Аграрное освоение западной сибири: взгляд сквозь призму истрической энтомологии (вторая половина XVIII – начало XX века)

АГРАРНОЕ ОСВОЕНИЕ ЗАПАДНОЙ СИБИРИ: ВЗГЛЯД СКВОЗЬ ПРИЗМУ ИСТРИЧЕСКОЙ ЭНТОМОЛОГИИ (ВТОРАЯ ПОЛОВИНА XVIII – НАЧАЛО XX ВЕКА)

Сергей Туров

Одним из немногих преднамеренно одомашненных человеком насекомым является медоносная пчела. На сегодняшний день не выявлено ни одного источника, в котором говорилось бы о разведении медоносных пчел в Сибири или даже нахождении их здесь в диком состоянии ранее второй половины XVIII века. Более того, многие исследователи полагают, что медоносная пчела до русской колонизации края никогда здесь не обитала, поскольку не могла пересечь Уральский хребет ввиду жесткого местного климата. Однако в наскальной живописи Алтая (Телецкое озеро) и скал Верхнего Енисея пчела присутствует. [Елфимов, с. 13] Впервые о культурной медоносной пчеле читаем в описании г. Тюмени 1781 г.,: «...имеется в городе Тюмени небольшое число пчельных улей» [ГАПК ф. 316, п.1, ед. хр. 25, л. 11 об.]. Таким образом, пчеловодство в Зауралье в это время развито было слабо, но явно уже существовало, как минимум, в 1770-х годах. Впрочем, и много позднее пчеловодство в Тобольской губернии было развито недостаточно. Первая пасека в Тарском уезде Тобольской губернии появилась в хозяйстве крестьянина В.Н. Новикова в деревне Больше-Красноярской в 1869 году. В Ялуторовском уезде в – 1891, Ишимском – 1898, Тобольском – в 1900 годах [Бельских, 2003, с. 63].

В литературе сложилось устойчивое мнение, что начало пчеловодству в Южной Сибири, в предгорьях Алтая, положил командир Иркутского драгунского полка Н.Ф. Аршеневский. В 1786 (1790, 1793) году он выписал из своего имения под Оренбургом 7 ульев и опытного пчеловода-башкира. Пасеку устроили в 27 верстах от Устькаменогорска, близ деревни Бобровки, и поручили заботам бобровских крестьян. Пчелы быстро размножились, и уже через два года Аршиневский продал 10 крестьянам по несколько ульев. [Гагемейстер, с. 254] Еще в первой половине XIX в. отмечалось, что «приобретая значительные выгоды от пчеловодства, крестьяне доныне чтят Аршеневского, называя его истинным благодетелем» [Фан-Этцель, Вагнер, с. 255]. Однако при всем уважении к заслугам Аршиневского в деле внедрения культурного пчеловодства на Алтае приходится констатировать, что полковник Аршиневский не был пионером алтайского пчеловодства. У него были предшественники, правда, менее удачливые. Весной 1776 г. главный доктор сибирских войск Беренс ревизовал лазареты гарнизонов Алтайской крепостной линии. В беседах с крестьянами он выяснил, что, по их мнению, в данной местности вполне можно заняться разведением пчел. Об этих наблюдениях местных жителей доктор доложил своему непосредственному начальнику командиру Алтайской бригады А. Скалаю. Последний приказал казакам-башкирам, служившим под его началом, привезти пчел из Башкирии. Зимой 1776-1777 гг. из Башкирии были доставлены 30 ульев с пчелами и розданы жителям сел Бобровское и Секисовское для содержания. Однако пчелы погибли во время зимовки. Дело в том, что ульи принадлежали казне и по приказу начальства осенью было изъято слишком много меда, а посему пчелы погибли от голода. [Небольсин, с. 67]. Столь завидное упорство устькаменогорской администрации в деле насаждения пчеловодства объясняется не гастрономическими пристрастиями и повышенным служебным рвением. Дело в том, что села Бобровское и Секисовское были населены русскими старообрядцами-«поляками», переселенными с территории так называемой Ветки (Белорусия) в 1764 г., и имевшими опыт пчеловодства. Начальству оставалось только поддержать почин предприимчивых крестьян. Время шло, и пчеловодство на Алтае все более утверждалось. К концу второго десятилетия XIX в. пчеловодством занимались не только устькаменогорские поляки, но крестьяне Алтайского горного ведомства, а также казаки алтайских крепостных линий Колыванской и Бийской: «Число сих казаков достигает ныне до 100000; главные занятия их состоят в скотоводстве и пчеловодстве...» писал в первой половине XIX в. В.В. Пассек. [Бельских, 2001, с. 35] Особенно хорошо принялся промысел в Устькаменогорском и Семипалатинском уездах. [Сафьянова, с. 137]

