Рассказ «Червь». Авторства Михаила Астарова. 4/4/20.

Акт 1.

Восходящее солнце – такое тёплое и долгожданное, я бы даже сказал, ласкающее. Как хотелось бы насладиться им вдоволь, развалившись на росистой траве, переворачиваясь с бока на бок и сладостно нежась, ощущая кроткие неаккуратные порывы прохладного ветра, продувающего всю трепещущую жизнь в округе. Такой влажный воздух. Как хотелось бы ощутить его, высунувшись из окна и вдыхая аромат утреннего оживления, когда природа просыпается в полной мере и вся живность выползает наружу, чтобы почувствовать тепло сего мира. И какой бы ни была жестокой сущность природы, она всё равно остаётся такой же уютной для меня. Я бы очень хотел коснуться реки, что несётся вдаль, оставляя за собой лишь камни и ветки, но подхватывая их – течение непрерывно. Я хотел бы почувствовать себя частью этого водоёма: лететь по волнам с чем ни попадя в неизвестном направлении, сбивать переправляющихся на другой берег, а после упираться в моря или океаны, томительно входя в большие воды.. Хотел бы.

Мне всегда хотелось почувствовать себя частью чего-то воздушного – не стать птицею, нет, но быть с нею наравне… или быстрее. Стать ветром и разлететься в тысячи сторон, всеобъемлюще и неотвратимо, так, чтобы каждый знал обо мне и чувствовал меня, чувствовал моё нутро, подобно тому, как чувствую ветер я. Хотелось бы... Может быть, это и возможно?

Кристальные воды, чистые источники – я лежу и думаю о них. Лежу на кровати. Чувствую, какие они прозрачные и, кажется, могу увидеть их таинственную бездну… В этой беспечной и естественной чистой красоте невозможно увидеть ничего лишнего – лишь спокойствие существует в ней, но поглядись я в лужу, сразу увидел бы безобразие – грязь и сумрак ко дну, тучу, застилающую всю жизнь к глубине. Жизни там, кажется, совсем нет. Но есть что хуже. Есть то, чего я не хотел бы видеть никогда и нигде – никак не хотел бы видеть этого, смотрясь в воду, желая лицезреть сущность природы… Никогда не хотелось бы видеть мне то, что я лицезрел тогда, три года назад, в луже впервые – своё лицо.

***

Я – червь. Червь, наверное, дождевой. Я так люблю эту погоду, кажется, что готов раздвинуть шторы и распахнуть окна в самый холодный и дождливый вечер, чтобы насладиться им – очень люблю этот запах рыхлой земли и росы, влажный воздух, который могу почувствовать, свесившись через окно на пару минут. Я червь с давно вырытыми норами – я живу здесь и тянусь наружу редко, в непогоду, когда пасмурно и хмуро. При свете солнца слишком больно выходить, а на морозе слишком мало могу выдержать я, ведь я – червь.

Жить такой жизнью я привык уже давно, с самого раннего детства. Мне не нужна нянька, ведь в моей норе мне так хорошо и уютно, что я могу днями сидеть, ничего не делая и ничего не желая – даже есть. Может, мне было плохо и боязно и что-то кололо внизу поначалу, ныло и кричало, но на самом деле я не хотел. Я и сам этого не понимал - мне объяснили. Папа говорил, что я лопну и я боялся много есть. Так я и понял, что не хочу. Теперь я очень близок к своему настоящему обличью, но не знаю, есть ли у червей кости. Мало читал я о червях из того, что у меня было, но понимал, кто они такие, кажется, всегда. Из рассказов. Моя нора, она высоко – второй этаж нашего дома, дальняя комната. С неё открывается хороший вид во двор и на дорогу. Любоваться красотами этого мира – одно из моих любимых занятий. Ведь я – червь. У меня на стене, слева от кровати, висит картина – «Над *** покоем», я люблю всматриваться в неё и представлять себя там.

