Дирижабль неизвестного направления

 

Уход из Ялты

 

 

Всю ночь шел дождь. У входа в мокрый лес

На сорванных петлях калитка билась.

Темнея и кружась, река небес

Неслась на юг. Уж месяц буря длилась.

 

Был на реку похож шоссейный путь.

Шумел плакат над мокрым павильоном.

Прохожий низко голову на грудь

Склонял в аллее, все еще зеленой.

 

Там над высоким молом белый пар

Взлетал, клубясь, и падал в океане,

Где над скалой на башне черный шар

Предупреждал суда об урагане.

 

Над падалью, крича, носились галки,

Борясь с погодой предвещали зиму.

Волна с разбега от прибрежной гальки

Влетала пылью в окна магазинов.

 

Все было заперто, скамейки пустовали,

Пронзительно газетчик возглашал.

На холоде высоко трубы врали

И дальний выстрел горы оглашал.

 

Все было сном. Рассвет не далеко.

Пей, милый друг, и разобьем бокалы

Мы заведем прекрасный грамофон

будем вместе вторить как попало.

 

Мы поняли, мы победили зло,

Мы все исполнили, что в холоде сверкало,

Мы все отринули, нас снегом замело,

Пей верный друг и разобьем бокалы.

 

России нет! Не плачь, не плачь, мой друг,

Когда на елке потухают свечи,

Приходит сон, погасли свечи вдруг

Над елкой мрак, над елкой звезды, вечность.

 

Всю ночь солдаты пели до рассвета.

Им стало холодно, они молчат понуро.

Все выпито, они дождались света,

День в вечном ветре возникает хмуро

 

Не тратить сил! Там глубоко во сне,

Таинственная родина светает.

Без нас зима. Года, как белый снег.

Растут, растут сугробы чтоб растаять.

 

И только ты один расскажешь младшим

О том, как пели, плача, до рассвета,

И только ты споешь про жалость к падшим,

Про вечную любовь и без ответа.

 

В последний раз священник на горе

Служил обедню. Утро восходило.

В соседнем небольшом монастыре

Душа больная в вечность уходила.

 

Борт парохода был высок, суров.

Кто там смотрел, в шинель засунув руки?

Как медленно краснел ночной восток!

Кто думать мог, что столько лет разлуки…

 

Кто знал тогда… Не то ли умереть?

Старик спокойно возносил причастье…

Что ж, будем верить, плакать и гореть,

Но никогда не говорить о счастьи.

 

 

Белое сияние

 

 

В серый день у железной дороги

Низкорослые ветви висят.

Души мертвых стоят на пороге,

Время медленно падает в сад.

 

Где‑то слышен на низкой плотине

Шум минут разлетевшихся в прах

Солнце низко купается в тине,

Жизнь деревьев грустит на горах.

 

Осень. В белом сиянии неба

Все молчит, все устало, все ждет.

Только птица вздыхает без дела

В синих ветках с туманных высот.

 

Шум воды голоса заглушает,

Наклоняется берег к воде.

Замирает душа, отдыхает,

Забывает сама о себе.

 

Здесь привольнее думать уроду

Здесь не видят, в мученьях, его.

Возвращается сердце в природу

И не хочет судить никого.

 

 

Ектенья

 

 

Про девушку которую мы любим,

Но все ж не в силах слабую спасти,

Про ангела которого мы губим,

Но от себя не в силах отпустить.

 

За этот мир который мы жалеем,

Которому не в силах мы помочь,

За всех кому на свете веселее,

За всех которым на земле невмочь.

 

О тех кому темно и одиноко,

За их давно растаявшие сны.

О небесах спокойно и жестоко

Сияющих предчувствием весны.

 

Над нами ночь. Прощай заря востока!

Нас музыка, как грозная вода

Несет, ввергая на порогах рока

В подводный мир Гекаты навсегда.

 

 

Память

 

 

В лесу был шум спадающих одежд

Священная душа в больной воде

Вся обнаженная в росе купалась осень

Вся отраженная смежала тихо очи

В лесу был шум немыслимый в воде

Душа была в лазури и нигде.

 

 

В лесу

 

 

Как тяжело катить стеклянный шар:

В нем жизнь прошла наедине с собою.

Осенним ярким солнцем освещен,

Он кажется пустым и золотым.

