Восстание в Киеве в 1068 году

 

 

Летописцы, смотревшие на жизнь из окон монастырской кельи или

княжеского дворца, не любили заносить на страницы летописи рассказы о

мятежах и восстаниях; они считали своей задачей только повествование о

битвах и храбрости воинов. Поэтому мы знаем очень мало о ходе классовой

борьбы в эпоху раннего феодализма.

Из отдельных случайных упоминаний летописи нельзя создать даже ее

приблизительной картины. Рассказ о выступлении древлян в 945 году против

князя, нарушившего нормы сбора дани, летопись сохранила потому, что оно

закончилось небывалым событием -- убийством князя. Случайно, для объяснения

причин отсутствия князя Ярослава в Киеве, летописец мимоходом сообщил о

восстании бедняков в Суздальской земле в 1024 году, во время голода.

Значительно полнее знакомит нас с социальными конфликтами и с размахом

классовой борьбы "Русская Правда". Особенно примечательны те периоды, в

освещении которых сходятся и грозные нормы законов, и скупые слова

летописцев; такими были 1060-е годы и 1113 год. К середине XI века

противоречия обострились прежде всего на самом верху феодальной общественной

лестницы, в системе княжеских хозяйств, и именно для княжеского домена была

составлена тремя сыновьями Ярослава Мудрого в 1050--1060-е годы "Правда

Русской земли" ("Правда Ярославичей"). В составлении ее участвовало

несколько бояр.

Без всяких предисловий закон трех князей приступает к ограждению жизни

княжеских администраторов и неприкосновенности замкового имущества.

"Если убьют огнищанина..." -- так начинаются три первых параграфа

закона. Убийство огнищанина каралось то смертью преступника ("во пса

место"), если было совершено грабителем, то огромным штрафом в четверть пуда

серебра, если огнищанин сам кого-то обидел и его убили из мести. Если же

огнищанина на дороге убили разбойники, то этот же штраф возлагался на всю ту

общину, в которой было найдено его тело. Размер виры за убийство огнищанина,

княжьего подъездного, тиуна или конюшенного боярина (80 гривен) равнялся

годовой дани с крупной волости и, таким образом, удваивал налоговое бремя

для целой округи. Необходимость такой решительной защиты диктовалась,

очевидно, тем, что крестьяне, доведенные до крайности, брались за оружие.

Передвижения князей из города в город, участившиеся во второй половине

XI века, неизбежно порождали у них стремление обобрать покидаемое княжество,

не заботясь о будущем крестьян. Усобицы, борьба за богатые столы разоряли

народ и увеличивали расходы князей, а следовательно, еще более обостряли

взаимоотношения их с крестьянством.

Крестьянское земледельческое хозяйство по самой своей природе было

неустойчивым. Достаточно было града, засухи или излишних дождей, чтобы

тысячи людей остались на целый год на голодной норме. Чем больше брали в

такие тяжелые годы у смердов княжеские рядовичи и огнищане, тем большей

опасности подвергался последний жизненный резерв деревни -- зерно,

оставленное на семена. Если поборы были так велики, что возникала угроза

семенам, то новый хозяйственный год независимо от погоды сулил смердам

голодную смерть, и, зная это, крестьянство вынуждено было браться за оружие

и вести неравные бои с княжескими подъездными, сельскими старостами и

рядовичами, что потребовало издания специального закона Ярославичами.

Неурожаи особенно обостряли все противоречия в деревне и заставляли

крестьянство то сопротивляться сборщикам дани, то исступленно обращаться к

древним богам и кровавым обрядам. Очень интересен рассказ боярина Яна

Вышатича, который был, по всей вероятности, огнищанином одного из

Ярославичей и наблюдал в Ростовской земле последствия неурожая; рассказ

внесен в летопись под 1071 годом, но самые события происходили ранее, в

1060-е годы.

Однажды во время голода в Ярославле объявились два кудесника, которые

заявили, что могут обличить тех женщин, по чьей вине произошел голод, и в

шаманском экстазе указывали на богатых крестьянок, говоря: "Эта жито прячет,

а эта -- мед, а эта -- рыбу, а эта -- меха". Причем они будто бы доставали

из-за спины образцы этих продуктов -- то жито, то рыбу, то белку.

Предполагаемых чародеек убивали, а их имущество волхвы (к которым уже

присоединилось около 300 человек) брали себе.

