Пылающее сердце, очарованная душа

5 февраля 1987.

 

Возлюбленный Мастер,

 

И просил поэт: «Скажи нам о Красоте».

И он ответил:

«Где вы будете искать красоту и как вы ее найдете, если не она сама станет для вас и путем и вожатым?

И как вам говорить о ней, если не она будет ткачом вашей речи?

«Красота ласкова и нежна, — говорят огорченные и обиженные.

Как молодая мать, чуть смущаясь своей славы, ступает она среди нас».

«Нет, красота грозна и могущественна, — говорят пылкие.

Как буря, сотрясает она землю под нами и небо над нами».

Говорят усталые и утомленные: «Красота подобна нежному шептанию. Она говорит в нашем духе. Ее голос отступает перед нашим молчанием, как слабый свет, что дрожит в страхе перед тенью».

Но беспокойные говорят: «Мы слышали, как она кричала в горах. И вместе с ее криками раздавался топот копыт, хлопанье крыльев и львиный рык».

Ночью говорят городские стражники: «Красота взойдет с зарею на востоке».

В полдень говорят труженики и путники: «Мы видели, как она склонилась над землей из окон заката».

Зимой говорят занесенные снегом: «Она придет с весной, шагая по холмам».

А в летний зной говорят жнецы: «Мы видели, как она пляшет с осенними листьями, видели хлопья снега в ее волосах». Все это сказали вы о красоте.

Однако говорили вы не о ней, а о своих неутоленных потребностях,

ибо красота — не потребность, а экстаз.

Это не жаждущие уста и пустая протянутая рука,

Но пламенное сердце и очарованная душа.

Это не образ, что вам хотелось бы видеть, и не песня, что вам хотелось бы слышать.

Но образ, который вы видите, даже если сомкнете глаза, и песня, которую вы слышите, даже если закроете уши.

Это не смола в складках морщинистой коры и не крыло, сросшееся с когтем.

Но вечноцветущий сад и сонм вечнолетящих ангелов.

Народ Орфалеса! Красота есть жизнь, снимающая покров со своего святого лика,

Но жизнь — это вы, и покров — это вы.

Красота есть вечность, глядящаяся в зеркало.

Но вечность — это вы, и зеркало — это вы».

Естьтолько три фундаментальных вопроса в жизни: красота, истина и добро. Быть может, это и есть три лика Бога, подлинная троица. И все так же неопределимы, как и Бог. Глубочайшие умы в течение столетий интересовались этими тремя проблемами, но никакой убедительный ответ так и не был найден мыслителями и философами.

Моралиста интересует, что такое добро, философа интересует, что такое истина, а поэта интересует, что такое красота. Не только поэта, но и всех хоть в каком-то смысле творческих людей — музыкантов, танцоров, скульпторов — любой, кто интересуется созиданием, творчеством, неизбеж­но интересуется красотой — что это такое?

Здесь поэт сказал: Скажи нам о Красоте... — не потому, что поэт не знал, но знать — это одно дело, а говорить — другое.

Этот вопрос возникает не из неведенья, и явно не от заимствованного знания. Вопрос возникает из экзистенциального опыта. Поэт знает каждой клеточкой своего существа, что такое красота, но не способен выразить этот опыт.

У великого индийского поэта Рабиндраната Тагора спросили после вручения ему Нобелевской премии за одно из собраний его поэм: «Вы когда-нибудь интересовались красотой — что это такое?»

Он сказал: «Интересовался? Я одержим! Я знаю, что это. Я знал вкус вина и бывал пьян, но всякая попытка выразить вкус и переживание опьянения проваливалась. Все мои поэмы — не что иное, как неудачи. Снова и снова я пытался выразить, что есть красота, и снова и снова терпел неудачу. Я буду продолжать пытаться до самого последнего дыхания, но в глубине души я знаю, что, наверное, прошу невозможного».

Вопрос возникает у поэта, который видел красоту, который любил красоту, который чувствовал ее магическое прикосновение, который танце­вал с нею, чьи дни и ночи — не что иное, как беспрестанное течение переживания все более и более глубоких сфер красоты. Тем не менее, выразить ее, определить ее, похоже, невозможно. Его вопрос — самый достоверный и искренний.

Халиль Джебран старается ответить поэту самым прекрасным образом, самым глубоким образом, и подходит очень близко к определению; и все же ему не удалось определить это. Но он указал своим пальцем на луну. Он, может, и не достиг луны, но он указал верное направление. Очень немногие люди подходили так близко.

