VIII чрезвычайный съезд советов СССР. Принятие новой Конституции

 

В конце ноября 1936 года все средства массовой информации стали сообщать, в основном, о самой главной теме — о ходе VIII чрезвычайного съезда Советов СССР. Съезда, созванного для решения лишь одной задачи — обсуждения и принятия новой Конституции. Съезда, открывшегося в пять часов вечера 25 ноября в Андреевском зале Большого Кремлевского дворца докладом Сталина.

Как и на июньском Пленуме, Сталин начал свой доклад с цитирования постановления VII съезда Советов о необходимости демократизации избирательной системы, уточнении социально-экономической основы Конституции о проведении очередных выборов органов советской власти на основе новой избирательной системы. В основной части доклада Сталин практически сохранил прежние разделы: об изменении в жизни СССР за последние двенадцать лет; об основных особенностях проекта Конституции; о буржуазной критике проекта; о значении новой Конституции. Добавил только самое необходимое, рассказав о поправках и дополнениях к проекту, внесенных на основе всенародного обсуждения.

Сделал акценты Сталин в докладе на ином. Во втором разделе, «Изменения в жизни СССР за период с 1924 года по 1936 год», охарактеризовал текущий момент как последний период нэпа, конец нэпа, период полной ликвидации капитализма во всех сферах народного хозяйства. Вместе с тем, повторил и собственный тезис полугодовой давности об исчезновении в Советском Союзе классического пролетариата. «Наш рабочий класс… часто называют по старой памяти пролетариатом. Но наш рабочий класс не только не лишен орудий и средств производства, а наоборот, он ими владеет со всем народом… Можно ли после этого назвать наш рабочий класс пролетариатом? Ясно, что нельзя».[146] Остановившись на том, дал делегатам возможность самим прийти к логическому заключению: раз нет пролетариата, то не может быть и его диктатуры.

В следующем разделе, «Основные особенности проекта Конституции», Сталин раскрыл свое понимание сложившейся в стране формации. Подчеркнул ее основу — господствующую социалистическую собственность. Пояснил — ею являются «земля, леса, фабрики, заводы и прочие орудия и средства производства». Обобщил — «проект Конституции опирается на эти и подобные им устои социализма. Он их отражает, он их закрепляет в законодательном порядке». Сделал, тем самым, реверанс в адрес «левых». Однако вскоре, в пятом разделе доклада, посвященном анализу поправок и дополнений к проекту, снова вернулся к характеристике реальной формации. Категорически потребовал сохранить в неприкосновенности первую статью, объявляющую Советский Союз «государством рабочих и крестьян».[147] Недвусмысленно подчеркнул — ни о какой диктатуре пролетариата речи больше быть не может.

Не довольствуясь тем, не поленился еще дважды вернуться к этой ключевой проблеме. Сначала, несомненно подыгрывая «левым», отметил, что в СССР «государственное руководство обществом (диктатура) принадлежит рабочему классу как передовому классу общества». А затем, открыто полемизируя с ними же, оценивающими проект «как «сдвиг вправо», как «отказ от диктатуры пролетариата», как «ликвидация большевистского режима», объяснил новую, предлагаемую проектом Конституции социальную базу как «расширение базы диктатуры рабочего класса и превращение диктатуры в более гибкую, стало быть, более мощную систему государственного руководства обществом».[148]

И все же о самом важном Сталин позволил себе сказать лишь в конце пятого раздела доклада. Сталин остановился на предлагаемой поправке к статье 13, которая предусматривала сохранение лишенцев. «Я думаю, — сказал Сталин, — что эта поправка также должна быть отведена. Советская власть лишила избирательных прав нетрудовые и эксплуататорские элементы не на веки вечные, а временно, до известного периода… Не пришло ли время пересмотреть этот закон? Я думаю, что пришло время». Не ограничиваясь тем, сказал затем крамольные слова, с точки зрения «левых»: «Говорят, что это опасно, так как могут пролезть в верховные органы страны враждебные Советской власти элементы, кое-то из бывших белогвардейцев, кулаков, попов и так далее. Но чего тут собственно бояться? Волков бояться — в лес не ходить. Во-первых, не все бывшие кулаки, белогвардейцы или попы враждебны Советской власти. Во-вторых, если народ кой-где и изберет враждебных людей, то это будет означать, что наша агитационная работа поставлена плохо, а мы вполне заслужили такой позор».[149]