Так все они дошли до Белоозера, где вступили в бой с Яном Вышатичем, но

были разбиты им. Волхвов выдали Яну, но они потребовали, чтобы их судил сам

князь Святослав Ярославич. Ян после споров с волхвами о сущности языческой

религии выдал их родственникам убитых, и те отомстили кудесникам, отдав их

на съедение медведю.

Сквозь мрачную романтику колдовского ритуала проглядывает социальная

сущность событий: во время голода бедные смерды, возглавляемые волхвами,

использовали колдовство для конфискации имущества богатой части населения

погостов. Это не было движением против феодальных порядков вообще, а

являлось лишь борьбой за перераспределение жизненных запасов. Княжеский

посланец встал, естественно, на сторону "лучших людей". Попытка восставших

зарубить Яна топором могла бы привести всю Белоозерскую округу под тяжелую

восьмидесятигривенную вину, полагавшуюся по "Русской Правде" за убийство

огнищанина "в разбое".

В 1060-е годы летописец усиленно обращает внимание на различные

"знамения", все время повторяя, что они предвещают недоброе. В разных

местах, то на Белоозере, то в Новгороде, то в самом Киеве, появляются

язычники-волхвы, предрекающие несчастья. Очевидно, сильные неурожаи были не

только в Поволжье, так как киевский летописец написал целое сочинение о том,

как важно для установления хорошей погоды молиться христианскому богу, а не

языческому.

В довершение всего в 1068 году на Русь обрушились полчища половцев во

главе с ханом Шаруканом. Трое Ярославичей, трое составителей "Русской

Правды" -- Изяслав, Святослав и Всеволод, бежали от половцев, проиграв битву

на реке Альте.

Киевляне, участники ополчения, которое было разбито Шаруканом, понимали

опасность половецкого вторжения внутрь Руси и стремились продолжать борьбу,

но для этого у них не было ни оружия, ни коней. На торговой площади на

Подоле, вдали от княжеской крепости, 15 сентября 1068 года собралось

народное вече. Оно решило организовать поход против половцев и отправило

депутацию к великому князю Изяславу. Посланные заявили князю: "Вот половцы

хозяйничают в нашей земле... Так дай же, князь, нам оружие и коней, и мы

снова будем биться с ними!"

Недальновидный князь отказал представителям народа в их такой

естественной просьбе. Трудно сказать, чем был вызван этот отказ: то ли

слишком много окрестных смердов вошло в ворота Киева в поисках убежища и

князь боялся, что его запасы попадут в руки крестьян, разоренных войной, то

ли не хотел открыть свой арсенал киевлянам, не одобрявшим княжеской политики

усобиц. Всего за год до нашествия Шарукана Изяслав с братьями жестоко

расправился с полоцким князем Всеславом. "Эти братья,-- пишет летописец, --

взяли Минск и изрубили всех мужчин, а женщин и детей увели в рабство (вдаша

на щиты)".

Князя Всеслава разбили в сражении, но потом Ярославичи решили с ним

примириться и поклялись на кресте, что не сделают ему никакого зла. Когда же

Всеслав Полоцкий, надеясь на торжественную клятву родичей, приехал к

Изяславу в его лагерь под Оршей, то был тут же в присутствии великого князя

вероломно схвачен и вместе с двумя сыновьями перевезен в Киев. В Киеве

Всеслав Брячиславич содержался в "порубе", особо строгой тюрьме без дверей,

лишь с маленьким оконцем для передачи пищи; построен был поруб где-то

поблизости от княжьего двора и целый год напоминал киевлянам о лукавстве их

князя Изяслава.

Заключенный князь Всеслав пользовался народными симпатиями; за ним

закрепилась слава стремительного и удачливого полководца, как бы по

колдовству переносившегося с места на место и бравшего смелостью и

проницательным умом то Новгород на севере, то Тмутаракань на юге. О Всеславе

-- Волхве Всеславьиче -- были сложены народные былины, о нем с большим

сочувствием говорит автор "Слова о полку Игореве", восхищаясь смелой душой

князя и сожалея о тех бедах, которые выпали ему на долю. Всеслав

изображается то серым волком, в одну ночь пробегающим от Киева до Черного

моря, то волшебником, слышащим в Киеве звон полоцких колоколов, то рысью,

исчезающей из осажденной крепости в синей полуночной мгле.