Один из великих философов современности, Г. Е. Мор, написал книгу «Основы этики». Вся книга, двести пятьдесят страниц, — самые искусные и сложные логические аргументы, сосредоточенные только на одном вопросе: «Что такое добро?». И когда вы читаете его книгу, вы думаете: наверное, он раскроет это.

Он предпринимает грандиозные погружения в глубины, взлеты к высо­там, но в конце резюмирует, заявляя, что добро неопределимо: «Я признаю свою неудачу. Я проделал все, что возможно, — исходил из каждого аспекта, стучался во всякую дверь. Чем больше я размышлял над этим, тем все более неуловимым оно становилось. И в конце ясно только одно: после всего этого исследования я должен признать факт, что добро неопределимо».

Он был честным человеком. Ваши так называемые религиозные люди не настолько честны. Они продолжают определять даже Бога — что говорить о добре? Они продолжают определять истину, красоту, добро... их определения никоим образом не помогли никому, они просто демонстрирует их нечест­ность. Они пользуются прекрасными словами, они используют самые слож­ные аргументы; они могут обманывать миллионы людей, но они не могут обмануть самих себя. Этот поэт и сам, быть может, испробовал тысячи дорог, но он признает свою неудачу.

Это один из самых таинственных феноменов. Почти каждому известно, что такое красота. Вы говорите, роза прекрасна... но если вы не знаете, что такое красота, как можете вы назвать розу прекрасной? Вы говорите, закат прекрасен, вы говорите, ребенок прекрасен — но как вы можете пользовать­ся словом «прекрасный», если понятия не имеете, что такое красота?

Очевидно, каждому известно что-то — какой-то вкус, какой-то проб­леск, — а поэту, художнику, музыканту известно намного больше, они опьянены красотой... Но не спрашивайте определение того, что это такое!

Однажды Эммануил Кант очень рассердился, когда кто-то спросил его: «Что такое истина?» Он сказал: «Прежде чем ответить вам, я задам несколько вопросов о том, что вам известно очень хорошо. Вы любили когда-нибудь?»

Человек сказал: «Да».

Эммануил Кант спросил его: «Тогда скажите мне, пожалуйста, что такое любовь?»

Человек сказал: «Я любил и наслаждался всеми прелестями и благами любви, но, прошу прощения, — я не могу сказать, что такое любовь».

Эммануил Кант сказал: «Не огорчайтесь. Я и сам не могу сказать, что такое истина, что такое любовь, что такое красота, — хоть я и погружен во все эти переживания непрерывно. Вся моя жизнь была не чем иным, как исследованием, поиском, и не то чтобы я не нашел — я боюсь сказать кому-нибудь, что я обрел, потому что немедленно будет задан вопрос: «Тогда дайте определение», — но определение не достигает цели».

Этот поэт не просит о чем-то таком, чего не знает. Ему известно это, вот почему он спрашивает; возможно, Халилю Джебрану и удастся дать ему какие-то указания насчет красоты. И Халиль Джебран начинает очень показательно.

Он говорит: «Где вы будете искать красоту и как вы ее найдете, если не она сама станет для вас и путем и вожатым?»

Красота — это не что-то оттуда; это то, что здесь. Где вы собираетесь искать ее? И как вам найти ее, если вы уже не нашли ее?

В древних египетских притчах есть замечательное высказывание о том, что вы начинаете искания Бога только когда вы нашли его. Это выглядит весьма странным, но это очень точно. Вы не можете даже поднять вопрос: «Что такое красота?» — если вы не нашли ее. И чем задавать этот вопрос, лучше позвольте красоте самой стать путем и проводником. Он говорит, что никто другой не может проводить вас к тому пространству, к тому пережи­ванию, если вы уже не прибыли туда.

Дзэнский Мастер задал одному из своих учеников известный коан. Это особое средство дзэна помочь вам избавиться от всех ваших мыслей: средство до того абсурдно, что у вас нет способа найти ответ. Есть много коанов, но этот самый известный: «Что такое звук хлопка одной ладони?».

Ведь это столь очевидная нелепость — хлопок одной рукой не может вызвать звука. Чем хлопать? Для звука нужны, по крайней мере, две вещи. Всего одна рука не может хлопнуть, потребуются обе руки! А он сказал ученику: «Как только услышишь звук хлопка одной ладони, приходи ко мне».

Ученик искренне старался, медитировал и услышал ветер, шелестящий в соснах. Он подумал: «Наверное, это и есть звук!» Он бросился к мастеру. Рано утром он разбудил старика и сказал: «Я услышал это».