 

* * *

 

Следует отметить, что накануне съезда сталинской группой была проведена большая подготовительная работа, которая должна была исключить возможность сопротивления принятию новой Конституции со стороны партократии. Ведь с закрытия июньского Пленума и публикации проекта новой Конституции первые секретари обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий так и не высказали своего мнения об основных, принципиальных положениях проекта основного закона. Пусть даже в общих, ничего не значащих, бессодержательных словах одобрения вообще, без какой-либо детализации. Промолчали. Вернее — упорно уклонялись на протяжении почти полугода от оценки сути важнейшего для дальнейшей жизни страны документа — от оценки новой избирательной системы.

Все это, видимо, серьезно взволновало узкое руководство. Заставило его предпринять те меры, которые помогли бы исключить возможность повторения того, что произошло на Пленуме. 16 ноября ПБ сформировало неофициальную, но обладающую неограниченными правами комиссию по руководству съездом, включив в нее Сталина, Молотова, Кагановича, Ворошилова, Орджоникидзе, Андреева и Жданова1. То есть только тех, кто твердо, последовательно поддерживал Сталина в его изменении провести широкую политическую реформу.

А 20 ноября ПБ приняло решение созвать 26 ноября, то есть уже после доклада Сталина, в конце второго дня работы съезда, Пленум ЦК с заведомо безусловной программой — «1. Установление окончательного текста Конституции СССР. 2. Текущие вопросы».[150] Иными словами, сознательно отсрочили Пленум, который по устоявшейся традиции следовало созвать накануне открытия съезда, решив на нем загодя все принципиальные вопросы, устранив потенциальные расхождения во взглядах. Иной срок созыва неизбежно ставил членов и кандидатов в члены ЦК перед фактом уже состоявшегося, не обсужденного ими предварительно доклада Сталина. Правда, и в назначенный день Пленум так и не собрали, даже не объяснив причины его отсрочки, не сообщив о новой дате созыва. Случай воистину беспрецедентный…

Между тем 26 ноября открылись прения по докладу Сталина. Первым выступил П.П. Любченко — тот самый председатель украинского СНК, который на июньском пленуме открыто пытался отложить насколько возможно принятие новой Конституции. Он-то и задал тон большинству последующих речей. Начав с истории революции на Украине, он рассказал о том экономическом уровне, которого достигла его республика за годы советской власти, вроде бы четко следуя в русле первого раздела доклада. Однако затем, перейдя к оценке новой системы выборов, почему-то стал рассматривать ее с точки зрения борьбы с внутренними врагами.

«Враги нашей страны думали, а некоторые еще и сейчас думают, что введение всеобщего, равного, прямого и тайного голосования, дальнейшая демократизация нашей страны должны породить расслабленность нашей воли, ослабить удар по врагам социализма внутри нашей страны — по шпионам и диверсантам… Советский народ считает, что именно потому, что он монолитен, сплочен в своих действиях, что он ценой величайших жертв создал свое социалистическое отечество, он вправе и обязан уничтожить всякого врага — троцкиста, зиновьевца, националиста, меньшевика, который посмеет поднять руку против социалистического строительства, против испытанных, верных руководителей… В отношении этих врагов народ един в своей воле — им может быть только один приговор — физически уничтожить».[151]

Выступавший в тот же день председатель Западно-Сибирского крайисполкома Ф.П. Грядинский, помянув для начала германских фашистов, тут же пояснил: «Самые мерзкие убийцы, агенты фашизма — подлые реставраторы капитализма, диверсанты, террористы, гнусные троцкистско-зиновьевские последыши, также пытаются мешать нам, убивая рабочих, как это было в Кемерове, вредительствуя на предприятиях, на новостройках, организуя всякого рода аварии. Часть из них уже разоблачена и уничтожена. Но для того, чтобы смести их с лица советской земли, мы должны всемерно усилить революционную бдительность».[152]