Князь-волхв, князь-оборотень, каким он рисуется в летописях и песнях,

владел умами людей XI века, и, может быть, не случайно летописец Никон,

повествуя о киевском восстании 1068 года, предпослал ему подробное

рассуждение о вреде язычества; быть может, полоцкий князь, враждуя с тремя

Ярославичами, опирался на народное недовольство ими, поддерживал народные

языческие верования и обряды, в обличье которых выступало в то время

классовое недовольство, как мы видели это на примере Ярославля и Белоозера.

Если это так, то нам еще понятнее будут как симпатии киевлян к томящемуся в

порубе князю-чародею, так и недоверие великого князя Изяслава к киевскому

народу, боязнь выдать ему оружие и коней.

События 15 сентября развивались далее: узнав об отказе Изяслава, вече

стало обсуждать действия воеводы Коснячки (Константина), одного из авторов

"Правды Ярославичей". Народ решил, очевидно, наказать этого вельможу и прямо

с веча двинулся на киевскую Гору, в крепость. Это было уже восстанием против

князя. Восставшие пришли на воеводский двор, но самого Коснячку не нашли.

Тогда народ разделился на две части -- одни отправились освобождать каких-то

своих друзей ("дружину") из тюрьмы, а другие пошли через мост прямо на

княжий двор. Тюрьма, где была заключена дружина, находилась около дворца

Брячислава (вероятно, отца Всеслава Брячиславича).

Полный недомолвок рассказ летописца можно понять приблизительно так:

еще до восстания 15 сентября какая-то часть киевлян или близких к киевлянам

полочан (из окружения старого Брячислава или молодого Всеслава) была

арестована князем Изяславом и заперта в погребе близ киевской резиденции

полоцких князей. Восставший народ решил: "Пойдем, освободим дружину свою из

погреба!" -- и погреб был открыт народом.

В это время двор перед великокняжеским дворцом уже был запружен

народом, спорившим с князем. Изяслав, окруженный боярами, смотрел из оконца

галереи на толпу, а боярин Тукы, брат Чудина, советовал ему усилить стражу

около Всеславова поруба: "Видишь, князь, люди взвыли!" Очевидно, придворные

бояре знали о симпатиях киевлян к Всеславу и советовали предотвратить

освобождение опасного узника. Как раз в это время во дворе появилась та

половина восставших киевлян, которая освобождала "свою дружину" из погреба.

Бояре сказали князю: "Дело плохо. Пошли стражу к порубу Всеслава -- пусть

его обманом подзовут к оконцу и убьют, пронзив мечом". Князь не решился на

этот шаг, а народ с криком бросился к порубу Всеслава. Едва увидев это,

великий князь и его брат Всеволод бежали из Киева. Изяслав уехал в Польшу и

там на золото и серебро великокняжеской казны нанял войско для отвоевания

престола.

Восставший народ разрубил сплошные стены поруба и освободил князя

Всеслава "и прославиша и среде двора княжа", то есть провозгласил его

великим князем взамен бежавшего Изяслава.

Семь месяцев княжил народный избранник в Киеве, но мы очень мало знаем

о его деятельности, так как летопись князя Всеслава дошла до нас в

незначительных фрагментах.

Автор "Слова о полку Игореве" говорит, что, добившись киевского

престола, как сказочный герой,

 

Всеслав князь людем судяше,

Князем грады рядяше,

А сам в ночь волком рыскаше;

Из Киева дорискаше до кур Тмутороканя;

Великому Хорсови волком путь прерыскаше.

 

Придворный певец XI века Боян отрицательно отнесся к ставленнику

восставшего народа: "Как бы ни был искусен и удачлив он, какой бы успех ни

предрекало гадание на птицах -- но божьего суда ему не миновать!"

Но автор "Слова о полку Игореве", насквозь проникнутый народными

воззрениями, взял под защиту Всеслава, воспел его как эпического героя и

даже своим современникам ставил его в пример.

Киевский летописец скрыл от нас истинный характер событий 1068 года.

Так, например, он умолчал о таком из ряда вон выходящем эпизоде, происшедшем

в Киеве в том же 1068 году, как убийство своими холопами новгородского

епископа Стефана. А это косвенно указывает и на размах народного движения в

то время. Социальное снова переплеталось с религиозным -- новгородские

холопы, удавившие своего господина, главу новгородской церкви, нашли

подражателей: в 1069-1070 годах против преемника Стефана, епископа Федора,

выступил в Новгороде волхв. "И бысть мятежь в граде велик, и все яша ему

веру, и хотяху побити епископа Федора". Только решительные действия князя

Глеба, собственноручно зарубившего волхва топором, "утишили мятеж".