Я очень люблю играть с куклами. Ведь мои куклы не похожи на меня, они – порождения красоты и чистого разума, внешнего и внутреннего порядка. Им не нужно зарываться в землю от проблем - им хочется лезть на рожон, хочется драться за себя и своё имя, да даже за самые большие мелочи в своей долгой человеческой жизни. Поэтому я не могу называть их как-то не по-человечески, ведь они – самые настоящие люди. Сколько историй я придумал им и сколько всего пережили мои персонажи, сколько трагедии, драмы. Их жизнь куда длиннее и интереснее моей, кажется... Я много говорил об этом с сестрой, но она, как обычно, помалкивала без интереса.

Я – червь, и помню, сколько говорил мне об этом отец, когда бил по голове за проступки. За самые первые детские проступки. Видимо, червь с детства таков, что боится оступиться и оттого оступается ещё больше. Когда я, в порыве гнева, разбил его лампу, разозлившись на сестру за обман, он ударил меня по голове, а потом бил ещё и ещё и я помню, сколько точно раз он бил меня – с десяток, четырнадцать раз ударил по голове. Сказал, что я должен понимать, где моё место. На следующий день я взбесился ещё больше и отец сказал мне, чтобы я встал в угол. Там я простоял целый день, но мне не было одиноко или скучно, потому что сестра всегда составляла компанию, хотя и не хотела разговаривать со мной, как обычно. Всё потому что я червь. И мне было обидно, но иной компании не представлялось, а потому довольствовался этим. Она таскала мне кукол, я играл с ними, но потом мать била почему-то именно меня, словно сестра здесь абсолютно не при чём.

После наказания я ушёл опять в нору и спал. Много спал. Утром слышалось как за дверью мама и отец ругались непонятно отчего. Мама зашла, немного плача сказала, чтобы завтра я встал пораньше утром, потому что мне нужно начинать учиться. После этих слов, я слышал, она рыдала ещё больше, а отец только злился. Из норы я не выбирался.

Я – червь обучаемый, мне это не впервой. Я много книжек про животных и природу осилил, рассказов, учился складывать два и два, писать печатными буквами и петь коротенькие песни про войну и солдатиков. Но неприятна всегда была мне тема войны – сколько ни пытался проникнуться этим, не получалось, словно это – чуждое мне ремесло. Но оттого-то я и червь, что червь невоенный совершенно.

***

Так хотелось бы мне быть частью чего-то общего и единого, тёплого и знакомого, уютного. Незнакомые чувства так часто посещали меня, желания быть с кем-то, а не одному, в этой норе. Мне хотелось кинуться в объятия кому-то, может, сестре, а потом смеяться от теплоты и резкости всей ситуации. Эмоциональные порывы преследовали меня редко, но метко.

***

Зачем червю школа? Я этого и сам совсем не понимал. Я проснулся очень рано утром и время это решил потратить с пользой: высунулся в окно, пока все спят, смотрел за восходом солнца, а потом долго глазел на бегающих по улице собак, что дрались и игрались… И во всём этом блаженстве не было никакого изъяна, всё было естественно и беззаботно. Потом надо было идти. Далеко и долго, сам не зная куда, кажется.

Собираясь на учёбу, я знал, что лучше всего будет замаскироваться – не говорить никому, кто я есть на самом деле. Представиться человеком. Ведь среди столь непохожих на меня можно стать изгоем, кем я быть, конечно, не хотел. И вот, я, червь, учился. Среди людей мне было очень странно, но люди казались мне действительно необычными и восхитительными, как куклы – оригинальными и очень разными. Моя семья, ведь, такие же как я, но вот люди – другие. Они добрее, кажется, и больше знают о жизни, ведь их жизнь куда длиннее и интереснее. Они странно смотрели на меня, но не все. Кто-то смотрел с интересом и общался.

Домой я вернулся не один – уже с новым другом, в первый же день, пообещав показать ему все интересности своего жилища. Благо, дома была мама и она приняла его достойно, один бы я не справился. Мама знала, что я маскируюсь и помогала мне, очень помогала, чтобы мой новый друг ничего не подумал.

***

- Вот тут, - говорил я своему другу по имени М, - смотри, это - моя коллекция.