С Алтая уже в начале XIX в. пчеловодство пришло в Томские пределы, где в самое непродолжительное время широко распространилось, особенно в Томском уезде. [Лукичев, с. 28] Начало томскому пчеловодству было положено в 1800 г., когда четверо томских мещан Василий Петров, Степан Дулетов, Дмитрий Ложников и Андрей Антипин привезли в город пчел из окрестностей Усть-Каменогорска. За это небывалое по тем временам предприятие все четверо были награждены императором Павлом медалями. В 1803 г. специальным императорским указом предписывалось «предоставление найденной способной к пчеловодству подле Томска земли в пользу тех, кто в том упражняться пожелает». В 1807 г. кузнецкий купец Черногубов купил несколько колод с пчелами все у тех же устькаменогорских «поляков» и с этого началось пчеловодство в Кузнецком округе. Остается добавить, что в 1820-х пасеки появились в Енисейской губернии, в Минусинском и Ачинском округах, а к 1860-м утвердились в Красноярском [Бельских, 2001, с. 35.]. Однако на севере региона, пчеловодство не привилось даже в начале XX века. Например, в Нарымском крае пчеловодство не имело «почти никакого значения, так как мещане после нескольких неудачных попыток перестали этим заниматься». Причинами неудач стали болезни пчел «от плохого корма», наводнения, продолжительные холода и отсутствие «медовых» рос. [Плотников, с. 358.] Впрочем, и на юге региона в иные годы капризы природы и болезни пчел сводили на нет все усилия пчеловодов. Так, П.А. Голубев, изучавший в конце XIX в. пчеловодство в Барнаульском и Бийском уездах Алтайского горного округа, замечал, что данный промысел сильно зависит «от колебания климатических условий» [Голубев, с. 80-82]. Наводнения также как и на Томском Севере создавали проблемы для кузнецких пчеловодов. Кузнецкий городской голова Е.С. Конюхов в 1870-х годах сетовал на то, что однажды во время сильного наводнения «потонуло много пчел, стоящих на низких местах, некоторые колодки с пчелами вовсе унесло…» [Конюхов, с. 64] Кстати, в Кузнецк первых пчел привез чиновник Шпиноль в 1800 году. [Конюхов, с. 85]. Содержание пчел долгое время мало чем отличалось от нахождения этих насекомых в естественных условиях. Пчел содержали в специальных колодах, но последние были весьма просто устроены. Они представляли собой выдолбленные изнутри обрубки древесных стволов и делились на два типа: лежачие – на специальных подставках и стоячие – без таковых. Еще в конце XIX в. пчел в Томской губернии держали в таких сооружениях [Кауфман, с. 44–45]. Уход за пчелами сводился к тому, что пойманный во время роения новый рой приучали к колоде, а на зиму пчел убирали в «омшаник» (погреб), расположенный здесь же на пасеке. [Малых, с. 102, 108]. Еще одной особенностью западносибирского пчеловодства было то, что медоносные растения здесь не культивировались, а пчела брала основной взяток на диких медоносах, произраставших в горных долинах или на таежных еланях. Пчеловодство поэтому особенно было развито в районах, прилегающих к чулымской и алтайской тайге. Исходя из вышеизложенного, современники и в конце XIX в. характеризовали западносибирское пчеловодство как полубортевое [Кауфман, с. 35; Крестьянское землепользование и хозяйство…, с. 287]. Скорее всего, именно это обстоятельство явилось причиной, по которой в самое непродолжительное время разрослась в Южной Сибири, прежде всего на южных склонах Алтайских гор, крупная популяция дикой медоносной пчелы. О ее размерах можно судить хотя бы по такому факту. Т.У. Аткинсон в середине 1840-х гг. зафиксировал у русского крестьянства Алтая промысел дикого меда – бортничество, которое считалось выгодным занятием, несмотря на большие успехи алтайского пчеловодства [Фан-Этцель, Вагнер, c. 255]. Бортничество процветало еще и потому, что культурное пчеловодство на начальном этапе требовало серьезных вложений. От 10 до 15 рублей стоила одна колода с пчелами. Это обстоятельство влекло за собой также достаточно частые попытки похищения «колодок» вместе с медом и пчелами.И, тем не менее, промысел развивался достаточно интенсивно.К 1862 г. на пасеках Алтайского горного округа, сопредельных местах Бийского и частично Семипалатинского округов насчитывалось до 250 тыс. колод. [Бельских, 2001, с. 35] По данным П.Г. Чефранова в 1910 г. количество пчелиных семей по Сибирским губерниям составляло: Тобольской – 1664, Томской – 524 158, Енисейской – 79 439 [Чефранов, с. 56]. Успехи промысла объяснялись его высокой доходность при сравнительно небольших трудозатратах. Долгое время мед составлял серьезную конкуренцию сахару. Так в 1840-х гг. в Южной Сибири сахар был дороже меда в 6 раз [Опекун, с. 79].

Человек, осваивая новые территории, как бы тянет за собой шлейф из неизвестных ранее на этих территориях диких и одомашненных животных, растений и насекомых.

Так докучливые обитатели человеческого жилья – тараканы, клопы, сверчки – попали в Сибирь вместе с русской колонизацией, так сказать, «зайцами». Дорусский сибирский быт был по преимуществу кочевым, а в «инородческих» чумах, и юртах, продуваемых всеми ветрами, эта нечисть не выживала. И только вши, и блохи в северных лесах и тундрах являлись едва ли ни непременной принадлежностью быта аборигенного населения [Описание живущих Сибирской… с. 145].