В 1071 году какой-то языческий пророк появился в Киеве и предрекал

большие перемены в жизни Киевской Руси и Византии.

Все это говорит о напряженности положения, о брожении народных масс, о

ненависти, в частности, к феодальной церкви и о надеждах на исконную

народную языческую религию. Народ везде поддерживал волхвов, верил им, шел

за ними. Как и в Западной Европе, на Руси классовая борьба выступала нередко

в религиозной оболочке.

Смысл классовой борьбы был все же не в возврате к старым формам

первобытного строя. Классовая борьба была направлена не против феодализма

как формации, а лишь против неумеренных поборов.

Несметные богатства Изяслава, поражавшие воображение королевских дворов

Европы, были созданы, очевидно, путем неслыханной эксплуатации народа.

Неурожаи и нашествие кочевников окончательно подрывали крестьянское

хозяйство и ставили под угрозу его нормальное воспроизводство. Возврат к

язычеству был актом отчаяния перед лицом стихийных бедствий, а убийства

огнищан и рядовичей, изгнание одного князя и замена его другим -- это были

акты действенной защиты своих прав, своего хозяйства, своего существования

не как бесправного холопа, а как непосредственного производителя, владеющего

своей крестьянской усадьбой или ремесленной мастерской.

Народные восстания вызывали реакцию феодалов. Изяслав, вернувшись в

Киев при поддержке польских войск, перевел торг, на котором собралось вече

15 сентября 1068 года, из демократического Подола на Гору, в

непосредственное соседство с княжескими и боярскими дворами. Сын Изяслава

(будто бы без ведома отца) зверски расправился с киевлянами: 70 человек,

участвовавших в освобождении Всеслава, он казнил, а другим выколол глаза и

"без вины погуби, не испытав". Народ продолжал борьбу: в селах, куда Изяслав

поместил на прокорм войска поляков, их тайно избивали и заставили в конце

концов покинуть Русь.

"Правду Ярославичей" с ее жесткими нормами охраны княжеского хозяйства

нередко связывают со съездом князей в Киев в 1072 году по случаю перенесения

гробов Бориса и Глеба (жертв усобицы 1015 года) в новую церковь в Вышгороде.

Но в "Правде Ярославичей" нет никакого отражения тех неслыханных

событий вроде изгнания князя и разгрома княжеского дворца и тюрем, которые

происходили в сентябре 1068 года. Нет ни слова о волхвах, так часто

упоминаемых летописью в 1065--1071 годах, нет совершенно данных о городе.

Очевидно, "Русская Правда" создавалась до этих событий как ответ на

стихийные повсеместные действия народа против княжеской администрации с ее

"творимыми вирами".

И в восстании 1068 года в центре столицы Руси стояли друг против друга

народ, заполнивший двор перед дворцом, полный решимости с оружием в руках

отстаивать свою независимость от половцев или от княжеских вирников, и

феодальная знать во главе с князьями, с ужасом сквозь оконце дворца

наблюдавшая за разбушевавшейся народной стихией.

Среди бояр и князей, противостоящих в тот день народу, было несколько

авторов "Русской Правды": князья Изяслав и Всеволод, воевода Коснячко, едва

избежавший народного гнева, и Чудин, брат которого советовал предательски

убить Всеслава.

На сохраненной летописцем картине очень символично поставлены друг

против друга составители грозного феодального закона, с одной стороны, и

простые люди, которые должны были подчиняться этому закону, -- с другой.

 

УСОБИЦЫ И ЕДИНСТВО (КОНЕЦ XI - НАЧАЛО XII ВЕКА)

 

 

Князья "Гориславичи" и киевское восстание 1113 года

 

 

Автор "Слова о полку Игореве", блестящий поэт и умный историк, умел

проникать мысленным взором в далекие от него времена и находить там материал

для сопоставления с современностью. Одним из таких взглядов в прошлое был

экскурс в XI век, где поэт выделил две контрастные фигуры -- Всеслава

Брячиславича Полоцкого и Олега Святославича Черниговского. На

противопоставлении этих двух князей построены все его исторические ссылки на

Киевскую Русь. Всеслав, герой народного восстания 1068 года, воспет, как мы

видели, в приподнятых, эпических тонах, в духе народных былин о молодом,

отважном и мудром князе-чародее. А Олег, родоначальник целой династии хищных

Ольговичей, приятель половецких ханов и зачинщик усобиц, очерчен в "Слове"

мрачными тонами:

 

Той бо Олег мечем крамолу коваше

И стрелы по земли сеяше.

