что царица наук – математика. Оно вполне допустимо: вычислить угол наклона, давление масла, длину коленного вала, расстояние между осей. Но если брать глубже, «зреть», так сказать, в «корень», то очевидность иная. Царица наук - есть История! Куда без нее? Да никуда, только вновь в первобытное племя, а там в обезьяну обратно. «Лучшее, что нам дает история – это возбуждаемый ею энтузиазм»! - любит цитировать Гётэ Кузьмич. И Маркса любит цитировать. О том, что революции - локомотивы истории. Думая про себя с мягкой усмешкой: «Не локомотивы, а тракторы».

Перед тем, как вести экскурсантов Кузьмич говорит об истории. Заводской, Ленинградской, Республиканской. О миноносцах и корабельных орудиях, изготовляемых здесь на «Путиловце» при Николашке, о Стачечном Комитете, подпольном чтении «Искры» и первом народном директоре (токарь Васильев), с которым Кузьмич был на «ты». О товарище Кирове, лично жавшему Лаптеву руку – крепкая у Мироныча кисть. Если поставить его на завалку шихты, на трамбовку, на резку, не подкачал бы Мироныч…

Потом по цехам. Как бы еще за кулисы. Предваряя спектакль или главную сцену – конвейер. Объясняя попутно, чем токарь отличен от фрезеровщика. Да по сути, ничем!  Они словно братья-двойняшки. Не близнецы, но двойняшки. На заводе все братья друг другу и сестры. Завод – есть семья, в высшем своем состоянии – в состоянии коллектива: тысячи зорких глаз, ловких рук, крепких ног! Труд – есть союз телесного навыка и инструмента.  Труд – есть способность менять не только историю, но и рельеф.  Сознательный, самоотверженный Труд – есть венец эволюции, а не рабство. Физический, умственный, всякий. В нашей стране.

Кузьмич ведет экскурсантов в цеха, чтоб понюхали гости завода, чем пахнет свободный и творческий Труд. В цехах, мастерских, отделах, кандейках пахнет маслом машинным и солидолом. И скипидаром. Пахнет коксом, наждачными искрами, раскаленными сверлами, чемергесом, соляркой, даже озоном.

На стенах плакаты: «Под грузом не стой!», «Не надевай ремень на ходу!», «Прячь волосы!», «Умей освободить пострадавшего от тока. Руби провода!», «Не работай кувалдой плохо насаженной!», «Ограждай конец вала!» и другие, дающие верный совет и наказ.

Снуют инженеры, технологи, мастера, бригадиры, с улыбкой кивая пришедшим, – смена растет! Это точно. Знает Кузьмич (и верит, не сомневаясь), что скоро вот эти мальчишки придут на завод, захотев стать рабочими. Правильно! Ждем. Есть у кого поучиться профессии. На выбор: стать токарем, сварщиком, слесарем, плотником, литейщиком… крановщиком. Как стала Галина Уланова.

- Вот она в белом платочке, в кабине. Видите? Теперь идем в гальванический. Кто знает, что такое гальваника?

- Я!

- О! А звать тебя как?

- Зовут меня Славка Грачковский.

- Молодец! Так что же такое гальваника, товарищ Славка?

- Гальваника – это процесс обработки металла.

- Ого! А точнее? Плавить руду – тоже металл обрабатывать.

- Гальваника – это когда металл обрабатывают с помощью электролита и постоянного тока. Два электрода. Катод и анод. Есть еще реостат.

-  Молодец!

- У него отец - инженер. На «Красном Выборжеце».

- Ага! Ну идем. А после уже во святая святых. Пора.

- Что такое «святая святых», дядя Кузьмич? – спросил паренек вихрастый.

Кузьмич прищурился:

- А ты, Славка, знаешь?

- Скиния с ковчегом завета.

Кузьмич ухмыльнулся:

- Это конвейер! Идемте…

Наступает самый торжественный миг. Самый торжественный! Идут на поточную линию, где из первоначальных болта и гайки зарождается техника: сверхпрочная рама стальная, на раму шасси, провода зажигания, сцепление, двигатель, тяги руля, рычаги поворота, кабину и крюк…

Четыре часа – и еще один трактор! Четыре урока, две перемены и вот, пожалуйте, -  новый «Фордзон»! Съезжает, окутанный теплыми газами (выхлопными). Первые метры собственным ходом. Осталось сиденье поправить по росту и  прицепить борону. Но это там, на полях.

Смотреть и смотреть. Любоваться, замирая от удивления и восторга. Конвейер – есть народная песня, из которой слово не то, что «не выкинешь», с места не сдвинешь. Порядок, где ни минуты простоя – не мешкай и не зевай!  

Можно смело конвейер сравнивать с танцем. Не с пляской, а танцем – каждый знает свою позицию, пару, свою череду и точный рисунок движений. Необходимых, решительных, сильных, под названием «операция».

Конвейер – симфония! Где песня, оркестр и танец, слились воедино. Девятая! Людвига Ван Бетховена. Конвейер – есть гимн. Инженерной идее, ресурсам, рукам золотым.

- Какая мечта у рабочих? – Кузьмич обратился к ребятам. – У Краснопутиловцев?

- Разжечь пожар Мировой Революции!

- Так.

- Помочь рабочим Германии!

- Так.

- Повернуть реки вспять!

- Оно так. А главная, братцы? Какая? А такая, чтоб скорость конвейера увеличить. Вот она! Чтоб скорость конвейера довести до скорости трактора! И даже быстрее. Минута – и трактор! Минута и следующий! Каково? Тогда мы всю землю распашем и хлебом засеем.

- И льном!

- И льном. Обязательно. Молодец. Как тебя, хлопец, зовут?

- Вася Трубников.

- Молодец, Вася Трубников.

- И сурепкой! – кто-то добавил негромко.

Но услышал Кузьмич:

- Молодец! И сурепкой. И овощем всяким. Забудет про голод планета. А там уж и в Космос пора. Каково?!

Умеет Кузьмич передать вдохновение. И меру прекрасно знает Кузьмич – для деток сегодня довольно. Информации, сведений, впечатлений. Пора. К товарищу Сталину из гипса отлитому – там ждет их учитель. Такое условие ставит Кузьмич – экскурсию школьникам без педагогов, пусть отдохнут от опеки.

