Дарвинизм и социобиология — эпистемологический спор

 

Дебаты по поводу нашей концепции человека связаны со спорами об эпистемологическом статусе науки. Представляет ли дарвинизм доказанную научную истину или он всего лишь одна из возможных гипотез? Эти споры оказались в центре дискуссии вокруг так называемого креационизма. Креационисты утверждают, что в более или менее буквальном смысле библейская точка зрения на Творение является столь же хорошей теорией, как и дарвинизм. Они особенно активны в США, где в школе не преподаются основы религиозных вероучений. Для того чтобы обучать в школе Библейскому учению, необходимо признать его научный статус. Не собираясь участвовать в этой дискуссии, укажем на некоторые связанные с ней основные эпистемологические вопросы [См., например, P.Kitcher. Abusing Science. — London, 1982.].

В эмпирических науках нет бесспорных результатов. В принципе, все может быть пересмотрено в свете новых данных, скажем, полученных с помощью новой экспериментальной техники и новых концептуальных разработок. Кроме того, в одной и той же области исследований могут существовать конкурирующие теории. Когда утверждают, что современный дарвинизм не является окончательно доказанным, то, по-видимому, исходят из наивных представлений о науке. А именно, предполагается, что научные результаты находятся вне сомнения, в противном случае они не имеют отношения к науке. Еще хуже, когда такие представления используются, чтобы обосновать все другие мнения как одинаково хорошие. При этом прибегают к следующему умозаключению. «Дарвинизм не является окончательно доказанным. Креационизм также окончательно не доказан. Следовательно, они являются одинаково хорошими в научном отношении позициями». Однако не все так просто. Даже если научные теории и подвержены ошибкам, то некоторые из них обоснованы более убедительно, чем другие. В этом смысле современный дарвинизм является частью обширнейшей научной области, начиная от эволюционных исследований и кончая современными генетическими исследованиями молекул ДНК. Здесь плодотворно взаимодействуют различные теории и различные методы. Причем они взаимно поддерживают друг друга и не противоречат друг другу. Именно суммарные успехи этого многопланового и многоуровневого научного проекта (в рамках которого эволюционная теория трактуется не как догма, а как дискуссионная и «эволюционирующая» теория) дают нам право рассматривать теорию эволюции как хорошо обоснованную с научной точки зрения. Креационизм не может опереться на нечто аналогичное. Утверждение «Бог сотворил виды» не открывает возможностей плодотворного исследования. Это — тип ответа, который не находится на одном и том же уровне с дарвинизмом.

Откровенно говоря, мы могли бы утверждать, что естественные науки оперируют не сверхъестественными, а только естественными причинами. Поэтому тот, кто рассматривает Бога (или богов) в качестве причины, не является научным исследователем, но, возможно, натурфилософом. Мы здесь исходим из методического различия между естествознанием и религиозной интерпретацией. Возможно, кто-то будет возражать нам, говоря, что Божьи деяния и воля являются не сверхъестественными, а фактическими событиями, о которых повествует Библия. Но при этом ему для убедительности также необходимо доказать, что утверждения Библии являются истинными (и в разумных пределах однозначными) и что Бог существует, как это утверждает Библия. Если бы нашему оппоненту удалось убедительно обосновать последнее, то это означало бы, что изучаемые наукой события (подобно происхождению видов) в конечном счете объясняются действиями и этическими принципами, а именно Божьими деяниями и волей. Это привело бы к сведению естественнонаучных объяснений к нормативным принципам и объяснениям, характерным для общественных наук. Ясно, что выбор и первого, метафизического, и второго, социально-научно-юридического, подходов приводит к выходу за границы естественных наук.

С точки зрения дифференциации различных ценностных сфер, которая характерна для современного общества, креационизм, не зафиксировав сферу, к которой он себя относит, оказывается интеллектуальной путаницей. Несмотря на трудные промежуточные случаи, сегодня существуют достаточно четко установленные границы между религией, наукой, этикой и искусствами. Религиозные теории не отвечают на научные вопросы. Они так же не способны на такие ответы, как этические и эстетические теории. Но и наука не дает нам окончательных ответов на этические, эстетические и религиозные вопросы. В настоящее время от человека требуется, чтобы он в своих размышлениях учитывал это многообразие уровней и «ценностных сфер».

