Лекция 15. Сексуальная комфортность

 

Чарльз Мэнсон — талантливый психолог, проницательный плебей с тюремным опытом, так ловил души своих девочек:

 

«Чарли раздел меня и подвел к зеркалу. «Посмотри на себя, какая ты прекрасная, какие у тебя полные, стройные ноги, какой овальный белый живот… Ты призвана дарить радость, любой мужчина должен испытывать счастье, погружаясь в тебя…»»

 

Это рассказывает одна из его девочек, кажется, «Сквики» (кричащая, цокающая, обычно так говорят о белках). Чарли быстро набрал свой гарем, свою коммуну. К нему пристали трудные дети буржуазных семей. Те, у кого не ладилась жизнь, кому трудно было общаться с родителями и тем более с противоположным полом. Чарльз Мэнсон, хотя никто его этому не учил, знал от Бога, что сказать каждой, самой невзрачной, как приветить ее. Они все были им любимы. «Чарли — это любовь»,— говорили они о нем. Говорят и сейчас, 33 года спустя.

Работал Мэнсон просто — употреблял секс-терапию. Сексуальный акт служил высшей формой ласки, служил для снятия напряжения и одновременно спаивал коллектив коммуны самыми прочными узами. Мужчин в коммуне Мэнсона было намного меньше, чем девушек, где-то в пропорции 1 к 5 или 1 к 3. Вульгарное воображение называет подобные отношения «свальным грехом» или «оргиями», на самом деле, когда через месяц или два спадает ощущение новизны и необычности происходящего, видны становятся огромные преимущества подобного существования в коллективе.

Прежде всего нет трудоемкой охоты на женщину или охоты на мужчину, и это колоссальное облегчение. Охота на самку в буржуазном обществе сопровождается рядом лживых социальных ритуалов: затратами, лживыми обещаниями, прелиминарными встречами, короче, выродившимися и потерявшими значение церемониями. Оба участвующих в церемонии играют социальные роли, мучают себя и партнера. Не только спонтанность желания исчезает, тут речь уже не идет о желании, а лишь о цели. В коммуне все совершается случайно, спонтанно, все ласки дозволены, отказов нет. Отсюда возникает ощущение глубокого удовлетворения жизнью, глубокого тепла. Каждый любим всеми.

Богач, с большими деньгами, но живущий в обычном обывательском мире, ни за какие деньги не купит себе такого блаженства. Множественные совокупления, ласки, да просто сон, переплетаясь телами. Буржуа сально, слюна с губы, мечтает об этом, коммунар имеет это ежечасно, ежедневно.

Вспомним, что проповедовал ересиарх Дольчино Торинелли — персонаж дантовского «Ада»:

 

«что в любви все должно быть общим, и что можно без всякого различия ложиться со всеми женщинами, за что никогда нельзя обвинить в любодеянии. Даже если ляжешь с сестрою, с дочерью».

 

Это в 1303 году проповедано. От этой проповеди до коммуны Чарльза Мэнсона в Калифорнии в 1968 году через семь столетий прошла некая искра, весть.

Заметьте, что в революциях средневековья речь идет всегда о глобальном освобождении человека, со всеми потрохами, с детородным органом — органом наслаждения, освобождении всего тела. На самом деле обобществление жен важнее проблем имущества. Почему секты проповедовали свальный грех или аскетизм? Потому что понимали важность тела. Это позднее тело спрячут, затолкают подальше, объявят вне закона. Великолепное же, здоровое, разнузданное средневековье мыслило не абстрактными цифрами и выкладками «Капитала», исключительная ценность сексуальной комфортности была понятна сама собой.

Почему, взяв неприятельский город, солдаты искали золото и насиловали женщин? Потому что сексуальная комфортность столь же ценна, как и золото. Мир,— это понимал ересиарх Дольчино, и ересиарх Джон из Лейдена,— должен быть устроен таким образом, чтобы «можно без всякого различия ложиться со всеми женщинами». 40 часов в неделю, в 60 лет на пенсию, минимальная оплата труда 1.000 франков в месяц — это для рабов. А «ложиться со всеми женщинами» — для особенных людей.