.....................................

Тогда, при Олзе Гориславличи,

Сеяшется и растяшеть усобицами,

Погыбашеть жизнь Даждьбожа внука...

.....................................

Тогда по Русской земли

Ретко ратаеве кикахуть,

Но часто врани граяхуть,

Трупиа себе деляче...

 

Смелая правдивость поэта-публициста станет для нас особенно явственной,

если мы вспомним, что эти обличительные строки писались при родном внуке

Олега, великом князе Святославе Всеволодиче. Движимый настоящим

патриотическим чувством, призывая все русские княжества к единению, автор

"Слова" сумел подняться над феодальными перегородками, узкими династическими

интересами и с большой высоты взглянуть на светлые и темные стороны родной

истории.

Олег Святославич, получивший печальное прозвище "Гориславича",

олицетворял большую группу князей XI--начала XII века, заботившихся прежде

всего о личной наживе, начинавших войны ради захвата богатых городов,

пренебрегавших интересами народа. К ней следует отнести и великого князя

Всеволода Ярославича, и сменившего его Святополка Изяславича, доведшего

киевлян до нового восстания в 1113 году.

Рассмотрим повнимательнее дела и замыслы того князя, которого уже 800

лет назад автор "Слова о полку Игореве" избрал для показа потомству как

отрицательного героя. Олег был внуком Ярослава Мудрого и сыном Святослава

Ярославича. Его отец, владевший богатым Черниговским уделом и собиравший

дань вплоть до самого Белоозера, был обладателем больших сокровищ, но держал

их в своей казне, не оделяя ими приближенных. Он был беззастенчив в

достижении своих целей и, по выражению летописца, "положил начало свержению

братьев" с княжеских престолов.

В свое время Святослав участвовал в коварном обмане Всеслава Полоцкого,

а в 1073 году он посягнул и на родного брата, простоватого Изяслава. Только

год назад в Вышгороде все трое Ярославичей мирно пировали за одним столом,

празднуя память своих родных дядей -- святых Бориса и Глеба,

канонизированных как раз ради того, чтобы утишить усобицы, а Святослав

вскоре составил заговор с Всеволодом, выгнал старшего брата Изяслава из

Киева и сам сел на его место. Таков был отец; о молодости его сыновей мы

знаем мало, не знаем даже, когда они родились, как жили при отце. До нас не

дошла не только черниговская летопись Святослава, но даже и летопись тех

трех лет (1073--1076 годы), когда он был великим князем Киева.

Впервые со всем семейством Святослава нас знакомит великолепная

энциклопедия, известная под названием Изборника Святослава 1073 года. В

книгу был вложен лист с миниатюрой, изображающей все княжеское семейство:

впереди сам Святослав Ярославич в княжеской шапке и парчовом плаще, с книгой

в руках, рядом его жена с маленьким сыном Ярославом, и далее толпятся

четверо взрослых сыновей -- Глеб, Олег, Давыд и Роман. Сыновья уже

бородатые; они родились, вероятно, еще при жизни деда, в 1050-х годах, и ко

времени составления Изборника выходили на самостоятельную дорогу. Старший,

Глеб, уже прославился тем, что в Новгороде собственноручно зарубил волхва

топором.

В подписи к семейному портрету Святослав обращается к богу с изречением

из псалтыри: "Не оставь, господи, без внимания стремлений моего сердца! Но

прими нас всех и помилуй!" Старый князь хорошо знал сложность человеческих

отношений и мог предугадать тяжелую судьбу своих сыновей, продолжавших

интриги и коварные дела отца. Глеб Святославич был убит далеко в Заволочье,

за Северной Двиной, вероятно, при сборе дани, как его прапрадед Игорь.

Роман, воспетый Бояном, приводил половцев на Русь и пытался взять Воинь,

пограничную русскую гавань для днепровских судов; он был убит своими

вероломными союзниками-половцами где-то в степях:

 

Суть кости его и доселе лежаче тамо,

Сына Святославля, внука Ярославля...

 

Как мог воспитываться молодой княжич Олег при отце в Чернигове и Киеве?

Вероятно, по древнему обычаю, его в три года посадили на коня, в семь лет

начали учить грамоте, а отроком двенадцати лет, тоже согласно

установившемуся обычаю, отец должен был взять его в поход.