А по пути к педагогу с усмешкою мягкой, слегка теребя подкову усов:

- Ну, хлопцы? Какие будут вопросы? Прошу, задавайте.

- А что, если… - задумался Славка Грачковский.

- Что? Ты ведь, Славка?

- Ага!

- Я запомнил. Так что же?

- А что, если спарить? Операции. Установку амортизаторов и рессор. Я заметил…

- И что же ты, Славка, заметил? Глазастый!

- Если спарить две операции…

И Славка, волнуясь и торопясь, объясняет.

- Хм! – Кузьмич поражен простотой и разумностью наблюдения. – Хм! Толково. Это ж как ты додуматься смог?

- У него отец инженером на «Красном Выборжеце»! Наш Славка по математике круглый отличник.

- И по физике!

- Ага! – Кузьмич взялся нежно мять папиросу, жалея, что сам он так и не кончил семь классов. И шесть не закончил. Не до того - Революция… А чертежи мы и без физики можем читать. Но, башковитый мальчишка! Такими может гордиться страна.

- Или вот при штамповке. Заметил, я что…

И Славка Грачковский преподносит новый сюрприз Кузьмичу. Даже схему успел набросать пионер. Кузьмич склонился над схемой. Их обступили другие ребята.

- Экономия… - Славка бормочет, -  металла и времени, необходимого для крепежа. Вот. Я рассчитал. Видите, дядя Кузьмич? Но не точно. Потому что, в уме.

Даже расчеты успел подготовить умный Грачковский.

- О! – Кузьмич посерьезнел, понявши  идею. 

Как просто и как гениально! Вот, что значит советский ребенок. Недаром «будьте, как дети».

- Молодец, товарищ Грачковский! Вот, что значит счастливое детство!

- Берите! – и Славка листки отдает Кузьмичу. - А при установке сидения можно… Вот здесь, видите?

- Вижу… И благодарствую. Будет, чем дома заняться – помаракую.

Прощались, как будто съели пуд соли – друзьями. Особенно Славка. Вся сила нахлынувших чувств была в прощальном рукопожатии – до хруста Кузьмич сдавил пальцы Славке, Васе Трубникову, всем пионерам. Досталось и педагогу – оказалось, из наших; оказалось, учитель труда. Тоже до хруста суставов и онемения кожи:

- Товарищ, прощай!

 По-другому прощаться Кузьмич не умеет:

- Хорошую смену растите, товарищи учителя! Нужную смену растите.

И к проходной. Довольный учитель уводит, довольный Кузьмич замыкает. Пряча улыбку в сизом дымке папиросном.  

                                                                   ***

Что такое есть отдых? По сути? Вопрос риторический. Не праздный, но риторический. Ответ короткий: «Отдых – есть перемена занятий!»

 Кузьмич на себе испытал справедливость сего афоризма. Без подсказок маститых биологов, физиологов и ветеринаров. Да и какой афоризм?  Формула жизни здоровой и долгой. Руки устали, дай дело ногам, мышцам спины, пояснице. В глазах напряжение? Не мудрено. Выключи лампу, очки отложи и просто подумай, поразмышляй. Задействуй извилины мозга, пока остывает сетчатка.

И так каждый вечер. После завода. Не лежать на кровати, слушая хор или сводки с полей; не читать после ужина книжку пустую, не стучать домино во дворе. Или в шахматы. Нет! Продолжить трудиться на благо завода, а значит, страны. Пусть мелочью незначительной.

Иногда брал Кузьмич профсоюзные ведомости. На проверку: кто и когда опоздал сделать взносы. Иногда приносил инструмент: насадить молоток, подправить резец, заточить полотно. Имеет Кузьмич для подобной работы тиски, электромотор с диском наждачным, верстак, паяльную лампу.   В коридоре. Коридор буквой «Г» в дружной квартире на улице Глинки: восемь семей, один холостяк, две незамужние девы-вечерницы.

После экскурсии школьной Кузьмич занялся усердно бумагами. Теми, что Славка Грачковский ему подарил. Не ему, а заводу - так понял Кузьмич и решил разобраться. «Научно». И разбирается третью неделю, в помощники и консультанты, призвав технолога Малкина. Кузьмича и технолога разделяет стена, толщиною в два дюйма. Очень удобно: постукал костяшкой и жди. Не дольше минуты. Малкин работает на «Второтжиме» и тоже прекрасно знаком с афоризмом, несущим здоровье на долгие годы. За ухом всегда карандаш, считает в уме быстрей арифмометра, тригонометрию помнит прекрасно.

Третью неделю кипит вечерами работа: проверить и перепроверить Славкины схемы. Детской рукой, с закорючками цифры, жирные стрелки, в клетку листки… Но дерзость не детская мысли технической – смена растет. Видать, там не только ботанике учат. И немецкому.

Но проверить и перепроверить необходимо. Кропотливо, без спешки, с линейкой логарифмической, транспортиром. Привязав результаты к положенным ГОСТам и нормативам.   И мощностям! С учетом расхода электроэнергии, материала, людского ресурса в «человеко-часах». Забыв обо всем. О чае, о том, что уже полчаса не курили, о том, что ложиться пора…

Жена Кузьмича не мешает, не беспокоит – как будто и нет ее. Тихо снует, помогая. Не искать эвольвенту, рассчитывать силу удара, делать эскизы. Нет. Чаю подать, вытряхнуть банку с бычками, проветрить, снова чаю подать. Знает жена Кузьмича свое место, понимает свое назначение.  

И вот. «Слава богу, управились!» - выдохнул Малкин, на спинку стула картинно откинувшись.  Радость. Во взгляде, улыбке, даже в том, как мнет переносицу, сняв диоптрии в толстой оправе – управились! Слава богу…

А уж Кузьмич... Алмазные искорки глаз, легкий румянец, как будто с мороза, а ворот рубашки расстегнут: вроде бы, все. Все, что могли, как сумели.  Завтра можно нести разработки специалистам. Которые не то, что семь классов - Технологический одолели с отличием! И так же Политехнический.  К Альберту Андреевичу прежде всего. Товарищ Вержбицкий – председатель заводских изобретателей, и сам новатор неоднократный. Еще показать разработки конструкторам Петрову и Спицыну, инженеру Горелику. Завтра.