Но вернемся к нашим тараканам… Вместе с русским бытом в Сибирь пришел не привычный сегодня рыжий таракан (прусак), а так называемый черный. Первое документальное упоминание о тараканах находим в присланном в Сибирский приказ из приполярной Мангазеи сообщении о случившемся в 1642 г. пожаре: «Волею Божию, государь, половина города выгорела дотла, а из остальной половины ползут тараканы в поле. И видно быть и на той половине гневу Божию, и долго ль коротко ли и той половине горети, что и от старых людей примечено» [Белов, с. 94]. Таким образов, уже к середине XVII в. тараканы на Севере края добрались до низовьев р. Таза, то есть до самого северного русского населенного пункта в Западной Сибири на те поры. На юге региона границу продвижения черных тараканов в 1770 г. зафиксировал П. С. Паллас: «...в новонаселенных между Тоболом и Ишимом деревнях тараканов совсем нет, а по Иртышу они не далее как до Омской крепости расплодились; хотя их там за несколько времени и великое множество водилось; напротив же того клопы и сверчки по Иртышу уже везде развелись...». [Паллас, с. 103] На востоке Сибири черный таракан к середине XVIII в. продвинулся как минимум до Иркутска. Причем сюда он приехал в буквальном смысле слова на плечах сибиряков. По утверждению С. И. Черепанова, (родился в 1810 г.) в Иркутск («кофейных») черных тараканов привез его дед. Якобы, однажды, находясь в Ирбите, дед Черепанова впервые увидел этих насекомых и не придумал ничего лучшего, как поймать пару, завернуть их в бумажку и поместить в шкатулку с тем, чтобы показать затем в Иркутске своим знакомым и домашним. Кончилась эта сомнительная затея тем, что по приезде домой он открыл шкатулку, а тараканы из нее буквально брызнули. Выжили и размножились они по той причине, что в шкатулке хранились, помимо прочего, просфоры [Черепанов с. 6–7.]. Впрочем, в общественном сознании бытовали и другие версии появления этих насекомых в Сибири. По свидетельству Эрика Ласмана, (между 1764 и 1768 гг.) барнаульцы и жители окрестных деревень считали таракана лесным насекомым. Так они полагали на том основании, «...что видят их иногда ползущими по улице...» [Письма, относящиеся до Сибирского края… с. 46.].

Нет никакого сомнения в том, что черный таракан со временем захватил бы и земли «между Тоболом и Ишимом», но у него появляется грозный соперник: «В Усть-Каменогорске за несколько лет примечены некоторые маленькие азиатские тараканы... о которых думают, что они принесены сюда с ташкентскими товарами. Сия досадная и вредная гадина так скоро здесь расплодилась, что все почти домы ими полны. Ниже буду я иметь случай объявить, что те же тараканы при новом открытии китайской торговли начали размножаться от востока даже за Сибирь; и они так малы и плоски, что в прималейших щелях скрыться могут, то не может почти быть, чтоб в короткое время и в России через проходящие из Сибири товары сею гадиною обременены не были. И чаятельно, что и крепости на Иртыше не долго уже от оных свободны останутся, хотя доселе большие западные азиатские тараканы угнездиться там и не могли, и повыше Томска на Иртыше нигде не попадаются... Года с три, то быть с того времени, как китайская торговля опять началась, развелись, или, как чаятельно, размножились здесь в Томске почти во всех домах мелкие желтые тараканы... при описании Усть-Каменогорска упомянутые. Оных отличают от обыкновенных кофейных тараканов, которых здесь не столь, названием пруские тараканы. И за подлинно знают, что они перевезены сюда купцами, на китайских границах торгующими, между товарами» [Паллас, с. 257, 430].