О войнах и битвах, о заговорах и клятвопреступлениях Олег мог знать и

по былинам своего времени, и по "замышлению Бояна". Прославленный поэт XI

века был придворным певцом Святослава, он воспел брата Олега -- "красного

Романа Святославича", он давал свои пристрастные, тенденциозные

характеристики современникам Олега вроде Всеслава, которому он, как мы

видели, предрекал божий суд.

Олег мог читать и летопись, и византийскую хронику Георгия Амартола,

уже переведенную к тому времени на русский язык. Один из крупнейших

летописцев того времени -- Никон, основатель монастыря в Тмутаракани, был

близок к князю Святославу. В распоряжении Олега была отцовская библиотека, в

составе которой находились два энциклопедических изборника: уже знакомый нам

Изборник 1073 года и другой, составленный "из мног книг княжих" в 1076 году.

Последний Изборник весь проникнут духом тех социальных конфликтов,

которыми была полна русская действительность 60--70-х годов XI века.

Поучения Изборника обращены то к богатым и сильным, то к убогим. Бедным и

слабым рекомендовались покорность и смирение ("ярем мой благ есть и бремя

мое легко"), им нужно "послушниву быти до смерти, тружитися до смерти". А

богатым и знатным рекомендовалось, во-первых, бояться князя ("князя бойся

всею силою своею"), а во-вторых, не раздражать сверх меры бедных ("не

разгневай мужа в нищете его") и по возможности смягчать социальные контрасты

("сидящу ти в зиму в тепле храмине и без боязни изнажившуся, вздохни,

помыслии о убогих, како клячать над малом огоньцем скорчившеся, большу же

беду очима дыма имуще"). Все это было навеяно классовыми битвами 1060-х

годов. Составитель Изборника советует своим читателям скрывать мысли и

надежно хранить тайны. В ту эпоху, когда некоторые вопросы решались ударом

ножа подосланного убийцы, читателя предостерегают: "Не всякого человека

введи в дом свой -- блюдися злодея".

Изборники были нужны для того, чтобы князь мог иметь под рукой афоризмы

на все случаи жизни и, не роясь в книгах, блеснуть остроумием и

начитанностью, чтобы князь мог мудрость "изместь как сладкий мед из уст

своих перед боярами".

Олег и его братья, читая подобную литературу, приучались к лицемерию, к

показной благовоспитанности, к постоянной маске благотворителя, будто бы

заботящегося о нищих и убогих. Всей своей дальнейшей жизнью Олег показал,

что он не собирался следовать некоторым советам. В Изборнике 1073 года

составитель, дьяк Иоанн, приписал от себя: "Оже ти собе не любо, то того и

другу не твори". Олег "Гориславич" начал свою карьеру с отрицания этого

благородного тезиса.

Впервые Олег упомянут в 1073 году, когда он получил от отца в удел

далекую Ростовскую землю. В 1076 году Олег вместе с Владимиром Мономахом

(своим двоюродным братом) был послан в Польшу воевать против чешского короля

Братислава. Четыре месяца длился поход. Когда же поляки примирились с

чехами, то Олег и Владимир решили, что это невыгодно для них, и осадили

Глогов, взяв с короля контрибуцию в тысячу гривен серебра.

Для понимания неустойчивости судеб русских земель в ту эпоху достаточно

взглянуть на историю соседнего с Киевом Чернигова: в 1073--1076 годах там

княжил Всеволод, отец Мономаха; с 27 декабря 1076 года по 4 мая 1077 года в

Чернигове сидел Владимир Мономах. Его выгнал оттуда двоюродный брат Борис

Вячеславич, продержавшийся в Чернигове всего лишь восемь дней. В июле 1077

года здесь снова княжит Всеволод, а при его дворе живет его племянник Олег.

Честолюбие Олега не позволяло ему оставаться на положении вассала, и он

неожиданно бежал в 1078 году из Чернигова в Тмутаракань, где его ждали и

неудачливый Борис Вячеславич, и брат Роман. Войдя в союз с половецкими

ханами, "приведе Олег и Борис поганыя на Русьскую землю". С помощью половцев

Олег на 39 дней стал князем Чернигова, выгнав родного дядю. Но новая битва

на Нежатиной Ниве 3 октября 1078 года, во время которой были убиты и Борис,

и вступившийся за Всеволода великий князь Изяслав, заставила Олега снова

скакать в Тмутаракань.