Слушал Кузьмич до утра, как шумят во дворе тополя, и на крышах мяукают кошки, считая минуты бессонницы. Лежал и курил потихоньку. Зная, что не заснет – белые ночи, волнение. Лежал и курил, мыслью и памятью зрительной листая страницы тетради. Она же «Записка техническая» - так назвал ее Малкин.

Новый день. Радостно ожило радио. Вся страна теперь в комнате. И дворник под окнами: шепчет метлой, порою крышкой бачка стучит, как литаврой, поливает из шланга клумбу настурций – день будет жарким.  

А Кузьмич уж давно на ногах: привычка вставать раньше всех, привычка к утренней смене, ну и волненье, конечно. И белые ночи – противницы крепкого сна. Но больше волненье, которое не оставляло на остановке, в трамвае, на проходной, в раздевалке. Вплоть до стука в дубовую дверь с непонятной кому-то табличкой «ВОИЗ».

- Входи!

Кузьмич погладил подкову усов, проверил наличие спичек, вошел. Не робея, но осторожно – в кабинете среди чертежей, бесчисленных схем, каких-то пружин, рычагов и «Фордзона» в виде игрушки, раздеваясь, товарищ Вержбицкий стоял. Шляпу только что снявши. Теперь снимал Альберт Андреевич бежевый плащ, не боящийся влаги и пыли. На широком столе микроскоп, штангенциркуль, лекала, брошюра с таблицами «Брадиса». В оконном простенке висит аппарат телефонный – местная связь. Над аппаратом гравюра затертая в рамке – бородач с телескопом. То есть, Иван Петрович Кулибин - родоначальник.

- Кузьмич?! Здравствуй! Ты ко мне?

И улыбнулся. Кузьмич – простая душа, не заметил иронии в тоне и взгляде Альберта Андреевича.

- А к кому же? – Кузьмич удивился в ответ. – Доброе утро, Альберт Андреевич! А день будет жарким. Может, гроза соберется к обеду. Вот посмотри! Когда время найдется. Обязательно…

Кузьмич, вдруг почувствовал себя маленьким. Но тетрадь протянул. Она же «Записка техническая». Вержбицкий так и прочел.

- Ого!

Стал листать, пряча умело усмешку…

- Ого! Сам надумал, Кузьмич?

- Да не сам, - смутился Кузьмич, - не один я. Мы с Малкиным вместе.

-  Малкин? С шестого участка?

- Нет, мой сосед. И Славка еще. Пионер. У него инженером отец. Видать, научил смекалке и прочему. Ты изучи. Основательно и без спешки. Я так считаю, что дельно.   Не говоря уже об экономии: электроэнергии, мощности, человеко-часов. Разберись. И покажи инженеру Горелику. И Смирнову со Спицыным тоже. А я уж пойду. Неровен, соберется гроза! Нужно порожнюю тару убрать, что возле слесарного цеха скопилась, пока не намокла.

И вышел Кузьмич...  

И пока убирается тара пустая (привезли гровера, цапфы, шпильки, шкивы), пока над заводом все ниже плавают тучи, пока на поточном конвейере рождается новый «Фордзон», а Вержбицкий тетрадь изучает, поднимается новый вопрос.

 Что такое есть зависть? И причины ее появления.

Без психологии дать ответ невозможно. И без истории человечества. И без учета сопутствующих обстоятельств. Сложный вопрос. Но насущный. Не беспокоящий, но насущный вопрос.

Если без указаний на лица, так сказать, анонимно и обще, то зависть – есть пережиток царизма. Она (в аспекте экономическом) - результат неравенства положений и капиталов. Можно также назвать капитал и «имуществом». А неравенство «разностью». Разность количества: рябчиков, ананасов, дворцов, драгоценностей, фабрик, заводов, доходных домов, пароходов…

 В аспекте же психологическом, зависть подобна верному средству, ведущему к цели. Где цель - обретение славы. Слагаемой из почитания, трепета, страха. Чтоб шапки ломали, громко щелкали каблуками, стремительно открывали дверцу кареты; чтобы центральная ложа в театре и в газетах портреты. Чтобы потом монументально – на чугунном коне при полном параде, на мраморном цоколе уже для потомков.  Но это тогда: при царизме, помещиках, фабрикантах, капиталистах.  До грозного залпа «Авроры» по Эрмитажу.

А сейчас какая может быть слава? Никакой! Кроме Громкой Славы товарищу Сталину, партии, членам правительства. Кроме славы героям: летчику Чкалову, Семену Челюскину, строителям Днепрогэса, Печорским шахтерам. Нет другой славы теперь! Но кое-кем еще движет тщеславие.

Так вот случилось, что завистью вспыхнул тщеславный Альберт Андреевич Вержбицкий.   Случилось, когда он прочел и еще раз проверил «Записку», используя опыт и знания – в Германии обучался он инженерной науке, в Вольфсбурге.

«Гениально…» - прошептал и скривился Вержбицкий.  Как когда-то, услышав за клавикордами Моцарта, скривился Сальери отравленный завистью: «Быть не может, чтобы такое Кузьмич неотесанный!»

И снова – в рот папиросу, в стакан графинной воды и читать, представляя наглядно «как оно будет». И удивляться. Завидуя до движения желчи в протоках. Кому же? Да, Кузьмичу!  Соседу его и мальчику Славке. Запоздало себя укоряя, почему не додумался сам.  Оно же, как на ладони! Если уйти от привычки смотреть через призму формальности и равнодушия.

- Ну как? – спросил Кузьмич у Вержбицкого. В столовой, во время обеда.   Подсев за столик (у окна за колонной, с видом на ливень) к нему и наладчице Бондыревой. – Приятного вам аппетита, товарищи.

- Изучаю, Кузьмич, изучаю… Какой же ты мокрый!

- Почти что успел! До ливня. А помыться всегда лишний раз не мешает, хе-хе. Ну как?

Вержбицкий намазал горчицу на хлеб. Кривясь:

- Зайди ко мне после работы. А лучше бы, завтра. А лучше еще – послезавтра! Есть путаница. И заявленный способ крепленья рессор имеет серьезный дефект. А уж гидравлика… Очень наивно-с.  

Этим «наивно-с» Вержбицкий выдал себя с головой. Но погрустневший Кузьмич не заметил:

- Быть не может, Альберт Андреевич! А мы с…

- Со Славкой…

- Да, со Славкой. Мы…

- Со школьником?

- Со школьником.