Даже не спросив: «Что ты слышал?» — мастер дал ему затрещину и сказал: «Убирайся! И начинай медитировать снова, я сам узнаю, когда ты услышишь». Ученик подумал: «Это странно... мне даже не дали шанса рассказать, что я обнаружил».

Каждый раз происходило то же, мастер никогда не давал ему никакого шанса. Иногда в манговой роще начинала петь кукушка, и ученик думал: «Наверное...», или посреди ночи соловей... — он мчался... а мастер продол­жал вышвыривать его.

Ученик просил его: «По крайней мере, дайте мне шанс рассказать, что я услыхал!»

Мастер говорил: «Когда ты услышишь это, я узнаю раньше тебя. Так что убирайся! Начинай медитировать. Узнай, что такое звук хлопка одной ладони!»

Понемногу, так как он был озабочен только одной вещью, все другие мысли исчезли — они никогда не приходят без приглашения. Люди говорят: «Мы хотим избавиться от мыслей», — но они не понимают сути, того, что те не приходят без приглашения, — вы приглашаете их сами. Одна часть вашего существа продолжает приглашать их, а другая часть старается вышвырнуть их вон. Вам никогда не добиться успеха.

Но все существо ученика стало однонаправленным. Это был великий вызов — он не мог услышать простую вещь, звук хлопка одной ладони. А когда все мысли исчезли, наступила абсолютная тишина, и он узнал. Но он не бросился к мастеру.

Почти каждый день он приходил с новыми идеями, и каждый день получал затрещину. В тот день мастер ожидал... «Он не приходит. Он услышал?» — ибо, если он услышал, ему не потребуется приходить. Нет необходимости ни в чьем одобрении.

Поэтому мастер отправился на поиски: «Где же этот ученик?» В лесу рядом с озером ученик сидел под деревом так тихо, что никто бы и не заподозрил, что там кто-то находится — настолько отсутствующий, пустой. Даже когда подошел мастер, он никак не отреагировал на него. Мастер обошел вокруг него — в чем дело? — но он не произнес ничего. Мастер уселся перед ним, но он продолжал сидеть молча. И мастер сказал: «Ну пожалуйста, хоть стукни меня! Ты услышал. Я знаю, ты не можешь сказать это, — никто не может сказать, — хоть стукни меня, ведь и я сильно лупил тебя!»

Бывают переживания, которые остаются переживаниями и никогда не становятся выражением, — и не требуется, чтобы они становились выражением. Но в сердце человека есть глубокое стремление поделиться, и это великое качество, духовный феномен, — побуждение делиться. Деревья делятся по-своему, принося цветы и плоды, поэт делится по-своему, принося стихи, музыкант делится по-своему, создавая музыку, но все они стараются поделиться чем-то невыразимым.

Халиль Джебран прав. Он говорит: «Где вы собираетесь искать его?» У него нет ни адреса, ни местожительства. И как вы намерены обнаружить его? — ведь у вас нет определения. Даже если вы и столкнетесь с этим, вам не удастся опознать его.

Например, вы случайно встречаете на дороге Бога. Даже если Он скажет: «Доброе утро, сэр», — вы не признаете Его. Может, даже вы почувствуете раздражение, что незнакомец... что он себе думает? Почему он беспокоит меня? Я медитирую на Боге, а этот парень приходит сюда и говорит: «Доброе утро, сэр!» Как вы сможете признать Его, если вы еще не знаете Его?

Признание означает реализацию, которая уже произошла. Это очень важное утверждение: пока красота не станет вашим путем и вашим провод­ником, вам никогда не обнаружить, что это такое.

Поэтому не будьте озабочены тем, что такое красота с философской точки зрения. Живите красиво, шествуйте по пути красоты. Понаблюдайте вокруг — нет ничего кроме красоты. От ничтожного светлячка до величай­шей звезды — это не что иное, как красота. Вместо того чтобы тратить свое время в поисках определения, позвольте красоте овладеть вами — будьте одержимы ею. Вы можете стать определением красоты, но не сможете определить ее.

Если вы спросите меня: «Что такое красота?» — я скажу: «Загляните в мои глаза, она там — я знаю это. Прислушайтесь к моему молчанию — она там. Я услышал это; я услышал ее шаги». Я могу быть истиной, я могу быть красотой, я могу быть добром, но я не могу определить их. Я не отделен — вот почему я не могу определить их.

Как может свет определить себя? Просто от его присутствия темнота исчезает — вот определение. Определение не бывает словами, определение бывает вашим присутствием... не тем, что вы говорите, а тем, чем вы являетесь. Будьте более чувствительны.