Любченко и Грядинскому вторили многие. Н.М. Голодед, председатель СНК БССР: «Грязные подонки националистической контрреволюции, как и подонки троцкистской контрреволюции, будут беспощадно уничтожаться и стираться с лица земли».[153]

У. Рахманов, председатель СНК Азербайджанской ССР: «Как известно, созданию Закавказской Федерации бешено сопротивлялись классово-враждебные элементы — национал-уклонисты. Часть этих национал-уклонистов оказалась впоследствии в блоке с белогвардейцами, троцкистско-зиновьевскими бандитами. Надо со всей большевистской решительностью разгромить остатки контрреволюционных националистических элементов, этих подлых врагов народа»4.

С.В Косиор, 1-й секретарь ЦК КП(6)У, член ПБ ЦК ВКП(б), остановившись подробно на достижениях СССР воспел хвалу праву на труд, благодаря которому в стране отсутствует безработица, праву на образование, равноправию женщин и вернулся к общим рассуждениям об экономическом росте Украины. А после этого, вне какой-либо логики, заговорил о необходимости борьбы со все тем же внутренним врагом, торжественно пообещал: «Украинский народ уничтожит как троцкистско-зи- новьевских выродков, так и остатки националистических предателей, ведущих свою подлую подрывную работу в качестве террористов, диверсантов, шпионов на службе у иностранных капиталистов, на службе у озверелого немецкого и польского фашизма».

Даже Н.В. Крыленко, нарком юстиции (справедливости, законности!), избрал основной темой выступления не новые правовые основы, создаваемые обсуждаемым проектом конституции, а совершенно иное. Не замечая, что на дворе давно уже не 1918 г., в полном противоречии с сутью обсуждаемого основного закона, безапелляционно заявил: «Революционной диктатурой пролетариата было, есть и будет до конца наше государство, оформленное сталинской Конституцией». Завершил же Крыленко выступление, бросив открытый вызов и Вышинскому, с которым немало спорил в подкомиссии, и председателю редакционной подкомиссии Сталину: «Наше социалистическое право, социалистические законы и наши в подлинном смысле этого слова народные судьи (те самые, которые, несмотря на его сопротивление, отныне не назначались, а избирались. — Ю.Ж.) будут в руках социалистического государства мощным орудием преобразования общества, мощным орудием укрепления нового общественного строя, орудием переделки сознания, в том числе и путем применения насилия».

Словом, и эти выступавшие, и даже те, в докладах которых просто одной-тремя фразами ритуально поминались троцкисты и зиновьевцы, классовые враги, вполне сознательно и преднамеренно создавали атмосферу подозрительности, недоверия, следующим этапом чего должна была стать «охота на ведьм». Ораторы усиливали психологическую напряженность, расширяя круг врагов, включая в их число уже не только троцкистов-зиновьевцев, но и местных, оставшихся, впрочем, безликими националистов, и даже забытых уже всеми меньшевиков и белогвардейцев. Незаметно связывали воедино принятие проекта Конституции, утверждение новой избирательной системы с неизбежностью репрессий, которые называли «усилением революционной бдительности», «физическим уничтожением врагов».

 

* * *

 

От таких, взывавших к ужесточению борьбы с многоликим врагом речей разительно отличались выступления — трезвые, спокойные, по делу — членов группы Сталина: Молотова, Жданова, Литвинова, Вышинского.

М.М. Литвинов сразу же подчеркнул: «Я выступаю здесь сегодня не с обзором международного положения, ибо такого пункта в порядке дня съезда не имеется, а по докладу о проекте Конституции. Мы не можем чувствовать себя особенно польщенными, когда нам говорят в связи с проектом Конституции, что мы возвращаемся в лоно европейского демократизма, к буржуазным свободам. Правильнее будет сказать, что мы берем выпадающее из слабых рук дряхлеющей буржуазии знамя демократизма, знамя свободы и наполняем это понятие новым опытом, советским содержанием». Литвинов сказал так, несомненно имея в виду возможную критику проекта со стороны большевиков-ортодоксов. (Позднее именно такое толкование новой советской демократии на XIX съезде КПСС повторит, чуть переиначив, Сталин.)