У Мэнсона, судя по воспоминаниям, было отлично. Бренчал за перегородкой на гитаре сам Чарльз. Made love со «Сквики» высокий красавец Бобби Босолей, в уголках большого сельского дома занимались любовью еще несколько пар. Ползали дети. Прибывшего гостя манила к себе освободившаяся от Бобби «Сквики». Вечерний мирный вечер.

Вот каким-то таким должно быть будущее. Правда, должны возвращаться с дежурства караульные: вешать на крючки автоматы, умываться, девушки подают им ужин. Одна пара уединяется, соединяется тройка…

Сколько ужаса испытывают подростки, не умея сойтись с противоположным полом, отыскать себе пару. Какие терзания, самоубийственные порывы. Годы одиночества, насилия над психикой, прыщи… А ведь быть так не должно, никто не предусматривал все это… Love — это благо, нужно быстрее приобщиться к love.

Для тех подростков, кто не избавился от девственности сам, нужно по достижении 13 лет вменить обязательное лишение девственности. Поскольку это обуза на самом деле. Поскольку love — это благо, то нужно спешно приобщиться к love.

Доводы в пользу промискуитета:

Если посмотреть на российскую семью с точки зрения деторождения, то современная семья катастрофически не выполняет задачу деторождения. 4 миллиона абортов в год, население уменьшается на 500 тысяч в год — вот цифры «эффективности» жизни семьями сегодня. С точки зрения же сексуальной комфортности, вступив единожды в брак, мужчина и женщина обречены всю жизнь видеть стареющие лица друг друга и выносить интимную близость друг друга вопреки понятному и давно объясненному сексологами и психологами закону: сексуальное влечение проходит в среднем через два года. Российская семья — как бы смирительная рубашка, а точнее — пояс девственности и на женщине и на мужчине. Только совместное убогое имущество, главным образом квартира, и привычка удерживают супругов вместе. И страх одиночества.

С точки зрения деторождения много более здоровой, чем русская, является семья мусульманская: по Корану мужчине разрешено иметь четырех жен: каждая из них соответствует одному из мужских семилетних возрастов наилучшего деторождения. Мусульманская семья куда более плодоносна, она многолюдна, она удовлетворяет сексуальные потребности, по крайней мере мужчины, более полно, чем российская или западная семья. Но в мусульманской семье, увы, обделенной радостями любви остается женщина. То есть задача деторождения решается, а задача удовлетворения сексуальной комфортности — потребности женщины в любви — нет, не решается. Промискуитет (но в добавление к нему введение обязательного возраста деторождения от 25 до 35 лет) представляется высшей формой сексуального общежития. Ведь сексуальное удовольствие не есть надоедливый грех, который усиленно изгоняли из социальной жизни, а необходимое условие счастья, показатель степени радости жизни, показатель ее качества. В здоровом обществе надо начинать секс не позднее 13 лет, как уже указывалось, а в случае опоздания следует лишать девственности торжественно, в день рождения. Новая цивилизация будет позволять все формы сексуального общежития, в том числе и семью (до тех пор, пока партнеров связывает любовь), но поощрять семью не будет.

Деторождение в здоровом обществе — обязанность женщины, как обязательная воинская обязанность — обязанность мужчины. Однако воспитание и содержание детей должно быть вынесено из семьи. Лучший репродуктивный возраст женщины — от 25 до 35 лет. В этот возраст каждая здоровая психически и физически женщина обязана будет родить для Родины не менее четверых детей. Если женщина имеет детей раньше — пусть имеет, и сдает их в коммуну. В таком случае в возрасте от 25 до 35 лет часть обязанностей по деторождению будет уже выполнена. Аборт чаще всего не есть боязнь самого акта рождения как такового, но боязнь последующих унылых годов содержания, воспитания и образования ребенка, которые у нас в России затягиваются в среднем до четверти века. Аборты будут запрещены.