Наша чувствительность была притуплена. Наши родители боялись, наши предки боялись, потому что быть чувствительным — все равно, что ходить по лезвию бритвы. Если вы восприимчивы к красоте, то это не может ограничиваться только вашей женой или только вашим мужем — красота есть повсюду. И ваши родители — все родители — боялись.

Вашу чувствительность нужно было притупить, разрушить, чтобы вы оказались заключенными в небольшую тюрьму; в противном случае невоз­можно было бы навязать человечеству моногамию. Однажды вы встречаете женщину, которая вдруг овладевает вами; вы встречаете мужчину — и вдруг вы переполнены, совершенно забывая о муже, который ожидает вас. Красота не знает супружества, мужей, жен; ей не ведомы ограничения.

Но общество не может жить так, потому что общество еще не достаточ­но созрело, чтобы позволить абсолютную свободу. А ведь только в абсолют­ной свободе вашей чувствительности дано расправиться во весь рост.

Каждый рождается чувствительным, но каждый умирает отупевшим. Фактически, человек умирает задолго до смерти. Религии учили людей не быть чувствительными, потому что на чувствительность нельзя полагаться. Это ветерок — он приходит и уходит, когда захочет. Вы не можете посадить его в клетку, вы не можете заключить его в тюрьму. Вот почему люди боятся идти путем красоты, боятся, чтобы их вела сама красота.

Красота есть право по рождению для каждого. Это не особый талант, чтобы только немногие люди могли понимать красоту; это врожденное качество каждого, — которое остается бездействующим без предоставления свободы. Постепенно вы полностью забываете о нем, и тогда возникают всевозможные философские вопросы — что такое красота? что подразуме­вается под красотой?

Пикассо писал картину на берегу. Человек, который был садовником и обычно торговал розами на берегу, куда приходили влюбленные, наблюдал за Пикассо, но не мог разгадать смысл его картины. Пикассо закончил, нанеся последний мазок на картину, он посмотрел на нее, изумленный, словно не он создал ее, словно то была чужая картина.

Истинный художник всегда чувствует так, истинный поэт всегда чувс­твует так: он был всего лишь средством, какая-то неведомая сила написала это.

Садовник подошел к нему поближе и спросил: «Я наблюдал за вашей живописью. Вы были настолько погружены, настолько тотально в этом, что я боялся помешать вам. Теперь, когда вы завершили ее, я не могу устоять, перед искушением спросить: что означает эта картина?» А у него в руках было много роз.

Пикассо сказал: «Вы спрашиваете меня, в чем смысл картины. Могу я спросить вас — в чем смысл роз? Я видел, вы торгуете розами на берегу каждый день; меня тоже подмывало спросить вас. Вы — садовник, влюблен­ный в цветы. Я видел много, много роз, но розы, которые приносите вы, так прекрасны, так велики, так благоуханны, так молоды, так свежи. Вы должны знать их красоту».

В глазах у садовника стояли слезы. Он сказал: «Не спрашивайте этого, ведь меня спрашивают всю мою жизнь. Я знаю — но как только начинаю говорить об этом, становлюсь абсолютно немым».

Пикассо сказал: «Со мной то же самое. Я занимаюсь живописью. Для постороннего художник — я. Но что касается меня, я не знаю, кто написал это; я просто послужил орудием. И мне не известно, в чем смысл этого, потому что художник не я. Вы вырастили эти розы, но не вы дали рождение им. Они пришли из неведомого источника существования и жизни».

Наверное, этого довольно, чтобы наслаждаться ими и не спрашивать смысл. Те, что спрашивали о смысле, — потеряли, они никогда не обнаружат смысл. А пока они разыскивают смысл, жизнь скользит мимо. Они не обнаружат смысла. Они обнаружат только смерть.

Сказанное Халилем Джебраном — в точности то же самое. Пусть красота будет вашей жизнью. Пусть красота будет в каждом вашем выра­жении, в ваших руках, в ваших глазах, в вашем молчании, в вашей любви. Живите красотой как можно больше, пусть красота будет проводником, — и однажды вы узнаете, что это такое. Но я не могу обещать, что вы сумеете дать этому определение.

И как вам говорить о ней, если не она будет ткачом вашей речи?

Выне сможете говорить о красоте, пока красота не овладеет вами настолько, что начнет выплескиваться даже в ваших словах; однако определение вы не найдете. И ваши руки, ваши глаза, ваши слова, ваше молчание не будут понятными для всех; их поймут только те, кто уже вкусил нечто от той же тайны, от того же вина.

Между мастером и учеником постепенно начинает образовываться такой вид связи. Мастер может сказать что-то, а может и не говорить — ученик чувствует это, слышит это... наверное, сердца начинают шептать друг другу, и язык больше не нужен.