Лишь затем Литвинов как бы ушел от темы, вполне сознательно обратившись к злободневным международным проблемам, о которых вроде и не собирался говорить. Счел необходимым и своевременным напомнить всем, что «наше сотрудничество с другими странами, наше участие в Лиге Наций основаны на принципе мирного сосуществования двух систем». Отсюда перешел к угрозе со стороны фашизма, что было весьма актуально в связи с начавшейся гражданской войной в Испании, где поддержку мятежникам генерала Франко оказывали и Германия, и Италия.

Наибольшую опасность, подчеркнул Литвинов, «представляет заграничная деятельность фашизма, когда она принимает такие формы, как, например, в Испании». Он серьезно остановился на развитии событий на Пиренейском полуострове ради того, чтобы мимоходом разоблачить очередной антисоветский миф. «Наши враги утверждают, — заметил Литвинов, — будто мы добиваемся создания на Пиренейском полуострове коммунистического советского государства, которое мы намерены даже включить в Советский Союз. В случае с Испанией мы имеем дело с первой крупной вылазкой фашизма за пределы его родины… Мы имеем дело с попыткой насильственного насаждения в Испании извне фашистского строя… Если бы эта попытка удалась, то не было бы никаких гарантий от повторения ее в более обширном масштабе в отношении и других государств.

Необходимо исходить из того, что фашизм есть не только особый внутренний режим, а что он есть в то же время подготовка агрессии, подготовка войны против других государств».

А то, что такая война не за горами, Литвинов доказал предельно просто — созданием военного блока Германии и Италии, заключением «антикоммунистического пакта» между Германией и Японией, каждый из которых указывал на СССР как на одну из ближайших целей агрессии.[154]

Столь же предметной стала речь А.Я. Вышинского, большую часть выступления посвятившего теме резкого снижения давления государства на население страны, то есть того, к чему он имел самое прямое отношение: «Если число осужденных в первой половине 1933 г. принять за 100 %, то в РСФСР в первой половине 1936 г. число осужденных будет равняться лишь 51,8 %, в БССР — 24,5 %. Снижение числа осужденных мы имели и в УССР, и в закавказских, и среднеазиатских республиках. Значительное снижение показывает число осужденных по таким преступлениям, как хищение социалистической собственности, имущественные преступления разных видов, преступления, связанные с сельскохозяйственными кампаниями, число которых сократилось очень резко… Число осужденных по закону от 7 августа 1932 г. за хищение общественной социалистической собственности сократилось за время с первой половины 1935 г. по первую половину 1936 г.: в РСФСР — в 3 раза, в УССР — в 4 раза. Число осужденных за имущественные преступления сократилось за этот же период в РСФСР на 17 %, в УССР — на 43,5 %, в БССР — на 43,1 %».

Принципиально иным по содержанию оказалось выступление А.А. Жданова. Ведь ему пришлось говорить одновременно как руководителю ленинградской партийной организации и как секретарю ЦК, одному из идеологов партии. Для начала Жданов успокоил тех, кто мог увидеть в проекте Конституции ревизию марксизма: «В каждой букве нового закона, в каждом слове доклада товарища Сталина воплощены силы и могущество претворенного в жизнь учения Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина. Наша Конституция есть победа марксизма». Затем Жданов попытался развить и доказать эту мысль. «Нам удалось построить такое государство, государство рабочих и крестьян, в котором рабочий класс, являясь руководящей силой нашего общества, сумел не только ликвидировать капиталистические классы, но и выполнить до конца свою роль преобразователя общества на социалистических началах, перевоспитывая миллионы крестьян и других трудящихся, перевоспитывая на почве диктатуры пролетариата и самих пролетариев. Это значение диктатуры пролетариата известно и понятно у нас каждому».