- Ну вот. Давай-ка, фантазии школьников разберем мы с тобою, Кузьмич, послезавтра… Ты думаешь, у меня нет других забот никаких? Считаешь, что кроме «Записки» более нечем заняться? Мне? Сейчас, например, идет разработка транспортировки шихты. Как понимаешь, в вагранку. Транспортерною лентой.  Так что, встретимся мы послезавтра.

- Так послезавтра же воскресенье!

- Тогда в понедельник.

- А… А инженер Горелик? Конструктора Петров и Спицын? Они посмотрели? Их мнение?

- Петр Кузьмич… Какой там Горелик! И Спицын зачем? Вы же не диссертацию мне принесли?

- Что вам принес, товарищ Вержбицкий?  - вслед за Альбертом Андреевичем Кузьмич перешел на холодное «вы».

 - Дис-сер-тацию! «Эд градум академикум»! А по-другому, соискание степени. Уразумели, товарищ Лаптев?

- Не очень-то…

- То-то… - Вержбицкий взялся пить компот, употребив свой рассеянный взгляд на поиск изюма в стакане.  

 

 

                                                                   ***

Понедельник! Начало рабочей недели… Кому-то и новой жизни начало: больше водки не пить – только пиво; покончить с курением, поменяв его, как советовал Ленин, на лыжи и гимнастические упражнения; записаться на шахматы, отныне без сахара чай пить, какао, цикорий… Понедельник предстоящих свершений есть символ.

Так вот, в   понедельник Кузьмич к Альберту Андреевичу не заглянул…

Не пришел к Вержбицкому Лаптев Петр Кузьмич. Почему, так ведь хотел? Очень хотел. Готовился, еще раз построчно пройдясь по «Записке». Ее предварительному черновику совместно с дотошным соседом.

- Не знаю, Кузьмич… - Малкин вздохнул, транспортир убирая в карман. – Не вижу ошибок. В крепленье рессор… и гидравлики. Не вижу огрехов, Кузьмич.

- Странно…

Действительно, странно – в понедельник Кузьмич не пришел и не постучался в дубовую дверь с табличкой «ВОИЗ». Почему?

Простудился старик. Захворал. Третьего дня под ливень попавши во время уборки тары порожней. Что поделаешь, годы! Это раньше ему и жара, и дожди нипочем. Мог он и в прорубь махнуть. В январе!

Но и то. Не сразу болезнь Кузьмича одолела – вначале как будто легкий озноб, после кашель сухой и свистящий. И все на ногах, на работе, в движении. Не замечая процесса. Дома же после завода себя поддержать водкой с перцем… Нет, не справился организм – что поделаешь, годы.

К тому же, пословица: «В теле здоровом здоровый дух!» Что есть «дух»? Без евангельских лирики и дурмана. «Дух» - категория зыбкая. Лучше с опорой на физиологию, на мозговые процессы – характер, привычки и настроение, зависящее от сотни причин, не только химических. Характер и настроение можно с натяжкой и «духом» назвать. Советский характер! И настроение… разное. Тогда все в обратном порядке – от настроения тело зависит. Когда настроение боевое, не знает усталости тело. Оно не боится тумана, дождя, ветра, зноя и проруби. Летнего ливня, тем более.

А Кузьмич загрустил. После странного разговора в столовой с Вержбицким. Какой тут настрой? Недоумение и обида. На то, что с Альбертом Андреевичем стал он на «вы». Отдалился Вержбицкий, обидно…

Поэтому в ночь (точней, на рассвете) с воскресения на понедельник Кузьмича затрясло. Еще как! И заломило в груди, закрутило в суставах, зазвенело в ушах. И банным жаром его окатило… До мокрых от пота подушки и одеяла.  А после морозом! Морозом! Да так, что, прижавшись к жене, не согреться. Никак!

- Петя! Да ты весь горишь!

Кузьмич захворал. Слег Лаптев Петр Кузьмич.

Об этом сразу узнали на «Красном Путиловце».

- Где же Кузьмич? Не видать старика.

- Воспаление легких! В больнице.

- Да ну! Быть не может! Дай бог здоровья. В больнице какой? Надо проведать.

- В Чудновке.

- Да ну! Надо проведать.

И ходили, конечно. Многие. Исключая Вержбицкого, который, затеял нечистое. Подлость затеял товарищ Вержбицкий, снедаемый завистью и тщеславием. Решил он присвоить идеи, расчеты и схемы, предложенные Кузьмичом.  Благо, никто о «Записке» не знал, а Кузьмич сам на койке больничной. Надолго.

Чтобы подлога следы замести, Алберт Андреевич изменил кое-что: где траектории, где нагрузку и скорость вращения, где обороты и угол наклона. Составив уже не «Записку», а «Проект модернизации». Собственный, единоличный. С приложением в виде трех идеально расчерченных ватманов. Загляденье! Умеет Вержбицкий подать, не даром учился в Германии.

Дело благое – усовершенствовать производство. Любое: добычу угля, лесосплав, выпечку хлеба, рабочей одежды пошив, соответственно - ткачество, машиностроение. Особенно наше, Краснопутиловское!  Достойно похвал - так наладить рождение тракторной техники, чтобы с конвейера новый «Фордзон» съезжал каждый час! Хорошо бы, его (часа) половину! Лучше, четверть! А там, хоть куда – в поля областные, каналоармейцам на Беломорстрой, хлопкоробам Туркменистана, Гродненским свекловодам, в тундру добытчикам нефти, да мало ли! Новый трактор в нашей Советской стране нужен везде! Дело благое, пределов ему не видать.

Поэтому: МО-ДЕ-РНИ-ЗИ-РО-ВАТЬ!   Именно так.

- Не реконструкция, а мо-де-рни-за-ция! – декламировал (взмах энергичный рукой) вдохновенно Вержбицкий, стоя у зеркала и репетируя. Грассируя. Кокетничая словами нерусскими. Предсталяя визит свой в дирекцию.

Дело хорошее – то обновить, что уже устарело, что не справляется с вызовом времени, тормозит твердый шаг в наше светлое завтра. Обновить, опершись надежно на точный расчет и смекалку. Сообща, всем коллективом конструкторским – ум хорошо, а десять умов умней во сто крат.