«Красота ласкова и нежна», — говорят огорченные и обиженные.

Вы обнаружите много определений, разумеется, но все эти определения не относятся к красоте; они касаются того, кто определяет красоту. Они показывают его нужду, они не показывают ничего из красоты. Они не показывают ничего относительно красоты; они сообщают нечто об опреде­ляющем, о мыслителе, о философе.

«Красота ласкова и нежна», — говорят огорченные и обиженные...

Естественно, это их нужда; вот зачем им нужна красота. В своей бессознательности они проецируют свою нужду на определение красоты. Что есть ваш Бог кроме вашей нужды? Посмотрите на различные концепции Бога, что приходят к нам из различных религий; они явно демонстрируют различные нужды. Они не определяют Бога, они только указывают, какого сорта людям пришлось изобрести этих богов.

В Ветхом Завете еврейский Бог говорит: «Я не добрый, я очень ревнивый Бог. Я не ваш дядя». Евреи столько страдали, — они и представить себе не смогли бы сострадательного Бога, любящего Бога, справедливого Бога. Для евреев невозможно представить, что Бог добрый. Они могут представить себе только Бога, который очень ревнив, очень гневен, никогда не прощает, потому что весь их тысячелетний опыт состоял из сплошного несчастья. Если Бог любящий, то откуда же берется это несчастье?

Никакая другая раса, никакая другая часть человечества не страдала столько. Если вы скажете евреям, что Бог есть любовь, Бог есть добро, еврей затруднится признать это — потому что Бог не был добр к евреям,

существование было очень жестоким, недобрым. Весь их опыт говорит об ином. Их определение Бога, которое они вкладывают в уста Божьи в Ветхом Завете, не имеет с Богом ничего общего; у него есть общее с опытом евреев.

«Красота ласкова и нежна», — говорят огорченные и обиженные...

Они надеются, что не всегда будут оставаться в страдании. Весна придет во всем цвету, а страдание, обиды и раны скоро станут поблекшими воспоминаниями... — таково их желание. Они не определяют красоту, они определяют свою надежду.

«Как молодая мать, чуть смущаясь своей славы, ступает она среди нас».

Обиженные и огорченные говорят: «Как молодая мать, чуть смущаясь своей славы, ступает она среди нас». Она недалеко... ибо, если жизнь так несносна, что если и красота к тому же далеко, как тогда выносить страдание, обиду, боль настоящего? Красота просто ходит среди нас, незримая, чуть смущаясь, как молодая мать; она недалеко, — это греза горемык и обиженных.

Если вы испытываете ночью жажду, у вас будет сон, что вы сидите у прекрасного озера с кристально чистой водой и пьете. Эта греза — не что иное, как защита; в противном случае ваш сон будет нарушен.

В прошлом люди считали такие сновидения помехами для сна. Это неверно. Позднейшие эксперименты со сновидениями и сном говорят совер­шенно другое — не только другое, но диаметрально противоположное. Они говорят, что сновидения не против сна. Это не помехи, это попытки предохранить сон. Вы чувствуете голод; если сновидение не предохранит вас, вы проснетесь, голод не позволит вам продолжать спать. Но приходит сновидение, будто вас пригласил пообедать к себе король. Теперь вы с легкостью можете спать, вы можете совсем забыть о голоде. Тело будет голодным, но ум утешится сновидением.

«Нет, красота грозна и могущественна», — говорят пылкие.

Для тех, кто полон страсти, красота — это вопрос могущества и боязни. Просто потому, что они сильны, они считают, что красоту можно свести до товара. Все, что вам нужно, — это власть; все, что вам нужно, — это деньги; все, что вам нужно, — это могущество. И могущество всегда право — по крайней мере, для тех, кто ослеплен властью. Для них красота есть то, что вы должны отнимать властью и силой. Она не для созерцания, она для употребления. А среди нас существуют различные представления о власти.

В Индии всего сто лет назад был обычай, особенно на юге: как только кто-то женился, первая ночь была не для мужа, первая ночь была для священника. А человек до того ловок, что ухитряется найти объяснение для всего: это предназначалось священнику, чтобы он мог сделать начало священным. На самом же деле, священник обладал властью.

Только королевская жена не... Странно, что жены бедняков освящались, а жена короля не освящалась. В силу того, что король был могущественней священника, он был исключением. Любой мыслящий мог бы увидеть хит­рость. Если верным было, что священник освящал жизнь новой пары, вступая в любовные отношения с девственницей — если этот аргумент был не просто выдумкой, — тогда король не мог быть исключением.