- Да, вижу, - М был поражен, кажется, до глубины души тем, что я сам сделал всех этих кукол из бумаги и картона. Конечно, сам, ведь никто никогда не покупал мне кукол, ведь я – червь. Червю не нужны куклы. Зачем они ему, думали они?

- Они могут держаться за руки, например… Вот, или могут, смотри, взять, вот, он может взять эту гитару, а потом сыграть на ней. Ну, если пошевелить..

- Только они не поют, - отвечал М.

- Да, разве могут куклы петь? – спросил я с удивлением.

- Да конечно могут. У меня дома есть поющая кукла. Там нужно нажать на кнопочку на спине, а потом она… начинает петь и двигаться.

- И даже на гитаре играть может сама? – я был удивлён ещё больше.

- Да, такие тоже вроде, я видел в магазине.

Поющая кукла – для меня это было каким-то шоком. Я захотел себе что-то похожее, но не знал, как сделать это.

- И их нужно собирать самому из музыкальных деталек? – я спросил с осторожностью.

- Нет же, ничего не надо собирать, друг, просто купить и играть с ней, - М отвечал так, словно я глупый червь. Я прямо чувствовал всю эту интонацию.

- Тогда как ей играть? Как её сделать, чтобы она была такой, как мне хочется? – я словно был взбешён.

- Она будет с самого начала такой, какой её придумал тот, кто… придумал! Что за глупости ты говоришь?

- А я не хочу так, мне это не нужно! Я не червь какой-то, чтобы пресмыкаться и играть так, как мне сказали и помалкивать и вообще.. Сдаваться! – я кричал и изо рта у меня летели слюни во все стороны, что точно заметил М. Его это насторожило.

- Тебя же не заставляют покупать её, эту игрушку… - М был немного удивлён моим поведением, я это чувствовал. Он хотел назвать меня червём, но я на это не поддавался.

- Не смотри на меня так, - сказал я. Его взгляд так напоминал взгляд недовольного отца, словно я снова провинился. Это чувство угнетало меня. – Я для тебя – червь, что-ли?

- Ч…Кто?... – М словно недоумевал, точнее, делал вид . Блестяще.

В комнату зашёл отец. Он посмотрел на меня и моего друга, посмотрел, как тот касается моих игрушек, а потом сказал, что его родители звонили и уже ждут его дома. Я не поверил в это, конечно. Я никак не мог поверить в это. Он наверняка соврал, потому что не хочет, чтобы я, червь, дружил с человеком. Но кто он такой сам? Кто он? Такой же червь.

***

Вечером мне стало понятно, что я ещё больший червь. Я не просто червь, а червь – паразит. Каким уродом надо было родиться, чтобы прожирать мозги всех окружающих меня людей, как я мог этого не знать. И друг согласился прийти только потому что я выжрал его разум, сам того не понимая. И мне нельзя, больше нельзя в школу. Я задёрнул шторы, с силой закрыв окна. Я закрыл свою нору на ключ, чтобы никто не мог до меня коснуться, чтобы я не тронул никого.

Я червь-паразит, бесцельно валяющийся в своей норе. Куда мне дотянуться и кого позвать, чтобы не было так больно в груди? Как стать мне чем-то более живым и чем-то малодышащим, чтобы не чувствовать эту боль в груди, эти задыхания и не слышать собственные стоны от боли? Я катаюсь из стороны в сторону: от одного края комнаты в другой, переворачиваюсь, двигаясь очень аккуратно и неспешно, ведь мне больше нечего делать. Отец забрал моих кукол, теперь я в своей норе один. Мою картину тоже забрали. Теперь здесь темно и пусто. Я всё катаюсь из стороны в сторону, кажется, словно я уже неживой, а это – череда механических само собой повторяющихся действий, никому не нужных и никем незамеченных. Я слышу стоны матери с первого этажа, такие громкие и увесистые, сам не понимая, почему она так кричит. Может, ей также больно, как и мне.

Я – осторожный и коварный червь, как говорил мне отец, но сейчас во мне нет ни доли коварства. Я лежу и смотрю в потолок – опадающая извёстка надо мной, а по бокам, по стенам – облезшие обои и выцветающая краска. Мне захотелось приподняться. Я подошёл к двери и снял её с замка, подтолкнул, но не смог открыть. Значит, она закрыта с той стороны. Теперь я загнанный червь.