Не довольствуясь таким слишком общим и потому малоубедительным толкованием, Жданов рассказал о коренных изменениях в промышленности, в сельском хозяйстве, в частности на примере Ленинградской области. Только после этого Жданов перешел к основной теме своей речи, к тому, ради чего и вышел на трибуну. Вполне логично обосновав как прогрессивность, так и необходимость введения новой избирательной системы, он подробно остановился на ее базовых принципах, не обойдя и альтернативности, хотя прямо не назвал ее. Видимо, он решил «не дразнить гусей», не провоцировать наиболее консервативную часть делегатов на открытый конфликт.

«Товарищ Сталин, — сослался на авторитет докладчика Жданов, — совершенно правильно указал на то, что всеобщее избирательное право означает усиление всей нашей работы по агитации и организации масс, ибо если мы не хотим, чтобы в Советы прошли враги народа, если мы не хотим, чтобы в Советы прошли люди негодные, мы, диктатура пролетариата, трудящиеся массы нашей страны, имеем в руках все необходимые рычаги агитации и организации, чтобы предотвратить возможность появления в Советах врагов Конституции не административными мерами, а на основе агитации и организации масс. Это — свидетельство укрепления диктатуры пролетариата в нашей стране, которая имеет теперь возможность осуществить государственное руководство обществом мерами более гибкими, а следовательно, более сильными».[155]

Так Жданов пытался повлиять на настроение делегатов съезда, заставить их поддержать если не собственно альтернативность, то хотя бы всеобщность выборов, предоставление избирательных прав и тем, кто еще сегодня юридически был их лишен как классово враждебный элемент. При этом Жданову приходилось жонглировать термином «диктатура пролетариата», манипулировать им, придавая нужное содержание. Сначала отождествил диктатуру пролетариата с «трудящимися массами нашей страны». Затем, виртуозно выхолостив суть, заявил, что «диктатура», понимаемая всеми как «государственная власть пролетариата, используемая им в целях подавления эксплуатирующих классов и сокрушения их сопротивления»,[156] отказывается от «административных мер», иными словами — насилия.

Как ни странно, но не этот раздел речи Жданова тут же оказался в центре внимания печати, а другой, заключительный, где он затронул проблему национальной безопасности страны. Отметив рост военной угрозы со стороны фашистских государств, он перешел к оценке политики Финляндии, Эстонии, Латвии и прямо заявил:

«…Под влиянием больших авантюристов разжигаются чувства вражды к СССР и делаются приготовления для того, чтобы предоставить территорию своих стран для агрессивных действий со стороны фашистских держав… Если фашизм осмелится искать военного счастья на северо-западных границах Советского Союза, то мы, поставив на службу обороны всю технику, которой располагает промышленность Ленинграда, нанесем ему под руководством железного полководца армии Страны Советов тов. Ворошилова такой удар, чтобы враг уже никогда не захотел Ленинграда».[157]

Столь жесткий тон Жданова, лишенный даже налета дипломатической корректности, был вызван очередным пограничным конфликтом — обстрелом 29 и 30 октября со стороны Финляндии советской территории. Конфликтом, следствием которого стал протест, заявленный 3 ноября временным поверенным СССР в Хельсинки А.А. Аустрином. Однако то, какие именно выводы сделал Жданов из происшедшего, заставило газеты не только Финляндии, но и Эстонии расценивать их как неприкрытую угрозу в адрес двух прибалтийских стран.

 

* * *

 

В тот же день, что и Жданов, 29 ноября, с трибуны съезда выступил Молотов. Он обратился к аудитории с речью, призванной, вне всякого сомнения, нейтрализовать впечатление, которое могли вызвать выступления Любченко, Крыленко, Грядинского, Голодеда и Рахманова. Об этом говорило и содержание речи главы правительства СССР, и то, что она была произнесена накануне прекращения прений, под занавес.