Но это не было правдой, это не было вопросом освящения жизни новой пары; это попросту было вопросом могущества — священник обладал властью. А король — со своим собственным правом... Любую прекрасную женщину королевства вначале должны были предложить королю. Если он не заинтересуется, тогда другое дело; в противном случае она обязательно присоединялась к его обширному гарему.

У Кришны было шестнадцать тысяч жен. Любая прекрасная женщина, откуда бы то ни было, была ли она молодой, девственной, замужней или матерью малых детей, — значения не имело, его солдаты обязательно доставляли ее в его дворец, что было не чем иным как тюремным заключе­нием. А владеть шестнадцатью тысячами женщин так уродливо и бесчело­вечно — это низводить женщин до скота!

И тем не менее тот человек был столь могуществен, что священник продолжал восхвалять его прославляющими песнями, заявляя, что он — полная инкарнация Бога. Там были и другие боги — они были частичными инкарнациями: часть Бога спустилась на землю, в них. Но в Кришну Бог сошел во всей полноте. Священники восхваляли не Бога, они восхваляли могущество, власть. Что бы ни делал власть имущий, он прав. Все эти шестнадцать тысяч женщин не были за ним замужем; только одна женщина была его женой, она затерялась в толпе.

Мои медитационные семинары проводились обычно в замечательном месте в Саураштре. Это прекрасная долина, окруженная лесами и горячими водными источниками. Эта долина называлась Тулсишьям. Шьям — это еще одно имя Кришны, поскольку его цвет был ни белым, ни черным, а как раз промежуточным, чуть синеватым.

«Шьям» значит темный, но не черный и не белый — как раз посредине. Такой цвет имеет свою красоту. Ведь белый однообразен, белая окраска не бывает так прекрасна; она не обладает глубиной. И то же с черным — он слишком черен, снова однообразие. Как раз посредине — и кожа кажется просвечивающей, обладает глубиной. Потому-то у всех индуистских богов один и тот же цвет, шьям.

Но я был в недоумении, ведь жену Кришны звали Рукмани, а храм в долине Кришны и одной из его подружек - Тулси. Это странный храм. Во всей Индии... я путешествовал по всей стране, но это странный храм.

В отдалении на холме, за большим деревом, есть маленький храм Рукмани, которая просто наблюдала оттуда, что происходит в долине, — обычный женский ум. Кришна плясал со своей флейтой и подружкой, а замужняя женщина, одинокая, пряталась вдалеке! Вы не увидите из долины храм Рукмани, но из храма Рукмани вам видна долина!

У власти есть собственное определение: это могущество и боязнь. Красота — это вещь, которую нужно отнимать, и вы должны вызывать страх своей властью.

Как раз сегодня я просматривал вырезки из прессы. В одном месте в Северной Индии две дюжины полицейских офицеров вошли в бедную деревню неприкасаемых — беднейших из бедных, шудр, — и изнасиловали женщин тех несчастных, особенно одну молодую девушку. Они волокли ее по дороге, насиловали, и нагнали большого страха на бедных людей своими винтовками. В соседних деревнях услыхали вопли, крик, странный шум, так что собрались люди из других деревень.

Увидя, что появляются другие люди, полицейские офицеры сбежали, и некоторые из них забыли забрать с собой винтовки. Вы не можете с винтовкой заниматься женщиной, вот им и пришлось отложить винтовки в сторону. Добравшись до своего полицейского участка, они решили, что те винтовки могут стать доказательством, и поэтому среди ночи они пришли снова и принялись избивать несчастных людей — чьих женщин, чьих дочерей насиловали, — чтобы вызывать страх, и те не сообщали, не рассказывали об этом. Тридцать семей были до того запуганы, что сбежали из деревни.

Теперь эти тридцать семей блуждают безо всякого крова улицами окрестных городов со своими малыми детьми, старыми матерями, старыми отцами, изнасилованными женщинами, изнасилованными девушками. И вся страна молчит. Никто не осудил этого. И я не думаю, что против тех полицейских офицеров будут предприняты какие-либо действия, потому что этот случай не исключительный!

Так было испокон веков — они насилуют женщин, они сжигают целые деревни, а против них не предпринимаются никакие действия. Напротив, их продвигают, потому что они люди могущественные. Кто позаботится о бедном и слабом? Кто позаботится об угнетенном и подавленном?

Поэтому каждое определение выявит вам кое-что об уме определяю­щего.

«Нет, красота грозна и могущественна, — говорят пылкие. — Как буря, сотрясает она землю под нами и небо над нами».

