Глава 8. Государственно-частная система хозяйства

Основная ошибка социализма — ошибка, еще очень слабо осознанная современным социально-политическим сознанием, заключается в том, что все социалистические проекты стремятся реформировать частную собственность путем изменения ее субъектов. Изменение субъектов, отчуждение и переход собственности в другие руки — суть явление наиболее часто встречающееся в жизни. И от этих явлений отталкивается социализм в своих планах общественного преобразования или общественной революции. В социализме есть нечто примитивное, некоторая простота сознания, некоторая элементарность. Наиболее грубые формы социализма сводятся просто к теории и практике передела. Наличные субъекты собственности должны быть экспроприированы, и собственность должна перейти к другим субъектам. При этом в результате передела сохраняется даже старый порядок частной собственности, только с новыми субъектами. Более тонкие виды социализма стремятся особым образом обставить подобное изменение субъектов: в результате экспроприации собственность переходит к одному — индивидуальному или коллективному — субъекту или к неопределенному количеству всех возможных субъектов, ко всем и каждому. Таким образом достигается уничтожение частного порядка собственности и стоящего над ним публичного порядка государства. Государство уничтожается, превращаясь в некую единую принудительную организацию, в которой уже нет более сферы частной и публичной, превращаясь некое сверхгосударство, — или же распадаясь на самостоятельные части, разлагаясь на ряд независимых общин анархического типа. Однако меняются субъекты, устанавливаются те или иные последствия этой перемены, но собственность остается, собственность торжествует.

Нельзя отрицать хороших намерений социалистов: они борются с эксплуатацией и угнетением, они хотят уничтожить несправедливость социального неравенства, нищету одних, непомерное богатство других. Но они беспомощны в своей основной задаче: перемена субъектов собственности ничего не может решить, никому не может помочь^[321]. Она есть паллиатив, а не действительное средство борьбы с социальной несправедливостью. И это вытекает не из каких-либо ошибок социализма, это вытекает из ошибочности основного принципа. Собственность переходит в другие руки, но в тех же существенных чертах, с тем же содержанием, с теми же отрицательными особенностями. Новый собственник рождается на свет с чертами, свойственными старому, а, может быть, и еще с худшими чертами. Внутренняя природа института не изменяется, остается старой, и новое преображенное общество вместо социального рая обнаруживает черты старого, иногда еще более ужасного деспотизма.

Чтобы достигнуть истинного и плодотворного преобразования института собственности, нужно стремиться не к изменению субъектов, но к изменению самой природы института. Это значит, что следует начать как раз с пути, противоположного социализму. Нужно начать с преобразования собственности, как правоотношения, нужно перейти к преобразованию содержания собственности и к пересмотру вопроса об отношении субъекта собственности к объектам. И только в последнюю очередь может быть поставлен вопрос о субъектах собственности. Только этот путь способен действительно преобразовать общество и создать реальные условия для успешной борьбы с эксплуатацией и угнетением.

Общее направление пути, которому должно следовать это преобразование собственности, можно выразить в следующей отрицательной формуле, характеризующей существо преобразованного общества: ни капитализм, ни социализм! Формула эта в положительном выражении требует построения системы, которую можно назвать системой государственно-частного хозяйства.

Раскрывая внутреннее содержание этой формулы, мы приходим к следующим выводам, необходимость которых обоснована внутренней логикой изучаемых под именем собственности явлений:

А) Мы говорили уже, что собственность есть некоторое правоотношение всеобщей природы (ср. гл. 2). Характеризуя ближе это правоотношение, мы установили два вида собственности: собственность абсолютную и относительную (ср. гл. 4). Всеобщность природы собственности означает, что праву собственника соответствует обязанность всякого другого лица, всех людей вообще терпеть это право и не мешать его использованию. Однако можно мыслить это отношение строго односторонним: право собственника, с одной стороны, обязанность всякого другого — с другой. Но можно мыслить отношение это и двусторонним: на собственнике лежат права, но в то же время на нем лежат и обязанности; на всяком другом лице лежат обязанности, но в то же время и права. Права ограничиваются обязанностями, получается их взаимная связь; право собственника становится связанным и связанной становится обязанность общества. Это и есть относительная (или функциональная) собственность, устанавливающая особое отношение между общественным целым и субъектом права собственности.