В начале выступления Вячеслав Михайлович вслед за Сталиным разъяснил делегатам, что в нашей стране уже полностью господствует социалистическая система хозяйства и ликвидирована эксплуатация человека человеком. Но добавил и свое: «Допущение мелкочастного хозяйства единоличных крестьян и кустарей, без права эксплуатации чужого труда, как и признание личной собственности граждан на их трудовые доходы и имущество, не только не противоречат господствующему положению социалистических форм хозяйства и социалистической собственности в нашей стране, но являются совершенно обязательным дополнением в данных условиях».

Да, именно так Молотов определил сущность закрепляемой конституцией социально-экономической формации — промежуточной, переходной между нэпом и тем, что в теоретических марксистских трудах именовалось социализмом. Так он разъяснил положение, выдвинутое Сталиным о построении в СССР «экономических основ социализма». Только их, а не самого социализма. Для тех же делегатов, кто не смог бы сразу уразуметь сказанное, он добавил: «Конституция закрепляет социалистическую основу в экономике и общественном устройстве нашего государства».

Но опять же, как и Сталин, как сам два года назад, Молотов использовал характеристику сдвигов в экономике, в общественных отношениях для обоснования того, ради чего и была замыслена новая Конституция. Напомнив о главных положениях предлагаемой избирательной системы, объяснил: она «снимает вопрос о лишенцах, так как все граждане без исключения получают право выбрать и быть выбранными в советы»; «отменяет имевшиеся у нас для рабочих преимущества перед крестьянами при выборах в Советы»; «заменяет существовавшие до сих пор многоступенчатые выборы средних и высших органов советской власти прямыми выборами»; «вместо открытых выборов для обеспечения большей свободы голосования вводятся тайные выборы в Советы». Не ограничившись этим, как Жданов, прямо признал, что партия при выборах отказывается от монополии: «Кандидатов в Советы наряду с организациями большевистской партии будут выставлять также многочисленные у нас беспартийные организации».

И почти сразу же Молотов раскрыл истинную причину появления последнего, наиболее значительного положения избирательной системы, разъяснил его столь же откровенно, как это сделал Сталин в интервью, данном Рою Говарду.

«Новая система послужит дальнейшему оживлению как выборов в советы, так и всей работы советов. Эта система не может не встряхнуть слабых, плетущихся в хвосте событий организаций и не может не ударить по обюрократившимся, по оторвавшимся от масс. С другой стороны, эта система облегчает выдвижение новых сил из передовых рабочих, из крестьян и интеллигентов, которые должны прийти на смену отсталым или обюрократившимся элементам».

Как и Сталин в докладе, не менее прямо Молотов заявил и о возможности того, что при такой системе выборов избранными могут оказаться те, кого считают «врагами»: «При новом порядке выборов не исключается возможность выборов кого-либо и из враждебных элементов, если там или тут будет плоха наша агитация и пропаганда. Но и эта опасность в конце концов должна послужить на пользу дела, поскольку она будет подхлестывать нуждающиеся в этом организации и заснувших работников».

Как Сталин и Жданов, глава советского правительства открыто заявил, что избрание «враждебных» депутатов явится следствием плохой работы партийных организаций, особенно в области агитации и пропаганды. Но если оказавшийся более осторожным Жданов при этом отметил лишь то, что «административные», иными словами — репрессивные меры не будут применяться в подобных случаях, то Молотов позволил себе сказать большее, отметив положительную сторону появления «враждебных» кандидатов и депутатов. Да еще и пояснил, что именно такая система приведет к необходимому обновлению власти за счет прилива «новых сил», которые сменят «отсталых», «обюрократившихся» чиновников. Ну а это широкое руководство уже должно было рассматривать как неприкрытую угрозу в свой адрес, как явное и твердое намерение группы Сталина отрешить большинство их от власти.

Содержались в речи Молотова и иные новации, опрокидывавшие многие прежние представления. Так, детально раскрывая содержание 6-й статьи проекта Конституции, он подчеркнул — она характеризует самое главное в советском строе. Пояснил: земля, недра, воды, леса, промышленные и сельскохозяйственные предприятия, транспорт, банки, средства связи, жилой фонд являются «государственной» или «общенародной» собственностью, а не «социалистической», как назвал ее Сталин. Интернационализм он предложил понимать не как международную классовую солидарность трудящихся, а как реальное воплощение новых, исключительно дружеских отношений народов, населяющих Советский Союз.