Горит трава, в кустах издохли змеи,

На красный камень бабочка садится,

Несется поезд, скор на повороте,

Но нет, не может здесь остановиться.

В пещере льется чистая вода.

Глухонемые души слышат звуки.

А выше снег прекрасный навсегда.

Чего ж ты ждешь? умой больные руки

Звезда Пилата поцелует их.

Как сон, спокоен лес. Как сон затих.

 

 

Напрасная музыка

 

 

Вечером ярким в осеннем парке

Музыка пела: «Вернусь, вернусь».

Вечером дивно прекрасным и кратким

Сердце не в силах забыть свою грусть.

 

Белое лето дождем отшумело,

Boт уж лазоревый август расцвел.

Сердце к туману привыкнуть успело,

К близости долгих метелей и зол.

 

Слишком прекрасно лазурное небо.

«Больно мне, больно и я не вернусь».

Музыка тихо вздыхает без дела,

Сердце не в силах забыть свою грусть.

 

 

Бескорыстье

 

 

Серый день смеркается, все гаснет,

Медленно идет дождливый год.

Все теперь напрасно и все ясно,

Будь спокоен, больше ничего.

 

Значит, будет так, как обещала

Страшная вечерняя заря,

Только не поверил ты сначала,

Позабыл свой первый детских страх.

 

Все казалось: столько жизней бьется,

В снежном ветре падает на лед,

Но тебя все это не коснется,

Кто‑нибудь полюбит и поймет.

 

Нет, мой друг. Знакомой уж дорогой

Так же страшно, так же тонок лед,

И никто не слышит кроме Бога,

Как грядущий день в снегах поет.

 

Серый сад закрыт и непригляден,

Снег летит над тощею травой,

Будь же сердцем тверд и непонятен,

Жди спокойно ранний вечер свой.

 

 

Романс

 

 

Изумрудное небо сияет,

Темен город, таинственен сквер.

Саломея – душа забывает

Как похож был твой голос на смерть

 

Помню я, Ты пришла из заката

С черной чашею в тонких руках.

Вечер в пении белых акаций

Отходил за рекой в облака.

 

Все казалось бесцельным и странным

Черный рыцарь глаза закрывал.

Над болотом оркестр ресторанный

В бесконечной дали проплывал.

 

Спящий призрак, ведь я не умею

Разбудить Тебя, я Твой сон.

Пела, низко склонясь, Саломея

Над болотной водой в унисон.

 

Минет время, исчезнет вчерашний

Чернокрылый призрак земли.

Буду ждать Тебя в замке на башне,

Где звезда напевает вдали.

 

Золотая, иная, живая

Неразлучна с тобою в веках.

Спи мой рыцарь, над Ронсевалем

Так прекрасны огни в облаках.

 

Чтобы ты не увидел горя,

Прожил счастливо этот год,

Брошу черную чашу в море,

Отойду в сиянье болот.

 

На горах розовеют годы,

Все прошедшее близко к весне,

Где под яркой звездою свободы

Память спит, улыбаясь во сне.

 

1929.

 

Молитва

 

 

Ночь устала. И месяц заходит.

Где‑то утренний поезд пропел.

Страшно думать как время проходит

Ты ж ни думать, ни жить не успел.

 

Вечно ищем забыть и забыться,

Ходим, шутим и карты сдаем.

На таинственный суд ли явиться?

Отрешиться ль от страха в пустом?

 

А потом, на исходе дурмана,

Видеть бледную, страшную ночь

Точно смерть из окна ресторана,

И никто уж не в силах помочь.

 

Нет, уж лучше при лунном сияньи

Буду в поле судьбу вспоминать,

Слушать лай отдаленный в тумане,

О содеянном зле горевать.

 

Лучше сердце раскрою, увижу

Маловерье и тщетную тьму.

Осужу себя сам и унижу,

Обращусь беззащитно к Нему.

 

 

Поэзия

 

 

Китайский вечер безразлично тих.

Он, как стихи, пробормотал и стих.

Он трогает тебя едва касаясь,

Так путешественника лапой трогал заяц.

 

Дымится мир над переулком снова

Она витает, дымная вода

На мокрых камнях шелково блистает,

Как молоко сбегает навсегда.