На этот раз он бежал без войск и без надежд. Богатый портовый город

оказался ненадежным убежищем: половцы убили Олегова брата, а хазары схватили

самого Олега и увезли его в Константинополь. В Чернигове же еще раз сменился

князь -- там вторично стал княжить Владимир Всеволодович.

Четыре года провел Олег "Гориславич" в Византии. Из них два года он

прожил на большом и богатом острове Родос, близ Малоазийского побережья.

Молодой князь женился в изгнании на знатной гречанке Феофании Музалон и,

очевидно, перестал быть пленником. В 1083 году Олег вернулся в Тмутаракань,

жестоко расправился с хазарами и выгнал двух второстепенных князей,

незадолго перед тем захвативших город; один из них, Давыд Игоревич, начал

разбойничать на Черном море и отобрал все товары у купцов в устье Днепра.

Десять лет прокняжил Олег в Тмутаракани, вдали от основной Руси. Его

имя не встречалось за эти годы в летописях, но едва ли жизнь в

многонациональном приморском городе была тихой. Мы знаем, как быстро

менялись здесь князья, как использовались здесь для устранения соперников

коварные византийские приемы вроде вина, отравленного ядом, скрытым под

ногтем подносящего чашу.

На Руси в это время снова обострялся социальный кризис; великокняжеская

власть широко применяла право суда и сбора вир для непомерного обогащения.

Многочисленная армия младших дружинников -- "уных" -- разъезжала по стране,

собирая правые и неправые штрафы, обогащалась сама и разоряла народ. Великий

князь Всеволод, пренебрегая советами "смысленных" знатных бояр, совещался с

этими "уными", которые пополняли его казну: "Начаша... грабити, люди и

продавати".

Положение усложнялось постоянными усобицами князей. Племянники

Всеволода требовали у него то одной волости, то другой и по любому поводу

брались за оружие: то для того, чтобы воевать в открытом поле, то для того,

чтобы исподтишка вонзить саблю в опасного соперника, как это было с

Ярополком Изяславичем, заколотым подосланным убийцей. Сильные князья слишком

бесцеремонно пользовались своей силой; мир с половцами позволял им обращать

эту силу против народа. Слабые князья непрерывно интриговали друг против

друга и разоряли Русь своими усобицами.

К внутренним противоречиям добавились внешние факторы: в 1092 году была

страшная засуха, "так что земля выгорела и многие леса загорались сами собой

и болота". Вспыхивали эпидемии то в Полоцкой земле, то в Киевской, где

количество умерших исчислялось тысячами.

Социальный кризис, обостренный этими внешними обстоятельствами, мог

вылиться в восстание не в 1113 году, а на 20 лет раньше, но этому помешал

еще один внешний фактор: новое грозное наступление половцев на Русь, может

быть, тоже связанное как-то с ухудшением жизненных условий в степях и

попыткой половецких ханов выйти из своего кризиса за счет ограбления Руси. В

том же засушливом 1092 году "рать велика бяше от половець и отвсюду".

Половцы штурмовали пограничную линию по Суле и захватили русские села как на

левом, так и на правом берегу Днепра.

В этой обстановке умер в 1093 году одряхлевший и больной князь

Всеволод, последний из Ярославичей. Открылась широкая возможность борьбы за

великокняжеский стол -- каждый из "Ярославлих внуков" считал себя

претендентом на киевский престол. Ближе всех к киевскому престолу был

Владимир Мономах, прибывший к больному отцу в Киев, однако он будто бы

добровольно, не желая усобиц, отказался от великого княжения и ушел в свой

Чернигов. Но дело обстояло, очевидно, далеко не так, как это обрисовал нам

впоследствии придворный летописец Мономаха.

В Киеве сильна была боярская оппозиция, которую возглавлял уже знакомый

нам по восстанию 1071 года богатый боярин Ян Вышатич. Интересы этой боярской

группы отражает та часть летописи, где возводятся обвинения на Всеволода,

пренебрегшего советами "смысленных". Недовольное политикой Всеволода

киевское боярство, очевидно, не захотело посадить в Киеве его сына Владимира

Мономаха. Приглашен был Святополк, незначительный князь из Турова, но и он

не оправдал надежд. Плохой полководец, неумелый политик, заносчивый, жадный

до денег, подозрительный и жестокий, он быстро настроил всех против себя и

своей политикой еще больше способствовал углублению кризиса.