При абсолютной собственности общество имеет по отношению к собственнику только отрицательные обязанности: терпеть, не вторгаться, воздерживаться от вмешательства. При относительной собственности общество приобретает по отношению к собственнику некоторую положительную миссию. При абсолютной собственности собственник живет в обществе, как на необитаемом острове. При относительной общество живет в его собственности и собственность эта живет жизнью общества.

Иными словами, преобразование частной собственности, как правоотношения, должно сводиться прежде всего к преобразованию ее отношения к государству. В Европе отношение это претерпело исторически следующие стадии развития. Эпоха феодализма, которая предшествовала современной капиталистической цивилизации, была построена на широком признании института частной собственности, однако в ее относительном и чисто конкретном понимании. Феодальное общество знало целую серию различных субъектов собственности (главным образом земельной), права которых были различны. Юристы феодальной эпохи такими субъектами считали народ, короля, феодальных сеньоров и, наконец, самих владельцев земли^[322]. Феодальное право приписывало одним субъектам так называемое dominium eminens или dominium directum, другим — dominium utile. Король имел dominium eminens, поскольку он обладал правом конечного распоряжения всеми благами в государстве. Dominium eminens имел и любой сеньор, поскольку его права возвышались над правами любого вассала. Над собственностью, таким образом, тяготела иерархия прав различных субъектов, собственность была условной иногда почти переходила в узуфрукт. Составляющее содержание собственности право господства было разделено между несколькими субъектами — органическими членами постепенно возвышающейся феодальной иерархии. Один из критиков феодальных порядков насчитал, таким образом, целых восемь «собственников», тяготевших над одним участком земли во Франции^[323]. Очень трудно было сказать, кто же при таких условиях был действительным «собственником»? Сеньор ли, который обладал dominium eminens, или фактический владелец участка земли? Феодальные юристы много спорили о субъектах собственности феодального права. Одни признавали dominium directum за королем, другие за владельцами земли. Отношения собственности были условными, конкретными и в то же время чрезвычайно запутанными.

Феодальная собственность с ее многими субъектами была менее всего собственностью какого-либо коллективного, юридического лица; в то же время она и не была собственностью с неопределенным количеством субъектов. Поэтому феодальную собственность ни в каком смысле нельзя назвать «социалистической»^[324]. Ближе всего она подходит к типу сособственности с определенным количеством субъектов — и даже иногда так и называли (co-propriete). Однако дело усложнялось здесь тем, что сособственники в феодальном обществе были также носителями публичной власти. Dominium eminens не только давало право использовать объект в своих, хозяйских, коммерческих интересах, но и давало право на власть и над подлежащим объектом и над субъектами dominii utilis, над ленными владельцами. Верховный собственник был одновременно землевладельцем-коммерсантом и носителем публичной власти. Таким образом, в феодальном обществе были смешаны функции частные и публичные, право господской власти не различалось от прав власти построенной на началах общественного служения. Это являлось показателем недоразвитости, недостаточной дифференцированности феодального общества и служило одной из основ его превращения в общество «буржуазное», капиталистическое.