 

Не верю я Тебе, себе, но знаю,

Но вижу как непрочны я и Ты,

И как река сползает ледяная,

Неся с собою души с высоты.

 

Как бесконечно трогателен вечер,

Когда клубится в нем неяркий стих,

И, как пальто надетое на плечи,

Тебя покой убийственный настиг.

 

1925

 

Дни потопа

 

1

 

Шум приближался, огонь полыхал за туманом.

Что‑то мелькало и снова молчали в столовой.

Лег не раздевшись и руки засунул в карманы,

В свежесть подушек ушел отрицатель суровый

 

Спит и не думает больше, не хочет, не знает.

Тихо смеркается лампа и вот темнота.

Жизнь в подземелье огромную книгу читает.

Книга сияет и плачет, она высока и пуста.

 

2

 

Где ты, энигматическое сердце?

Я высоко, я за границей света,

Где ничего уже вам не поможет,

Дойти не сможет.

 

Кто знает вас, тот будет горько плакать,

Потом уснет в усталости ужасной.

Уйдет в напрасный

Звездный сумрак.

 

3

 

Время шумит,

Счастье молчит.

Белое пламя бумаги

Гаснет в ночном саркофаге.

Кто еще знает о счастье

Скажи скорей.

А небо молчит,

Там время течет до заката,

Падая к белым бортам корабля Гесперид

С надписью странной:

Расплата.

Сумрак сошел долгожданный.

Медленный, странный

Родился страх.

 

 

Авиатор

 

 

От счетоводства пятен много,

Пятнист безмерно счетовод,

Душа же вьется как минога,

Несется как водопровод.

 

Она играет на ковре,

В садах, как на клавиатуре,

Она гуляет на горе,

Не расположена к халтуре.

 

Иль в слишком синей синеве

Она вздыхает, издыхает.

Проспясь, идет на голове

И с лестницы друзей порхает.

 

Так жизнь ее слегка трудна,

Слегка прекрасна, и довольно.

Смотри, она идет одна

По крыше – ей легко и больно.

 

Как вертел нож‑громоотвод

Ее пронзил, она кружится,

Указывая: север вот –

Восток, а нам на юг разжиться.

 

Бесшумно рукавами бьет

Живой геликоптер‑пропеллер.

Качнулся дом на огород,

Навстречу к моему веселью.

 

Я осязаю облака,

Они мокры и непрозрачны,

Как чай где мало молока,

Как сон иль человек невзрачный.

 

Но вдруг хрустальный звон и треск,

Пропеллер лопнул как попало:

В него летя наперерез

Земная стрекоза попала.

 

 

Рембрандт

 

 

Голоса цветов кричали на лужайке,

Тихо мельницу вертело время.

Воин книгу за столом читал.

А на дне реки прозрачной стайкой

Уплывали на восток все время

Облака.

Было жарко, рыбы не резвились,

Фабрики внизу остановились,

Золотые летние часы

С тихим звоном шли над мертвым морем:

Это воин все читает в книге.

Буквы в книге плачут и поют.

А часы вселенной отстают.

Воин, расскажи полдневным душам,

Что ты там читаешь о грядущем.

Воин обернулся и смеется.

Голоса цветов смолкают в поле.

И со дна вселенной тихо льется

Звон первоначальной вечной боли.

 

 

Весна в аду

 

1

 

Отдаленные звуки неба

И страшные звуки жизни

Я сегодня совсем не слышал

Я сегодня не ел и не пил

Я сегодня почувствовал жесткий

Удар посредине сердца

Я сегодня спустился к черным

Безмятежным краям пустынь

 

2

 

Шум автомобиля

Белый низкий свод

Вкус тончайшей пыли

Тишина

Летом жизнь священна

Летом счастье бренно

Летом вся вселенная

Насквозь видна

Звезды и кометы

Золотое лето

Слабость отстраненье

Похороны пенье

Снежная весна

 

 

Комната во дворце Далай‑Ламы

 

 

Святым не надо бессмертия

Они не хотят награды

Они не ждут не боятся

Они презирают печаль

Но оставьте их отвернитесь

Все легко что касается тления

Нет награды и нет наказания

Бескорыстно все безвозвратно

Все летит в серебре пустынь

 

 

На восток от Кавказа

 

 

Сон анемоны был темен, был неподвижен.

Что ей снится, быть может себя она видит во сне?