Итак, когда речь заходит о том, «каков в действительности есть человек», то ответ не может быть найден в сфере лишь одной научной дисциплины, будь то физика, эволюционная теория, генетика, психоанализ, нейропсихология, поведенческая психология, социальная антропология, экономика, социология и т. д. и т. п. Каждая из этих дисциплин предлагает собственный ответ, задаваемый ее концептуальными и методологическими предпосылками. Мы можем попытаться совладать с этой неизбежной для современного общества «Вавилонской башней» только путем рефлексивного выяснения предпосылок и границ позиции, на которой мы себя обнаруживаем! Истина не находится в одном тезисе или одном синтезе, но мы можем надеяться достичь хорошо обоснованного постижения, когда в качестве сообщества будем развивать наши исследования и критическую рефлексию.

Некоторых такая перспектива может вдохновлять и делать свободными: мир бесконечно разнообразен и взывает ко всем видам исследований! Другие будут подавлены и смущены: стоящие перед нами задачи слишком сложны и не имеют простых и очевидных решений! (Возможно, современность «превосходит наши способности по ее овладению» и тяга к возврату к утраченной невинности, которой мы обладали до того, как вкусили с древа познания, может стать непреодолимой. Звон колоколов нового иррационализма очаровывает не только в Тегеране, но и в Лос-Анджелесе и Лондоне, в Киеве и Москве).

Распространение эволюционного подхода на изучение человеческого поведения порождает интересную пограничную область между устоявшимися академическими дисциплинами. (Длительное время на основе эволюционной теории изучалось преимущественно поведение животных.) Имеется в виду так называемая социобиология [См. E.Wilson. Sociobiology: The New Synthesis. — Cambridge 1975.]. Некоторые ее сторонники, исходя из предпосылки, что человек есть продукт эволюции, пытаются на этой же основе исследовать человеческое поведение.

Вначале напомним, что различные дисциплины могут исследовать одни и те же явления. Например, социология, социальная антропология, социальная психология, история — и социобиология — исследуют человеческое поведение. Однако в дополнение к этому необходимо разъяснить концептуальные и методологические предпосылки, из которых исходит каждая из этих наук, и указать следствия этих предпосылок для получаемых результатов. В свете сказанного, при формулировке полученных в этих науках результатов не следует прибегать к такой форме выражения, как «человек на самом деле есть…». Более подходящей является такая форма: «исходя из следующих предпосылок (…), принятых нами в рамках данного особого проекта исследования (…), мы выяснили, что имеются веские основания для того, чтобы предварительно утверждать, что…».

Внутри подобных междисциплинарных исследований может легко возникнуть «путаная терминология», если мы некритически используем понятия одного научного направления внутри другого. Поэтому в таких междисциплинарных областях, особенно если они относительно новы и полученные в них результаты еще недостаточно проверены, важно, чтобы мы тщательно уточняли используемые нами понятия — например, проводили различие между понятиями, которые вводятся с помощью одних и тех же терминов. (Так, слово «проигравший» (ген) с биологической точки зрения означает, что в отличие от индивида его потомство не обладает этим геном. В то же время в социальных науках термин «проигравший» указывает на несоответствие человека тому, что рассматривается в качестве социальных стандартов. «Выигравший» в социальном аспекте может быть «проигравшим» в генетическом и наоборот.)

В этой междисциплинарной области, где эволюционная теория используется для объяснения и человеческого поведения, и общественных явлений, представляет интерес методологическое различие между эволюционной и теоретико-игровой точками зрения. С эволюционной точки зрения, вся адаптация понимается как непосредственная и положительная. С точки зрения теории игр, действующее лицо способно «сделать шаг назад для того, чтобы продвинуться на два шага вперед». Иными словами, оно обладает способностью дистанцировать себя от непосредственно данного и просчитать гипотетическое будущее. Это означает, что при теоретико-игровом объяснении поведения человека используются понятия рациональности и способности к рефлексии, которые не играют никакой роли в научно понимаемой эволюционной теории.