С этим самым Святополком, своим двоюродным братом, Владимир ссорился и

воевал с первых же дней его вокняжения, и на них обоих прикрикнули знатные

бояре: "Почто вы распря имата межи собою? А погании губять землю Русьскую".

В 1093 году половцы жестоко разбили русские войска под Треполем и дошли

до предместий Киева; Святополк убежал с поля боя лишь с двумя спутниками.

Половцы хозяйничали во всей Южной Руси, "пожигая села и гумна".

Современник с ужасом пишет: "Все города и села опустели. Пройдем по полям,

где раньше паслись стада коней, овец и волов,-- мы увидим все бесплодным;

нивы поросли бурьяном, и только дикие звери живут там". Половцы берут в

рабство население сел и городов "и ведут в свои юрты к родичам множество

народа христианского, людей страдающих, печальных, подвергаемых мученьям,

оцепеневших от холода, мучимых голодом и жаждой, с распухшими лицами,

почерневшими телами, воспаленным языком, бредущих по чужой стране без одежд,

босиком, обдирая ноги о колючие травы".

В тяжелых условиях киевское боярство стремилось укрепить

великокняжескую власть, предотвратить новые усобицы и устранить опасность

небывалого половецкого натиска, угрожавшего всем слоям и классам Руси, от

бедного смерда до князя. Вотчины многих киевских бояр были расположены в

черноземной лесостепной полосе, которая стала ареной хищнических наездов

половцев, и это делало "смысленных" особенно воинственными.

Их патриотизм не был бескорыстным, но объективно позиция боярства в тех

конкретных условиях наиболее отвечала общенародным интересам, так как

половецкий грабеж, сопровождавшийся сожжением сел, убийством и угоном в

рабство, был, разумеется, страшнее конфликтов смерда или закупа с

господином.

А князья "Гориславичи" между тем продолжали сводить свои династические

и личные счеты, не считаясь с интересами родной земли и своего народа.

В 1095 году великий князь Святополк, заигрывая с могущественным

половецким ханом Тугорканом, выдал за него свою дочь, но это не спасло Клев

от половцев.

Олег Святославич, оттесненный при Всеволоде в далекую Тмутаракань,

теперь решил использовать тяжелый для Руси момент. Снова, как и 16 лет

назад, он шел на Русь во главе половецких полчищ. Осадив Мономаха в

Чернигове, он сжег все предместья и монастыри, взял город, а половцев

распустил воевать всю Черниговскую землю. Это было своеобразной платой им за

военную помощь.

Современники возмущались корыстными действиями Олега: "Вот уже в третий

раз натравливает он этих язычников-половцев на Русскую землю... Много

христиан (русских.-- Б. Р.) изгублено, многие уведены в рабство в далекие

земли".

В последние три года Олег Святославич укрывал у себя половецких ханов,

уклонялся от общерусских походов на половцев и явно показывал свое

расположение к этим врагам Руси. Святополк и Мономах пригласили его в Киев

для решения вопросов обороны Руси, но "Гориславич" ответил им крайне

высокомерно, и в Киеве поняли, что князь Олег не променяет дружбу с ханами

на союз с русскими князьями.

Началась война против Олега. Он бежал из Чернигова в Стародуб, оттуда в

Смоленск, а оттуда, изгнанный смолянами,-- в Рязань, Муром. Пока сам Мономах

отражал на юге натиск Тугоркана и Боняка, его сыновья яростно сражались с

Олегом, начавшим бесчинствовать в Северо-Восточной Руси.

Трехлетняя усобица завершилась тем, что Олег явился на княжеский съезд

в Любече в ноябре 1097 году. Город Любеч, из которого вел свой род Владимир

I, был, во-первых, родовым гнездом всех русских князей, а во-вторых, он уже

принадлежал Олегу и сюда ему не зазорно было явиться на княжеский съезд.

На Любечском съезде был провозглашен принцип Династического разделения

Русской земли между различными княжескими ветвями при соблюдении ее единства

перед лицом внешней опасности: "Отселе имеемся в едино сердце и блюдем

Рускые земли; кождо да держить отчину свою". Но все это было основано не на

реальных интересах отдельных земель, не на действительном соотношении сил.

Князья, глядя на Русь как бы с птичьего полета, делили ее на куски,

сообразуясь со случайными границами владений сыновей Ярослава. Княжеские

съезды не были средством выхода из кризиса. Благородные принципы,

провозглашенные в живописном днепровском городке, не имели гарантий и

оказались нарушенными через несколько дней после торжественного целования

креста в деревянной це