Уже в эпоху образования западных европейских монархий начала зарождаться глубокая критика феодальных представлений о собственности. В публицистике XVII века на Западе был поставлен очень определенно вопрос о том, есть ли так называемое dominium eminens право собственности, или же оно есть какое-то особое публичное право властвования — imperium, а не dominium. И юристы названной эпохи довольно точно определили отличие собственности от права публичной власти, принадлежащей государству^[325]. Собственность, говорили они, есть право полного распоряжения материальными вещами, публичная же власть есть право распоряжения лицами. Непосредственным объектом собственности является вещь, а непосредственным объектом публичной власти является человек, подданный государства и гражданин, и только косвенно государственная власть может распоряжаться вещами, принадлежащими гражданам. Поэтому целью государственной власти является не простое использование объекта, но сохранение общественного целого, связанное с благом подданных; целью же собственника является простое пользование объектом^[326]. Привлекая в свои рассуждения популярные в то время теории естественного права, публицисты XVII века утверждали, что право собственности было установлено Богом в раю в известных словах: населяйте землю и господствуйте над нею. Но в момент этого установления еще не было никакой государственной власти. Итак, собственность не принадлежит государству, ибо это последнее не создало собственников, а нашло их уже существующими по божественному изволению. Теория эта постепенно начала преобладать к эпохе крушения феодального строя. Утверждению ее весьма содействовали учения естественного права, сформулировавшие новые, противоположные феодальному праву правовые принципы, и французская революция, фактически освободившая собственность от лежащих на ней феодальных тягот. Теория эта была официально признана французским законодательством в «Code civil» Наполеона. «Гражданам принадлежит собственность, суверену — государственная власть (l'Empire); такова максима, годная для всех стран и всех народов», — учили творцы наполеоновского законодательства. «Понятие dominium eminens означает только право публичной власти регулировать Распределение благами при помощи гражданских законов, облагать эти блага соответствующими общественным нуждам налога-и и располагать этими благами для общественной пользы, не посягая на право частных собственников». «Государственная власть, принадлежащая суверену, не включает в себя идеи собственности в точном смысле этого слова. Она состоит только в праве управления. Она сводится к праву предписывать и упорядочивать в целях общего блага и, следовательно, управлять вещами и лицами. Она касается свободного поведения граждан только в том случае, когда они нарушают «общественный порядок^[327]. Как видно, право imperum'a есть право с преимущественно отрицательным содержанием. Теория imperum'a снимает с плеч государства какие-либо положительные функции. Государство должно оставаться пассивным за исключением тех случаев, когда оно нуждается в деньгах, когда частные лица вступают в столкновения и когда какие-либо непреодолимые обстоятельства заставляют его выйти из этого состояния пассивности. Это есть теория либерального государства классического типа, программу которого и декларировало законодательство Наполеона. Таким образом, феодальная собственность была тягловой, на ней лежали бесконечные тяжести; послереволюционная собственность была объявлена абсолютно свободной. Феодальная собственность была не только институтом частным, но и публичным; послереволюционная собственность точно формулировала права публичной власти, отделила их от прав собственника и превратила собственность в институт частного права.

Преобразование капиталистической собственности можно мыслить двумя путями: 1) в виде возвращения к собственности феодальной; 2) в виде преобразования самой идеи, публичной власти (imperium) из чисто отрицательной в положительную^[328]. Первый путь был бы путем чистой реставрации, второй — путем восхождения института от низшей ступени на ступень высшую, еще намеченную только историей, но вполне не реализованную. Ранее, чем обсуждать вопрос о преимуществах того и другого пути, небезынтересно остановиться на характеристике воззрений, развиваемых по данному вопросу современными социальными реформаторами несоциалистического или полусоциалистического толка. Надо сказать, что воззрения эти, как мы сейчас убедимся, отличаются значительной путаницей понятий и отсутствием точной формулировки проблем, имеющих для нас основоположное значение.