Таким образом, тараканы двигались в Западную Сибирь с двух направлений и в 1760-х гг. освоили все ее пространство. По-видимому, в это время началась «великая тараканья война», в результате которой «мелкий рыжий» таракан сначала вытеснил крупного «кофейного» (черного) из Сибири, а затем и из европейской части страны. Дело в том, что маленький, в сравнении с черным, и плоский рыжий таракан без труда находил и уничтожал кладки личинок черного таракана, а сам откладывал личинки в местах совершенно недоступных сопернику. Таким образом, подтвердился прогноз П. С. Палласа о том, что в будущем «рыжие азиатские тараканы» освоят и Европейскую Россию. Отсюда, по-видимому, рыжий таракан двинулся в Европу, где и по сей день рыжего таракана именуют «русским». Но это произошло позднее, а пока рыжий таракан завоевал Западную Сибирь. Впрочем, сибиряков мало занимала «тараканья война», большинство, скорее всего, ее попросту не заметили. В конце концов, какая разница, какие насекомые одолевают твое жилище, главное найти способ от них избавиться. Таракан теплолюбивое насекомое. По этой причине тараканов было принято вымораживать в зимнее время с наступлением холодов, оставляя на некоторое время жилье без отопления [Зеленин, с. 1029–1030]. Именно подобным образом настоятельно рекомендовал поступить тобольским обывателям в 1776 г. губернатор Д. И. Чичерин: «В тобольскую полициймейстерскую контору приказ. Как ныне наступило время холодное, то за первое предлагаю во всех харчевнях и где хлеб и калачи пекут, вымораживать тараканов. Равным образом и во всех в Тобольске домах от полиции о том же объявить. Д. Чичерин. Октября 22 дня 1776 г.» [Кузнецов, с. 181]. Клопов выводили, наполняя дом ветками цветущей черёмухи. Непринужденно расправлялись со вшами аборигены Севера. Спутник П. С. Паласа «академический студент» Василий Зуев в своём известном «Описании живущих Сибирской губернии в Берёзовском уезде иноверческих народов…» оставил на сей счёт следующее свидетельство: «…за подлинное я сам видел между остяками и самоядцами, что бабы у мужиков ищут вшей…, коих и едят без всякой брезгливости, но хотя при русских им было и стыдно, однако в ответ без всякого зазору сказали, что они де нас кусают, то мы равным образом и их должны кусать без милости». [Описание живущих Сибирской… c. 145]. Но и у русских существовали способы избавиться от насекомых достаточно экзотические, так как они были круто замешаны на суевериях. Например, камышловские крестьяне считали в середине XIX в., «...чтобы вывести из дому тараканов или клопов, нужно одного привязать за толстую веревку и тянуть двум мужчинам, при этом не смеяться; для вывода клопов еще несколько их кладут в гроб покойника; а для вывода тараканов такая примета: когда жених и невеста выезжают к венцу, то в дом, из коего выехали, надобно ввести таракана» [Зеленин, с. 1029–1030].

Во все времена серьезной проблемой в Сибири были кровососущие насекомые (гнус). Ещё путешественники в XVIII в. отмечали эту докучливую особенность сибирского быта: «Я нигде не видел таких ядовитых комаров и оводов, какие здесь, на Иртыше, так что по их ужалении всегда зловредный и гнойный пузырь», – писал академик П. С. Паллас в 1770-х годах [Паллас, с. 15–16]. Ещё одно свидетельство конца XVIII в. подтверждает это мнение известного исследователя-путешественника: «Положение Тобольской губернии и паче вышеозначенных уездов есть, хотя местами и гористое, но весьма сырое, болотистое и лесное место, от чево и рождаются великое множество разного рода насекомых как-то: комары, слепни, оводы, пауты и такое великое множество ядовитых мошек, что едва солнце бывает видно» [ТГИАМЗ ФНР. Инв. ном. 805] . Вот что писал в середине XIX столетия И. Завалишин по этому поводу о Барабинском лесостепье: «...истинный бич Барабинской степи – это её микроскопическая мошка... Тучи этой мошки с придачей комара и кровопийц больших паутов сопровождают табуны и стада, изнуряя их в летние жары до невероятности» [Завалишин c. 54–55]. Таким же, если не хуже, было положение и на севере региона: «...