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Акт 2.

Спустя неделю или чуть больше, как я понимаю, Червь заболел. Лежал в долгом беспамятстве. Как обнаружили врачи – он практически не ел. Вся еда, которую ему приносили родные, была практически нетронута и заплесневела. Комната, при осмотре, выглядела ужасающе – пылилась и была оплетена паутиной по углам, потолок практически обваленный, стены – в трещинах и дырах, голые. На бессознательном теле Червя – камни и известь с потолка, всё лицо в грязи, заросшее и немытое. Сам по себе этот двухэтажный дом со стороны выглядел очень цивильно и аккуратно, украшено и порядочно. Внутри – каждая из комнат, для сравнения, к которому пришлось прибегнуть, была восхитительно отделана. Но только не комната червя. Это совсем не комната. Никак не комната. Это – нора или берлога. Внутри этой норы, к тому же, стояла жуткая вонь.

Существо, которое мне пришлось увидеть, никак не было похоже на человека в тот момент. Я не мог смотреть на его родителей, наблюдая за тем, во что он превратился и осознавая их очевидную вину. Ребята быстро вынесли мальчика и увезли его в скором порядке в лечебницу. Я же – долго сидел и разглядывал эту комнатушку. Норку, в которой он ютился всё время. Я увидел запыленный подоконник, приоткрыв шторы. Неужто он сам не надумал убежать? Неужто он даже в окно не глядел всё это время? Я никак не мог ответить себе на эти вопросы.

Мне было не по себе и я долго разглядывал нору, затем, бесцеремонно решил пошарить по ящикам и шкафам, потому что не мог успокоить себя. Сердце колотилось. Я никогда не видел столь жуткой ситуации, возможно, в силу своей молодости, но всё же.

Открыв ящик, я обнаружил пачку писем. На некоторых из них было написано «Дорогой Сестрёнке», а на некоторых – «Любимому другу». В этот момент я запутался ещё больше. Я бросился читать.

-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Акт 3.

«Я, порой, чувствовал себя каким-то неведомым червём. В особенности, когда понял, что кто-то действительно хочет со мной общаться. На следующий день ведь ко мне пришёл М, мой друг. Он стоял под моим окном, которое выходило на дорогу и двор. Он кричал меня. Благо, дома никого не было и никто, кроме меня, этого не слышал. Я хотел было спросить, чего надо, а тот вдруг заявил, что позвать гулять меня хочет. Я забоялся. Я отказался и закрыл окно, забившись в угол. Что-то липкое напало на меня и я отпрыгнул от угла, завалившись в самый центр норы, на спину.

«ЧЕРВЬ – ВЫХОДИ!».

Я слышал это из под окон своего дома. И слышал это уже даже тогда, когда дома была мама, когда она могла услышать это также и среагировать. И она выбежала на улицу, начиная расталкивать детей, желающих добраться до меня. Я знал, что они желают мне смерти, потому что раскрыли меня. Потому что они знают, кто я такой. Они узнали, кто я. Знают, что я червь. А значит, для них я – Червь.

«ЧЕРВЬ – ВЫХОДИ! ВЫХОДИ! ВЫХОДИ!».

Я бежал, мысленно бежал, но физически лежал на спине и смотрел в потолок. Бесцельно. Мне было страшно и больно. Опять.

***

Я – арктический червь-камнегрызка. От скуки и уныния я грызу и долблю в стенах своей норы узкие дырочки, куда просовываю пальцы и нос, чтобы проверить глубину. Иногда я просовываю туда свою перьевую ручку, иногда – свёрнутую в трубочку бумагу. Ковыряю и долблю их я с помощью металлической палки и кухонного маленького ножика - их я когда-то давно занёс к себе в комнату, чтобы не бояться маньяков. В комнате холодно, но моя арктическая натура не позволяет мне замёрзнуть окончательно. Трубы такие холодные, а на улице – невесть что. Не могу открыть окно. Ведь «червям не положено». Больше я не могу вылезти из норы и нет у меня способа помыться, чего уж там, даже до нет ходу туалета. Я сижу один, ковыряю стены и придумываю маленьким кусочкам извести имена, представляя, что они – те самые куклы. Эти камушки и кусочки оказываются разной формы – вот удача. Значит, я могу их различать. Теперь мне не так скучно.