В первую очередь нужно назвать выдающегося экономиста, Отмара Шпанна, который один из первых провозгласил в своей книге «Истинное государство» возвращение к феодализму и к институту ленной собственности. Но достаточно внимательно вдуматься в то, что предлагается Шпанном, чтобы убедиться, как зыбки и неточны понятия, которыми он оперирует. «Частная собственность не может быть отменена», — говорит он. «Управление собственностью» должно быть передано отдельному человеку, но она должна находиться под надзором как стоящих на нижних ступенях общественной пирамиды союзов и сословий, так и государственного целого. Это значит, что будет утвержден порядок собственности ограниченной сословно и государственно^[329]. Когда читаешь эти слова, думаешь, что дело идет о преобразовании идеи imperum'a, о наделении его положительными заданиями в области политики, направленной на регулирование отношений собственности; при чем в порядке организации такого надзора над собственностью, imperium, разделяется между государством как централизованной властью и профессиональными частями государства, которым присваиваются некоторые публичные функции. Однако Шпанн в своих проектах разумеет нечто совсем иное. Он думает, что в его истинном государстве должна быть восстановлена собственность ленная, причем утверждается это в терминах, свидетельствующих о неразличении автором видов собственности и об их смешении. Формально, — говорит Шпанн, — остается частная собственность, по существу же только общая собственность (sic!), ибо над частной собственностью отдельного лица будет стоять собственность общественного целого (сословий), над этой последней будет стоять собственность выше стоящих социальных целостностей (сословных объединений) и еще выше — собственность самого целого, государства. Шпанн полагает, что в таком виде институт собственности приобретает внутренний характер ленного владения. «Собственность принципиально не является здесь собственностью всего общественного целого, но в подлинном смысле этого слова есть лен, то есть такая собственность, управление которой в интересах общей пользы должно подвергаться только воздействию со стороны вышестоящей общественной собственности, но не являться предметом непосредственного управления со стороны общественного целого»^[330]. Другими словами, по замыслу Шпанна, это есть порядок, более всего похожий на феодальный строй. Но позволительно спросить, сохранится ли в таком порядке и свойственное феодализму смешение частного права с правом публичным? Будет ли, таким образом, какое-либо сословие «истинного государства», например, рабочие какого-либо цеха, одновременно и хозяином средств производства, и носителем публичной власти? Так что, подобно феодальному землевладельцу, цех будет коммерчески и хозяйски применять принадлежащие ему в порядке dominium eminens объекты и в то же время господствовать над использующими объекты ленными владельцами, то есть отдельными мастерами, собственниками мастерских? По-видимому, Шпанн менее всего разделяет эту мысль. Для него ведь, как мы видим, ленные отношения сводятся не к непосредственному управлению объектами, а только к воздействию на частных собственников. Для него ленное отношение имеет две стороны — сторону общего блага, которому должна служить собственность, и частного интереса, на основании которого фактический собственник использует вещь. Другими словами, dominium eminens преследует только публичные функции, а не одновременно публичные и частные, государственные и хозяйские Цех будущего государства, стало быть, не хозяин и не коммерсант. Так чем же такое не хозяйское право распоряжения — право господства не над объектами собственности, а скорее, над самими хозяевами, над субъектами, отличается от imperium'a? Пожалуй, к нему это последнее название подходит гораздо ближе, чем названия лена и феода? Точного ответа на этот вопрос у Шпанна найти нельзя, но совершенно ясно, что его ленная собственность не вполне похожа на феодальный лен, а призывы его к феодализму суть не призывы к полной реставрации средневековья, но имеют в виду преобразование публичной власти в смысле наделения ее положительными функциями.

Гораздо яснее поставлен вопрос у некоторых представителей гильдейского социализма. Для них преобразование капиталистического строя просто сводится к преобразованию отношения государственной власти к институту собственности, следовательно, к преобразованию imperium'a. Так, один из гильдейцев, Пенти, в своем сочинении, посвященном проблемам христианской социологии, прямо требует в будущем строе сохранения частной собственности, но в других отношениях к государству. «Я убежден, — говорит он, — что правильное решение проблемы собственности сводится не к уничтожению собственности частной, но к изысканию мероприятий, направленных к защите общества против злоупотреблений ею»^[331]. Поэтому рекомендует над частной собственностью воздвигнуть контроль гильдий и государства. Контроль же этот не есть введение феодальной собственности, но преобразование прав imperium'a в двух направлениях: во-первых, в направлении наделения государства положительными функциями и, во-вторых, в распределении этих функций между центром и социальной периферией, то есть в организации известной автономии контроля, принадлежащей профессиональным союзам или гильдиям.