Это замечание не является критикой ни той, ни другой точки зрения. Оно лишь иллюстрирует то обстоятельство, что научные дисциплины используют «различные виды логики». Поэтому в нашей эпистемологической рефлексии над тем, что мы делаем, нам следует учитывать и такие пограничные проблемы. Не в последнюю очередь это важно при осмыслении смежных областей, в которых пересекаются естественные и гуманитарные науки (см. Гл. 27).

В заключение отметим, что социобиологические дебаты сыграли определенную роль в современной дискуссии по проблемам отношений между полами. Являются ли различия в поведении женщин и мужчин выражением их социально заданных ролей или же эти различия эволюционно обусловлены?

Вот только одна из тем обширной дискуссии о связях между генетикой и средой. Например, часто формулируют следующую проблему. Являются ли в целом мужчины более агрессивными и склонными к господству, чем женщины? Если так, то есть ли это результат социализации или же эволюционных биологических факторов?

В этой области интересным является вопрос о женской и мужской репродуктивных стратегиях. Имеют ли мужчины и женщины в силу генетических причин различные стратегии спаривания и соответственно — различные установки на сексуальные отношения? Мужчины имеют много половых клеток, женщины немного. Если мы, как биологические организмы, возникли путем развития, в ходе которого наилучшие шансы на выживание имел тот, кто обладал наиболее жизнеспособными генами, то теоретически можно реконструировать для женщин и мужчин различные стратегии спаривания. Мы можем ожидать, что женщины в целом будут более бережно относиться к своим немногочисленным яйцеклеткам, чем мужчины к своим многочисленным сперматозоидам. Кроме того, следует учесть и такой фактор, что дети нуждаются в заботе и обучении в течение длительного промежутка времени. Поэтому оптимальная и для женщин и для мужчин репродуктивная стратегия предполагает заботу о наследстве и часто требует различных видов сотрудничества. Однако на ранних стадиях воспитания женщины, особенно когда они выкармливают детей, несут особую ответственность.

С эволюционной (дарвинистской) точки зрения мы могли бы сказать, что гены, порождавшие организмы, которые не заботились о реализации указанной выше оптимальной репродуктивной стратегии, и сами эти организмы уже не сосуществуют с нами. Они были отбракованы естественным отбором. Как организмы и как люди, мы являемся продуктами соревнования между нашими различными генами, соревнования, которое является борьбой за выживание. Это состязание требует, чтобы мы — женщины и мужчины — заботились о нашем собственном потомстве и были заинтересованы в оптимальном спаривании, стратегии которого, однако, различны для женщин и мужчин. Исходя из этого, мы должны ожидать, что женщины, как правило, более склонны к устойчивым связям, чем мужчины. Мы можем ожидать от обоих полов фундаментальную заинтересованность в благосостоянии потомства. Одновременно мы могли бы предположить, что «оптимальная» мужская стратегия должна соединять способность к воспроизведению потомства в безопасных условиях его воспитания в рамках устойчивых связей с возможностью иметь детей в других семьях. Например, богатые люди могут извлекать пользу из наличия нескольких жен одновременно (традиционная полигамия) или смены жен, при которой каждая последующая жена является более молодой, чем предыдущая (как это достаточно распространено в нашем современном обществе, разрешающем разводы).

Согласно такой теоретической реконструкции, мы можем прийти к выводу, что женщины и мужчины генетически заинтересованы в различных отношениях спаривания — или лучше сказать, что именно так наши гены с помощью естественного отбора «используют нас». Тогда возникает следующий вопрос: действительно ли мы ведем себя таким образом? Для того чтобы ответить на него, необходимо провести разнообразные эмпирические исследования. Конечно, будет трудно проинтерпретировать возможные результаты, так как в современном обществе влияние на сексуальное поведение оказывают кроме генетических и многие другие факторы (экономические, культурные и т. п.).

