Заповедь вторая: не допускайте односложных ответов.

«Если, например, спросить: «В чем суть вашего успеха?», то толково ответит не всякий. Я такой вопрос слышал.недавно в одной из передач. Ну, человек начал туда-сюда метаться и не знает, что сказать. Тогда ведущий начал ему рассказывать: наверное, говорит, суть в том, что вы любите свою работу? А это был, между прочим, республиканский чемпион пахарей. Тот отвечает: «Да, люблю». Ведущий продолжает: наверное, суть еще в том, что вы увлеклись спортивным интересом к этим соревнованиям? Наверное, говорит, суть в том, что вам помогали старшие? Тракторист соглашается: «Да, конечно, суть в этом...» Так ведущий получил те ответы, которые и сам знал раньше, а не те, которые мог бы услышать и он и люди у телеэкранов»24.

Эту печальную и столь знакомую экранную ситуацию анализирует не критик, а телезритель — директор Научно-исследовательского института земледелия А. Буд-витис. (В наши дни телезрители — самые суровые критики.) Что же касается репортеров, то иные из них ведут свои передачи со скоростью курьерского поезда, следующего без остановок по заданному маршруту, так что оторопевший собеседник даже и не рискует вскочить на полном ходу па подножку. Фактически роль его сводится к подтверждению небогатых сведений журналиста.

Вопрос, предполагающий односложный ответ, уместен в ситуации, когда с его помощью ведущему удается избежать подробного представления гостя («Вы один из тех, кто принимал активное участие в разработке проекта?») либо если мы хотим, чтобы собеседник вынес решающее суждение или подытожил мысль («И все же в целом одобряете вы или осуждаете, соглашаетесь или не соглашаетесь, за или против?»). В последнем случае формулировка вопроса должна быть предельно точной.

 

Заповедь третья: нельзя ли конкретнее...

Старая притча рассказывает о страннике, остановившем прогуливающегося мудреца, чтобы узнать, далеко ли еще до города. «Ступай»,— односложно ответил тот. Озадаченный странник продолжил путь, размышляя о грубости местных жителей. Но не прошел он и полусотни шагов, как услышал: «Постой!» Мудрец стоял на дороге: «До города тебе еще час пути». «Почему же ты не ответил сразу?» — воскликнул странник. «Я должен был увидеть, каким шагом ты идешь»,— пояснил мудрец.

Эта притча приходит на ум, когда слышишь вопросы интервьюера типа «Много ли вы читаете?» или «Часто ли вам удается бывать в кино?». Задавать такие вопросы — все равно что забрасывать в море дырявые сети. Улова не будет. Даже если собеседник ответит со всей допустимой определенностью: мол, читаю много, а в кино бываю не часто, то что это значит - читаю много? Много по сравнению с кем? Один проглатывает две книги в неделю, полагая, что этого явно мало, а другой не осилит такой порции и за год. Прежде чем судить об избытке и недостаче, не стоит ли договориться о том, что такое норма? Скажем, сегодняшняя норма для кинозрителя— 18 посещений за год. То есть в среднем каждый житель нашей страны проводит перед киноэкраном около двух часов в месяц (у телеприемника — два часа в день). Это по крайней мере дает возможность поговорить о портретном сходстве собеседника со «среднестатистическим» кинозрителем.

Конкретно поставленные вопросы — свидетельство знания материала. Начиная разговор с жокеем с вопроса, на сколько дырок выше он затягивает левое стремя по сравнению с правым, журналист сразу дает понять, что тот имеет дело не с дилетантом и отвечать предстоит всерьез.

Интервьюируя директора фабрики верхней одежды (беседа происходила у директора дома), репортер напомнил об одном заседании, на котором руководитель крупного обувного предприятия со вкусом рассказывал, как хороши производимые его фирмой изделия, и в заключение спросил: есть ли вопросы? С последнего ряда сказали: «Есть. Почему вы сами носите югославские туфли?» «Может быть, у директора швейной фабрики,— с улыбкой поинтересовался репортер,— в шкафу итальянское пальто?» К счастью, в шкафу висело пальто своей марки — аргумент, оказавшийся наиболее убедительным в разговоре.

В таких интервью деловой вопрос исключает возможность укрыться за обтекаемыми формулировками или ни к чему не обязывающими обещаниями (вроде объявлений, которые мы порой встречаем на уличных киосках: «Вернусь через час»; поди догадайся, когда начался этот час — минуту назад или накануне вечером?)

Конкретность ответа обусловлена конкретностью самого вопроса.

Телевизионный режиссер снимал киноинтервью с Героем Советского Союза, бывшим танкистом, сумевшим в одном из боев чудом выбраться из горящего танка. Об этом драматическом эпизоде тот рассказывал множество раз и в самых различных аудиториях. Должно быть, поэтому никакие усилия режиссера и самые искренние стремления собеседника не помогали извлечь из прошлого ни живой интонации, ни яркой детали. В отчаянии, готовый уже отменить киносъемку, документалист вдруг спросил: «Скажите, а по ночам вам когда-нибудь снится тот бой?» Наступила пауза. Хозяин дома невидящими глазами посмотрел на присутствующих: «Снится ли мне тот бой... Вы у моей жены спросите, снится ли мне тот бой. Спросите, как я по ночам просыпаюсь от крика, от гари, от грохота, как немцы бегут с автоматами. Как она меня будит: «Ну милый, ну хватит, довольно...» Тут было все: и боль, и детали, и интонации.