Уже самые общие соображения могли бы убедить, что полная реставрация феодальных отношений является делом не возможным и не целесообразным. Развитие институтов не должно идти путем сплошного отрицания тех несомненных приобретений, которые они сделали на прошедших своих ступенях. Капиталистическая собственность была отрицанием собственности феодальной, и в этом отношении институт собственности не подвергся искажению и обнищанию, но обогатился приобретением некоторых новых, правда, односторонне развитых своих сторон. В формах капиталистической собственности нельзя не видеть некоторых приобретений, которые следует не отрицать, а по возможности сохранить. Мы говорили уже, что феодальная собственность была непомерно отягчена и требовала освобождения. Отягченность ее проистекала не столько от давления государственной власти, которая часто была очень слабой, сколько от давления хозяйских прав феодала на хозяйские права вассала. Хозяйские права были в то время и правами публичными, собственность давала власть не только над объектами, но и над людьми. Это слияние частной сферы с государственной доставляло удобнейшую почву для социальной эксплуатации всякого рода. Феодальное общество с точки зрения социальной было обществом крепостным, то есть таким, которое юридически легализировало эксплуатацию и угнетение. Капитализм стал разрушать феодальное общество во имя свободы. Он раскрепостил феодальный строй, объявил свободу собственников и отделил хозяйское право от публичной власти. Это были его приобретения, которые в то же время имели обратную сторону: капиталистическое общество наряду с свободными собственниками породило миллионы свободных, но неимущих пролетариев. Оно разорвало органическую связь последних с процессом производства, превратило труд, этот главнейший производственный фактор, в ничего не значащий юридически придаток производственного процесса. Нелепо было i стремиться к преобразованию этих отрицательных сторон капитализма путем полного восстановления феодальной собственности. Это значило бы снова нагромоздить власть одних хозяев над другими, придав этой власти в то же время публичный характер. Это значило бы, например, в земельных отношениях, что существовали бы частные собственники — землевладельцы или земледельческие коммуны, непосредственно возделывающие землю (dominium utile). Над ними возвышалась бы собственность их объединений — профессиональных или территориальных. Союз огородников был бы собственником каждого из огородников в отдельности. Земля данной волости принадлежала бы не только землевладельцам, но и волости в целом. Союз огородников или волость имели бы хозяйские интересы в использовании земли и в то же время были носителями публичной власти. Стоит только конкретно представить этот порядок, чтобы убедиться в его чрезвычайной обременительности и неудобствах. Свобода собственника в нем была бы не только ограничена, но и уничтожена постоянным вторжением хозяйской власти того, кто является субъектом dominii eminentis. Трудно было сказать, кто же действительно владеет вещью, что делало бы невозможным оборот и обмен. А главное, нижние этажи ленных собственников просто стали бы крепостными. Наивно думать, что такая система сколько-нибудь разрешает проблему эксплуатации и угнетения и является, следовательно, более приемлемой, чем капитализм. Преимущества капитализма должны быть сохранены, частная собственность не может быть обременена хозяйскими тяготами других субъектов, должна быть удержана система разграничения частных прав и публичной власти. Дело может идти только о том, чтобы дать публичной власти новое содержание.

Проблема преобразования современного социального строя и сводится в конце концов к новому пониманию миссии государства. Буржуазное государство уже сошло с точки зрения того полного безразличия, которое было усвоено им под влиянием принципов либерализма. Процесс этот нуждается в заострении и в систематизации. Государство, если оно вообще существует и должно существовать, всегда останется организацией властной. Ему всегда будут присущи задачи народоводителъства^[332], которые для властного союза и являются главными. А если государство призвано водительствовать, оно должно наперед сказать: куда и зачем? Оно наперед должно отказаться от безразличия и формулировать положительную программу своей деятельности. И так везде — в религии, нравственности, образовании, внешней политике, санитарном деле — и, стало быть, также и в отношении частной собственности. Нужно понять, наконец, что так поступает каждое государство, и иначе не может поступать. Государство, которое считает религию положительной ценностью, не может не выявить своего отрицательного отношения к антирелигиозной пропаганде; государство, не ставящее себя «по ту сторону» вопросов добра и зла, не может быть безразличным к ряду безнравственных деяний; государство, осуществляющее известную, осознанную культурную миссию, не может быть безразличным к системе народного образования. Но подобно всему этому государство не может быть безразличным по отношению и к частному собственнику. Государство знает, что частная собственность, особенно на некоторые объекты, есть привилегия. Отказавшись от системы равенства, государство не будет истреблять привилегию, но и не станет к ней в отношение безразличное. Кому много дано, с того много и спросится. Привилегия обязывает, привилегия создает ответственность. Государство должно не только регулировать порядок частной собственности, но оно призвано также сказать частному собственнику: если имеешь привилегию, хозяйствуй хорошо, располагай правами не во вред, а общую пользу^[333].