Одними из таких факторов являются современные средства контроля над рождаемостью. Не приведет ли их использование к изменению генетически наследуемых стереотипов женского поведения? Ведь теперь сексуальная жизнь и воспроизводство потомства оказываются в значительной степени отделенными друг от друга, что позволяет женщинам иметь большее, чем раньше, количество необязывающих сексуальных связей. Но как скоро и насколько обоснованно ожидать, что новые противозачаточные средства изменят биологически запрограммированные установки и стереотипы поведения?

С другой стороны, можно спросить, нет ли определенной эмпирической основы для утверждения, что в современном обществе женщины являются в меньшей степени моногамными, чем предполагает эволюционная теория. В качестве ответа на этот вопрос скажем, что с теоретико-игровой точки зрения наилучшей репродуктивной стратегией для женщин является комбинация устойчивых связей и любовных историй. Можно рассуждать таким образом. Не все женщины могут иметь детей от самых лучших мужчин, то есть мужчин с наиболее жизнеспособными генами и одновременно заинтересованных в помощи по воспитанию своих детей. Таких мужчин («принцев» девичьих мечтаний) трудно заполучить. Многие женщины вынуждены жить с мужчинами с худшими генетическими качествами или с меньшей способностью заботиться о своих детях. В такой стратегической ситуации победителями окажутся те женские гены, которые запрограммированы на то, чтобы женщины имели устойчивые связи с более средними мужчинами и прибегали к «помощи» со стороны мужчин, имеющих лучшие генетические черты. В случае необходимости эта «помощь» должна быть «тайной», чтобы законный супруг не отказался заботиться о потомстве. Исходя из таких доводов, мы могли бы ожидать, что физически женщин привлекают «подчеркнуто мужественные» (macho) мужчины, в то время как идеологически они сторонницы «добрых и нежных» мужчин (и программ социального обеспечения, которые могут функционировать как замена таких мужчин).

Накал таких дебатов часто определяется подразумеваемым предположением, что социально обусловленное может быть изменено в результате политических и психологических усилий, тогда как генетическое — нет. С точки зрения современной генетики, можно высказать сомнение по поводу этого предположения, так как можно повлиять на многие генетические аспекты человека и изменить их. (С другой стороны, разве социально обусловленное всегда можно изменить посредством политических и психологических усилий?) Другой вопрос заключается в том, является ли желательным вмешательство в генетические свойства человека. Это — одна из новейших этических проблем, которые поставило перед нами научное и техническое развитие (см. Гл. 28).

Итак, начавшиеся с появлением дарвинизма дебаты ни в коем случае не являются завершенными ни на эпистемологическом уровне, ни на этическом уровне, ни на уровне наших представлений о человеке [См., например, M.Ruse. The Darwinian Paradigm. — London, 1989.].

 

 

Глава 24.

Ницше и прагматизм

 

Жизнь. Фридрих Ницше (Friedrich Nietzsche, 1844–1900) родился в семье немецкого пастора. Он рос в пуританской среде и рано обнаружил интерес к философии, музыке и литературе. Молодым студентом Ницше изучал классическую филологию и в возрасте двадцати четырех лет занял место профессора университета Базеля, которое вследствие болезни вынужден был оставить в 1879 г.

Основные философские работы были написаны им в сложных материальных и личных условиях в течение 1878–1888 гг. В январе 1889 г. в Турине у него наступило помрачение ума.

В ходе своих исследований Ницше познакомился с пессимистической философией Шопенгауэра и музыкой Рихарда Вагнера (Richard Wagner, 1813–1883). У Шопенгауэра он позаимствовал представление о воле как о фундаментальной определенности жизни, у Вагнера нашел воплощение греческого художественного идеала.

В 1888 г. Георг Брандес (Georg Brandes, 1842–1927) прочитал лекции в университете Копенгагена по философии Ницше, интерес к которой резко рос на протяжении 1890-х гг. Эта философия оказала, помимо прочих, сильное влияние на таких скандинавских мыслителей и представителей искусства, как Арне Гарборг (Агпе Garborg, 1851–1924), Август Стриндберг (August Strindberg, 1849–1912) и Кнут Гамсун (Knut Hamsun, 1859–1952). На континенте Ницше многому обязаны такие мыслители, как Томас Манн (Thomas Mann, 1875–1955), Камю, Сартр и Хайдеггер.