Спящим спокойно, быть может то прошлые жизни

Спали и видели мы эти жизни в себе.

Прошлое так безвозвратно, так тихо, так непорочно

Как все понятно, как все убаюкано бременем…

Спит анемона, ей снится – все ждет, все непрочно,

Все возвращается, отяжелевшее временем.

Окна уже запотели, как холодно,

Кажется все достигает покоя.

Кажется все наконец возвращается к Богу.

 

 

Армейские стансы

 

 

Ты слышишь, колокол гудет, гудет,

Солдаты пришли домой.

Прав кто воюет, кто ест и пьет,

Бравый, послушный, немой.

Прав кто оправился, вышел и пал

Под терновой проволокой сильно дыша,

А после – в госпиталь светлый попал,

В толстые руки врача.

В толстые руки – на белый стол,

В синие руки – под белый плащ.

Сладкую маску не снять, хоть плачь,

Хоть издай человек последний свисток.

Лежат солдаты в сырой земле,

Но в атаку идти – из землянки долой.

Идут солдаты в отпуск, как в бой,

Возвращаются навеселе.

С легоньким треском кончают вшей,

С громким стуком Господь их ловит и давит.

А потом, поевши холодных щей,

Ложатся спать – не спать не заставишь.

Или по линии прямой –

Равняясь, стоят вдоль своей казармы.

Но время. Прощай, действительная армия,

Солдаты пришли домой. Солдаты пришли в рай.

Летит солдат на белых крылах,

Хвостиком помахивает,

А внизу сидят старики в домах,

Им черт твердит: скорей помирай,

И трясет за плечо прозрачной рукой,

Будто пьяного, милицейский какой.

 

 

Сумраке

 

 

В сумраке сирены капитанов

Огибали темно‑синий мыс,

А на башне, в шорохе каштанов,

Астроном смотрел в астральный мир

 

Важно шли по циферблату числа –

Маленькие, с синими глазами,

Тихо пели, пролетая, листья,

А внизу бежал трамвай с огнями.

 

Спрашивали карлики на крыше:

«Ну, а звезды, вечно хороши?»

Улыбался астроном из ниши,

А в машине тикали часы.

 

Числа знали, – звезды умирают,

И, осиротев, огонь лучей

Все ж летит по направленью рая,

В детские глаза летит ничей.

 

Странно звездам, страшно звездам синим,

Им, летящим в холоде веков,

Никогда не встретиться с другими,

Изойти сиянием стихов.

 

Только в темном уголке творенья

Розы осени в садах цветут,

Соловьи грустят в ночных сиренях,

В синагоге канторы поют.

 

На высоких голубых карнизах

Карлики мечтают о весне.

Астрономы плачут в лунных ризах

И к звездам летит больной во сне.

 

А у пляжа, где деревья дремлют,

На скамьях влюбленные мечтают

И смеются, что покинуть землю

Их над морем трубы призывают.

 

 

Ночлег

 

 

Ах, чаянье живет, но мало веры.

Есть нежность, но немыслима любовь.

Садятся птицы на деревья сквера

И скоро улетают в небо вновь.

 

Вода реки похожа на морскую,

Душа людей – на ветер или сад,

Но не покроет улиц, негодуя,

И не развеет тучи или град.

 

Мечты вздымают голову, как парус,

Но море наше – ох, как далеко!

Мне умереть? Но если медлит старость,

Живу, во смерть безудержно влеком.

 

Так, всюду видя на земле препоны,

А в небе стражу, что не побороть,

Я покрываюсь облаков попоной

И спать ложусь, как кобель у ворот.

 

 

Отступление

 

 

Мы бережем свой ласковый досуг

И от надежды прячемся бесспорно.

Поют деревья в городском лесу

И город – как огромная валторна.

 

Как сладостно шутить перед концом,

Об этом знает первый и последний.

Ведь исчезает человек бесследней,

Чем лицедей с божественным лицом.

 

Прозрачный ветер неумело вторит

Словам твоим. А вот и снег. Умри.

Кто смеет с вечером бесславным спорить,

 

Остерегать безмолвие зари?

Кружит октябрь, как тот белесый ястреб,

На небе перья серые его.

Но высеченная из алебастра

Овца души не видит ничего.

 

Холодный праздник убывает вяло.

Туман идет на гору и с горы.