 

Заповедь четвертая: берегите паузу!

Начинающего интервьюера легко узнаешь по боязни пауз. Стараясь не перепутать, о чем он уже спросил и о чем спросить еще собирается, такой журналист молчание собеседника, когда тот подыскивает наиболее точную фразу, принимает за ожидание очередного вопроса. Этот невпопад задаваемый вопрос заставляет зрителя заподозрить интервьюера в невнимании к своему партнеру и даже в отсутствии интереса к самому содержанию разговора.

Когда на съемке фильма «2X2 — X» ученик, отвечая у доски, задумался, что такое ноль, то уже через пять секунд оператор обернулся к режиссеру: не пора ли выключить кинокамеру? С его точки зрения, перед объективом ничего не происходило: герой молчал, а значит, камера работала впустую. Режиссеру пришлось едва ли не силой удерживать руку оператора на кнопке в течение всей томительно долгой паузы, разрядившейся «открытием» у доски.

Молчание человека, собирающегося с мыслями, не только драматически выразительно, но и подчеркивает достоверность происходящего на экране, создавая эмоциональное «пространство синхрона». Пауза же после ответа, которую выдерживает интервьюер, позволяет зрителю в полной мере оценить значение услышанного.

Опытный журналист в состоянии намеренно спровоцировать паузу, прибегнув к неожиданному вопросу.

В разговоре с участницей телефильма «Гермес и другие», начальником аварийно-спасательной службы (она рассказывала в кадре о моряках, которые не мыслят себе обыденной жизни — уравновешенной, «земной»), интервьюер внезапно перебил собеседницу: «Да уж не святые ли они, ваши спасатели? Неужели же нет у них каких-нибудь недостатков?» Собеседница запнулась. Ей очень хотелось быть объективной и не отделываться пустыми фразами. Но как ответить, чтоб не «предать» товарищей? Эти мотивы одновременно читаются на ее лице. Она сердито бросает взгляд на камеру: да что ж это такое — работает! И после долгой паузы не без юмора заключает: «Я мужественно молчу». Но все, что она могла бы ответить, уже заключалось в ее молчании.

В паузах человек раскрывается не менее, чем в своих высказываниях. Молчание может быть ледяным и торжественным. Почтительным или угрожающим (молчание пули в стволе). Синонимом полного взаимонепонимания («если так — о чем еще говорить!») или наивысшей духовной близости (настоящий друг тот, с кем есть о чем помолчать).

Немой синхрон — кульминация диалога. Размышляя о тайнах живого общения, Марк Твен, по отзывам современников, непревзойденный оратор и исполнитель собственных произведений, писал: «Читая по книжке с эстрады, чтец очень скоро убеждается, что одно орудие в его батарее приемов работает непропорционально калибру— это пауза: то выразительное молчание, то красноречивое молчание, то в геометрической прогрессии нарастающее молчание, которое часто позволяет добиться нужного эффекта там, где его порой не дает даже самое счастливое сочетание слов. Я, бывало, играл паузой, как ребенок игрушкой... Когда я выдерживал паузу именно столько, сколько следует, последняя фраза производила потрясающий эффект»25.

Бывает, что к паузе как орудию, «работающему непропорционально калибру», обращаются и телевизионные журналисты.

Вот пример, характерный для практики американского телевидения. Готовясь к экранной беседе, Мики Руни, общественный деятель правых взглядов, решил не высказывать ничего сверх того, что сам считал для себя полезным. На его беду, интервьюером оказался один из искуснейших «матадоров» эфира. Разгадав стремление собеседника, он применил обезоруживающую тактику: задал один вопрос, потом другой, а после третьего замолчал.

Но если пауза пугает начинающих журналистов, то еще более страшной она представляется неискушенному гостю студии. Руни ответил на третий вопрос, взглянул на интервьюера и увидел, что тот спокойно сидит в своем кресле с выражением вежливого ожидания на лице. Решив, что ответ его был неполон, Руни высказался более обстоятельно. Интервьюер продолжал молчать, небрежно держа в руке сигарету. Пауза угрожающе разрасталась. Она превращалась в затяжной прыжок с парашютом. Стараясь дернуть за спасительное кольцо, Руни снова заговорил и невольно коснулся вещей, упоминать о которых вовсе не собирался. Он попытался исправить оплошность — и на глазах у публики запутался окончательно. Диалог как бы без всякой помощи интервьюера (точнее, благодаря отсутствию этой помощи) превратился в саморазоблачительный монолог.

Когда впоследствии Руни решил возбудить против журналиста судебное дело, его подняли на смех: как можно обвинять человека лишь за то, что он молча сидит с тобой рядом и наблюдает, как ты лезешь в бутылку? «Руни не выдержал тишины,— вспоминал один из свидетелей этого телевизионного поединка.— Дьявольская техника, я бы сказал, жестокая техника».