Ницше оставил после себя несколько неизданных рукописей и заметок. Его сестра Элизабет Фёрстер-Ницше (Elisabeth Forster-Nietzsche, 1846–1935), которая придерживалась антисемитских взглядов и позже стала нацисткой, отредактировала и издала эти работы. Именно ей обязана своим существованием легенда об антисемитизме и национализме Ницше. Попытки представить Ницше предшественником нацизма в основном базируются на сделанных ею фальсификациях.

Ницше, подобно Кьеркегору, с презрением относится к «толпе» и самодовольным буржуа. И тот, и другой были убеждены в том, что живут в период упадка. Оба они находились в оппозиции к доминирующим силам современности. Венцом их политической мысли выступает «аристократический радикализм» (Брандес). И Ницше, и Кьеркегор являются центральными фигурами современной экзистенциальной философии.

Труды. Наиболее важными работами являются Рождение трагедии из духа музыки (Die Geburt tier Tragodie aus dem Geiste der Musik, 1872), Человеческое, слишком человеческое (Menschliches, Allzumenschliches, 1878), Утренняя заря: мысли о моральных предрассудках (Morgenrdte: Gedanken uber die moralischen Vorurteile, 1881), Веселая наука {Diefroliche Wissenschaft, 1882), Так говорил Заратустра (Also sprach Zarathustra, 1886), По ту сторону добра и зла {Jenseits von GutundBose, 1886) и К генеалогии морали (Zur Genealogie der Moral, 1887). Работы Ессе Homo и Воля к власти (Der Wille zur Macht) были изданы после смерти Ницше.

 

«Бог умер» — европейский нигилизм

 

Предпоследнее десятилетие прошлого века было временем оптимизма и прогресса. И как раз в это время Ницше обнародовал свое ужасающее откровение: «…величайшее из новых событий — что «Бог умер» и что вера в христианского Бога стала чем-то не заслуживающим доверия — начинает уже бросать на Европу свои первые тени» [Веселая наука. Перевод К.Свасьяна. — С. 662. Здесь и далее в этой главе, если не оговорено обратное, цитирование ведется по Ф.Ницше. Сочинения. В двух томах. — М., 1990.]. Ницше полагал, что понадобится несколько столетий, чтобы это тревожное послание стало частью европейского опыта. К этому времени все традиционные ценности потеряли бы их обязывающую силу, и европейский нигилизм стал бы свершившимся фактом.

Для Ницше нигилизм является необходимым следствием банкротства ценностей и идеалов. Девальвация ценностей, их фиктивная природа толкают человека в такую пустоту, в какой он никогда еще не находился. Наступил поворотный момент истории. Люди либо погрузятся в животное варварство, либо преодолеют нигилизм. Но нигилизм может быть преодолен только тогда, когда он достигнет своей крайней точки, а затем преобразуется в свою противоположность. Как полагал Ницше, его мысль расчищает место для того, что является пока еще неизвестным и отдаленным будущим. Поэтому так трудно отнести его взгляды к какому-либо философскому направлению. Он принадлежит к мыслителями такого уровня, как Паскаль, Кьеркегор, Маркс и Достоевский (1821–1881). Все они радикально отличались друг от друга, но как мыслители выступали за всемирно-историческое изменение условий человеческой природы и были «жертвенными агнцами своих эпох» [См. К.Ясперс. Ницше и христианство. — М., 1994.].

До Ницше философы рассматривали мир и историю в качестве осмысленных, рациональных и справедливых. Существование имело цель, смысл. Оно не было слепым и случайным. В мире царил порядок, заложенный Богом. Мир являлся не хаосом, а упорядоченным космосом, в котором человек обладал полным значения местом.