Сексуальная комфортность новых естественных отношений мужчины и женщины подымет мораль общества: станет много меньше недовольных лиц и самоубийственных голосов. Люди будут начинать жизнь пола лет на пять раньше и заканчивать ее позже. Подобные новые нравы будут способствовать поднятию здоровья нации. Сегодня в школах сидят на партах такие 13-летние и 15-летние «девочки» — что парты трещат от расцветших телес. Им не место на партах — им место в постели. Человечество давно вышло из холодных пещер, оно живет в тепле, обильно питается, потому дети созревают много быстрее. Девочек нужно быстро переводить в девушек,— пусть совокупляются,— результат будет разительным. Результатом будет не расшатывание общества, а напротив — общество успокоит свои неврозы. Появится чувство удовлетворения, и энергия. Даосы в Китае уже тысячу лет практикуют секс даже в очень преклонном возрасте, как способ зарядиться энергией. Западные ученые недавно все же сподобились открыть, что постоянная и длительная сексуальная жизнь и в преклонном возрасте возможна и способствует сохранению здоровья и долголетию.

В России столько заспанных, несчастливых, злобных, подозрительных и пьяных мужчин и женщин главным образом потому, что у людей несчастливая, короткая, стыдная и постная жизнь плоти. На улицы следует выходить не с плакатами «Фабрики — рабочим!» «Землю — крестьянам!», а с плакатами «Сексуальную комфортность — всем гражданам!» и «Да здравствует промискуитет!»

 

Лекция 16. Город — враг

 

Согласно Дарвину и Марксу-Энгельсу, пересказанным советскими учебниками,— оседлый образ жизни, культивирование съедобных растений на полях, их сбор и употребление в пищу является более передовым этапом «развития» человеческого общества, сравнительно с кочевым, скотоводческим этапом развития. В пику советским учебникам существует более циничная и правдоподобная версия «развития». Оседлые племена куда легче контролировать. В самом конце 50-х годов XX века именно по этой причине Хрущев окончательно посадил на землю цыган, презрев их национальные обычаи, кибитки и все такое прочее. Мальчиком, в 1955 или 1956 году, помню, мне довелось увидеть в дубовой роще в сентябре цыганский табор. Это не были сегодняшние цыгане на колесах УАЗиков. Но то был традиционный, испепеляюще красивый real then life табор. Сытые, крепко пахнущие кони, смуглые мужчины в красочных шелковых рубахах, в картузах и с серьгами, женщины в шелках. Спустя полсотни лет я отчетливо все это вижу, такое было яркое впечатление. После войны жизнь в Харькове была некрасивая, темные, заплатанные одежды. А тут — такая красота! Цыгане, помню, варили кукурузу и нас угощали, детей с пионерскими галстуками.

Так вот: оседлые племена было куда легче контролировать, потому феодалы, окруженные активистами-боевиками, предпочитали сажать племена на землю. С полем-то не убежишь, это с конями и быками легче убежать. (Хотя вот с овцами, как я узнал в Сербии,— далеко не убежишь. Если ты угнал стадо, то тебе придется его бросить, так как овцы все равно останавливаются щипать траву, хоть ты их убей. Если ты, конечно, украл десяток овец и мчишься в автомобиле, тогда другое дело.) Я верю циничной гипотезе власти. Племена сажали на землю насильно, чтобы облагать данью, чтобы контролировать. И в соответствии с этим ограничением уже и приспосабливались смерды-поселяне. Кочевое скотоводство приходилось сворачивать (лошадей, наверное, оставляли им в обрез, только для пахоты),— занимались выгонным скотоводством, коров, свиней, вместо лошадей, а еще перестраивались, начинали больше возделывать поля и сеять полевые культуры. Если же рассуждать согласно Марксу-Энгельсу, то получается, что ячмень, пшеница, рожь прогрессивнее мяса и молока? Бред, чепуха!

Посадить на землю — играло ту же роль, какую играло при Советской власти (и продолжает выполнять эту роль) закабаление квартирой. Посадив гражданина на цепь квартиры, его легко можно контролировать. И его успешно контролировали и контролируют квартирой. В стране, где девять месяцев зима и непогода, каждая квартира — это теплый ковчег, в котором семья плывет по бушующему океану жизни. Прописка — это уже как бы письменный документ закабаления.

Искать объяснение тем или иным социальным или экономическим условиям прошлого, объяснения изменениям этих условий, следует прежде всего во власти. Власть, сила, агрессия — создавали устройство мира в прошлом и создают сейчас. А не соображения «прогрессивности», не арифметика прибыли или абстрактные критерии «развитости» или «отсталости».