в июне и июле в лесных и сырых округах появляются мириады крылатых насекомых и в таком значительном количестве, что они, носясь между лесов тучами, часто затемняют воздух. Скот, в особенности лошади, составляющие, так сказать, главную силу крестьян, в это время худеют, подвергаются многим болезням и часто падают, потому что во всё это время не едят, а только тщетно отбиваются хвостом, головой и ногами от страшных туч этих вампиров, среди самых обильных и сочных трав, или заходят в воды, над которыми всегда шелестит ветерок, разгоняющий оводов, или прибегают во дворы и становятся над куревами» [Колмогоров, с. 20]. Ещё более впечатляющую и детализованную картину осложнений, доставляемых скотоводству от гнуса, нарисовал анонимный, но весьма осведомленный автор в конце XVIII века: «Сии насекомые почти во всей Сибири в великом множестве жалят бедных животных и паче лошадей, которые... бегают ис куч почти целой день во время жаров и приходят от того в изнурение и изнеможение или валяются, чтоб, как ни есть, от острия жала избавиться таковых неприятелей, и пребывают весь день в движении и бес корма. В ночное же время, при упадении росы, когда они насекомые от сырости и свежести воздуха попрячутся по своему свойству, тогда лошадь начинает есть. Но, как ночи в Сибири бывают весьма коротки, то и не имеют время оные довольно наесться. И, при том чрез короткое время и есть ей бывает нечево, ибо,  бегая..., вытаптывают и выбивают до тово всю траву (в огороженной поскотине. – Авт.), что принуждены бывают претерпевать от того голод и ..., от чего некоторые лошади, выбиваясь из сил, недвижимы бывают и не в состоянии обороняться хвостом и головою от насекомых, которым и достаются [...] и, не стерпя нападения, от миллионного, так сказать, множества насекомых, жалостно умирают» [ТГИАМЗ ФНР. инв. ном. 805]. Но особенно доставалось овцам: «...производит особый вред, ибо овец не в состоянии по частой их шерсти уезвлять, разъедают им, вскрыв, задние проходы, до того, что заводятся черви. А более всего набиваются в ноздри овцам и баранам, от чего производят им чихание. Как бедные чихая, испуская из себя с стремлением дух, принуждены бывают с таковою ж силою, какой и в себя втягивать, и тем более притягивают самовольно, так сказать, сию мелкую мошку как в ноздри, так и в горло. От чего и начинают вертеться, ибо зуд, происходящий в ноздрях и хрящах, беспрестанно беспокоя оною, доводит её до сего действия. От чего отстав, и тако, замучившись, умирают» [ТГИАМЗ ФНР. инв. ном. 805]. «Насекомые-убийцы» свирепствовали и в тундре. Например, летом 1928 г. в Ямальской тундре было столько комаров, что: «Отмечались случаи, когда слабые олени гибли, измученные комарами» [ГА ЯНАО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 8. Л. 161]. Не лучше дела обстояли и в лесной полосе Северного Зауралья: «В левобережней части в числе летних пастбищ включена пастбищная площадь равнинной части бассейнов рек Сыни, Войкара и Соби. Эти летние пастбища в настоящее время почти совершенно не используются местными оленеводами, так как для этого необходимо создание особого, приспособленного к таёжным условиям оленя. По уверению местных оленеводов, тундровый олень не в состоянии пастись в равнинной части в летнее время (причины – гнус)» [ГА ЯНАО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 47. Л. 56]. «Курева» (дымокуры) были единственным средством отогнать насекомых от скота и являлись необходимым элементом сибирского скотоводства: «Когда едешь, например, летом через Барабу... то вся окрестность кажется далеко застланною дымным туманом, от которого солнце кажется каким-то кровяным шаром. У всех околиц поднимаются густые столбы дыма от зажженных навозных куч, складенных в глубокие ямы и прикрытых сверху дерном, чтобы они дымились, а не пылали» [Завалишин, с. 12.]. Не менее широко курево применялось и в лесной полосе края: «...курево (кучи зажженного гнилого лесу и навозу) в домах, во дворах и на пастбищах...» [Колмогоров, c. 20.]. На юге региона строились специальные помещения для защиты скота от летнего зноя и насекомых: «Я помню даже, что на выгоне были устроены для всего скота деревни обширные навесы, покрытые дерном, под названием «холодильников», куда в каждый жаркий день и прятался скот от оводов и зноя», – вспоминал в конце XIX в. о поре своего детства тюменский купец-меценат Чукмалдин [Чукмалдин, с. 340.]. Самые ранние упоминания «холодильников», из известных нам, относятся к концу XVIII – началу XIX в.в. для Ялуторовского уезда Тобольской губернии. Первое датировано 1798 годом [ГУТО ГАТ в г. Тобольске. Ф. 329. Оп. 13. Д. 12. Л. 143]. В другом источнике даже содержится, правда, весьма упрощенное, но всё же описание этих сооружений: «...выстроены при пастбищах на поле ис лознику прогоны, называемые по-здешнему холодильники, и от солнечного зноя покрыты» [ГУТО ГАТ в г. Тобольске Ф. 329. Оп. 1. Д. 2. Л. 69 об.]. А на севере края крестьяне сводили лес с единственной целью – приобрести обширные выгоны, на которых скот мог бы хотя отчасти получить защиту от гнуса: «...чтобы только приобресть более открытых полей не для пашен и покосов, которых у них и теперь достаточно для населения, по крайней мере, в 100 крат большего, а для летних скотских пастбищ...» [Колмогоров, с. 20].