Доброе дело, если речь не идет о «Проекте» Вержбицкого, который ввел в заблуждение конструктора Спицына. Также Смирнова и инженера Горелика. Эксплуатируя к себе уважение и былые заслуги – год назад Алберт Андреевич «придумал» компостер, а раньше редуктор грузоподъемника с цилиндрическими шестернями. Это раньше, а нынче Вержбицкий продемонстрировал Смирнову, Горелику, Спицыну свои безупречные ватманы, цифр колонки и столбики, без единой помарки – очень эффектно!

 А после всей группы, ее возглавляя, к Антону Ефимовичу (токарь Васильев - директор) эти ватманы прямо на стол!

- Взгляните, Антон Ефимович. Вот это… Нет! Смотрите сюда! Вот это…

А после бессовестно насладиться триумфом! Приняв поздравления и назначение! Возглавить модернизацию, чтобы ставить рессоры и амортизаторы сразу! То есть, одновременно! Монтировать часть ходовую, экономя человеко-часы, рабочее место, снижая износ инструмента, повышая удобство хранения узлов и деталей. То же штамповка – увеличить двукратно силу падения пресса и скорость подачи листов. Вместо двух, сразу пять!

- Альберт Андреевич! Товарищ Вержбицкий! – обращались к Вержбицкому ежеминутно (три бригады у него непосредственно в подчинении). – Здесь вот как? А вон там? Понятно!

Наслаждение – быть командиром! Руководителем быть, с которым не спорят. Без которого шагу не сделать. Быть, словно, отцом, который все знает и понимает! Наслаждение!

- Я теперь на заводе второй человек! – любил повторять товарищ Вержбицкий, оказавшись в семейном кругу. Сидя с фарфоровой чашечкой кофе, в кресле высоком, халате из шелка с кистями. – После Васильева-слесаря. Но лучше быть первым! Не только в деревне, ха-ха-с. Какой, мне скажите, из слесаря руководитель? Но бог даст… Или в Москву, в министерство. Лизанька, хочешь в Москву? Pourquoi pas? Как я, однако, устал!

Да. Он очень устал. Прежде всего притворяться! Что он «наш» до мозга костей и глубже, что бескомпромиссен – всегда и для всех! Что свободен от пережитков царизма: двуличия, тщеславия, зависти, индивидуализма. Что самоотверженный труд на благо народа – его твердое кредо.

Альберт Андреевич устал от вопросов. Которые ему задают Спицын-конструктор и дотошный Горелик. Нашли эти товарищи (позже, на спокойную голову)  в «Проекте» Вержбицкого «несостыковки» и «недочеты». Деликатные люди! Называют «несостыковкой» и «недочетом» фальшивку.

Вержбицкий устал от бессонницы.  Директор поставил условие – монтаж проводить по  ночам! После смены вечерней. Затем испытания. А уж после проверки включить (подключить) операции в поточную линию, «встроить» в конвейер.  Такое условие – ночью работайте!

От усталости кофе Вержбицкий пил ежедневно – густой и крепкий до горечи, возбуждающий, повышающий сердцебиение, блеск дающий глазам.  После того, как проснется. А именно, вечером, когда домой возвращается дочь. Жена у Вержбицкого «домохозяйка» с надменным лицом и фигурой царицы, дочь (что характерно) - артистка в театре Комедии. Музыкальной. К ней Дунаевский… Об этом потом, может быть.

Общий рисунок текущих событий – днем, раз в четыре часа новый «Фордзон» выезжает во двор. Как быть и должно. Ни от чего не зависимо. Ночью, с одиннадцати до начала утренней смены - азартно монтируют новые мощности и агрегаты. Получая команды Альберта Андреевича и Смирнова, Вержбицкому ставшего правой рукой.

Монтируют, крепят, соединяют, подводят, стыкуют, скрепляют, «запитывают» … С надеждой, что может быть очень скоро (как только пройдут испытания), новый «Фордзон» будет во двор выезжать каждый час! Чуда ждем, братцы! Такая вот дерзость рабочей надежды.

Давно потемнели «белые» ночи – жаркий июль в Ленинграде. Мальчишки купаются в Невке и на Смоленке; туристы с раскрытыми от удивления ртами ходят по по Невскому – к Адмиралтейству, на площадь Урицкого и обратно; на Елагине по воскресениям лодки, качели, в тире стрельба. 

А Кузьмич все хворает. Все в больнице находится Лаптев Петр Кузьмич. С легкими плохо! Хрипы, одышка, потливость и слабость, вечером жар – только лежать. Порою без чтения, так нездоровится. Может быть, возраст причина? Может быть, папиросы? Впрочем, какой может быть от курения вред? Смешно. Дым табачный – подспорье для нервов: успокоить, взбодрить… Разве может быть вред от подспорья?

Изменился Кузьмич. Похудел, посветлел. Кожей, ставшей точно бумага по цвету. В бороде. Раньше по средам и воскресеньям брился Кузьмич, с хрустом снимая щетину на подбородке и возле подковы усов бритвой опасной. В больнице не так: руки дрожат – опасная бритва опасна. Теперь наш Кузьмич вылитый Лаптев Авдей Валерьянович – артист крепостного театра. Его (Кузьмича) бы увидел Кузьма Авдеевич (батя), воскликнул бы: «Вылитый батя!».

Кузьмича навещают. Из дома – жена и соседи, Малкин, конечно. Навестил бы и сын обязательно. Но сын Кузьмича - командир на Дальнем Востоке, на самой границе. В отпуск лишь в ноябре.

Не только «домашние». Кузьмича навещают с завода: пряники, точно ребенку, яблоки, пирожки, пироги, папиросы, газеты. Развлекают рассказами: Дольфус, вон, занял пост канцлера в Австрии; победила «Ока» «Звезду» по футболу; «Волков и овец» в народном театре поставили. И о том, что теперь происходит на «Красном Путиловце». О модернизации.

- О!

- Вот и «О!».  Модернизируют! В штамповочном, на девятом участке, в котельной. Ночами работают люди.

- Ого! Кто?

- Что, Кузьмич, «кто»?

- Кто работает ночью? – слабым голосом поясняет Кузьмич. Нет уж прежнего баса Шаляпинского – ослабло дыхание, грудь тяжела.

- А! Так это… Макаров, Кутепов, Миша Агеев, Бондаренко, Василий Бычков, Пашка Лосев. У Лосева двойня в четверг родилась.

- Эка! – Кузьмич подмигнул.