Посадив племя на определенной земле, хан, князь, принц знал, где его искать, когда приходил срок собирать дань: шкуры, пищевые припасы или девушек. А кочевое племя — ищи-свищи его, куда оно откочевало. В известном смысле хан, князь, предводитель отряда был нужен и племени: осуществлял роль «крыши», защищал своих данников от других князей или от солдат удачи. Первые города возникли из этих же соображений. Князь строил себе укрепленное гнездо — замок, а к его стенам или даже внутрь них приселялись данники князя — прежде всего торговцы и ремесленники. И крестьяне селились поближе. Так и образовались города. Зимой 1974/75 года я видел одряхлевшие средневековые городки в Южной Италии, не развившись в современные города, они, однако, служили отличным учебным пособием по урбанизму. Обыкновенно обширный замок, куда, по-видимому, в экстренных случаях вбегало все окрестное население, относительно небольшой городок, где дома приобрели со временем этакую скалистость, качество пещерных жилищ, так они сплавились воедино от времени, затем поля и виноградники. В концентрических кругах, удаляясь от ядра замка, постепенно уменьшалась плотность населения.

Таким образом, по сути своей город был непосредственно следствием власти князя, принца, курфюрста, объектом владения, а его население — субъектами, на которых распространялась власть. Потому изначально носителя власти и субъектов, которых он защищал, одновременно эксплуатируя, связывали криминальные отношения.

Сотни лет спустя ничего не изменилось. Суть отношений осталась та же. Протекторат в обмен на эксплуатацию,— вот что несет городская цивилизация. Изменились лишь детали. Предводитель-бандит, сильный аристократ с бригадой боевиков уступил место выборному бандиту с бригадой администраторов. (Все они сегодня представители третьего сословия — буржуазии.) Отдельные города по сути своей уже являются государствами вполне приличных размеров (вспомним, что в древности появились и существовали первые города, они же государства, в Месопотамии и Греции. Ур, Афины, Спарта — известны нам с детских лет). Такие города, как Мехико-Сити или Москва — просто гигантские государства. Сеть городов, связанных коммуникациями, образует современное государство. (Коммуникации чрезвычайно важны. Чтобы разрушить Россию наверняка, следует разрушить единую железнодорожную сеть России, МПС,— куда эффективнее, чем взвинчивать десятилетиями сепаратистские чувства в гражданах регионов.) Города неотъемлемы от традиционной обывательской цивилизации, этого не поняли большевики, они не уничтожили города, и в этом еще один провал революции 1917 года. В городах можно жить только по правилам прошлого, в городах прошлое накоплено и выставлено напоказ: церкви, архитектурные постройки XIX века — все предлагает неравенство и несвободу. А спальные районы,— чудовищные в своей муравьино-пчелиной сути, эдакие бетонные соты, по утрам извергающие человеческую начинку, к вечеру вбирающие ее вовнутрь — это уже совсем бесцеремонная современная манера рабства, нового крепостничества. Кажется, это понимали Красные кхмеры, возможно, они сделали неуклюжую и кровавую попытку, но они в свое время ликвидировали город Пномпень. Город — средоточие политической власти, экономической власти и полицейской власти, недаром государство так настаивает на своих прописках и регистрациях. В горах и лесах особенно регистрацией не поразмахиваешь. Города как центры загрязнения и экологического убийства планеты — есть ненавидимая цель и для экологов. Их отдаленная цель есть рассредоточение населения из городов. Но для нас, для революционного движения борьба против города должна стать приоритетной. Города как основной вид человеческого поселения (именно города диктуют нам цивилизационные привычки) должны быть ликвидированы.

(Ну, разве что можно использовать большие помещения, такие, как театры, музеи, церкви для размещения коммун. Временно, конечно.)