Так поступали в округах Томском, Колыванском и Каинском, а в особенности в Тарском, Тобольском, Тюменском и Туринском: «Опытом доказано, что чем более полей и лугов, обнаженных от лесов, тем более и сильнее проходят по ним ветры, которые разгоняют эти страшные тучи насекомых и заставляют их укрываться у лесов; скот, пасущийся на этих открытых и ветреных местах, по крайней мере, не худеет, не подвергается болезням, на зиму в теле и в здоровом состоянии, и к весне годен в полевую работу» [Колмогоров, с. 20–21]. Вообще крестьяне отмечали, что с увеличением населенности и соответственно окультуренности местности насекомых становится значительно меньше. В этом, например, уверяли Е. С. Филимонова русские крестьяне Барабы в начале 90-х г.г. XIX века. Они рассказывали, в частности, что за 50–100 лет до этого летом по Барабинскому лесостепью можно было продвигаться только следующим образом: «...лошадь обвязывалась со всех сторон пучками березовых веток и затем сильно настегивалась. При быстрой езде, когда ветви и листья их приводились в движение, насекомые, пораженные таким странным шумом и не находя в то же время возможности подобраться к животному, отлетали в сторону» [Филимонов, с. 13].

Во все времена немало проблем сельскому хозяйству доставляли насекомые-вредители. Однако самой страшной угрозой являлось насекомое эпической прожорливости и столь же эпической размножаемости – саранча. В западно-сибирском лесостепье обитает сибирская кобылка (Gomphocerus sibiricus), нестадное саранчовое семейства Acrididae. Длина тела самца 18-23 мм, самки – 19-25 мм. Взрослые особи обычно бурого, оливкового или зеленоватого цвета, с нерезким рисунком из светлых и тёмных полос. Надкрылья буроватые, крылья бесцветные. Однако не только местная саранча доставляла неприятности сибирским хлеборобам в засушливые годы. Дело в том, что сибирская кобылка не собирается в стада. Зато в Южном Казахстане искони обитают два вида стадной саранчи. Марокканская саранча (Dociostaurus maroccanus) – крупное насекомое (длина тела самца – 20-28 мм, самки – 28-38 мм) рыжевато-желтого цвета с темными пятнами, задние голени красные или желтые со светлым основанием и туранский прус (Calliptamus turanicus) – длина тела самца – 13-21 мм, самки – 25-32,5 мм. Первое описание нашествия казахстанской саранчи в южные районы Западной Сибири принадлежит академику П. С. Палласу (1770 г.): «По дороге от Подпускной до Кривозерной станицы ничего не было столь примечательного, как множество малой саранчи, которая по всей степи кучами ползала, так что целые полосы в 50 и 60 сажен совершенно дочерна ею были покрыты... Сих насекомых было на всех сухих каменистых буграх... также и на сухой соленой низменности столь невероятное множество, что они особливо около Грачевской станицы, кроме твердого песчаного осота, жаростойкой ветреницы... и старых полынных стеблей, всю зелень и траву, и сам молочай дочиста пожрали. За Белокаменской видно их уже гораздо менее, но сказывают, что во всей сей полосе до того места ежегодно сей род саранчи столь необыкновенным образом размножается и иногда отлетает, ибо они иногда в нижних странах Иртыша пожирают весь молодой хлеб. Временами примечена была на Иртыше полетная саранча и пролетная саранча, и прошлого ещё года видели, что между Кривозерскою и Семиярскою превеликий оной толпы с киргизской стороны чрез Иртыш в Барабинскую и обратно из оной летели, кое нашествие продолжалось более недели... здесь (Грачевский форпост. – Авт.) ежегодно в таком множестве является, что в половине июня на горах едва один зеленый стебель увидеть можно...» [Паллас, c. 171–172]. По-видимому, явление саранчи в засушливые годы было столь привычно, что чаще всего на общем фоне снижения урожайности ущерб, нанесённый непосредственно саранчой, отдельно не учитывался. Так, в Тобольской губернии от холодных ветров, заморозков, града, засух, наводнений и нашествий саранчи погибло хлебов в 1810 г. – на 97 009 дес., в 1816 г. – на 105 000 дес., в 1819 г. – на 1 000 000 десятин [Пундани, c. 57]. В 1846 г. отмечалось, что в Кривощекинской волости Колыванского округа Томской губернии саранча уничтожила «разного рода ярового хлеба» 914 ½ десятины [Смесь, с. 157]. Правительство обратило внимание на эту проблему только в начале 70-х гг. XIX в. в связи с очередным нашествием саранчи в приуральское и зауральское лесостепье. Но только в начале 1880-х гг. были проведены некоторые исследования и опробованы методы борьбы с саранчой [Ершов, с. 12–13]. Дело в том, что юг Тобольской губернии подвергся очередному катастрофическому нашествию саранчи в 1884–1892 годах. В 1891 г., здесь саранча уничтожила не только хлеб и траву, но ещё камыш, осоку, древесную листву и т.п. «Надолго осталось это событие в народной памяти» [Выдержки из отчета…, с. 17]. По расчетам Н. М. Ядринцева, в 1891 г. саранча только в Ишимском уезде повредила до 60% полевых площадей [Ядринцев, с. 20.]. «В 1891 году кобылка здесь (Камышловская волость. – Авт.) ела сплошь всякую зелень, объела сплошь даже березовые листья; кобылка ела платье как брошенное на землю, так и прямо на людях... Она уничтожила тут весь хлеб» [Скалозубов, с. 8]. В 1894 г. крестьяне Курганского округа в ознаменование страшного нашествия саранчи установили каменный обетный крест, в надписи, имевшейся на нем, можно было прочитать следующее: «Кобылка появилась в 1884; к 1890 году она распространилась по всему Курганскому округу и уничтожила много хлеба. Народ обеднел, посевы убавились, старые хлеба съели, и получился голод... Урожай 1892 года прекратил бедствие голода... В 1892 году посеяно было 175 938 десятин – только половина обыкновенного сева Курганского округа. С 1892 года увеличился посев озимей... Всего по Курганскому округу в восемь лет кобылка высекла до 500 000 десятин» [Выдержки из отчета…, с. 18–19]. Это данные только по хлебам. Сначала саранча выедала яровые хлеба. В меньшей степени повреждались озимые, овес, гречиха, просо, конопля, горох, картофель, мак. Не замечалось повреждений культурных крестоцветов [Носов с. 96].

Однако саранча в первую очередь уничтожала траву на лугах и покосах, а уже затем шла на хлеб. Таким образом, большие потери хлебов свидетельствуют о том, что саранча уже уничтожила траву и заставила голодать скот летом, а также лишила крестьян возможности сделать запасы сена на зиму. Так, в 1913 г. пастбища в Курганском округе были «высечены» кобылкой так, что скот голодал, и коровы перестали давать молоко [Носов с. 43].