Я лежу в одной белой пижаме, которая слегка прикрывает мой низ, но сильно оголяет ноги и если бы не был я червём, то чувствовал бы, что совсем гол. Я снова катаюсь из стороны в сторону и слышу мамины вопли. Она моих, кажется, никогда не слышат. Прошло не так много времени – мама принесла еду, отперла дверь. Поставила её у входа, не глядя на меня. Внутрь быстро и незаметно пробежала сестрёнка. Мама заперла дверь с той стороны, не заметив. Сестрёнка радовалась и обнимала меня. Мне стало как-то тепло и уютно вдруг, словно нора моя преобразилась вновь в нечто живое и родное. Мы долго играли с ней в камушки. Она часто поглядывала в окно. Окно закрытое. И, кажется, сестрёнку мою больше всего беспокоила именно эта часть моей норы – она постоянно тянулась отодвинуть шторы и открыть окно, но я не давал ей, ведь мне строго настрого запретили. Но, хотя я и был против, она сделала это. Она злилась на меня за трусость. Я злился на неё. Эта злоба была такой несерьезной поначалу, но быстро перерастала в настоящую, что сестра, не задумываясь, схватила камень и бросила его прямо в окошко, вымещая свою злобу. Я накинулся на неё, повалил на пол и мы начали драться, я и сам озверел вмиг, желая наказать её за этот проступок и показать, что за глупость она сделала. Но это было бесполезно.

Отец ворвался в комнату и схватил меня за шкирку, а затем бросил с высоты своего роста на пол, с особенным усилием. Сестре он ничего не сделал. Она снова меня обманула и подставила.

***

- Давай поговорим с тобой, - начал отец. – Мы давно этого не делали. – Он усиленно отводил взгляд куда-то в сторону, от меня, лишь бы не глядеть мне в лицо. Усевшись подальше, в другом конце комнаты, отец говорил очень громко.

- Да, конечно, - я говорил очень осторожно и был напуган его тоном. Он казался мне чересчур мрачным.

- Ты знаешь и помнишь, почему ты – червь, верно?

Я замер и напрягся. Мне было тяжело дышать, кажется.

- Верно.

- Я до сих пор помню твоё гадкое выражение лица в тот день, ты уподобился животному, родившись в моей семье, опозорив её честь. Я ненавижу твоё лицо, ты это знаешь. – Голос отца немного дрожал, но был уверенным и громким. Дрожал от злости. От ярости. – Я помню всё: как ты ползал по земле и пресмыкался, что непозволительно. Ты урод. Уродливое создание, которому нет места среди людей, понимаешь? Ты – заразное чудовище, ползающее с червями и прочими мерзостями, ты – червь. Единственное удовольствие в своей жизни, - его голос задрожал сильнее обычного, - единственное удовольствие в моей жизни, связанное с тобой, это наслаждение превосходства над твоей жалкой сущностью, Червь. У тебя нет другого имени, помойный червь. Гадость и бесстыдство.

Отец схватился за голову, переводя взгляд в потолок, а потом выпрямился, привстал, подошёл ко мне ближе. Смотрел на меня. Смотрел с отвращением.

- Не понимаю, как у меня мог родиться такой урод и червь. Почему Господь решил наказать меня. Не понимаю.

- Я… - нервно вырвалось из меня наружу и ничем не окончилось.

- ТЫ – ГАДОСТЬ И МЕРЗОСТЬ, - отец злился и сжимал кулаки, - Я НЕ ХОЧУ ТРАТИТЬ НА ТЕБЯ НИ ГРОША, НИ КРОШКИ ХЛЕБА, МРАЗЬ. – Он отошёл и присел на пол, снова схватившись за голову. Кажется, он был пьян. – Мать носит тебе еду, но ты не принимаешь её, совсем не касаешься… Только изредка касаешься. Почему?