Города в любом случае паразитируют на country side — на сельской местности. Тридцатимиллионный конгломерат Мехико-сити, двенадцатимиллионная Москва не сеют ни зернышка, и ни единой курицы не растят. И производят они мало что, в основном они осуществляют управление и контроль над своим народонаселением и народонаселением страны. (Ну еще водку там льют, или хлеб пекут из завезенного из country side сырья). Город, однако, не бесполезен — он вреден. Он производит, как уже было сказано: власть и контроль. В городе-столице сосредоточены все системы подавления граждан: все виды полиций, специальные службы, системы административного контроля, политическая власть страны, ее экономическая власть — банки. Красные кхмеры отнеслись к революции серьезно: ликвидировали город. Если же его не ликвидировать, вся революция сведется к тому, что бедные переместятся в богатые кварталы, а богатых оттеснят в бедные.

Разительно выглядит и многое объясняет о власти города мистическая троица: Россия — Москва — Кремль. Россия — единственная страна в мире, у которой власть (ядро ее) размещается в средневековом замке-крепости. Все три компонента взаимозаменяемы. (Запад любил и любит варьировать свои коммюнике и сообщения сентенциями: Kremlin said (Кремль сказал) или Moscow said (Москва сказала), имея в виду некогда СССР, а сейчас Россию.) После революции, эвакуировавшись из Петербурга, коммунистическая власть поселилась в Кремле! Хуже придумать было ничего нельзя. Терема, палаты, арки и своды ежедневно и верно как чахотка подрывали силы революции. Надо было основать новую столицу; если уж непременно хотели иметь ее, настроить зданий Татлина и Мельникова. Вместо этого красные командиры ходили на службу в узкие, затхлые терема, в музей, по сути говоря. Но в музее нет не только революции, но и живой жизни нет. Недавно исследователи установили, что даже цвет стен детской комнаты, где новорожденные проводят первые месяцы жизни, отражается потом навсегда на их темпераменте. В то, что кремлевские крылечки, палаты и шишечки со всей этой бабьей резьбой отражались на душах и действиях красных командиров, я убежденно верю. В Кремль сажать новую революционную власть нельзя было.

Или вот еще о городах. В 1945, в апреле-мае, захватив Берлин, надо было на развалинах немедленно делать там столицу Империи. И сегодня все было бы по-другому. И дел бы хватило от 1945 года поныне всем. И энтузиазм бы родился гигантский. А Москву надо было сделать музеем уже в 1917-м. Это мерзлый, некрасивый, унылый город без достопримечательностей, где старые здания — комоды и новые здания — почтовые ящики и посылки. (Это не Париж, там я жил на рядовой улочке, упоминаемой в летописи в 1233 году, на rue des Ecouffes!) Российские города как правило — сборище мерзлых бараков, их и жалеть нечего будет.

Кремль перестроил Павел Павлович Бородин. Пуфики, софы, кушетки с точеными ножками, на которых сидит президент. Как в Елисейском дворце, как у королевы в Лондоне! Рабочий, мощный, мускулистый президент не будет на кушеточке с точеными ножками! Ему это противно будет! Кушеточки — это не традиции государственности, это традиции мещанства, кружевного зонтика только не хватало. В 1943 меня, младенца, мать, уходя на военный завод, укладывала в снарядный ящик и задвигала под стол, отец усилил стол досками. На всякий случай, немцы долетали до тех мест. Вот это традиция!

Города же быстро зарастают травой. Я видел разрушенный Вуковар, дымящееся Сараево, Бендеры, где на площадях блевотиной шлепались мины, видел спаленные Гагры, где на скоростном шоссе, вспоров его изнутри, выросли травы в пояс человеку, я видел заросшие травой до самой кромки прилива пляжи некогда шикарных курортов. Природа быстро завоевывает оставленные города. Я убедился, что я люблю разрушенные города больше, чем живые. И вашему поколению предстоит убедиться в том, что разрушенные города красивее, чем живые.

Загляните в Историю, полистайте ее страницы. Первое же действие революций новейшей истории — строительство баррикад. Разрушают брусчатку мостовой, вырывают камни и перегораживают ими улицу. Останавливают автомобили, автобусы, заваливают улицу кирпичами. А еще атакуют, грабят, разрушают и поджигают мэрию, административные здания, президентский дворец, парламент, магазины и склады. У толпы — верный инстинкт. Она хотела бы разрушить город — цитадель власти политической и экономической — основную причину своих несчастий. Толпу останавливают те, у кого есть планы на здания мэрии, на президентский дворец. Мы не станем останавливать толпу.