 - Братья Галкины, Сидоров Павел, Павел Морозов, Лукин, Лужин, Шмаков…  Больше не вспомнить, Кузьмич.

- Ох ты! Ребята надежные, гордость завода. Им хоть ночью, хоть с глазами закрытыми – мастера!

- Вызвались сами.

- Молодцы!

- С ними конструктор Смирнов. А над всеми Вержбицкий.

- Вержбицкий?

- Альберт Андреевич, кто же еще? Торопит…

- Слава Богу! Значить, прочел и одобрил, – тихо (голос, словно шершавый) заметил Кузьмич, улыбнувшись.

- Что одобрил?

- «Зап…

Тут закашлял Кузьмич. Зашаталась кровать, заскрипели пружины – зашелся старик долгим кашлем.  До слез, вздутых жил, кожи, пошедшей красными пятнами, влажных хрипов, липкой зеленой мокроты, сплюнутой в специальную миску.

После приступа кое-как обмочить пересохшие губы в кружке с водой и откинуться на подушку в изнеможении… Ждать укола.

                                                                   ***

Святая душа наш Кузьмич… Доволен, рад за общее дело старый рабочий – модернизируют, слава Богу!  Доволен старик. А как по-другому? У рабочего радость одна – строить социализм, счастье ковать поколениям будущим, повышая производительность. Как? Модернизируя!

Липы цветут, буксир по Фонтанке баржу толкает – лежит у окошка (распахнуто настежь) Кузьмич, нюхает липы и дым пароходный. Когда «отпускает» в груди. Лежит и мечтает: не сегодня, так завтра каждый час с конвейера будет съезжать новый трактор! Где такое бывало? Нигде! Каждый час… Это значит, больше целинных полей вкусят плуга, больше таежного вывезут леса, больше свеклы доставят на станцию – на сахар пустить. Светлые думы, приятные - внес свою лепту Кузьмич, составив «Записку», которую употребляет Вержбицкий. Уж коли, модернизируют на девятом участке, и на штамповке – пригодилась, значит, «Записка». И хорошо оно, и слава Богу!

А ночами, когда спит больница, когда мирным храпом покрылась палата (Кузьмич давно подружился со всеми – люди прекрасные!), когда только чайки кричат в темноте, думы приходят другие. Серьезные думы. Не печальные, но серьезные думы - вспоминает Кузьмич свою жизнь. Это признак – прокручивать жизнь будто хронику киноленты. Вспоминает забастовку январскую Пятого года. Вспоминает Кузьмич, как вступил в «Собрание русских рабочих», как рядами путиловцы шли к Эрмитажу – с петицией к Николашке. Петиция… смех! Гаубицей – надо было, изделием собственным жахнуть. В тронный зал – вот вам наша петиция! Не дожидаясь «Авроры».

«А я ведь все думал, - сам себе губами сухими шепчет Кузьмич - на кого же Альберт Андреич похож? На Гапона! Волосы только состричь, и бородку просыпать крахмалом. И накинуть лет двадцать. Не отличишь. Молодец!  Такое важное дело затеял – конвейер модернизировать. Смело!»  

Прав Кузьмич – Вержбицкий стал смел. Настолько, что решил опробовать новый пресс, не поставив в известность директора, без его разрешения, без инженерной комиссии, одобряющей «испытания» на заводе. Любые: будь то новая цепь освещения, раздвижные ворота, умывальники, ватерклозеты.  А здесь новый пресс! Не новый, конечно, модернизированный.

Только Вержбицкий и помощник Смирнов принимали решение – этой ночью рискнуть. А утром с докладом – вот полюбуйтесь! Быть может, напишут в газете статью, в райкоме отметят, премируют «Домом отдыха» - рискнуть этой ночью!

Пока же товарищ Вержбицкий рубильник не поднял, для замыкания электро-цепи, необходимо задаться вопросом, что значит «рискнуть»? С учетом пословицы «Риск - благородное дело».

Какое оно, «благородное дело»? Благородное дело – бороться! Как тогда, с петицией к Николашке, под встречные пули с нагайками. С меньшевиками бороться! И с интервентами! С беляками, с троцкистами, со шпионами, диверсантами, с безграмотностью, с производственным браком, с прогульщиками, наконец. Жизнью рискуя! Вот оно! – жизнь положить в «борьбе за это», как поется в лучшей песне на свете. Не должно быть слова «рискнуть» - рисковать!

Вержбицкий Альберт Андреевич, уставший работать ночами, спорить устав с инженером Гореликом и конструктором Спицыным, решился рискнуть. И рискнул…

Риск обернулся позором. Ладно, позором – аварией риск обернулся: трехфазным рубильником замкнута цепь, пресс загудел, зашипел, приподнялся на дюйм и… грохнуло вспышкой и искрами! Взрыв настоящий, артиллерийский! Как показалось.

Затем темнота…  В темноте тишина, серный чад сгоревших моторов.  Ладно, моторов – сгорел силовой трансформатор, принимающий электричество прямо с турбины, киловатты дающей заводу. Рискнули! Оставив конвейер без тока.

Поточную линию?! Конвейер?! Да!

 И не только конвейер. Всю территорию. И не только: раздевалки, столовую, фельдшерский пункт, дирекции здание, корпус складской. Напустив черноты в кладовые, где только что брали крепеж. На лестницы, напустив черноты, в коридоры…

Стояли притихшие: Макаров, Кутепов, Миша Агеев, Бондаренко, Лосев, Василий Бычков. Оцепеневший конструктор Смирнов в окружении Галкина, Шмакова, Павла Морозова, Лужина, Лукина. Тоже оцепеневших, испуганных, непонимающих – как это…

- Альберт Андреевич? Как это… - шепот раздался во мраке.

В ответ тишина.

- Альберт Андреевич! Товарищ Вержбицкий, вы где?

Кто-то спичку зажег, осветив не мгновенье – изумленные лица, рты приоткрытые, конструктор Смирнов на грани истерики…

- Альберт Андреевич, где вы?

Минут через пять (ужасных минут, бесконечных) появился фонарь. И нашелся Вержбицкий. Лежащим возле рубильника, с рукою за сердце схватившейся. С полумертвым «нездешним» лицом – обморок? Приступ? Удар? Только лужи еще не хватает… Под ним.

- Что делать, товарищ Смирнов?