То, что вы говорите насчет красоты, — это не о красоте, это о вас. То, что вы говорите насчет Бога, это не о Боге, это о вас и вашей психологии. Так что берегитесь сети — не ловитесь в нее. Проследите, что вы говорите и почему вы говорите это, — и вы обнаружите причины внутри себя. Ваше видение не объективно, ваше видение субъективно.

Говорят усталые и утомленные: «Красота подобна нежному шептанию. Она говорит в нашем духе».

Усталые и утомленные... для них красота всего лишь шепот. Она говорит только в глубине их духа. Они не страстны, они не молоды, они не могучи; их определение изменилось.

Это произошло в великом калькуттском храме божественной матери Кали... уродливейшая вещь, которая до сих пор существует; прежде было много храмов такого типа. Каждый день животных убивали, и поклоняющим­ся раздавали их кровь и мясо как прасад, как дар Божий. Из-за того, что они жертвовались божественной матери, их кровь и их мясо освящалось и становилось святым.

Один человек все время интересовался каждым праздником, а в Индии праздников, пожалуй, больше, чем где бы то ни было в мире. Когда я был преподавателем в университете, я однажды подсчитал и обнаружил, что семь месяцев из двенадцати — праздники! Из оставшихся пяти месяцев с одним вы можете распрощаться, и остается всего лишь четыре месяца. Там столько богов, и каждому богу нужен праздник. Там столько религий, и каждой религии нужны свои праздники.

Этот человек был приверженцем Рамакришны. Он всегда приносил прасад, дар бога из храма Кали. И вдруг он перестал носить прасад. Обычно он брал туда животных, чтобы их убивали, — он был богатым человеком — и вот он прекратил это. Рамакришна спросил: «Что случилось? Прошло столько праздников, а ты не привел никакое животное для жертвы божест­венной матери Кали. Ты изменил свою религию?»

Тот сказал: «Вам, по крайней мере, я не могу лгать. На самом деле я потерял свои зубы и не могу есть мясо».

Божественная мать и жертвоприношение были просто оправданием. Теперь — из-за того, что он потерял свои зубы, состарился и не в силах есть и переваривать мясо, — вся та прежняя философия забыта. Все те объясне­ния не были истинными объяснениями, они были надуманными.

Так что осознайте, где вы рационализируете, и никогда больше не рационализируйте! В противном случае вам никогда не найти свою подлин­ную сущность, вы заблудитесь в джунглях лжи.

«Ее голос отступает перед нашим молчанием, как слабый свет, что дрожит в страхе перед тенью».

Это для усталых и утомленных. Красота уже не овладевает, это больше не довлеющая сила, которая притягивает, как магнит. Она становится слабым светом, что дрожит в страхе перед тенью.

Но беспокойные говорят: «Мы слышали, как она кричала в горах. И вместе с ее криками раздавался топот копыт, хлопанье крыльев и львиный рык».

У беспокойных всегда кошмары; для них даже сон не отдых. У них беспокойный день, беспокойная ночь, вся их жизнь не знает опыта расслаб­ления. Для них красота нечто вроде крика в горах.

«И вместе с ее криками раздавался топот копыт... будто это поле брани... хлопанье крыльев и львиный рык».

Странные определения, подумаете вы, но если вы оглянетесь вокруг и спросите у различных людей их определение красоты, вы обнаружите столько же определений, сколько и людей.

Ночью говорят городские стражники: «Красота взойдет с зарею на востоке».

Он ожидает утра, ночной стражник, — для него красота выглядит как конец ночи и начало дня.

В полдень говорят труженики и путники: «Мы видели, как она склонилась над землей из окон заката».

Усталые, работающие целый день, они ждут и ждут — когда же сядет солнце. Для них красота — это закат солнца, значит, они могут возвращать­ся домой, отдыхать и спать.

Зимой говорят занесенные снегом: «Она придет с весной, шагая по холмам».

Они проецируют свои желания. Когда заснеженно и слишком холодно, они ждут прихода весны, шествующей по холмам.

А в летний зной говорят жнецы: «Мы видели, как она пляшет с осенними листьями, видели хлопья снега в ее волосах».

Халиль Джебран выражает различные точки зрения разных нужд, разных надежд, разных утешений.

Все это сказали вы о красоте.

На деле же говорили вы не о ней, но о своих неутоленных потреб­ностях.

А красота — не потребность, а экстаз.

В этом утверждении он подходит очень близко к определению красоты — со всей возможной объективностью и по-человечески. Красота не потреб­ность, это экстаз.