- Ты говорил, что червю не положено много есть, иначе – лопнет, - ответил я.

- Прекрасная память. Не был бы ты уродом, за которого меня теперь стыдят. Люд вообще не должен был видеть тебя, если бы не твоя тупорылая мамаша. И на неё расправа найдётся.

- На маму?

- Заткнись, животное. – Отец начал стучать по стене, замечая, что та в дырах и трещинах. – Не ценишь даже то, что имеешь – твоя суть.

Он сидел и молчал долгое время. Я лишь молча смотрел на него и не смел шевельнуться.

- Ты больше мне не нужен, червь. Начиная с твоего учителя и заканчивая твоими сверстниками – все из этой школы теперь несут о нас слухи и сплетни, мол, мы выращиваем чудище… Тьфу. Идиоты. Не хуже тебя, конечно, но идиоты. В чём-то ты не виноват, конечно, а в чём-то вполне виноват. Но я считаю просто: уродился таким – страдай, каждому своё предназначение. Если мне предназначено быть лидером и мозгом, я им и являюсь, но и мне нужен отдых и пар нужно выпускать и так я и делаю. Делаю это то с тобой, то с матерью. Чаще с нею. – Отец улыбнулся и сжал руку в кулак. – С тобой так легко говорить порой, ведь ты – немой червь, неспособный подать даже голоса. Животное. – Он ударил по стене, которая и так опадала, во все стороны полетела пыль от силы удара. – Жалость и гадость. С тобой просто. Можно сказать что угодно и тебе будет наплевать. 

- А если не будет? – подумал я и сказал тут же.

Отцу, кажется, это не понравилось.

Он встал и подошёл ко мне. Начал меня душить, приподняв над собой. Делал это он недолго, я быстро посинел и обессилел. Он бросил меня на пол и ушёл. Я слышал лишь одно – он запнулся на лестнице и, кажется упал. Но быстро поднялся. Пьяный.

Я потащился на улицу впервые за долгое время по собственному желанию. В норе мне было как-то неуютно. Я бежал по улице и хватался за всё, что видел – за камни, ветки, траву. Я полз, падал и полз. Затем, поднимался. Я валялся возле участка, возле дома. Мне было одиноко. Я тащился по земле и гремел гром. Я лежал на земле и видел, как ползут черви рядом со мной. Я начал ловить их, ползал и собирал повсюду, было уже темно, ночь. Я зашёл домой с червями в руках - в левой и правой. Я зашёл в комнату к родителям и кинул их прямо на пороге. И убежал. Спрятался в норе. Ненадолго.

Акт 4.

С того момента, как я встретил Червя, мне было безумно интересно увидеть его воочию вновь и услышать его голос наконец, что так часто переменялся в моей голове от случая к случаю. Я много читал, читал те самые письма, что урвал из его шкафа и не смог уйти от мыслей об этом интересном случае. Я собирался двинуться к нему в палату на следующий день, сразу же, как проснусь, оставив дела на работе, поскольку был действительно заинтригован, однако, оказалось, что он пропал. Пропал надолго. И эта пропажа выбила меня из колеи, я долго не мог свыкнуться с утратой такого ценного персонажа – ночами я перечитывал его письма и дивился тому, что он такое. Я был искренне озадачен его судьбой, предвкушая, какова будет наша встреча.

Но встреча наша случилась в самых неожиданных обстоятельствах – у следователя на допросе, куда я смог напроситься чисто случайным образом и некоторой навязчивостью.

- И что с ним будет? – спросил я у Следователя.

- То, что обычно бывает с преступниками – смерть или заключение, в зависимости от его показаний, полагаю. Возможно, он просто невменяемый и это спасет его от смерти. Возможно.

- Можно ли спасти его?

- Не мне это решать, - кратко ответил он и мы прошли в закрытую комнату с одним единственным небольшим зарешёченным окошком.

За широким столом сидел бледный сгорбленный мальчик, на столе были различные бумаги по делу и горела лампа. Я сел рядом со следователем очень аккуратно и ненавязчиво, действия мои были медлительными и скованными, ведь я боялся запугать мальчика.