Эти положительные требования государства по адресу собственников не суть права, в свою очередь вытекающие из высшей собственности государства, не есть следствия dominii eminentis. Нужно точно уяснить, что право публичной власти есть совершенно особый по сравнению с собственностью институт. Институт этот отличается от собственности по всем основным категориям: 1) субъектом этих прав является социальное целое как некое особое лицо, стоящее над частноправовыми субъектами; и даже когда само социальное целое выступает как субъект частно-правовой (собственник фабрики), оно уравнивает свою частную деятельность с деятельностью других частных субъектов, помещая себя под своей собственной властью, ограничивает себя в правах общегражданскими законами; 2) объектом названных прав являются не объекты собственности частных лиц, но сами эти частные собственники, сами субъекты; названные публичные права власти суть, следовательно, права распоряжения лицами, а не над вещами; 3) содержанием прав публичного властвования является господство и распоряжение не в хозяйском, а в социально-служебном смысле этого слова; названные права являются, следовательно, истечением принципа нейтральности государства, как организации, возвышающейся над противоречивыми интересами частных лиц, физических и коллективных; 4) наконец, правоотношение, соответствующее правам властвования, воплощается в том организованном общественном целом, которое именуется государством; правоотношение это сходно с правоотношением собственности, так как, подобно последнему, связывает всех и каждого, является универсальным; но в отношениях собственности "все и каждый" являются неопределенной суммой ничем не связанных единиц; в данном же случае "все и каждый" становятся членами единого, организованного властного коллектива; таково государство, мыслимое как совокупность исторических поколений граждан, умерших и неродившихся, как единый народ или организованная совокупность народов.

Таким образом, власть, вытекающая из dominium eminens, есть власть общества феодального; власть, вытекающая из imperium, наделенного только отрицательной миссией, есть власть капиталистически-либерального государства; власть вытекающая из imperium'a с положительной миссией есть власть государства, осуществляющего государственно-частную систему хозяйства.

Б) Преобразование содержания института собственности имеет две стороны — юридическую и общекультурную. Юридическая сторона не представляет каких-либо затруднений. Законодатель должен избегать издания таких юридических норм, которые имели бы в виду регулирование собственности как абстрактное отношение. Правовая политика должна быть построена на тщательном изучении культурной, социальной и экономической природы тех отношений собственности, которые устанавливаются между различными субъектами и различными объектами, и в зависимости от роли и особого положения этих отношений должны быть изданы различные конкретные законоположения, регулирующие ту или иную сторону жизни. Нормы, регулирующие, скажем, государственную собственность не могут быть во всех случаях такими же, как и нормы, регулирующие собственность производительных кооперативов или частных земельных собственников. Само собой разумеется, чти при этом нельзя дать никаких общих правил такого регулирования: правовая политика действует всегда в конкретной обстановке, от которой зависит то или иное ее направление. Одно ясно: содержание института собственников не получит еще решительного преобразования от того, что нормы, его регулирующие, из абстрактных станут конкретными. Содержание этого института, как мы видели, сводится к праву господства и распоряжения. Внутреннее существо этого права, самый способ власти собственника, очевидно, зависит не исключительно от юридических норм, но обуславливается общекультурным содержанием жизни субъекта собственности — человека. Характер же власти человека над вещами, самое отношение его к вещам не есть производное юридических норм. Поэтому преодоление капитализма принципиально возможно только в том случае, когда наряду с законодательством совершится и преобразование идейных предпосылок жизни. Современная промышленная система преобразуется только в результате преодоления индустриализма, составляющего идейное содержание современных европейских обществ. Самый дух индустриализма должен потерпеть крушение, и тогда изменятся и принципы, определяющие отношение человека к вещам. А преображение духа, конечно, возможно только путем религиозного и духовного возрождения. Государство может внешне способствовать подобным процессам, но само не в силах их вызвать. Они совершаются в идейных течениях, овладевающих душами людей. Таким течением и является евразийство, которое призывает к устранению капиталистического строя, исходя из утверждения преобладания духовных начал над материальными. Утверждение это оно черпает из глубоких корней православной веры, для которой идеал нестяжательства был всегда идеалом руководящим и высшим (ср. выше, гл. 2)^[334].