Это не снаружи вас, это глубоко в вашем существе, когда вы перепол­нены танцем жизни, когда вы так благословенны, что можете благословить все сущее, вы можете излить свои благословения на все сущее.

В такой миг все становится прекрасным, потому что все является прекрасным. Точно так же, как все есть добро, все является прекрасным и все есть истина.

Все, что мы узнаем, — это как не смотреть глазами нужды, не смотреть как нищий, а смотреть с высшего пика своего сознания — вот что он подразумевает под экстазом. Тогда все сущее становится океаном красоты. И это не вопрос вашей нужды, потому что нуждающийся не может видеть истину. Только осуществившийся, удовлетворенный, только тот, кто подо­шел к своим глубочайшим сокровищам и уже не нищий, а коронованный, император — только он может видеть, что такое красота. Экстаз раскрывает ваши глаза на феномен красоты.

Это не жаждущие уста и не пустая протянутая рука,

Но пламенное сердце и очарованная душа.

Пламенное сердце и очарованная душа...

Это не образ, что вам хотелось бы видеть, и не песня, что вам хотелось бы слышать,

Но образ, который вы видите, даже если сомкнете глаза, и песня, которую вы слышите, даже если закроете уши.

Это не что-то внешнее. Это не что-то, что вы видите своими глазами, слышите своими ушами или касаетесь своими руками — это нечто такое... когда вы сидите в глубокой тишине с закрытыми глазами, с закрытыми ушами, как будто все ваше тело исчезло, только чистое сознание осталось.

В этой чистоте, в этой невинности, в этом экстазе — красота.

Это не смола в складках морщинистой коры и не крыло, сросшееся с когтем,

Но вечноцветущий сад и сонм вечнолетящих ангелов. Это не что-то изменчивое. То, что продолжает меняться, — всего лишь отражение. Луна остается той же, но отражение в озере продолжает меняться

— просто упадет небольшая галька, и отражение разбивается на тысячи осколков.

Порой вы видите красоту в лице, но скоро лицо состарится и красота исчезнет — это было лишь отражением. В цветке, в прекрасной женщине, в прекрасном мужчине, в ребенке, в высоких горах, в молчаливых лесах — все это отражения, которые будут меняться. Но то, что отражается, скрыто внутри вас; оно никогда не изменяется. Это извечный танец вечности.

Народ Орфалеса! Красота есть жизнь, снимающая покров со своего святого лика.

Каждый живет с маской. Никто не делает усилия обнаружить свое изначальное лицо. Маска дешева, не требует усилия. Когда она состарится, вы можете сменить ее; на рынке это доступно.

Но ваше изначальное лицо требует трудного исследования, огромного усилия идти внутрь себя, разрушения всех барьеров, которые создало общество, и достижения того, что не было создано обществом, но досталось вам как дар самого существования, который вы несли от самого своего рождения и который останется, даже когда тело умрет.

В этом чистом и бессмертном пространстве внутри вас — красота, ваша изначальная реальность.

Коль скоро вы узнали это, вы живете, одержимый жизнью, вы живете, пылая. Вы не живете так, как живут толпы, вы начинаете жить как бог. Вы становитесь священным алтарем.

...Красота есть жизнь, снимающая покров со своего святого лика.

Но жизнь — это вы, и покров — это вы.

Никто не препятствует вам — вы можете достичь своего изначального лица прямо в это мгновение. Но, быть может, у вас есть капиталовложения, связанные с вашей маской, быть может, вы стали слишком привязаны к своему фальшивому лицу, быть может, вы опасаетесь, что за ним нет никакого изначального лица, а только скелет, и лучше иметь фальшивое лицо, чем не иметь вовсе никакого... — эти страхи мешают вам. В противном случае, жизнь — это вы, и покров — это вы.

Красота есть вечность, глядящаяся в зеркало.

Но вечность — это вы, и зеркало — это вы.

Халиль Джебран старается сказать поэту: «Не высматривай красоту снаружи. Снаружи ты можешь найти прекрасные вещи, но не красоту». И те прекрасные вещи прекрасны лишь потому, что твоя внутренняя красота отражена в них; вот почему люди расходятся в своих мнениях.

Есть миллионы людей, которые не останавливаются ни на миг, чтобы посмотреть на прекрасный солнечный закат, — они не видят ничего в этом. Лишь немногие люди увидят прекрасное в солнечном закате, но красота эта в действительности — отражение, солнечный закат не более чем зеркало. И если вы молчаливо созерцаете закат солнца — без всякого беспокойства от непрестанно снующих и нарушающих образ мыслей — закат солнца прекра­сен... пре