- Господин Доктор также будет присутствовать на допросе из… этого самого научного интереса к вашему, так сказать, случаю, - пояснил Следователь Червю. Тот посмотрел исподлобья и пощурился от яркого света, на лице его была выражена яркая неприязнь к беседе.

- Здравствуй , - кратко добавил я.

- Итак, представься, - начал Следователь, - имя, фамилия.

Мальчик долго недвижно молчал, глядел куда-то в сторону, а затем моргнул и потупил взгляд в стол. Он громко выдохнул и вдохнул, из носа потекли сопли, а из глаз – слёзы, но он по-прежнему ничего не говорил. Кажется, словно витал в облаках и собственных мыслях.

- Повторюсь, представься, - снова заговорил Следователь, - имя, фамилия.

- Молчишь и будешь молчать? Назови своё имя и свою фамилию, - настойчивее заговорил Следователь.

- Нет, - прошептал себе под нос мальчик. – Не буду.

- Тогда назовись наконец, - казалось, что Следователь вот-вот вспылит.

- Не могу.

- Не можешь?

- Нет.

- Назовись, - настойчиво продолжал Следователь. – Стоит ли мне изворачиваться и вытаскивать из тебя это всё?

- Не знаю, - заговорил мальчик вновь.

- Не знаешь чего?

- Кто я, не знаю.

- Не знаешь, кто ты такой? – Следователь был немного удивлён.

- Не знаю своего имени, - проговорил, бледнеющий, он.

- Врёшь. Я знаю, что тебя величают «Червём» - немного грубо высказался Следователь. Мальчик на это ничего не ответил, но заметно помрачнел.

- Червём? – я удивился и переспросил у него, намекая, чтобы тот прекратил грубости и давление, буквально одёрнул мужчину.

- Кхе, - он закряхтел и отмолчался, вновь глядя на Червя, - кто ты такой, всё-таки?

- Червь.

- Как тебе в голову взбрело совершить нечто столь ужасное и отвратительное, Червь? – заговорил увереннее Следователь.

- Потому что я жалел себя.

- Но ты знал, что за всё придётся расплатиться, полагаю? – Следователь говорил уверенно, но сдержанно, избегая грубостей с каждым новым вопросом и стараясь склонить собеседника к большей откровенности.

- Мне всё равно.

- Для какой цели ты сбежал из лечебницы? – спросил Следователь.

- Я повзрослел, - отвечал Червь всё также прямолинейно и абсолютно спокойно, лишь утирая слёзы – истерика прекратилась в два счёта.

- Кем был твой отец? – спросил я, перебивая желающего продолжить следователя.

- Червём-перевёртышем.

- Как это?

- Прятался за человеческими образами и именами, - всё также кратко говорил мальчик.

- Ты любил его?

- Нет.

- А мать.

- Да. Маму.

- Что с твоей мамой? – я разговорился активнее, оттолкнув следователя на второй план.

- Её не спасти.

- А с сестрёнкой? – на этом вопросе Следователь посмотрел на меня с каким-то непониманием, словно я спятил, но я знал, что лезу, куда нужно.

- С ней всё очень хорошо, - мальчик словно оживился, - она по-прежнему не разговаривает, но уже бегло умеет читать и красиво пишет, с ней всё будет в порядке.

Червь на удивление хорошо говорил, речь его была грамотной и взвешенной, в нём не слышалось детского инфантилизма или каких-то глупостей. Я чувствовал в нём гения.

- Что ты сделал со своим отцом? – заговорил вновь Следователь.

- Я поступил с ним так, как он со мной. Я пожалел себя.
- А потом? Что было потом? – нетерпеливо выкрикнул я.

- Я зарылся в свою новую нору.

- Нору? Ты вырыл нору и зарылся туда? – следователь широко открыл глаза от удивления.

- Да.

- Почему, господи? – спросили мы в унисон.

- Потому что я – червь.