- Я не знаю, - ответил конструктор Смирнов и заплакал.

Что дальше?  Даже страшно сказать. Страшно представить. Не пережить (чур меня!), а представить.

Во-первых…

«В-пятых», «в-двадцатых», «в-сотых» – перечень бесконечен, бумаги не хватит. Газетной короткой строкой: без малого сутки (!!!) устраняли последствия «риска». Двадцать четыре часа     Вержбицкий украл у завода! Не считая иного ресурса. Траурный день. Пустой для хозяйства народного, не получившего новой тракторной техники. Не съехал с конвейера в день этот новый «Фордзон».

На рассвете примчался Васильев. Бледнее если не смерти, то чистого ватмана. Или первого снега:

- Кто позволил?!

- Вержбицкий…

- Где он? Позовите немедленно!

- Он, товарищ директор, в фельдшерском пункте. У Альберта Андреевича приступ. Карету ему бы «скорой помощи» надо.

- Нашатырь? Давали? Как привести его в чувство?  

- Давали, товарищ директор. Не реагирует. Скорую надо бы. Помрет, того и гляди.

- Вот это не надо! Прежде все выяснить. Звоните!

Позвонили, скорую вызвали, увезли. Альберта Андреевича, в бессознательном состоянии до сих пор пребывающего.

- А где же Смирнов?

- Где?!

- Смирнова не видели?

- Позовите Смирнова!

- Товарищ Смирнов, где вы?

Нет. Исчез конструктор Смирнов. След простыл…

Только Смирнова конструктора. Остальные сплотились. Те, кто с ночи остался и первая смена – устранять последствия «риска». Назначили старшим Горелика. Пока.

Также встречали пожарных и службу, прибывшую электриков опытных – чинить трансформатор.

- Уже не починишь…

- Менять!

…В девять утра появился товарищ из органов. В штатском, высокий, не молодой, с потертым портфелем. Обосновался в «Профкоме». Занявшись стороной юридической, политической стороной – найти и привлечь виноватых. Всех до единого! Куда бы ниточки не тянулись. Всем известно, дыма нет без огня.

Алексеев (строгий товарищ из органов) вызвал на первый допрос Макарова, Мишу Агеева, Бондаренко, Кутепова, Лосева. А на дом к Смирнову-конструктору послал милицейский наряд! Траурный день. День стыда…

Но и он миновал, как минует любое событие.

 Всего через сутки ожил конвейер! Опять запустилась поточная линия, возобновляя процесс: четыре часа, и новый «Фордзон» выезжает во двор. Слава Богу!

Но не бесследно. Оно и понятно.  С лиц рабочих исчезли улыбки, шуток не слышно, люди притихли: в каждом есть доля вины – проглядели. Что? «Авантюру!», «Ножом политическим в спину удар!» - по словам товарища Алексеева. В каждом есть доля вины! И не малая – помогали своими руками разрушить завод! Остановить выпуск железных коней, под прикрытием «модернизации»! Ловко! Каждую ночь. Тайно, можно сказать. С энтузиазмом: быстрее, быстрее, быстрей! Ничего, разберемся.

Директор Васильев, темный, как туча (оно и понятно), в зубах папироса одна за одной. Застарелая язва открылась – нервы, волнение, переживания. Также парторг Виноградов: волнуется, переживает, ни на шаг не отходит от Зандлера. Зандлер И. А. – председатель партийной комиссии, Райкома второй секретарь.

Новая жизнь на «Красном Путиловце» - конвейер, в две смены работа на нем и бессменно работа комиссий. Партийной и строго «технической»: добраться до истины, разоблачить.  Что есть «истина» в данном контексте? Истина – есть беспристрастная объективность. Истина – это полная мера ответственности. Полная!

                                                                 ***

Не даром дочка Вержбицкого служит артисткой. Видать, у них это в крови: «изображать». Три дня Альберт Андреевич изображал из себя больного сердечника. «Продолжал», когда вызванный страхом (но не раскаяньем) обморок миновал. Миновал, как только Вержбицкий оказался лежащим на мягкой перине в собственной спальне, затемненной портьерами. Приступа нет, а Вержбицкий лежит, словно труп: закрыты глаза, неподвижность, дыхание тихое – слышно, как в столовой тикает маятник.

- Альбертик, ты слышишь меня? – жена любопытствует. – Тебя к телефону. С завода. Слышишь Альбертик?

- Папа, – любопытствует дочь, придя из театра, - ты слышишь? Ко мне сегодня пришли. О тебе выясняли. Папа, ты слышишь?

Молчит, мускул не дрогнул в ответ. Не до ответов подобных, есть вопрос пострашнее – «Что делать?!»

Признать, что ошибся в расчетах? Признать, что «модернизация» оказалась ему не под силу? Что делать? Что?

Когда же пришли за Вержбицким товарищи из ОГПУ (без церемоний с кровати поднять, увезти, куда следует), Альберт Андреевич знал, как себя защитить. Вспомнив, о Кузьмиче, о «Записке» его. Вот корень зла! Тем паче, свидетели были – наладчица Бондырева! В столовой. Тогда еще ливень прошел. На обед были борщ, макароны по-флотски, компот. Проверьте!

Прекрасная у Вержбицкого память.

А Кузьмич? Наш Кузьмич все хворает, хворает.  Хуже стало Петру Кузьмичу – высох, стал скуластей, борода, как у схимника, взгляд в одну точку, то есть, на трещину на потолке. А после того, как узнал… Еще хуже стало, плох наш Кузьмич окончательно. Очень плох, после того, как услышал:

- Вержбицкого взяли!

- … - нет сил отвечать. Только слезы в глазах – встал конвейер! Сгорел трансформатор, пресс, электромоторы, гидравлику подключающие, территория обесточена… Господи…

- И Смирнова нашли. Его прихвостня. Пьяного, на Варшавском вокзале. Уехать хотел. В Ригу, как говорят.

- … - лишь вздыхает Кузьмич. Грудь не то что «поет», но свистит. Слезы в глазах Кузьмича – неужели ошибка? В расчетах. Тех, что они с Малкиным делали. Неужели? Введя в заблужденье Альберта Андреевича. Боже, помилуй! Нечем дышать…

Грустные мысли. Точь-в-точь, как ответы. Вержбицкого на допросе – жесткий стул, помещение тесное, следователь, затянутый в портупею, каждое слово ловящий. И не только: каждый жест, взгляд, движение рта, пальцев, дрожащих Вержбицкого, терзающих ворот рубашки:

- …ввел в заблуждение Лаптев. Меня. Предложив авантюру, предложив модернизацию. Лаптев. Есть тетрадь. Как улика! С претенциозным названьем «Записка техническая». Это все он. И Малкин. Можно водички?