В) Что касается до преобразования института собственности в зависимости от ее объектов, то утвержденная нами конкретность института требует, чтобы государственная политика основана была на тщательном признании своеобразия объектов, к которым должны применяться те или иные регулирующие отношения собственности правовые нормы. Подробное различие этих объектов и сообразных им юридических норм не может быть предметом отвлеченного исследования. Своеобразие объектов устанавливается живым опытом, извлеченным из конкретных условий социально-экономической жизни. Мы вступаем, таким образом, в этой точке нашего изложения в сферу законодательной практики, которая всегда должна быть обусловлена соображениями места и времени. Чтобы изложение наше было плодотворным, мы попытаемся перевести его здесь на живую почву определенной исторической действительности, приурочить к современным требованиям советского государства. Мы попытаемся в самых общих чертах наметить те категории объектов, которые имеют особое значение в современной жизни и которые в первую очередь должен иметь в виду политик, принявший в основе предшествующие наши рассуждения и поставленный перед сложной задачей ликвидации коммунистического наследства.

1) Наибольшей, пожалуй, специфичностью по сравнению со всеми другими объектами собственности является земля. В отличие от других объектов она — единственна и невосстановима. Землю нельзя вновь произвести, как всякое другое орудие производства, ее в некоторых отношениях можно только поддерживать в известном состоянии, не истощая и не расхищая. Земля есть основной плацдарм, на котором происходит история государства, она есть необходимое естественное условие государственной жизни. Все это вместе не может не поставить законодателя перед необходимостью относиться к проблеме земельной собственности с особой осторожностью, диктуемой чрезвычайно ярко выраженными особенностями земли как объекта права. К земле более всего неприменимы представления о неограниченной власти собственника и о полном невмешательстве в земельную политику государства. Земля есть как раз такой объект, который требует нарочитого государственного вмешательства. Хотя буржуазная наука и не считает землю объектом власти государства, но только границей власти над подданными, однако и среди буржуазных юристов нередко можно встретить взгляд, указывающий на полное признание специфичности того объекта права, который именуется землей. Особенно признание это чувствуется, когда дело идет об особых родах земли — о землях, богатых минералами, о лесах и т. п. Собственников подобных, квалифицированных, земель справедливо считают лицами, владеющими на основании фидеикомисса всей нации. Но представления эти следует распространить на землю вообще, владение которой является по природе своей иным, чем владение платьем или деньгами. Здесь и открывается положительный смысл тех мероприятий, которые именуются национализацией земли. Национализацию эту обычно смешивают с социализацией, тогда как их нужно строго различать. Социализация земли означает провозглашение государства большим индивидуальным или коллективным земельным собственником; напротив того, национализация земли есть не что иное, как утверждение права государства на регулирование тех отношений, которые возникают из факта частной собственности на землю. Главными моментами такого регулирования является распределение земельной ренты и активная государственная политика в направлении интенсификации земледелия. В таком понимании национализация земли совершенно соединима с частной земельной собственностью и даже ее предполагает, что, между прочим, вполне понимали многие сторонники национализации, в частности Генри Джордж.

Национализация земли не отрицает и свободы земельного оборота, мобилизации земельной собственности, права заклада земли и т. п., однако ставит все эти отношения под контроль публичной власти. Одним словом, национализация земли означает расширение прав imperium'a (ср. выше), а не превращение государства в земельного собственника.

Прилагая эти общие положения к конкретным задачам русской земельной политики, следует со всей настоятельностью подчеркнуть, что полная отмена принципа национализации земли была бы мерой не положительной, а чисто отрицательной. Русская аграрная политика должна освободиться от наследия социализма, а не от принципов национализации, совершенно справедливо утверждающих особое положение земли как объекта права и требующих по отношению к этому объекту особых государственных мер. Отсюда становится ясной и будущая программа демобилизации коммунистического наследства в области аграрного вопроса.