Очаги наибольшего распространения саранчи в Тобольской губернии совпадали с местностями, в которых особенно значительно было развито скотоводство: «Во многих случаях в крестьянских хозяйствах доход от молочного скота значительнее, чем от земледелия. В Тобольской губернии общий отзыв крестьян таков: «Для нас не так страшен неурожай хлеба, как неурожай трав. Уродилась трава – мы с деньгами: и себя прокормим, и скот будет сыт и цел» [Носов с. 20].

Многие крестьяне практически не боролись с саранчой, видя в ней «божью кару», более того, почитали подобную борьбу за грех [Носов с. 46; ТГИАМЗ ФНР. Инв. ном. 12986. Л. 14]. Считалось, что саранча падает с неба и выпускает яд на растения и землю. Многие сибиряки высказывались в том смысле, что поскольку саранча летает, борьба с ней бесполезна. Бытовало также представление о том, что саранча мстит за борьбу с ней. О том, что саранча появляется из яичек, находящихся в кладке под землей (кубышке), крестьяне не знали. И только в тех селениях, где специалисты указывали на кубышки крестьянам, последние пробовали их уничтожать. Но и здесь население не считало эту меру необходимой, на работу отряжались престарелые крестьяне [Носов, с. 18]. Только в 1891–1892 г.г. крестьяне по настоянию властей для борьбы с саранчой стали применять осеннюю перепашку полей, сбор кубышек, отлов и сжигание саранчи. Особенно возражали сибряки против осенней глубокой перепашки полей с целью уничтожения кубышек. «От осенней пахоты земля портится, в ней соку не бывает на весну, поэтому, произведя запашку яиц, можно остаться на следующее лето без хлеба», – говорили они. Кроме того, малоимущие крестьяне не могли себе позволить занимать лошадей осенью, когда они были необходимы на других, с точки зрения хозяев, более важных работах [Носов, с. 59]. Все меры, применявшиеся по настоянию властей, в конечном счете, были признаны тщетными как крестьянами, так и властями [Носов, с. 75–79]. И это при том, что кобылка уничтожалась в огромных количествах. В 1892 г. в Курганском округе «наловили пологами» 155 951 пуд саранчи [Носов, с. 19]. В том же году только в Камышловской волости было поймано 5 000 пудов кобылки. С одной десятины пшеничного поля налавливали по 18 пудов, и всё-таки кобылки не убавлялось [Скалозубов, с. 8].

Однако сибирякам удавалось до некоторой степени справляться с бедствием. Так, крестьяне замечали, что озимые наиболее устойчивы при нашествии саранчи. Поэтому в годы активизации саранчи они резко увеличивали озимый клин в запашке. Крестьяне подметили также, что саранча предпочитает поздние и слабые хлеба ранним, а значит – сильным. Они знали также, что саранча избегает густые и затемненные хлеба и объедает их только с краев, очень медленно продвигаясь в глубь полосы с густым и высоким хлебом. Хлеб, росший на хорошо вспаханной или удобренной земле, лучше противостоял саранче и часто вновь отрастал в случае, если саранча объедала его ранней весной. Поэтому крестьяне старались вспахать получше и посеять пораньше. Правда, по силам это было, по преимуществу, только зажиточным хозяевам [Выдержки из отчета..., с. 21–22]. Так, согласно данным И. Носова, в 1893 г. в деревнях Старорямовой, Новорямовой, Гагариной Бердюжской волости Ишимского округа у зажиточных дворохозяев, лучше обработавших землю, посеявших вовремя хорошие семена, саранча повредила от 23 до 50 процентов всходов, а у бедных, засеявших землю при худших условиях, – от 63 до 90 процентов [Носов, с. 96]. Крестьянами было замечено, что саранча обычно пропадает от так называемой медвяной росы, которая выпадала около Иванова дня (между 10–15 июня по старому стилю). Правда, эта роса чаще бывала в дождливые годы [Скалозубов, с. 1]. Наконец, сибиряки вели постоянный поиск средств борьбы с саранчой. Так, в начале 1890-х гг. в Оренбургской губернии среди сельских жителей распространилось мнение, что обсеивание хлебов гречихой и просом (полосками) спасает хлеб от саранчи. Считалось даже, что, поев гречихи или проса, саранча погибает.

Действительно, как указано выше, гречиху и просо саранча ест неохотно. Однако это обстоятельство не мешает ей откладывать кубышки на полях, засеянных гречихой или просом [Носов, с. 55]. С саранчой в Сибири, как и во всём мире, смогли справиться только химическая промышленность и сельскохозяйственная авиация. Ни того ни другого в Западной Сибири как, впрочем, и нигде в остальном Мире в начале XX в. не было. Однако в Зауралье первый опыт химической обработки полей и пастбищ от саранчи был предпринят в 1902 г., правда, применён был банальный керосин. В 1913 г. после подобной химобработки на одной квадратной сажени обнаруживалось до 1 500 трупов этого насекомого [Выдержки из отчета..., С. 17, 19. 43; ТГИАМЗ ФНР. Инв. ном. 12986. Л. 14].