- Малкин? С шестого участка?

- Говорил, что сосед. Я так понимаю теперь, что, он никакой не сосед, а…

- Понимание ваше, нужно было использовать до… катастрофы. Вы, гражданин Вержбицкий, согласны, что благодаря вам и Смирнову и группе рабочих, лишенных рабочего «чуя», но возглавляемых вами, на заводе произошла катастрофа, а не авария? «Текущая», как вы заметили.

- Доверился, каюсь, товарищ…

- Я вам не товарищ! «Доверились», стало быть?

- Каюсь, доверился.

- Вы?

- Именно так, товарищ…

- Повторю: я вам не товарищ! С образованием университетским, с опытом инженера, в Германии бывшего. Доверились старику, писать едва ли умеющему.

- Умеет. А то, что почерк другой, так это следы замести. Я понял!

- Значит, он дал вам «Записку»?

- Подсунул.

- Подсунул?

- Каюсь, това… кхм… Воспользовавшись суматохой.

- Странно… Какая может быть на «Красном Путиловце» суматоха? Вы называете «суматохой» рабочий процесс? Очень странно… Вы коммунист? С года какого?

- Я беспартийный. Не считаю достойным. Себя. Называть коммунистом. Но сочувствую, горячо.

- Зачем коммунистам сочувствовать? Странно….

Странным не то оказалось, что Вержбицкий за спину спрятался Кузьмичу. Не то.  Странно, что после проверки расчетов тетрадных («записочных»), оказалось, что нет в них ошибок! Нет ошибок, как ни искала комиссия «техников» – Горелик, профессор Авдеев (Политехнический), доцент Абрикосов (Технологический), Спицын конструктор, другие товарищи. В отличие от «Проекта модернизации».  Перестарался Вержбицкий, воруя идею и свежую мысль, меняя угол наклона, скорость вращения, прочее. Сопоставили, изумились, передав резолюцию товарищу Зандлеру из Райкома.

Передали чуть позже, пока… А пока идет следствие - очищается истина от прилипшей к ней лжи. Допросив: Макарова, Мишу Агеева, Кутепова, Волкова, Лосева. Также наладчицу Лидию Бондыреву. О чем говорили Кузьмич и Вержбицкий не вспомнила Лидия, но прекрасно помнит компот, макароны по-флотски и борщ – женщины!

Пришли также к Лаптеву Петру Кузьмичу – крахмальный халат белоснежный поверх портупеи и «квадратов» малиновых в черной петлице. Определить место и юридический «статус» - обвиняемый или свидетель? Гражданин Лаптев Петр Кузьмич. Это наш-то Кузьмич «обвиняемый» ?!

Напрасно пришли к Кузьмичу, ведущие следствие.  Теперь у него один статус – «умирающий». Не слышит, не видит Кузьмич ничего (никого), что вокруг. А что же он видит? Видит Кузьмич сад вишневый, цветущие яблони, пчелок, травку и свет золотой. Вдруг человек… Знакомый, родной человек. Господи, дед! Лаптев Авдей Валерьянович – артист крепостного театра! Господи, дедушка!

- А мы заждались, - улыбается дедушка ласково, - заждались мы тебя. Пошли!

- Куда? – басом Кузьмич вопрошает.

- На митинг! Сегодня Ильич митингует!

- Ленин?!

- Владимир Ильич! А завтра Карл Маркс прилетает. Здесь летают, если в других сефиротах. Для этого…

Бредит Кузьмич, улыбаясь остатками губ, сухими полосками бледными. «Агонизирует - как сказал представителям органов доктор. – Прекрасный был человек! Замечательный, святая душа…»

- Вы уверены?

- Абсолютно. Чист, как ребенок.

Умер Кузьмич на рассвете: буксир тащит раннюю баржу с дровами, голодные чайки кричат, где-то (за Елагиным островом) мягко грохочет гроза. Нет Кузьмича! Все осталось (верфи, Фонтанка, «Фордзоны», строительство светлого будущего…), но без него. Земля тебе пухом, Кузьмич. Спи, товарищ, спокойно…

 

Всем заводом его хоронили. С траурным маршем, венками, речами горячими, плачем, когда алый гроб стукнулся днищем о глину могильную. Сын-командир, «молнией» вызванный с края советской земли, вынул наган - пять выстрелов в небо, раздались в «прощания» скорбный момент. Он же и радостный – Кузьмич, отдыхай! Ты «оправдан», очищен от лжи. Пять выстрелов – пять лучей у Красной Звезды!

Всем заводом прощались с героем труда.  Исключая, конечно, «вредителей». Суд над которыми постановил – расстрелять!!! Вержбицкого, Смирнова конструктора – немецких шпионов, Макарова, Волкова, Лосева оказавшихся агентами тайными английской разведки.

Добавим, десять лет дали Лидии Бондыревой. За «недоносительство». Правильно!

Вержбицкий рыдал, слюни мотая на пальцы:

- Я… мы… я. Я не шпион! Я… мы… не шпион… любою ценой готов искупить… они... пощадите!

- Вы Вержбицкий не только шпион. Вы… – голос судьи под сводами зала умножился эхом… – Вы полиграф уссурийский! Вам знакомо название «полиграф»? «Уссурийский»?

- Ж-ж-жук… Жук-короед. Я… мы… пощадите!

- Раздавить, как клопа! – крикнул кто-то из зала набитого.

Зал подхватил в едином и гневном порыве. Так, что стены и стекла дрожат:

- Раздавить!

- Как клопа!

- Как мокрицу!

- Раздавить беспощадно!

- Как моль!

- Раздавить!

Долго кричали. Стоя. Сжав кулаки. В том числе, Малкин с шестого участка, Малкин – сосед Кузьмича, Грачевский-отец с «Выборжца Красного». Правильно, раздавить!

                                                                   ***

Раздавили… А так хорошо начиналась история – на завод целым классом! Так хорошо начиналась.

И все не закончится…

Июнь 2020-2021 февраль