Я помню, смерть мне в младости певала:

Не дожидайся роковой поры.

 

 

Снежный час

 

 

Отблеск рая спал на снежном поле,

А кругом зима уж длилась годы.

Иногда лишь, как пугливый кролик,

Пробегала в нем мечта свободы.

 

Было много снегу в этом мире,

Золотых дерев под пеленою.

Глубоко в таинственном эфире

Проплывало лето стороною.

 

Высоко в ночи закат пылал,

Там на лыжах ангел пробегал.

Он увидел сонный призрак рая

И заснул, в его лучах играя.

 

Бедный ангел, от любви очнись,

Ты на долгий белый путь вернись.

Сон тебя не знает, он жесток,

В нем глубоко спит ночной восток.

 

Я встаю, ответил ангел сонно,

Я посланец девы отдаленной.

Я летал по небу без усилья,

Как же холод заковал мне крылья?

 

Долго ангел медлил умирая,

А над ним горела роза рая.

 

 

Вечерняя прогулка

 

 

Над статуей ружье на перевес

Держал закат. Я наблюдал с бульвара

Навстречу шла, раскланиваясь, пара:

Душа поэта и, должно быть, бес.

 

Они втекли через окно в кафе.

Луна за ними, и расселась рядом.

На острове, как гласные в строфе,

Толпились люди, увлекшись парадом.

 

Луна присела, как солдат в нужде,

Но вот заречье уж поднялось к небу.

И радуясь, как и всегда беде,

Сейсмографы решили новый ребус.

 

Упала молния, зажглась в дыму реклама,

Безумно закричала чья‑то дочь,

Рванулась тень на волю из чулана

И началась двенадцатая ночь.

 

Автоматический рояль души

Всегда готов разлиться звуком жестким.

Сановная компания, пляши,

В подземном склепе осыпай известку!

 

 

Поэт из Монтевидео

 

Жюлю Сюпервиелю

 

 

Он на землю свалился, оземь пал,

Как этого хотел весенний вечер,

Как в это верил царь Сарданапал.

Как смел он, как решился, человече!

 

Как смел он верить в голубой пиджак,

В оранжевые нежные ботинки

И в синий‑синий галстук парижан,

В рубашку розовую и в штаны с картинки!

 

Цвело небес двуполое пальто,

Сиреневые фалды молча млели,

И кувыркалось на траве аллеи

Шикарное двухместное авто.

 

И, кажется, минуты все минули

Качнулся день, как выпивший холуй,

И стало что‑то видно, будто в дуле,

В самоубийстве или на балу.

 

Качнулся день и вылетел – и вышел

Я к дому своему, как кот по крыше.

 

 

Кладбище под Парижем

 

 

Как человек в объятиях судьбы,

Не могущий ни вырваться, ни сдаться,

Душа находит: комнаты грубы,

Гробы – великолепные палаццо.

 

Вертается умерший на бочок

Мня: тесновато. Вдруг в уме скачек

Удар о крышку головою сонной

И крик (так рвутся новые кальсоны).

 

Другой мертвец проснуться не желал

И вдруг, извольте: заживо схоронен!

Он бьет о доску нежною ладонью

И затихает. Он смиреет. Тонет.

 

И вот отравный дух – втекает сон,

Ширеет гробик, уплывает камень.

Его несет поток, как пылесос,

Крутят его, как повара, руками.

 

И вот сиянье – то небесный град,

Лучи дрожат, текут и радужатся.

Сквозь их снопы – сто световых преград –

Плывет лежащий, чтоб под звуки сжаться,

 

А вверх и вниз, навстречу и кругом

Скользят аляповато кирасиры,

Какие‑то плащи, венцы, огонь,

А сам он тоже ангел, но в мундире.

 

 

Эпитафия

 

 

Извержен был, от музыки отвержен

Он хмуро ел различные супы,

Он спал, лицом в холодный мох повержен,

Средь мелких звезд различной красоты.

 

1931

 

Лета

 

 

Белое небо. Телеги шумят.

День раскаленный смеркается глухо.

Ласточки низко и быстро летят,

Души измучены летнею мукой.

 

Тише, мой друг, не суди о грядущем.

Может быть, Бог о судьбе позабыл,

Пылью наполнив священные души.

Смейся: никто никого не любил.