Именно эту концепцию Человека и существования разрушает Ницше. Для него она не является истинным изображением реальности: философские и религиозные картины мира — это только лишь выражение человеческой потребности в смысле и порядке. Они являются всего-навсего слишком человеческими попытками избежать хаоса. Люди не могут жить без непрерывной «фальсификации» мира. Это представление мира как хаоса указывает на фундаментальную особенность ницшеанской философии. Мир не имеет плана, он является игрушкой в руках судьбы. Другими словами, наше мышление всегда требует строго логической формы и структуры. Оно является аполлоновским. Но реальность не имеет формы и является дионисийской. Поэтому наше понимание действительности оказывается непрерывным взаимодействием формообразующего мышления и импульсивных сил жизни, аполлоновского и дионисийского начал [Это различение было развито в Рождении трагедии (В философии противопоставление аполлоновского и дионисийского было введено Шеллингом, который пытался выразить сущность бога Аполлона как олицетворение порядка и формы, а сущность бога Диониса как выражение импульсивных всеразрушаю-щих творческих порывов. — В.К.).]. Мы сами придаем форму существованию. Угроза хаоса вынуждает нас творить смысл. Мы добавляем «смысл» и «цель» для того, чтобы выжить. Философские системы — это только фикции, служащие для того, чтобы защитить наше существование. Причем человек обладает особой способностью забывать: структура, которую мы добавляем к миру, кажется нам собственной структурой мира, созданным Богом порядком. Таковы предпосылки мира и чувства безопасности.

Поскольку Бог утратил ценность и объяснительную силу, мы ищем другие путеводные звезды, которые могли бы заменить Его: кантовский категорический императив, гегелевский «разум», цель истории и т. д. Нигилизм в качестве способа мышления и психологического состояния возник как прямое следствие подозрения, что на самом деле не существует никакого внешнего или внутреннего морального авторитета. Чувство обесцененности (valuelessness) возникает, как только мы понимаем, что существование не может интерпретироваться с помощью таких понятий, как «цель», «единство», «результат» и «истина». Мы сами внесли в мир эти категории и, когда их убираем, мир оказывается не имеющим ценности.

По-видимому, позицию Ницше можно истолковать как форму «философского отчуждения» в смысле Фейербаха и Маркса. Метафизические системы являются выражениями философского отчуждения человека. Понимаемый таким образом Ницше стремится возвратить человеку то, что было «отчуждено»: «всю красоту и возвышенность, которыми мы наделяем реальные и воображаемые вещи, я восстанавливаю в качестве собственности и творения человека» [F. Nietzsche. Aus dem NachlaB der Achtzigerjahre. — In Werke in drei Banden. Hrsg. Von K.Schlechta. — Munchen, 1960. Bd. 3. — S. 680.].

Утверждение, что мир не имеет ценности, не означает, что мир имеет «мало ценности» или почти не имеет «ценности». Одинаково бессмысленны утверждения: «мир имеет ценность» и «числа имеют цвет или вес». Ницше, по-видимому, думает, что ценность имеет реляционную природу. Когда мы говорим, что икс обладает ценностью, то это или выражение нашей собственной оценки или описательное утверждение следующего вида: «Рагнар придает ценность иксу». Ницше считает бессмысленным требовать, чтобы икс обладал ценностью сам по себе [Cm. ADanto. Nietzsche as Philosopher. — New York, 1965.].

Итак, под нигилизмом Ницше понимает полностью лишенное иллюзий представление о мире. Идея «смерти Бога» пробудила в Ницше новое миропонимание, согласно которому мир не имеет начала и цели. В христианской традиции мораль и истина укоренены в Боге. Таким образом, если Бог мертв, то исчезает основание этики и истины. Ничто не является «истинным», и «все дозволено!» Как мы увидим, нигилизм не был окончательным словом Ницше: главный его персонаж и выразитель мыслей Заратустра (имевший исторического прототипа, жившего в середине VI в. до Р.Х. в древнем Иране — В.К.) преодолеет и Бога, и экзистенциальную пустоту. Условием этого является отказ от нашей «полезной» жизненной лжи.