Итак, казалось бы, незначительный, с точки зрения размеров, фактор – насекомые вносил значительные коррективы в процесс аграрного  освоения Западной Сибири. Сибирский гнус не только осложнял быт, но и создавал серьезные проблемы местному скотоводству, особенно – овцеводству. В зоне северной тайги Зауралья по этой причине невозможно было оленеводство. Нашествия саранчи приводили к катастрофам вполне сопоставимым по своим последствиям с такими природными катаклизмами как многолетняя засуха или мощное наводнение. С другой стороны природная среда региона также претерпевала трансформации в связи с появлением ранее не известных здесь видов синантропных насекомых – клопов и тараканов. Последние (рыжий таракан), благодаря торговым связям и русскому бытовому укладу, освоили не только Сибирь, но и Европейский континент. Все выше сказанное свидетельствует, помимо прочего, о высоком эвристическом потенциале экологического метода в аграрной истории.

Список литературы

Белов М. П. Мангазея. Л. : Гидрометеоиздат, 1969. 128 с.

Выдержки из отчета о борьбе с кобылкой в Тобольской губернии в 1913 году, состоящего по Департаменту земледелия старшего специалиста по борьбе с вредителями сельского хозяйства Ф.Н. Лебедева // Памятная книжка Тобольской губернии на 1914 год. Тобольск : Губернская типография, 1913. С. 15–21.

ГАЯНАО (Государственный архив Ямало-Ненецкого автономного округа). Ф. 12. Оп. 1. Д. 8; Д. 47.

ГУТО ГАТ (Государственное учреждение Тюменской области «Государственный архив в г. Тобольске»). Ф. 329. Оп. 13. Д. 12; Оп. 1. Д. 2.

Ершов В. И. Враги сельского хозяйства в Оренбургской губернии // Вестник русского сельского хозяйства. 1893. № 4. С. 10–21.

Завалишин И. Описание Западной Сибири. Т. 2. М. : Типография Грачева и компании, 1865. 277 с.

 Записки путешествия академика Лепёхина // Полное собрание учёных путешествий по России. Т. 5. СПб. : Императорская Академия Наук, 1822. 498 с.

 Зеленин Д. К. Описание рукописей учёного архива Русского географического общества. Вып. 3.  Пгр. : Издание императорского русского географического общества, 1916. 1280 с.

Колмогоров Г. Очерк лесов и лесных промыслов Северо-Западной Сибири // Журнал Министерства внутренних дел. 1856. № 10. С. 12–29.

Кузнецов Е. В. Сибирский губернатор Д.И. Чичерин // Русская старина. 1891. LXXI. С. 179–182.

Носов И. Отчет отряда преподавателей Красноуфимской сельскохозяйственной школы и учеников Красноуфимского промышленного училища, приглашенных на лето 1893 года в Тобольскую губернию для мероприятий по борьбе с кобылкой // Ежегодник Тобольского Губернского Музея. Вып. 1. 1893. 101 с.

Описание живущих Сибирской губернии в Берёзовском уезде иноверческих народов остяков и самоедцов, сочинённое студентом Василием Зуевым // Путешествия по Обскому Северу. Тюмень: Издательство Ю. Мандрики, 1999. С. 137–223.

Паллас П. С. Путешествие по разным местам Российского государства по повелению Санкт-Петербургской Академии Наук. Ч. 2. Кн. 2. СПб. : Издательство Императорской Академии Наук, 1786. 576 c.

 Письма, относящиеся до Сибирского края, от Линнея к Лаксману и от Лаксмана к Шлецеру и Бекману // Сибирский вестник. 1829. Ч. 9. С. 151–166.

Пундани В. В. Государственная деревня Урала и Западной Сибири во второй половине XVIII – первой половине XIX века. Курган: Издание Курганского государственного университета, 1999. 270 с.

Скалозубов Н. Отчет о работе по борьбе с кобылкою в 1895 г. в Тобольской губернии // Ежегодник Тобольского Губернского Музея. Вып. 5. Тобольск, 1895–1896. С. 1–23.

Смесь // Журнал Министерства внутренних дел. 1845. Ч. 15. С. 157.

ТГИАМЗ ФНР (Тобольский Государственный историко-архитектурный музей-заповедник. Фонд научных рукописей) инв. Ном. 805, 12986

Филимонов Е. С. Экономический быт государственных крестьян и инородцев Северо-Западной Барабы, или Спасского участка Каинского округа Томской губернии // Материалы для истории экономического быта государственных крестьян и инородцев Западной Сибири. Вып. 17. СПб.: Типография «Счетовод» Г. Букешина, 1892. 247 с.

Черепанов С. И. Отрывки из воспоминаний сибирского казака. Пребывание в Сибири 1810–1848. Казань : Типо и литография А.И. Линимайер, 1879. 83 с.

Чукмалдин Н. М. Мои воспоминания : Избранные произведения. Тюмень: СофтДизайн, 1997. 367 c.

Ядринцев Н. М. О способах и средствах борьбы с кобылкою в южных округах Тобольской губернии. СПб. : Типография И. Н. Скороходова, 1893. 23 с.

Познавательные статьи:



Где возникла философия и почему?

Относительная высота сжатой зоны бетона

Сущность проекции Гаусса-Крюгера и использование ее в геодезии

Тарифы на перевозку пассажиров