Я обратил внимание на бумаги, что лежали на столе. Среди них были множественные письма Червя, которые я отдал органам правопорядка для более детального разбирательства, за что и удостоился возможности присутствовать здесь.. слух о «Черве» разлетелся быстро. Но было то, что меня действительно удивило - среди них было и то, к которому я не притрагивался, попросту его не видел. И письмо это не было подписано, как прошлые, а также было не закончено. Чьим-то почерком накалякано было вверху листа – «Эпилог». Я принялся читать его, невзирая на допрос.

 

Эпилог.

Я – навозный червь, грязный и вонючий гад. Я валяюсь на кровати в каком-то незнакомом мне месте, что никак не ассоциируется с норой. Вокруг очень светло, даже слишком – свет снаружи сочится внутрь, а лампы ещё не зажжены, видимо, день. Мне мерещится давно забытое мной ощущение истинного тепла, но при этом мне неспокойно, ведь я вдали от своей норы. Порой мимо меня проходят люди. Я оглядываюсь и вижу рядом койки, на которых спят дети, а затем, осмотрев себя, понимаю, что я чист и одет в нечто чужеродное, но приятное. Стены вокруг разукрашены яркими рисунками, на них: звери, рыбы, птицы, насекомые. Но нет червей.

Мне приносят еду люди в халатах, но я не хочу есть и молчу, а затем делаю вид, что сплю. Все спят. И я сплю.

***

Проснувшись к вечеру, я стал вспоминать всё произошедшее и злоба охватила меня. Мне было больно и обидно. Часто, выслушивая отца и понимая, что он говорит одно и то же, я забывался и уходил к себе в мысли, лишь делая вид, что слушаю его, как и в тот раз. Ведь я – червь-кровопийца, иногда я думал о том, как могу выжрать отца и забрать своё право жить в норе. Я представлял, как кровавые черви вырываются наружу, вспарывая живот этого загнанного животного и оно начинает кричать от боли. Но черви не прекращают своего действия – они вырываются наружу изо рта чудовища и глазниц его, сдавливая глазные яблоки, вырываются из носа вместе с потоками крови и соплями, заставляя отца задыхаться. Я много представлял себе, как огромный червь, вырываясь из меня, душит его и сворачивает ему шею, не давая сказать и слова. Ударами, я хотел бы выбить ему зубы и оставить его страдать за пределами своей норы, сражаясь за неё. На этом моя сущность червя прерывалась, кажется и больше я был похож на какого-то героя своих кукольных постановок…

Преображаясь у себя в голове в человека, я мог бы, убегая из больницы, предстать перед отцом, пока тот спит. Я мог бы взять в руки нож или вилку, железную трубу или ещё что-то, чтобы прибить его, как назойливого червя. Стать на мгновение кем-то большим, чтобы защититься. Я мог бы бежать по улице. Бежать и не оглядываться.

- В этом твоя сущность червя, - кричал он, - ты жалеешь себя, очень жалеешь, всегда жалеешь, - кричал, задыхаясь, - ты не можешь признать истины, своей натуры, жалеешь себя и не признаешь ничьих мыслей.

Но он не знал, что у меня за спиной припрятано оружие и только он хватился придушить меня… Только он решился сделать это ещё раз, бить меня по голове и надругаться… Только он решился на это, я вонзил ему лезвие прямо в шею, повалив навзничь и продолжая бить со всей своей человеческой яростью, которая только могла у меня быть в тот момент… Которая появилась совершенно внезапно.

Я беспокойно посмотрел на место, где должна была спать моя мама – её там уже не было, и я всё понял. Понял всё. Я бил его, бил и бил, бил его по голове так, как бил он меня, а отец не говорил ни слова, ведь не мог уже. Вот кто стал червём теперь. Я видел, как пауки выползали изо рта его, как изъедала его глазные яблоки кислота, как кричит он от боли, от агонии, внезапно захватившей его. Как плавится его черепушка и как раздроблена его грудная клетка ударами молотка. Я это хорошо запомнил.

***

Я бежал, не оглядываясь, оттуда, от своей норы. Мне нужно было укрыться. Я хотел в нору. Я – червь-убийца и больше никто. Я всего лишь червь, который позволил себе избавиться от того, кто взрастил меня и выучил. От того, кто содержал меня и позволял мне жить у него. Я всего лишь червь.