Далеко не случайно не обошел Молотов и проблему борьбы с бывшими оппозиционерами. Но сделал это не так, как Любченко и Грядинский, Крыленко и Голодед. Он отметил: «Врагами партии Ленина — Сталина являются сейчас те, кто хотят реставрации капитализма и возвращения власти буржуазии и потому ненавидят всей душой новую Конституцию СССР».[158]

 

* * *

 

Прения завершились 1 декабря. Завершились, показав, что среди делегатов съезда, помимо инертного большинства, имеются две небольшие, но весьма активные группы. Первая из них, представленная членами широкого руководства, демонстративно уходила от обсуждения самого существенного — новой избирательной системы, но зато нагнетала атмосферу вражды к классовым врагам. А вторая группа — сторонники сталинских политических реформ — настойчиво стремилась добиться безоговорочного принятия проекта новой Конституции ради скорейшего воплощения ее основных принципов в жизнь.

Такое положение и вынудило фактических руководителей съезда, группу Сталина, предпринять своеобразный обходной маневр, исключить возможность не только отклонения каких-либо статей проекта Конституции, но даже и просто продолжения прений. По предложению президиума съезд 1 декабря решил свернуть оказавшуюся бессодержательной дискуссию и предварительное утверждение окончательного текста основного закона перенести в малочисленную, а потому и более управляемую группу делегатов: «Заслушав и обсудив доклад председателя конституционной комиссии ЦИК Союза ССР товарища И.В. Сталина о проекте Конституции Союза ССР, чрезвычайный VIII съезд Советов Союза ССР постановляет:

Представленный конституционной комиссией ЦИК СССР проект Конституции СССР одобрить и принять за основу.

Для рассмотрения внесенных поправок и дополнений и установления окончательного текста Конституции Союза ССР образовать редакционную комиссию в составе 220 человек.

Поручить редакционной комиссии в трехдневный срок представить на рассмотрение съезда окончательный текст Конституции, учтя при этом как результаты всенародного обсуждения проекта Конституции, так и обсуждение на самом съезде».[159]

Таким образом группе Сталина вновь удалось избежать обсуждения проекта на все еще так и не созванном Пленуме ЦК. Более того, благодаря тщательному подбору членов редакционной комиссии, состав которой не обсуждали, а просто автоматически одобрили, представительство в ней широкого руководства было сведено к минимуму. Численность работников партийного, советского и профсоюзного аппаратов в редакционной комиссии составила 86 человек, или около 40 %, а членов и кандидатов в члены ЦК — 64 человека, то есть около 30 %. Трудно усомниться, что именно это и обусловило чисто рабочий ход заседания редкомиссии, которое состоялось 3 декабря.

Нельзя исключить и того, что полного единодушия при утверждении редакционной комиссией проекта окончательного текста Конституции удалось достигнуть еще накануне, на встрече в Кремле у Сталина, продолжавшейся четыре часа. В пользу такого предположения говорит состав приглашенных, число которых оказалось чуть ли не рекордным — 25 человек.

5 декабря съезд возобновил свою работу, но лишь для того, чтобы единогласно одобрить проект Конституции, предложенный группой Сталина, без каких-либо серьезных корректив. Постановление съезда оказалось предельно кратким: «Проект Конституции (основного закона) Союза Советских Социалистических Республик в редакции, представленной редакционной комиссией съезда, утвердить».

Казалось, группа Сталина одержала полную победу. Хотя и с опозданием, все же добилась утверждения своего проекта Конституции, которая и должна была стать правовой основой политических реформ. Однако главная цель — прежде всего смена широкого руководства за счет «новых сил», на основе скорейших альтернативных выборов — осталась не только не достигнутой, но и по-прежнему весьма отдаленной, отложенной на неопределенный срок. Второе постановление съезда гласило: поручить ЦИК СССР «на основе новой Конституции разработать и утвердить положение о выборах, а также установить сроки выборов Верховного Совета Союза ССР».

 

Часть 11